Георгий Комиссаров
Посланник МИД. Книга четвёртая

Глава 2

Ещё в свой первый приезд в Испанию, я тут познакомился с выдающимся человеком, зовут его – Игнасио Идальго де Сиснерос – он выходец из старинного аристократического рода, получив традиционное для своего круга военное образование, стал одним из первых военных летчиков в Испании.

На протяжении 15 лет он участвовал в колониальных войнах в Северной Африке, а затем командовал воздушными силами Испании в Западной Сахаре. Буквально до недавна Сиснерос занимал пост авиационного атташе Испании в фашистской Италии и гитлеровской Германии. Имел доступ к секретным документам, в том числе к новейшим моделям самолётов этих стран, которые рассматривали Испанию, как своего союзника. Он, конечно же, передавал их мне, а я в Москву.

На историческом заседании испанского парламента, когда кортесы сместили с поста президента республики дона Нисето Алькала Самора, президентом был избран Мигель Асанья. Новый президент тут же поручил формирование нового правительства дону Сантьяго Касарес Кирога.

Касарес, кроме обязанностей премьер-министра, взял себе портфель военного министра.

А Сиснерос был назначен его адъютантом… о чём его даже не поставили в известность. Он узнал об этом из газет…

Обязанности адъютанта главы правительства и военного министра неожиданно поставили моего друга очень близко к руководителям республики. И я стал от него получать информацию, что называется – «из первых рук».

По словам Сиснероса, Дон Сантьяго, как тот называл своего патрона, обладал мягким характером, хотя и старался скрывать свою доброту и слабоволие.

Он восхищался Сиснеросом, считался с его мнением и относился с теплотой и доверием.

– Я не могу понять, почему многие в Испании считают дона Сантьяго волевым и решительным человеком?, – задавался вопросом мой друг.

Вступление Касареса в должность военного министра, по его словам, тем ни менее … имело в армии большой резонанс.

Офицеры-республиканцы восприняли это решение с огромным удовлетворением. Они возлагали немалые надежды на нового министра, рассчитывая, что он предоставит больше возможностей для «республиканизации» всей армии.

У реакционеров его назначение, естественно, вызвало замешательство. Они были уверены, что Касарес немедленно примет энергичные меры, чтобы сорвать заговор мятежников.

Вначале, когда новое правительство только пришло к власти, у него имелись все возможности нейтрализовать происки врагов республики и ликвидировать заговор и тем самым предотвратить будущее ужасное кровопролитие.

В первое время реакция была так напугана, что не оказала бы серьезного сопротивления. Её единственной опорой являлась армия.

Но вскоре правые поняли, что представляет собой дон Сантьяго.

Они успокоились и с прежней энергией продолжили подготовку к восстанию.

Каждый свой шаг дон Сантьяго согласовывал с президентом Асаньей.

Подобные отношения между президентом республики и главой правительства вряд ли можно считать нормальными.

Фактически Асанья продолжал оставаться и военным министром и премьер-министром.

Мало кто в Испании знал, что «страшный» Касарес находился в полном подчинении у нового президента.

Сиснерос мне рассказал, что Генерал Годет – бывший начальник Управления по аэронавтике и полковник Гальарса – командующий военно-воздушными силами, превратили лётную школу в Алькала-де-Энарес в один из основных центров подготовки к восстанию.

Руководил школой майор Рафаэль Хордана, брат генерала.

И Сиснерос не раз предупреждал премьер-министра Касареса об опасности, которую они представляли для республики. Другие республиканцы также неоднократно настаивал на её роспуске, но всегда встречали непонятное сопротивление министра.

Однажды Сиснеросу доложили, что офицеры привезли в школу пулеметы, патроны и бомбы, а также установили бомбосбрасыватели на имевшихся в их распоряжении трехмоторных самолетах.

Создавалось впечатление, что у них уже все подготовлено к восстанию и они ждут только приказа своих главарей.

Известие было чрезвычайно важным, поэтому мой друг немедленно отправился к Касаресу.

Тот поддержал его предложения по немедленным действиям, но заявил, что должен посоветоваться с президентом Асаньей.

Они договорились, что мой друг поедет вместе с ним к Асанье и лично объяснит президенту сложившуюся обстановку.

Асанья, как я знал, обосновался не в большом дворце эль Пардо, а в так называемом «Касита дель принсипе», маленьком, но чудесном здании, окруженном лесом и обставленном с большим вкусом.

Президент пригласил их даже позавтракать с ним. На трапезе присутствовали его жена, майор-карабинер Куэто – адъютант Асаньи, и Боливар – комендант президентского дома.

В столовой Асанья обратился ко Сиснеросу:

– Вы, кажется, хотите сообщить мне что-то важное?

Сиснерос мне признался, рассказывая об этом, что тогда очень удивился, – почему президент не пригласил его для такого разговора к себе в кабинет, чтобы побеседовать без свидетелей?

Однако, не желая упустить представившуюся возможность поговорить с президентом, мой друг обрисовал ему серьезность создавшегося в армии положения и привел конкретные доказательства подготовки реакционно настроенными военными восстания против республики.

Вдруг Асанья довольно грубо перебил его, заявив, что Сиснерос «очень возбужден», его утверждения опасны и он не должен забываться, разговаривая с президентом.

Асанья встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен, и, сопровождаемый Касаресом, вышел с кислой миной из комнаты.

Мой друг был поражен и возмущен слепотой президента.

– Если бы он остался, я бы ответил на столь дерзкую выходку что-нибудь резкое о недопустимой для президента близорукости, – сказал мне мой друг.

Я его понимал… момент был слишком серьезен, решалась судьба его Родины.

Через некоторое время Каксарес вернулся. Заметив состояние Сиснероса, он взял его под руку и повел к машине.

По пути в Мадрид Касарес старался успокоить моего друга, говоря, что не стоит придавать большого значения этому инциденту. Асанья иногда бывает груб, но в глубине души он хороший человек.

– Вы понимаете теперь, – сказал Касарес моему другу, – насколько мне трудно принимать какие-либо меры против подозрительных лиц?

– Он сказал это с некоторым удовлетворением, – сказал Сиснерос мне, – словно политическая слепота Асаньи могла оправдать его… собственное поведение и пассивность как военного министра перед лицом надвигавшейся опасности.

Другой факт, свидетельствовавший о полном непонимании теми, в чьих руках находилась судьба республики, политической ситуации в стране, произошел за несколько дней до восстания.

Из Марокко для представления министру прибыл полковник Ягуэ.

Увидев, что Ягуэ находится в приемной, Сиснерос через другую дверь вошел в кабинет Касареса, решив проинформировать его о человеке, которого тот собирался принять.

Приводя многочисленные факты, он пытался доказать, что полковник Ягуэ является одним из главарей заговорщиков.

В подчиненных ему войсках ведется открытая и наглая подготовка к восстанию против республики.

Уже с 1934 года, со времени событий в Астурии, он откровенно перешел на службу реакции. Этого не видели только те, кто намеренно закрывал глаза на истинное положение вещей.

Сиснерос даже подсказал Касаресу удобный повод, чтобы задержать Ягуэ в Мадриде, а в Марокко послать верного республике офицера.

Ягуэ пробыл у Касареса более полутора часов. По окончании свидания Касарес сам проводил полковника до дверей приемной, что делал крайне редко. Они попрощались как самые лучшие друзья. Министр, видимо, остался доволен беседой.

Когда Сиснерос вновь вошел к министру, то Касарес поучительно сказал ему:

– Ягуэ – безупречный военный, я уверен: он никогда не предаст республику. Ягуэ дал мне честное слово военного верно служить ей, а такие люди, как Ягуэ, выполняют своя обещания. На его слово можно положиться.

***

Фаланга тем временем в Испании поднимала голову…

Как только победил «Народный фронт», консервативно настроенные генералы стали готовить переворот… Особо этого не скрывая…

Мне было известно, что во главе заговора стоит эмигрировавший в Португалию генерал Санхурхо, пытавшийся свергнуть республику еще в 1932 году. Но помилованный тогда и отпущенный…

Позже стало известно, что реальное руководство подготовкой осуществлял генерал Эмилио Мола Видаль – псевдоним «Директор».

Большую роль играл также подавитель октябрьского восстания – Франко.

Уже в марте ко мне поступили первые тревожные сведения и по требованию коммунистов, правительство тоже наконец «заметило» подозрительные приготовления и провело кадровые перестановки, которые ослабили позиции заговорщиков, но не остановили их конспираций.

События следовали одно за другим с удивительной быстротой.

Фашисты перешли к открытому насилию, организуя покушения и уличные беспорядки.

Явно чувствовалось намерение реакции спровоцировать народ, столкнув его лицом к лицу с жандармерией и армией.

Так называемые «силы порядка» продолжали щедро субсидировать группы наемных убийц.

Фашисты совершали покушения не только на таких видных республиканских деятелей, как магистр Педрегал, преподаватель университета Хименес де Асуа или адвокаты Ортега и Гассет, но даже на продавцов левых газет.

Причем правительство не принимало никаких мер, чтобы пресечь эти преступления и наказать подстрекателей и исполнителей, хотя их знала вся Испания.

Каждый раз после очередного, совершенного фалангистами убийства правые газеты с наглым цинизмом обвиняли во всем анархию, ответственность за которую якобы несет Народный фронт.

Однажды утром ко мне приехал Сиснерос и сообщил, что только что в военное министерство прибыл генеральный директор Управления безопасности и принес плохие вести.

Он привёз список с фамилиями четырнадцати военных-республиканцев.

Из них Сиснерос запомнил Фараудо, Кастильо, Морено, Гонсалеса Хила и свою, под четвертым номером.

Оказалось, что несколько дней назад этот список попал в руки полиции. Там не обратили на него особого внимания, так как в Управлении безопасности имелось много подобных списков с именами республиканцев, которым правые угрожали расправой.

Однако в данном случае дело оказалось значительно серьезнее.

В то утро около своего дома выстрелом в спину был убит капитан Фараудо.

С ним расправились только за то, что он был республиканцем. Его имя фигурировало первым в этом списке.

Напряжение в Мадриде достигло предела.

Редкий день мы не получали сообщений, что восстание назначено на такой-то день.

Партии и организации Народного фронта срочно мобилизовывали своих членов, устанавливали ночные дежурства.

С огромными усилиями, несмотря на сопротивление военного министра, нам все же удалось поставить на наиболее важные посты верных республике военных.

К сожалению, офицеров-республиканцев, на которых можно было бы полностью положиться, не хватало.

Среди офицеров было много колеблющихся. Я лично опасался, что большинство из них примкнет к восставшим.

Каждый раз, когда поступали сведения о дне начала восстания, а такие сообщения приходили ежедневно, мы… коммунисты… организовывали по ночам службу специального наблюдения. Все это страшно утомляло и выматывало нас.

С каждым днем дебаты в кортесах становились всё более ожесточенными.

Я занимал место на дипломатической трибуне, откуда наблюдал за горячими спорами депутатов.

Однажды Сиснерос предупредил меня, что предстоит особенно бурное заседание.

Действительно, в тот вечер я стал свидетелем, пожалуй, самых интересных дебатов в кортесах того созыва.

Первым говорил Хиль Роблес – один из главарей реакции, которого безоговорочно поддерживала церковь. Он защищал предложение, выдвинутое правыми.

Я всегда испытывал к нему личную антипатию. Но в тот памятный день после его циничных и наглых обвинений в адрес Народного фронта я почувствовал ненависть и презрение к этому политикану, так бесстыдно искажавшему факты.

Затем выступил Кальво Сотело. Он яростно нападал на Народный фронт, приписывая ему преступления, совершенные правыми и фалангой.

Меня особенно поразила та часть его выступления, где он хвалил НКТ-анархические профсоюзы.

В своей речи премьер Касарес дал отпор Кальво Сотело, обвинив его в антиреспубликанской деятельности.

И наконец, от коммунистов выступила пламенная Долорес Ибаррури.

Её внешность производила на всех сильное впечатление. Она была по-настоящему привлекательна. Её простая, но сделанная со вкусом прическа подчеркивала тонкие и правильные черты лица.

Долорес Ибаррури была женственна и в то же время производила впечатление энергичного человека.

Коммунисты вновь удивили всех…

У Долорес был исключительно приятный голос, и говорила она свободно и легко.

Её выступление, четкое и ясное, простой и понятный язык произвели в конгрессе большое впечатление.

В своей речи Долорес Ибаррури упрекала правительство в пассивности перед лицом открытого наступления реакции. Приведя множество доказательств и неоспоримых фактов, свидетельствовавших о неминуемости восстания, она прямо обвиняла его в попустительстве заговорщикам.

Я почувствовал прилив сил и энергии. Слова Долорес Ибаррури совпали с моими мыслями о положении в стране.

Выступление Долорес Ибаррури было самым сильным.

После окончания заседания в баре конгресса к нам присоединился Хиль Роблес.

Он очень хвалил Ибаррури, но все же не удержался, чтобы не высказать свою антипатию к коммунистам.

– Очень жаль, – сказал Хиль Роблес, – что такая талантливая и выдающаяся женщина находится в рядах коммунистической партии…

На что Долорес только величественно усмехнулась…

А 11 июля фалангисты захватили с оружием в руках радиостанцию и призвали к вооруженным действиям против правительства.

Как мне доложили, Примо де Ривера удалось прямо из тюрьмы сообщить ещё одному военному заговорщику Моле, что Фаланга активно поддержит военный переворот.

Особенно тревожным был отстрел фалангистами тех офицеров «штурмовой гвардии» – «асальто», которые придерживались левых взглядов.

Штурмовая гвардия создавалась как внутренние войска, и от её позиции зависело, можно ли совершить военный переворот.

Убийства офицеров выглядели, как зачистка «асальто» от левых – непосредственная прелюдия к перевороту.

Чашу терпения гвардейцев-республиканцев переполнило убийство лейтенанта Хосе дель Кастильо 12 июля 1936 года.

Гибель лейтенанта стала звеном трагической цепи политической «вендетты». Когда 14 апреля в президентскую трибуну была брошена бомба, возникла сумятица.

Кому-то из охраны показалось, что офицер направил пистолет на президента, и несчастный гвардеец был убит.

Его хоронили 16 апреля, и, хотя политические симпатии покойного не были связаны с Фалангой, та превратила похороны в свою демонстрацию протеста. Фалангистов поддержала молодежная организация СЭДА, ведомая Рамоном Серрано Суньером, что немаловажно, свояком генерала Франко.

Левые шли по другую сторону похоронной процессии, и две колонны обменивались выстрелами.

Это был такой себе вялотекущий уличный бой – предвестник будущей гражданской войны.

«Асальто» не пускали демонстрантов фаланги на кладбище, и здесь тоже развернулась схватка между фалангистами и гвардейцами.

Тогда погибло не менее 12 человек, в том числе двоюродный брат Примо де Риверы-младшего. Его-то и застрелил лейтенант Кастильо.

Самого Кастильо застрелили у ворот его дома 12 июля.

Известие об убийстве лейтенанта Кастильо взволновало страну. Все ждали наказания убийц и организаторов этого преступления. Несколько солдат из «Гвардиа де асальто», подчиненных Кастильо и обожавших его, видя, что правительство бездействует, возмущенные его пассивностью, решили сами свершить правосудие и отомстить за своего любимого командира.

И вот 13 июля… выехав из казармы на броневике, они захватили Кальво Сотело – одного из главарей заговорщиков, которого считали ответственным за смерть лейтенанта и за сотни других преступлений, совершенных пистолерос. На следующий день 14 июля труп Сотело нашли на одном из мадридских кладбищ.

Смерть Кальво Сотело еще больше накалила обстановку в стране.

Правые организовали мощную демонстрацию, превратив его похороны в смотр своих сил.

Напрасно я метался между левыми и правыми и опровергал распространившийся слух, что Кальво «заказали» коммунисты или правительство…»

«Штурмовые гвардейцы левых отомстили правым за убийство своего офицера» – кричали заголовки газет и естественно мне никто не верил…

Даже испанские коммунисты с подозрением на меня стали смотреть… видимо не понимая – Чего это я так пекусь за какого то «правого экстремиста»?

– Ну даже если это и мы его убили?, – задала мне вопрос Долорес.

Я только пожал плечами и отправился к президенту Испании – Асаньи.

От него я потребовал немедленного независимого расследования, дабы предотвратить эскалацию, которая могла вылиться в реальную гражданскую войну.

Президент Асанья меня искренне заверил, что делается всё возможно…

И действительно… вскоре выяснилось, что хоть среди убийц и были члены ОСМ, но инициатор убийства – капитан Кондес, действовал по собственной инициативе.

Он хотел также убить и бывшего президента – Хиля Роблеса, но того не оказалось дома.

Убийство Кальво Сотело вызвало взрыв возмущения в правых кругах, но результаты расследования охладили пыл правых.

Как позже я выяснил, в это время военные заговорщики уже всё подготовили к перевороту.

Убийство Кальво и всплывшая правда никак не изменила их планов, но предоставило моральный козырь.

Политическая напряженность и непримиримость нарастали с каждым днем, с каждым шагом обоих лагерей.

Это касается как «левых», так и «правых».

Я с сожалением констатировал факт, что Народный фронт воспринимался правыми как готовое рухнуть «прикрытие анархизма и коммунизма». Выступая в парламенте, Хиль Роблес говорил: «Страна может жить при монархии и республике, с парламентарной и президентской системой, при коммунизме или фашизме, но страна не может жить при анархии. Сейчас, однако, Испания находится в состоянии анархии. И мы сегодня присутствуем на церемонии похорон демократии».

В ответ на мои тревожные телеграммы, из Москвы и даже от Коминтерна, приходили убаюкивающие ответы в том ключ, что «без паники… всё под контролем». Я догадывался, что источником такого спокойствия являлись сообщения от испанских коммунистов, которые в большинстве своём не видели опасности. И сами открыто говорили, что только и ждут повода, чтобы раздавить всех правых… и начать настоящую Революцию, – «как в России в 17-м».

При этом я отмечал, что накал страстей со стороны правых… удивительным образом не соответствовал той умеренности проводившихся правительством преобразований.

Массовые настроения искусственно «накручивались», радикализировались идеологической элитой… как с права, так и с лева…

Возможность победы политических противников рассматривалась обеими сторонами, как катастрофа.

Умеренная политика правительства либералов-центристов уже не соответствовала глубине социального кризиса, – по моему мнению.

Чтобы развеять свои предчувствия надвигающейся трагедии, я отправился снова к президенту Испании, господину Асаньи.

Тот меня незамедлительно… впрочем как всегда… принял…

За чашкой ароматного кофе мы вели с ним интеллектуальный диспут.

Я выложил перед ним всем известные факты и сказал, что считаю удачным поводом убийство Кальво Сотело 13 июля для запуска уже подготовленного заговора правых.

Асанья покачал отрицательно головою и сказал: «Уважаемый Серж, если в октябре 34-го переворот правых был почти обречен на успех, то в нынешних условиях почти всё против: власть находится у нас…, а армия разобщена как никогда».

Я ему возразил: «Господин Президент, в своем стремлении приукрасить ситуацию Вы забывает, что в октябре 1934 года правые и так находились у власти, так что трудно было бы тогда увлечь консервативное офицерство на борьбу против Республики Лерруса и Хиля Роблеса. Переворот… по моему мнению назрел именно сейчас, потому что теперь у генералов типа… Франко, Молы и их единомышленников появилось что ненавидеть, чего бояться и что жаждать ниспровергнуть».

Так ни к чему и не придя… мы пожелали Республике процветания и каждый при своём мнении так и остался…

И вот… почти уже вечером 17 июля … как гром среди ясного неба… прозвучали слова: «переворот начался». Вернее, радиостанция мятежников из марокканской Сеуты передала условную фразу-сигнал к началу общегосударственного мятежа: «Над всей Испанией безоблачное небо». Позже выяснилось, что генерал Мола так же направил своим сторонникам телеграмму «17 в 17. Директор». Так в пять вечера переворот начался.

Мне тут же всё это доложил взволнованный Жора, узнавший об этом от своих коллег маркони-коротковолновиков, которые обслуживали тут других наших советников.

– Восстали части, расквартированные в испанской колонии Марокко, – коротко он сообщил.

Во второй половине следующего дня 18 июля 1936 года мне позвонил капитан Варела, секретарь премьер-министра, и попросил срочно явиться в министерство – в Мелилье началось восстание.

Когда я вошел в приемную, министр шутил с адъютантами по поводу событий в Марокко.

Дон Сантьяго Касарес, глава правительства и военный министр, не придал столь тревожному известию должного значения.

Как выяснилось, он настолько недооценивал это сообщение, что, получив телеграмму о начавшемся восстании в десять часов утра, вспомнил о ней лишь в конце трехчасового очередного заседания кабинета. Тогда он вскользь передал её содержание министрам.

Сомнений не оставалось – восстание в Мелилье явилось условным сигналом к нападению на республику.

Сведения, поступавшие с разных концов страны, были тревожными.

Сообщения о положении в провинциях были противоречивы. Мелилья находилась в руках мятежников, но о Сеуте и Тетуане ничего конкретного в военном министерстве не знали.

А уже 18 июля мятеж распространился на материковую Испанию.

Армия брала под контроль ключевые центры испанских городов.

По поступающим с мест сведениям быстро выяснилось, что на стороне мятежников оказались 80–85% офицеров.

Днём 18 июля мятежный генерал Гонсало Кейпо де Льяно, имевший репутацию либерала, неожиданно захватил власть в центральном городе южной Испании – Севилье.

Вскоре в городе начались ожесточённые бои между мятежниками и республиканцами.

Несмотря на мои предупреждения, начало мятежа военных оказалось для правительства неожиданностью и дезорганизовало его работу.

Я снова срочно выехал в военное министерство… Там не было ничего, что стояло бы на своем месте. Все было в хаосе.

Касерес, – премьер министр и военный министр, был в состоянии коллапса, неспособным принимать решения.

Я потребовал от имени коммунистов вооружить народ.

Касерес категорически воспротивился раздаче оружия сторонникам Народного фронта.

– Но без их поддержки путчисты имеют очевидный перевес, – попытался я аргументировать.

Кто-то тут же попытался представить мятеж «восстанием против ситуации, которую считали невыносимой не только правые, но также и политики левого толка».

– Милое такое оправдание попытки уничтожения Республики и избиения республиканцев тем, что им самим многое не нравилось в политической ситуации, – ответил я.

Военный министр совершенно переменился. С его лица исчезло ироническое выражение, появлявшееся обычно всякий раз, когда ему говорили об угрозе восстания.

Чувствовалось, что он понял свою ошибку и готов исправить её, но не знает, как это сделать.

Видя, что Касарес пал духом, Нуньес де Прадо взял командование в свои руки. С согласия кабинета министров он начал действовать смело и решительно.

Я всегда был высокого мнения о Нуньесе де Прадо, но только ночью того страшного дня – 18 июля – в полной мере оценил его способности. В то трудное время этот человек оказался просто незаменимым.

Его энергия и хладнокровие подняли настроение у присутствовавших, павших было духом, глядя на растерявшегося премьера Касареса.

Увидев в Нуньесе де Прадо человека, способного трезво оценить обстановку и возглавить борьбу против врагов республики, все охотно подчинились ему.

Я уже знал, что Нуньес де Прадо провел несколько лет в Марокко, командуя туземными войсками.

Положение там больше всего беспокоило генерала, кроме того, он думал, что его присутствие в Марокко поможет республиканцам, поэтому он решил немедленно отправиться туда на самолете.

Касарес и все мы одобрили решение Прадо.

Однако, как стало известно, мятежные части Иностранного легиона совместно с отрядами марокканских войск захватили марокканский Тетуан и уже расстреляли там нескольких республиканских военных.

Приказ об их расстреле, как и о расстреле их командира майора Пуэнте Баамонде, как мы позже узнали, отдал его двоюродный брат генерал Франсиско Франко, прилетевший на английском самолете с Канарских островов, чтобы возглавить мятеж.

Естественно, Нуньесу де Прадо пришлось отменить свой полет.

Продолжавшие поступать к нам сведения о положении в Республике были по-прежнему неясными и противоречивыми.

Ясно было, что Марокко оказалось в руках мятежников.

Нуньес де Прадо позвонил командующему военным округом Сарагосы генералу Кабанельясу.

Прадо считал его преданным республике человеком и всегда говорил, что их связывает крепкая дружба.

После их разговора, Прадо сказал нам, что Кабанельяс, как будто бы колеблется, поэтому он воспользуется самолетом, приготовленным для полета в Тетуан, и отправиться в Сарагосу, рассчитывая повлиять на генерала.

Нуньес де Прадо вылетел в Сарагосу в сопровождении своего адъютанта майора Леона и секретаря.

Как стало позже известно, прибыв туда, он немедленно отправился к Кабанельясу. Через некоторое время в кабинет этого предателя вошло несколько военных в сопровождении фалангистов.

С согласия Кабанельяса они арестовали Нуньеса де Прадо, посадили в машину и вывезли за город.

Там фашисты убили его, бросив труп на дорогу, где он пролежал более недели.

Такая же участь постигла адъютанта и секретаря Нуньеса де Прадо и всех членов экипажа его самолета. Их тоже убили, а трупы бросили на шоссе.

Мы это узнали уже потом…

В этот же вечер мой друг Сиснерос разговаривал при мне по телефону с генералом Кампинсом, военным губернатором Гренады.

Они немного дружили… Со слов Сиснероса, этот генерал был довольно консервативных взглядов и пользовался большим авторитетом в армии.

В течение нескольких лет он командовал Иностранным легионом, снискав уважение за свою прямоту.

Имелись опасения, что и он присоединится к мятежникам.

Разговаривая с ним, Сиснерос не решался прямо спросить о том, как он относится к происходящим событиям, но тот прервал его, сказав: «Оставьте дипломатию, Сиснерос. Вы хотите знать, примкнул я к мятежникам или остался верен республике? Знайте и передайте министру, что я своей честью поклялся верно служить республике и выполню данное обещание».

Генерал Кампинс не изменил своему слову. Однако, как мы узнали позже, на следующий день мятежники схватили и подло убили его.

На рассвете 20 июля в военное министерство стали поступать первые сообщения о начале мятежа в войсках мадридского гарнизона.

Мы создали три небольшие колонны, во главе которых стали лейтенанты Эрнандес Франк, Хосе Мария Валье и унтер-офицер механик Соль Апарисио. К нам присоединились 40 человек – членов Союза социалистической молодежи и коммунистической партии. Они тоже получили винтовки. Общее командование взял на себя капитан Каскон.

Незадолго до рассвета, когда мятежники стали вывозить пушки на позиции, мы начали штурм их казармы.

Казарма была взята, все офицеры арестованы, в том числе полковник, командир полка, и отправлены в мадридскую военную тюрьму.

В тот день впервые в гражданской войне армия и героический народ Мадрида, самоотверженно защищавший республику, выступили вместе.

Действовавшая с нами группа мадридских рабочих замечательно проявила себя, продемонстрировав огромное чувство ответственности.

Они полностью доверились офицерам и добровольно повиновались им.

После взятия казарм, артиллерийскому полку был отдан приказ выступить вместе со своими пушками в Мадрид.

В это же утро артиллерийский полк в полном боевом порядке продефилировал по улицам Мадрида под приветственные крики народа.

Последним редутом мятежников в Мадриде стала казарма Монтанья.

Генерал Фанхуль поднял там мятеж. Казармы Монтанья находились к западу от центра Мадрида.

Однако люди окружили путчистов и сначала просто своей массой преградили войскам путь к центру столицы.

Укрепившиеся там – восставший полк и значительная группа фалангистов оказали довольно упорное сопротивление.

Республиканские силы, атаковавшие казарму, состояли в основном из народных дружин.

Они были очень плохо вооружены; часть из них включилась в борьбу стихийно, другие откликнулись на призыв своих партий и профсоюзов.

В осаде казармы участвовала также небольшая группа жандармов из «Гвардиа де асальто» и военных, присоединившихся к народу.

Поскольку не было общего руководства операцией, наступление велось беспорядочно, то мятежники нанесли республиканцам значительный урон. Наконец удалось договориться о совместных действиях всех групп.

Атака должна была начаться бомбардировкой с воздуха. Первая же бомба попала во двор казармы, и это решило исход боя. Тотчас же в окнах появились белые флаги. Республиканцы ворвались в здание.

Восстание в столице было подавлено.

Народ Мадрида выиграл первую битву с фашистами.

Затем часть мадридцев на автобусах и автомобилях двинулись на Гвадалахару, чтобы не дать мятежникам выйти в тыл к Мадриду.

Наступавшие с севера мятежники были отброшены и остановлены в горах Гвадаррамы.

Во время этих боев в Мадриде и на подступах к нему сформировалась анархистская колонна во главе с Сиприано Мера, рабочим-строителем и соратником Дуррути еще по восстанию в Сарагосе в 1933 году.

В это раннее утро со мной произошел довольно неприятный случай, едва не окончившийся трагично.

Я вышел в четыре часа утра из военного министерства и, сев в машину, один отправился в ЦК Компартии Испании, чтобы сообщить последние новости.

На Гран Виа мою машину остановил патруль из четырех человек с черно-красными анархическими повязками на шеях.

Они открыли дверцу и в упор нацелились в меня из ручного пулемета.

Один из них, видимо очень довольный добычей, не отводя пистолета от моей груди, игривым тоном предложил мне выйти из машины.

Я мгновенно осознал серьезность положения: эти люди были убеждены, что к ним в руки попал один из переодетых офицеров-фашистов.

При малейшей оплошности с моей стороны они, не колеблясь, расстреляют меня.

Стараясь казаться совершенно спокойным, я похвалил их за бдительность.