Георгий Комиссаров
Посланник МИД. Книга вторая

Я сразу заметил, что в этих… всем хорошо известных… четырёх словах насчитывалось аж пять орфографических ошибок…

Но какое это имело значение?!

Древко знамени было с увесистым медным грифом и ярко сверкающим медным наконечником.

Девушка, что привезла знамя, тут же начала свой сбивчивый рассказ про поездку:

– Профсоюзный работник Мосторга, что вручил мне эту красоту, сказал: «Это знамя – наш дружеский дар коллективу универмага «Хофф». В Мосторге наивно полагают, что все работники «Хофф» должны обрадоваться их подарку. Они там и не подозревают, что вся наша ячейка состоит от силы из сорока членов…, – с нотками горести она произнесла и добавила, – но я, товарищи, благоразумно воздержалась от объяснений товарищам из Мосторга.

Все дружно согласились с её поступком… так как пришли в восторг, когда увидели знамя во всем его великолепии.

Как позже я выяснил, все тут собравшиеся товарищи были не только из ячейки универмага «Хофф», но и из районного комитете партии.

Передачу знамени членам партячейки универмага обставили, как торжественную церемонию, чтобы подчеркнуть политическую значимость этого события.

Хор запел революционную песню на несколько голосов…

Сцену в зале украшали вечнозеленые растения, а над ней наискось растянули знамя во всю его ширь.

Около пятисот человек явилось на это собрание, в основном коммунисты.

Вел его Эрнст Тельман, председатель КПГ.

Это событие глубоко впечаталось в мою память, быть может, из-за особой атмосферы, пропитанной театральностью и сентиментальностью.

После короткого выступления Тельмана, на сцену вышла та самая девушка-делегатка, что привезла знамя.

Было видно, как она волновалась…

– Сердце наверное у неё колотится, как сумасшедшее, – подумал я тогда.

Запинаясь, она начала отчет о своей поездке. Волноваться её заставлял не только страх публичного выступления. Оказалось, что четыре недели пребывания в незнакомой стране, в «нашем Советском Союзе», как она сказала, стали для неё неисчерпаемой темой… Там были поездки по стране и даже в Крым… в санатории для трудящихся…

Меня лично привлёк необычный наряд девушки. А одета она была, в соответствии с советской партийной модой!

В коричневую кожаную куртку, красную косынку и … сапоги. Подобный костюм сейчас тут считают особенно большевистским…

Хотя в СССР так… в последнее время… мало кто одевался.

Речь её подошла к концу, и хор снова запел…

В этот раз: «Смело, товарищи, в ногу…»

Все собравшиеся поднялись со своих мест и спели стоя.

Затем никто не покинул зал… а все внезапно устремились к сцене, чтобы поближе поглядеть на знамя – подарок из Москвы.

Я тоже пошёл… И по ходу рассматривал благоговейные лица окружающих меня людей. Некоторые останавливались и гладили ткань знамени, бережно, словно прикасались к святыне.

Прочитав на знамени «Пролетарии всех стран…», немцы конечно замечали ошибки…

Но на них это производило неожиданное впечатление…

Они растроганно говорили друг другу: «Смотрите, как непросто пришлось нашим товарищам, раз они совсем не знают немецкого…».

Один старый рабочий особенно внимательно разглядывал древко. Он потрогал его, провел рукой по его полированной поверхности и взглянув на резной наконечник, сказал: «Черт возьми, вот это отличная работа! Даааа… нам есть чему поучиться у советских рабочих!».

А стоявшая рядом со мною и Розой её подружка, из местной ячейки, смущенно отвернулась и прошептала нам: «Это товарищи из «Хофф» собрали деньги на древко для знамени, а я выбрала и купила тут в универмаге … самое лучшее…

Мы промолчали…

Тут кто-то высказался с гордостью: «Товарищи, теперь на всех последующих демонстрациях мы гордо будем нести это знамя над своими головами. Оно будет придавать нам чувство сопричастности с нашей пролетарской Родиной-СССР!»

Другой товарищ вызвался быть знаменосцем и следить… чтобы подарок не повредили, заявив с немецким практицизмом: «Я куплю для нашего знамени черную клеенчатую обертку на случай дождя, и бархат всегда будет оставаться сухим». Я … честно говоря… думал, что товарищ скажет: «…следить, чтобы древко не скомуниздили». Уж больно оно ухватистое и хорошо подошло бы для лопаты, ха-ха-ха.

На этом и закончилось это собрание…

Как то так вышло, что на утро следующего дня я обнаружил себя в одной постели с Розой в незнакомой мне комнате.

Нет… я конечно помнил, что после собрания, было дружеское застолье в одной из берлинской пивной.

Ну, а потом я вызвался Розу проводить и вот… после позднего кофепития… такой финал…

Роза тут же меня заверила, что никаких претензий ко мне не будет… Ни с её стороны, ни со стороны какого то Гюнтера. Видимо её… то ли жениха, то ли просто любовника…

Потом она смущённо добавила, когда мы в дверях неловко прощались:

– Серж, а ты понравился нашим товарищам и товарищу Тельману тоже…

Потом по дороге в полпредство я стал вспоминать, что происходило в пивной.

Так с первого взгляда – ничего плохого.

Ну спорили там сколько кто пива выпьет. Потом перешли по моей инициативе на шнапс. И я тут всех сразу обыграл. Ха-ха-ха.

А Тельман так ничего… Хорошо держался…

Перед отъездом назад в Бонн, я зашёл проститься с нашим полпредом в Германии, товарищем Хинчуком.

Он мне так и не сказал, чего меня вызывали… Ну не на этот же приём в самом деле? Хотя информации… и для размышления и для товарища Сталина… я узнал предостаточно.

Правда вскользь товарищ Хинчук напомнил мне, что я действующий сотрудник НКИД и мне надлежало бы… ставить в известность товарища Литвинова… о своих демаршах.

***

Сталин ещё раз перечитал донесение Сергея и набив неспеша трубку и раскурив её, встал из-за стола и начал прохаживаться по кабинету, размышляя…

– Всё же не зря мы подключили его к германским делам, – подумал он довольно, – пусть немного вникнет…

Конечно там ничего сложного не было. Русская монархическая эмиграция постепенно угомонилась. Остался Кутепов в Париже…

Германия скорее всего уже никогда не будет представлять угрозы для СССР. Все их устремления, – это возврат отнятого у них по Версальскому договору. С армией в 100 тысяч человек это нереально конечно. Но воспользоваться неуверенностью Франции и Англии вполне возможно. Вот например немецкий Рур был оставлен французами просто под давлением националистических настроений в Германии.

Так что пусть приходит к власти этот сумасшедший фигляр Гитлер. Большинства в рейхстаге у него стойкого не будет… без КПГ.

Но своим напором он расчистит нам дорогу и создаст условия для диктатуры германского пролетариата!

Ещё и ещё раз Сталин в уме перебирал собственные аргументы, которыми он убедил вначале себя, а затем этих кретинов из верхушки КПГ. Но видимо те только вид сделали, что согласились. А сами ведут работу в обратном направлении… Ну что же… Сами виноваты. Самых упрямых придётся нейтрализовать, вызвав в Москву… якобы на повышение… в Коминтерн. А там рассуём по всему Миру. Вон… в Южную Америку… революции там делать. Или в Испанию… в помощь тамошним товарищам. Да и наш ГУЛАГ начал свою работу. Всем место найдётся.

Ну, а кто не приедет из Германии добровольно, тех скоро Гитлер оттуда… либо выгонит, либо…

Додумать Сталину эту интересную мысль не дал зум звонка его секретаря.

Он с раздражением поднял трубку и узнал, что в приёмной, к тому обычному десятку там ожидающих его соизволения, прибавился и Ягода.

– Впусти, – коротко бросил Сталин.

А его мысли внезапно обратились к персоне его нынешнего секретаря. Он от них улыбнулся…

Дело было пару лет назад. В самый разгар его борьбы с оппозицией. Когда по очередному вопросу выяснилось, что при голосовании в ячейках, их ячейка работников ЦК, а там было около 1,5 тысяч коммунистов, не поддержала решение самого ЦК! Скандал!

Сталин тогда потребовал срочно переизбрать руководство ячейки. И тут столкнулись с коллизией… Среди сотрудников не было ни одного пролетария! Одни интеллигенты… мать их… А последние установки ЦК прямо запрещали таких назначать секретарями первичных ячеек.

И тогдашний его секретарь, эта скрытая вражина Бажанов, выручил… Вспомнив, что есть в ячейке ЦК один пролетарий – грузчик местной газеты «Вести ЦК» – некий Поскрёбышев.

Когда его привели, Сталин про себя сразу назвал его «жопоголовый». Но потом изменил своё мнение. Товарищ, не смотря на своё не полное среднее, имел феноменальную, просто энциклопедическую память и знания. Хоть и оставался таким, как и был… малокультурным, а со временем стал – и грубым субъектом, ощутив вкус власти. Это тоже Сталину было приятно и понятно…

Тут от весёлых мыслей его отвлекло появление нескладной фигуры в форме ОГПУ – Генриха Ягоды. Фактического руководителя этого грозного ведомства, ввиду постоянных болезней его председателя – Менжинского.

– Ну что?, – в лоб спросил гостя Сталин, не дав тому даже рта открыть для приветствия.

– Да снова… эта гнида…, – начал тот, а Сталин понял, что пришли свежие новости о его злейшем враге, которого он так опрометчиво выпустил из своих рук и страны…

И он, тут же позабыв о Сергее, кивнул Ягоде на место за столом для заседаний, а сам привычно стал прохаживаться по кабинету, слушая важную информацию.

Дело касалось новых акций троцкистов…

А они сейчас были намного важнее какой то там полудохлой Германии во главе с престарелым кайзеровским маршалом, с её опереточными страстями вокруг неврастеника – бывшего художника, волей судьбы оказавшегося у руля нацисткой партии.

Глава 6.

В октябре 1931 года у меня начались занятия в университете. Вернулся с каникул мой друг Вальтер Шелленберг. За лето он явно возмужал. Оказалось, что они с друзьями сплавлялись по горным рекам Баварии на байдарках и ходили с походами в горы.

Я без политических подробностей рассказал ему про свою поездку в Испанию к друзьям.

Для него это всё было в диковинку. Я то знал, что Вальтер дальше приграничных районов Франции и Швейцарии и карликового Люксембурга нигде не бывал. А эти местности, как две капли воды похожи, что между собою, что с Германией. Не зря ведь постоянно ставится под сомнение их принадлежность?

А Испания это совсем другое…

С началом занятий, в Бонн и в университет вернулась и политическая жизнь. И вот в один из дней у нас на курсе объявили, что сегодня будет встреча с начинающим восходящим политиком – Адольфом Гитлером!

Я на это сообщение не обратил никакого внимания. Такие встречи тут не редкость. Я имею ввиду… с разными политиками и движениями…

Но вот Вальтер загорелся, и я согласился составить ему компанию.

Здраво рассудив, что одного моего внутреннего неприятия нацизма в целом и этого в частности Гитлера, недостаточно для анализа и принятия решений.

Это мне моё подсознание выдаёт, что он «ничтожество» и «исчадье ада». Ну ещё из рассказов… предвзятых скорее всего… Штеннеса я вынес кое что.

Встреча с Гитлером должна была состоятся в пивнушке со смешным названием «Заячья нора».

Грязные стены, узкие проходы и неухоженные интерьеры этого питейного заведения производили впечатление бедности.

Как нам сообщили, тут обычно проходят пирушки трудяг-пролетариев.

Зал был мал и переполнен. Из-за этого, мне казалось, будто все студенты Бонна вдруг захотели увидеть и услышать Гитлера.

Человека, которому его сторонники приписывали только замечательное, а противники – только плохое. Я был настроен заранее отрицательно.

Многочисленная профессура Боннского университета сидела на почетных местах в центре…

Никаких украшений подмостков не было…

Только присутствие интеллектуалов и придавало особое общественное значение этому мероприятию.

Нам с Вальтером тоже удалось пробиться на хорошие места… ближе к трибуне и недалеко от оратора.

Приветствуемый многочисленными сторонниками, появился Гитлер.

Уже сам по себе этот бешенный восторг произвел на меня большое впечатление.

А вкупе с его выступлением, всё это было для меня неприятной неожиданностью.

Обычно… в газетах, хронике, на плакатах и в карикатурах его изображали в коричневой гимнастерке с портупеей, с нарукавной повязкой со свастикой и с диковатой челкой. А усики щёточкой под носом придавали ему комичности…

Сюда он пришёл в хорошо сидящем синем костюме в тонкую полоску…

С ходу Гитлер старался продемонстрировать свои изысканные буржуазные манеры.

Все в нём подчеркивало впечатление разумной сдержанности.

Тут я сразу понял, что он отлично умеет… осознанно или интуитивно… приспосабливаться к своему окружению… к публике…

Гитлер… с самого начала и всеми силами… выражая даже свое недовольство… пытался положить конец, продолжавшимся несколько минут, овациям.

Затем он тихим голосом, медленно, и как-то робко начал… даже не речь…

А своего рода беседу на историческую тему…

Я заметил, что это подействовало и на меня, и на окружающих завораживающе… Это совершенно противоречило всем моим ожиданиям, основывающимся на пропаганде его противников.

Я честно говоря… ожидал увидеть истеричного демагога…

Визжащего, брызжущего слюной, потрясающего кулаками и прочим жестикулирующего фанатика в военной форме.

Даже бурные овации и аплодисменты не смогли сбить его со спокойно-наставительного душевного тона.

Мне показалось, что он довольно искренне, раскованно и откровенно делился своей озабоченностью относительно будущего немцев и Германии.

Его горькую иронию по поводу сегодняшнего бедственного и унизительного положения немцев смягчал юмор уверенного в себе человека.

Его южно-немецкий шарм вызывал у всех ностальгию…

Например, холодному пруссаку вряд ли удалось бы поймать людей… тут находящихся… в свои сети.

И вот… первоначальная робость Гитлера вскоре куда то незаметно улетучилась…

Теперь это был властный человек, который уже мог себе позволить повысить голос. Он заговорил внушительно… и с ещё большей силой убеждения.

Это впечатление было намного глубже, чем сама речь, от которой у меня в памяти ни осталось почти ничего.

Кроме того, я неожиданно отметил, как меня тоже захватил прямо-таки физический ощущаемый восторг, вызываемый каждой фразой оратора.

Это чувство развеяло в прах все мои скептические предубеждения. Противники Гитлера так и не выступили.

Отсюда возникло, по крайней мере на какое-то время, ложное ощущение единодушия толпы.

Под конец Гитлер говорил уже не для того, чтобы убеждать…

Теперь он казался мне человеком, уверенным в том, что он выражает ожидания публики, превратившейся в единую массу.

Вот так он привёл в состояние покорности и был способен повести за собой студентов и часть преподавателей одного из крупнейших учебных заведений Германии.

Так, как если бы речь шла о простейшем деле в мире… вести покорного телка на верёвочке… прямо на бойню…

Притом в этот вечер Гитлер не был защищенным от всякой критики, напротив, он был открыт нападкам со всех сторон.

Некоторые студенты, в том числе и Вальтер, пошли обсудить за бокалом пива события этого вечера.

Конечно, он и меня попытался побудить к тому же.

Но мне было необходимо кровь из носу привести в порядок свои мысли и чувства, преодолеть овладевшее мной замешательство, мне нужно было побыть одному.

Взбудораженный, я отправился в парк и долго бродил там.

Мрачные предсказания и пророчества о грядущем исполняются…

Опасность коммунизма, которого так боялись немецкие интеллектуалы, и который по их мнению, казалось, неуклонно приближался к власти в Германии, можно было, как убедил их Гитлер, обуздать!

А вместо непроглядной ныне безработицы мог даже быть экономический подъем!

Еврейский вопрос он едва упомянул.

Однако подобные замечания в сторону евреев тут сейчас никого не беспокоили!

Тут не было открытых антисемитов, а напротив, все имели друзей-евреев.

Так и не придя ни к какому выводу, я решил обо всех своих страхах отписать товарищу Сталину.

А страх у меня был один – приход Гитлера к власти и последующая война с СССР.

Может убрать его со сцены? Но тут в моём сознании вспыхивали противоречивые доводы. Одни – за, а другие – против.

Тех, которые – «против», больше. Самый главный из них – это наличие других… ещё более одиозных и сильных лидеров нацистов, как в СА и СС, так и в НСДАП. Для которых уход Гитлера может стать трамплином…

После поездки в Берлин на встречу с верхушкой КПГ, я начал склонятся к позиции Сталина. То есть, за союз КПГ и НСДАП. Взаимное проникновение, как в Китае Гоминьдана и КПК.

Напомню, что Гоминьдан по своей политической основе и окрасу тот же НСДАП. Такая же мелкобуржуазно-крестьянская партия. С одним правда существенным отличием. Их с КПК объединила совместная борьба против продажной национальной буржуазии и против фактически интервенции Японии, Англии, Франции и других стран Запада.

Тут в Германии этим объединительным фактором мог бы быть слом Версальской системы.

Тогда КПГ действительно нужно менять тактику, и не выступать против вооружения Германии.

Например, КПГ организовала пару лет назад даже референдум против начала строительства линкоров типа «Дойчланд». И с треском проиграла этот референдум НСДАП, которые активно поддержали перевооружение рейхсвера.

Через несколько недель после этой… столь важной для меня встречи с Гитлером… Вальтер потащил меня с собой на митинг НСДАП во дворец спорта…

Там выступал Геббельс.

Его речь отличалась от речи Гитлера, как небо и земля…

В ней было много… явно заранее хорошо составленных отточенных фраз и цитат…

Безумствующую толпу с помощью них вели ко все более фанатичным выражениям восторга и ненависти!

Адский котел, выпущенных из преисподней страстей, каких я до сих пор не видел даже в САСШ, во время ночных шестидневных автогонок в Далласе.

Это совершенно противоречило моему естеству…

Положительное влияние Гитлера на меня померкло, если не исчезло совсем.

В том смысле, что в плане социальной демагогии Геббельс превосходил Гитлера раз в десять и этим был опаснее. Не зря его называли – доктор. Он единственный в верхушке нацистов имел степень доктора философии.

Ну вот нацистский шабаш окончен… Дворец спорта опустел, и тысячи людей стали возбуждённо растекаться по улицам Кёльна.

Речь Геббельса укрепила самосознание толпы…

Толпа, – а иначе сейчас этих людей нельзя было назвать… вызывающе заняла всю проезжую часть, блокируя движение автомобилей и трамваев.

Полиция поначалу вела себя спокойно, возможно, полицейские просто не хотели раздражать толпу.

Но в боковых улицах уже стояли в полной готовности конная полиция и грузовики с готовыми к операции полицейскими.

И тут… внезапно… конная полиция с дубинками врезались в толпу, чтобы вытеснить её с проезжей части.

Я до сих пор не сталкивался с таким применением силы.

Собственно говоря, не произошло ничего чрезвычайного…

Но мне попадаться под такую раздачу совсем не хотелось, а тем более попасть в полицию…

Поэтому я и Вальтер проделали обычный в такой ситуации манёвр… отступили. То есть вернулись за ворота дворца спорта и за ними благополучно переждали этот местный катаклизм. Хотя по виду Вальтера было видно, что в нём боролись противоречивые чувства – немецкого разума и уже зародившейся нацистской безнаказанности.

Потом меня удивила хозяйка моего пансиона…

Она, не прослушав ни одной речи и не прочитав ни одной листовки НСДАП, вступила в их партию! Просто увидела штурмовиков СА, марширующих по улицам Бонна…

Как она мне пояснила свои мотивы: «видимость порядка во время хаоса, энергия молодости в атмосфере всеобщей беспомощности завоевали её».

***

Не прошло и месяца, как в конце года, в Бонн приехал Тельман.

В марте следующего 1932 года должны были состоятся выборы Президента Германии. И все основные политические силы естественно развернули борьбу за этот пост.

Но уже сейчас было ясно, что в лидеры выйдут нынешний президент – кайзеровский маршал Гинденбург и … Гитлер.

Хотя и другие претенденты старались. Тот же Тельман.

Даже такие выборы с заранее известным результатом … ну почти известным… хороший повод лишний раз заявить о себе перед избирателями и провести замер своего влияния. Чтобы показать себе и другим, что у тебя есть народная поддержка и с тобою нужно договариваться.

Как мне стало известно из прессы, в октябре этого 1931 года, президент Германии Гинденбург в первый раз принял Гитлера.

А Ольга Чехова поведала мне то, чего не было в газетах.

Гинденбург вынужден был обсудить с Гитлером, как лидером одной из набирающих силу партии, шансы недавно переформированного правительства некоего Брюнинга. Который ещё больше сконцентрировал у себя власть, доведя её фактически до диктаторской.

Однако беседа эта не привела к ощутимым результатам.

Ворчливый старик фельдмаршал, не привыкший к многословию, еще больше стал не доверять «болтливому и вертлявому Гитлеру», – как тот про него потом высказался.

Так же Гинденбург с пренебрежением в одной из частных бесед заметил: «…этот ефрейтор за четыре года на фронте не дослужился даже до унтер-офицера или фельдфебеля!» Ха-ха-ха.

Гинденбург не скрывал своего пренебрежение к Гитлеру, называя его в разных компаниях «выскочкой, прибегающего в политике к сверхмодным средствам» и «не положенными ему по рангу».

Закоренелый солдафон Гинденбург, известный всем изрядным своим невежеством, так же как то обозвал Гитлера, в беседе с юнкерами, «жалким богемским ефрейтором». Генерал-фельдмаршала решил, что тот родился в богемском Браунау, а не в одноименном австрийском.

– А трусливое окружение рейхпрезидента не решилось разъяснить ему его ошибку, – потешалась этим фактом Ольга, когда рассказывала мне сплетни об отношении Гинденбурга к Гитлеру.

Ольга поведала мне также, – что у Гинденбурга есть сын Оскар, весьма недалекий и как язвят по его адресу: «не предусмотренный конституцией советник рейхпрезидента», который вмешивается за кулисами во все интриги своего престарелого папаши…

– При этом сыночек совершенно не понимает происходящего на политической сцене… упорно укрепляет в отце это пренебрежительное отношение к герру Гитлеру, – с возмущением высказалась Ольга.

«Видно, захотел рюмку шнапса», – так сынок прокомментировал отцу первую аудиенции Гитлера, – процитировала кого-то Ольга.

– Не нашел ничего умнее сказать…, – возмутилась она отпрыском президента, и добавила:

– Сам же фельдмаршал, не желая ссориться с теми, кто привел к нему Гитлера, потом выразился более почтительно: «…у этого молодого человека наверняка хорошие намерения, только сначала ему следует «выслужиться».

А через несколько дней после этого, Гитлер заяви, что «НСДАП отказывается поддержать кандидатуру фельдмаршала на будущих выборах».

И как потом из газет мне стало известно: «…после получения Гитлером немецкого гражданства, нацисты выдвинули его, как своего кандидата, на президентский пост».

Коммунисты также выдвинули на президентских выборах своего собственного кандидата – председателя КПГ Эрнста Тельмана.

Естественно, я с большим интересом встретился с Эрнстом, как он просил его называть, после нашего знакомства в Берлине.

***

Я про Тельмана почти ничего не знал. Ну кроме общеизвестного факта, что он сейчас лидер немецких коммунистов.

Встречались мы с ним в одной из рабочих пивных Кёльна. У Тельмана была своя охрана из «красных ветеранов».

Я поведал ему свои впечатления от НСДАП и Гитлера.

– Серж, я с тобою полностью согласен…, – ответил он на мои опасения.

– Но и трогать его нельзя, – я тут же добавил.

Тельман от этого моего заявления скривился и кивнул головой в согласии.

– А как вы Эрнст видите возможность сотрудничества с нацистами?, – задал я давно интересовавший меня вопрос.

На удивление это не вызвало у того резкого негатива. Он, немного помедлив с ответом, сказал:

– У нас нет другого выхода. Да собственно говоря, это сотрудничество на низовом уровне давно уже идёт. Наши ячейки на местах вливаются в СА, в СС и в НСДАП в полном составе, оставаясь и у нас в списках…

Для меня сказанное было и неожиданным, и откровенным, а Тельман продолжил:

– Тем более, что и Сталин, и Коминтерн нас толкают на это…

– Я не знаю, что из этого выйдет, но нашим главным противником мы объявили центристов и социал-демократов…

– Тем более, что к последним у нас уже есть свой кровавый счёт…

Тут Эрнст замолчал, а я смутно припомнил, что несколько лет назад именно министр внутренних дел – социал-демократ, отдал приказ стрелять в коммунистов во время их мирной демонстрации в Берлине 1 мая.

Легковесность с которой Тельман поведал мне о сотрудничестве КПГ с нацистами меня весьма покоробила.

Но потом я взял себя в руки, мысленно сказав себе: – Это ты подспудно чувствуешь грядущую страшную опасность от них… а для местных они сейчас не опаснее СДПГ и католических центристов. При чём для КПГ, как раз СДПГ наибольший враг.

Тут я решил задать вопрос по поводу нынешнего премьера – Брюнинга.

Со слов Тельмана, этот Брюнинг, представитель партии Центра, стал премьером при помощи различных интриг командования рейхсвера.

Вступил в должность и тут же поставил себя над рейхстагом – местным парламентом.

Теперь правительство вопреки смыслу и букве конституции «Веймарской республики» уже не нуждалось в доверии парламента, а опиралось на авторитет рейхспрезидента.

– Недавно… крупнейшая немецкая газета «Дойче альгемайне цайтунг»… связанная с крупным капиталом, написала: «период правления Брюнинга – предвестие национальной диктатуры» и «Брюнинг приучит народ к диктатуре», – сказал задумчиво Тельман и продолжил:

– Ходят слухи, что Брюнинг втайне преследует цель восстановить монархию Гогенцоллернов…

Он давно не делает секрета, что стремится к ликвидации парламентаризма и пересмотру итогов войны.

Поэтому вполне логично, что Брюнинг, несмотря на свое презрение к базарному выскочке Гитлеру, вскоре предложил тому начать рискованную игру … как в области внутренней, так и внешней политики Германии.

Но нацисты не могут безоговорочно поддержать рейхсканцлера, так как постоянно выступают против его партии Центра, как «партии веймарской системы».

И поэтому, как мне сообщили… во время одной из бесед, Брюнинг предложил Гитлеру… для начала… через критику его партии Центра, начать давить на державы-победительницы, с целью снять бремя Версаля.

Во внутренней политике он предложил Гитлеру союз по уничтожению республики, через «реформу конституции».

Позже, Брюнинг уточнил эту мысль, что в случае отмены версальских ограничений вооружения Германии, он будет готов уйти в отставку и передать власть Гитлеру.

Однако Гитлер не принял предложение «католического канцлера», так как партия Центра выражала точку зрения Папы и Ватикана. А это расходилось с националистической основой НСДАП.

И могло ослабить притягательность нацистской пропаганды, провозглашавшей «Германия для немцев».

Затем Тельман более подробно пояснил мне, что ликвидация веймарской демократии началась с того, что все больше законов принималось правительством Брюнинга в чрезвычайном порядке, минуя рейхстаг.

Он низвел парламент до уровня времен Бисмарка, – гневно обличал Эрнст нынешнего премьера-диктатора, пояснив далее мне на цифрах:

– В 1930 году было проведено 94 заседания рейхстага, а в 1931 году их было уже в два с половиной раза меньше!.. только 41…

– В 1930 году рейхстаг принял 52 закона и 5 внепарламентских чрезвычайных законов, а в 1931 году было издано всего 19 законов и уже 41 чрезвычайный закон!

– Вот эти скучные цифры свидетельствуют о сползании Германии к полной диктатуре!, – сердито резюмировал Тельман политику «примирения» или «меньшего зла» нынешнего премьера Брюнинга по отношению к Гитлеру.

А я тогда подумал: – Вот так и приведут к власти нацистского диктатора…

***

В известном здании НКИД СССР на Кузнецком мосту, в своём кабинете, вальяжно развалившись в удобном кожаном кресле дожидался последних минут рабочего дня комиссар иностранных дел – Максим Максимович Литвинов, или как он по прежнему себя в мыслях называл – Макс Баллах. Так его звали его немногие приближённые или знавшие его настоящие имя и фамилию.

Он был пунктуальным… и на работе никогда не задерживался. Нет… конечно его мог задержать звонок Сталина или вызов в Кремль… Но никто больше помешать его ревностному соблюдению рабочего режима не мог!

С печалью Литвинов констатировал всё чаще, что Сталин неожиданно для многих и его в том числе, прибрал к своим рукам почти всю власть… И ему, комиссару самого важного, на его взгляд, учреждения в СССР, этот … грузин-недоучка, смел сейчас указывать, что ему делать, а временами… всё чаще… отчитывать, как … школяра… не справившегося с заданием или нашкодившим…

Конечно… справедливости ради… многие укоры Сталина в его сторону были … что называется… по делу.

Никаких особых провалов в его ведомстве не было… но и достижений… прорывов… тоже… Ну таких, которые можно было бы выдать за свои…

Тут на днях, Литвинов дал задание этому выскочке Карахану, его первому заму, проанализировать значимые внешнеполитические достижения СССР за последние 10 лет.

И вдруг выяснилось, что тем или иным образом… иногда и напрямую… все они были связаны с этим Сергеем…

От этого открытия тогда Литвинов аж вспотел, хотя в кабинете ещё не топили, несмотря на холодную осеннюю погоду за окном.

Самым явным и значимым было «признание Америки»…

Да и нынешний прорыв на испанском направлении полностью заслуга Козырева. Нет… конечно никто лавры всего этого у НКИД отбирать не собирался.

Вовремя чутьё Литвинова его не подвело и он этого паренька приветил у себя и назначил, в пику многим завистникам тут у них в НКИДе, – спецпосланником.

И теперь, чтобы тот не предпринимал… хотелось это кому то или нет – всё это происходило от имени НКИД СССР, то есть от его… Литвинова имени!

От этой мысли теплота удовольствия и тщеславия прокатилась по его телу.

Теперь Литвинов ожидал чего то подобного или как минимум неожиданного и по Германии. Которая всем тут и ему тоже… казалась «давно прочитанной открытой книгой».

– Что от такой можно было ожидать?, – вопрошал себя в мыслях Литвинов.

–Эх… нет Чичерина… его вечного оппонента… не с кем это дело обмозговать, – вторая мысль пронеслась у него в мозгу, а третья совсем сбила с толку Литвинова.

Тут он вспомнил финальное обсуждение с Чичериным их взглядов на Германо-Советские отношения перед конференцией в Генуи весной 1922 года, которое состоялось именно в этом кабинете.

Тогда тоже на многие последовавшие их решения повлияли действия Сергея. Именно тогда они отказались от блокирования с прибалтийскими лимитрофами против Франции, получив косвенное подтверждение в их предательстве. Тогда же они свели к минимуму предварительные переговоры в Берлине с немцами, чем весьма тех озадачили. И окончательно добив их на самой конференции, отказав встретится с ним в Рапалло и подписать сепаратное соглашение в пику Антанте.

Зато, когда делегация Советской России возвращалась через Берлин и сделала там остановку, то была встречена со всеми почестями со стороны Веймарской республики!