Георгий Брянцев
Следы на снегу
— Ты как же узнал, что я тут? — спросил Шелестов. — Ведь мы только вчера ночью прилетели.
— Не знал я, что ты здесь, Роман Лукич. Точно, не знал. Я к директору пришел. Сам пришел. Дело привело меня сюда. И хорошо, что ты тут. Расскажу тебе все.
— Дело делом, а сначала давайте завтракать. Как, друзья?
Все согласились, что это правильное решение. Эверстова начала разливать чай по эмалированным кружкам, и майор придвинул табурет к столу. Но, занятый едой, он украдкой разглядывал своего старого друга.
Волосы на голове Быканырова поредели, побелели, но оставались, как и прежде, жесткими, колючими, словно у ежика. Морщин прибавилось. Они напоминали собой щели. Но старость не портила лица Быканырова. Узко прорезанные живые и умные, но немного уставшие глаза его подчеркивали мудрость старческих лет. Они смотрели зорко, смело, как это бывает у людей, проведших большую часть своей жизни среди природы. Обилие морщин говорило, как раны на теле закаленного в боях воина, о том, что за плечами старика лежала нелегкая жизнь.
— Все еще охотой промышляешь? — спросил майор, допив кружку чая.
Старик кивнул утвердительно головой и добавил:
— А ты подумал, что я негоден уже, стар стал?
— Скажи пожалуйста, — подтрунил Шелестов. — Выходит, что и годы тебе нипочем? Вечно молодой и вечно охотник?
Все рассмеялись. Рассмеялся и Быканыров. Морщины задрожали у него на лбу, на висках, на щеках и разбежались в разные стороны. Он даже как бы помолодел.
— Правильно сказал. Хорошо сказал. Вечно молодой и вечно охотник. Ноги крепкие, — ходить можно. Глаза все видят, — стрелять можно.
— А что ты тут без меня рассказывал?
Быканыров отставил недопитый чай, сдвинул редкие выцветшие брови, полез в карман, достал трубку и кисет с табаком. Он не торопился с ответом и, видимо, вспоминал, о чем шла речь до прихода майора.
Сухими тонкими пальцами с выпуклыми, миндалевидными ногтями Быканыров набил глиняную трубку, умял табак в ней и, уже задымив, заговорил, ткнув пальцем в грудь Ноговицына.
— Ему говорил, ему. Якут, а летает, как птица. Высоко летает, всех видит, всю жизнь нашу видит. Счастливый человек. А жизнь совсем другая стала. Я в его годы ничего не видел. Купца одного видел и приказчика. Теперь советская власть всему учит, а нас учили: купца почитай, урядника уважай, Бога люби и бойся. А бога два было. Один шаман — наш, другой поп, русский, — ваш. — Быканыров закатился мелким смешком, сделал крепкую затяжку. — Ваш бог придет в тайгу, окрестит одного, а от него все православные идут, а когда помрет якут и хоронить надо, — наш бог приходит, шаман. — Он на минуту замолчал, задумался. — И тайга другая стала. Я ее всю исходил. Столько верст сделал, что шаману веревками не вымерять. Раньше в тайге ничего не было видно, а сейчас все видно. Раздвинулась тайга.
Встречи с Быканыровым всегда возвращали Шелестова к той далекой ночи, когда он впервые узнал старого охотника и нашел в нем верного друга. И сейчас, слушая Быканырова, майор вспомнил далекое прошлое. Шелестов не знал отца. Его отец убит током высокого напряжения за месяц до появления на свет сына. Плохо Шелестов помнил мать, умершую на седьмом году его жизни. Старик Быканыров, с которым он сдружился двенадцать лет назад, был, пожалуй, тем единственным человеком, на котором Шелестов сосредоточил свои сыновние чувства. Не было года, не считая трех военных лет, когда бы они, невзирая на огромные расстояния, их разделяющие, не встречались.
И с самой первой давней встречи Шелестов и Быканыров прониклись друг к другу глубокой, прочной и взаимной мужской симпатией, переросшей в большую человеческую дружбу.
Четко, ясно, зримо, во всех деталях стоит в памяти Шелестова та ночь, когда он, преследуя пробравшегося в тайгу из-за кордона диверсанта, попал с упряжкой оленей в большую полынью. Олени утонули, а сам он едва спасся, удержавшись на кромке льда. Но, спасшись от воды, он должен был неминуемо погибнуть от другого. Он лишился всего того, без чего человек в тайге при безлюдье и бездорожье, при пятидесятиградусном морозе вообще не может существовать: спичек, оружия, средств передвижения. Он не мог уже ни развести огня, ни добыть себе пищу, ни идти куда-либо в поисках людей и жилья.
А мороз быстро делал свое дело: Шелестов покрылся прочной, точно стальной панцырь, ледяной коркой, сковавшей все его члены.
Но ему не суждено было погибнуть. Семь дней Шелестов до этого находился в тайге, увлекшись преследованием диверсанта, и не встретил ни одной человеческой души, а тут, через каких-нибудь двадцать-тридцать минут после случившегося с ним несчастья, внезапно, каким-то чудом появился человек.
Человек этот шел на лыжах. Это был Быканыров. Через считанные минуты уже горел костер, и Шелестов, упрятавшись в доху нового знакомого, сушил у огня свою одежду.
Узнав обо всем, Быканыров оставил Шелестова до следующей ночи одного, отдав ему скудные запасы пищи и даже ружье, а сам ушел и вернулся с двумя нартами.
Этот эпизод и положил начало дружбе.
Через месяц Шелестов сам навестил Быканырова, подарил ему свое бескурковое ружье двенадцатого калибра, с которым старик никогда более не расставался.
Трижды проводил Шелестов свой отпуск в таежной избушке Быканырова.
Они вместе охотились. Дважды старик, по приглашению майора, гостил у него в Якутске. Сколько было вместе продумано, пережито, переговорено за долгие северные ночи. Сколько поведали друг другу своих мыслей охотник и офицер-разведчик. Сколько незабываемого принесла эта большая дружба.
Выполняя боевое задание, Шелестов нередко прибегал к помощи Быканырова, как опытного проводника и надежного переводчика, владевшего не только родным и русским языками, но и языком эвенков, юкагиров, чукчей…
Углубившийся в воспоминания майор не заметил, как Быканыров умолк и вместо него стал говорить Ноговицын. И оторвался от своих мыслей майор лишь тогда, когда старый охотник обратился непосредственно к нему.
— Клава и Вера здоровы? — спросил Быканыров о жене и дочери Шелестова.
— Все в порядке, здоровы, и тебя помнят. В гости ждут.
— Приеду. Последней зимней дорогой приеду, — заверил старик. — Белок на шапки обеим привезу. И дело в Якутск есть.
— А помнишь, как ты мне в Оймякон вез лисят, а они у тебя по дороге сбежали?
— Однако помню, — ответил старик, кивая головой. — Помню, как и в Чурапчу приходил к тебе в гости, как угощал ты меня.
— Вот угощал я в Чурапче тебя плоховато, не криви душой, — улыбнулся Шелестов. — Не было тогда чем угощать.
— Э-э, неправильные слова говоришь, — возразил Быканыров. — Совсем неправильные. Неважно, чем угощал, а важно, что с душой, с сердцем.
Беседу друзей прервал вошедший в комнату Белолюбский.
— Я к вам, товарищ майор, — обратился он, переступив порог.
Шелестов спохватился, что, увлекшись разговором, он на какое-то мгновение забыл, что привело его сюда.
— Меня прислал товарищ Винокуров, — продолжал Белолюбский. — Как вы считаете, можно хоронить Кочнева?
— Нет, нельзя. Передайте Винокурову, что тело Кочнева надо сохранить до приезда сюда представителей судебной экспертизы. Это не составит особого труда при данной температуре. Как ваше мнение?
— Полностью согласен, — ответил комендант и вышел.
Шелестов встал, прошелся по комнате. Решил он, кажется, правильно.
Конечно, нельзя хоронить инженера. Везти тело покойного в Москву — дело очень трудное и практически неосуществимое. Придется сюда пригласить судебно-медицинского эксперта.
— А кто умер? — поинтересовался Быканыров и смахнул с колен хлебные крошки.
— Инженер. Инженер Кочнев, приехавший из Москвы, — пояснил Шелестов и добавил: — И не умер, а его убили, а кто — неизвестно.
От этих слов Быканырова точно подкинуло. Он вскочил со стула, подошел вплотную к майору и взял его за поясной ремень. По расположению складок на лице старика Шелестов определил, что он разволновался. Шелестов ждал, что скажет Быканыров.
Тот взглянул поочередно на каждого из присутствующих, решая про себя, можно ли посвящать в такое дело всех, и, приняв решение, сказал:
— Дело у меня. Большое дело. Не напрасно я тут. Чужой человек пришел в тайгу. Я не знал, что ты здесь. Хотел повидать директора и узнать, кто пришел сюда.
— Какой человек? — недоуменно спросил Шелестов.
— Не знаю, какой, но, видно, чужой.
— Ты видел его?
— Не видел. След видел. Таас Бас на след вывел. Темный, чужой человек не дошел до моей избы. Крюк сделал, а зачем делать крюк, если человек хороший. Три дня назад. Я пошел по следу и пришел на Той Хая. За полверсты от рудника потерял след. Совсем потерял. Снег выпал, и след пропал.
Сообщение Быканырова заинтересовало майора. Он усадил старика, сел рядом и попросил подробно рассказать обо всем.
Быканыров рассказал, как было дело, не упустив ни одной детали.
Шелестов думал: новые обстоятельства. Подозрительный человек мог появиться на руднике и уйти, не замеченный жителями поселка. И ничего в этом странного нет, тем более что выпал обильный снег. Но что заставило его появиться здесь на столь короткое время? Не имеет ли это какой-нибудь связи с убийством Кочнева? И неужели никто не мог заметить его прихода или ухода? Ведь приходил он не просто так, а к кому-нибудь.
Смутное, глухое беспокойство овладело майором.
«Уже вторые сутки идут, а ясности пока никакой нет, — волновался он. — Хотя бы, какая-нибудь маленькая зацепочка, а то, ну, ровным счетом ничего».
Он энергично потер лоб, встал и начал натягивать на себя кухлянку — легкую дошку из шкурки молодого оленя, шерстью наружу, с прорезом для головы и с длинными рукавами.
— Пойдем со мной, отец, — предложил майор Быканырову.
Старик встал и начал надевать доху.
— А нам какого-нибудь дела не будет? — спросил старший лейтенант Ноговицын.
— Пока нет. Отдыхайте. Много дела будет впереди, — ответил Шелестов и подумал: «Не все же время я буду топтаться на одном месте. Не может этого быть. Определенно, не может…»
С неба падали сухие и редкие, легкие, как пух, снежинки.
— Однако опять снег будет, — сказал как бы про себя Быканыров, поглядев на небо.
Они пошли по поселку. Почти изо всех труб ровными высокими столбами валил густой дым. Воздух был пропитан запахами свежевыпеченного хлеба, какого-то аппетитного варева, обжитых домов, жарко натопленной бани.
Следы
Шелестов и Быканыров сидели в конторе рудника друг против друга.
Молчали. Майор курил одну папиросу за другой, а старый охотник посасывал свою неизменную глиняную трубку. Она издавала то хрип, то свист, то отчаянно потрескивала, будто собираясь взорваться, но все же безотказно дымила и вполне устраивала старика. И он не решился бы сменить ее ни на какую новую.
Молчание нарушил Быканыров.
— Зачем ты позвал коменданта? — задал он вопрос.
Шелестов посмотрел в глаза старого друга и тихо ответил, выпуская клубы дыма:
— Поручу ему обойти все квартиры в поселке. Чем черт не шутит, может быть, кто и видел постороннего на руднике. Он же в конце концов человек, а не иголка.
— Хорошо задумал, хорошо, — одобрил Быканыров. Не имея к тому никаких оснований, он тоже почему-то связывал появление в тайге неизвестного с совершенным преступлением, а потому и высказал свое предположение: — Думаю так: человек на рудник пришел, а обратно не ушел. Тут, однако, остался. Я ходил долго кругом, следов нет. Совсем нет. Гладко кругом, тайга, снег.
— И это возможно. Вполне возможно, — согласился майор.
— А зачем коменданта посылать? — спросил Быканыров. — Сходи сам, или я схожу.
Шелестов отрицательно помотал головой:
— Нельзя. Неудобно. И ты, и я новые здесь люди и можем вызвать подозрение.
— Однако правильно, — быстро согласился Быканыров.
Шелестов, прежде чем обратиться за помощью коменданта, долго раздумывал, стоит ли посвящать лишнего человека в это странное происшествие. Вначале он решил поручить Винокурову обойти поселковые дома и побеседовать с их обитателями. Но только что покинувший контору Винокуров честно признался, что был за все время работы на руднике не более чем в двух-трех домах и что его приход тоже может вызвать кривотолки. Поэтому пришлось остановиться на Белолюбском.
Винокуров дал ему хорошую характеристику, отрекомендовал его человеком проверенным, энергичным, который с успехом справится и с более сложным поручением.
Со слов Винокурова, Белолюбский пришел на Той Хая года полтора назад с Джугджурских приисков. Вначале его поставили работать на лесопилку, потом перевели в механический цех, затем выдвинули заведывать транспортом, а осенью назначили комендантом.
Опять на некоторое время воцарилось молчание, и опять его нарушил Быканыров.
— Зачем много думаешь? Голова заболит, — проговорил он. — Все хорошо будет. Сначала мало-мало плохо, а потом хорошо. Изловим худого человека, в тайге не скроется. Помнишь Ухгун атаха?
— Кого, кого?
— Ухгун атаха.
Шелестов невольно прикрыл глаза, и в его памяти ожило давно прошедшее. В сороковом году он и Быканыров долго ходили из одного конца тайги в другой в поисках диверсанта, пробравшегося из-за кордона. Он совершал поджоги в колхозах, факториях, на приисках и был неуловим. Якуты прозвали его Ухгун атах, что означает длинная нога. Диверсант не оставлял за собой никаких следов, действовал в одиночку и безнаказанно совершал преступления два месяца сряду. Шелестов утратил надежду изловить его, но все же изловил. И помог ему в этом старик Быканыров. Он упорно искал след диверсанта на восточной окраине Якутии и наконец набрел на него.
— Да, отлично помню, — заметил Шелестов. — Все-таки он не минул наших рук.
— И этот попадет, — заверил Быканыров.
В коридоре послышались шаги, раздался стук в дверь, и в комнату вошел комендант Белолюбский.
Майор пригласил его сесть и сразу приступил к делу:
— Вы сможете, не вызвав особых подозрений и ненужных расспросов, обойти квартиры в поселке и проверить, нет ли где-либо в доме постороннего человека?
Белолюбский усмехнулся, воткнул докуренную до «фабрики» папиросу в пепельницу и, в свою очередь, спросил:
— Вы мне не верите?
— Это как понимать?
— Я же не маленький. Слава богу, пятьдесят три года прожил на этом свете. Я же заверил вас, что в поселке нет посторонних. Ни одного человека. А вы не верите.
Шелестов нахмурился.
— Дело не в том, верю я вам или не верю. Я получил достоверные данные, что кто-то посторонний проник на днях в поселок и остался в нем.
Комендант взглянул мельком на Быканырова и пожал плечами.
— Кто может знать, какая и откуда нагрянет беда. Но если это так, то комендант я никудышный и гнать меня надо в шею. Нет, не может быть. Я сейчас могу рассказать вам, что делается в каждом доме, а вы нарочно проверьте. Хотите?
— Не особенно, — ответил Шелестов. — Я хочу, чтобы вы проверили, это будет удобнее.
— Пожалуйста. Если дело за мной, то я тут все вверх дном переверну.
— Этого как раз и не требуется, — пояснил майор.
Белолюбский добродушно улыбнулся:
— Я шучу. Сделаю все так, что и комар носа не подточит.
— А сколько времени займет обход?
Белолюбский задумался, и тут впервые на его покатом лбу Шелестов подметил собравшиеся в гармошку тоненькие морщины.
— К ночи, пожалуй, управлюсь.
— Отлично! — и Шелестов встал. — Не стану вас задерживать.
* * *
Сгущались сумерки. Падал обильный снег, который предсказал Быканыров.
В избе Василия Оросутцева царила темнота.
Шараборина не было в комнате. Теплой комнате он предпочел сырое подполье. Забравшись туда, он постлал на землю медвежью шкуру, расположился на ней и заснул. Подполье не казалось ему особенно приятным местом, но он не решился спать в комнате. У него были на этот счет свои соображения.
«Что ни говори, а в подполье надежнее, — рассуждал он. — Там никто не увидит. Ему хорошо, — подумал он об Оросутцеве. — У него паспорт на руках. А мое дело собачье. А раз так — лезь в конуру».
Шараборин не слышал, как возвратился хозяин, как он отпер дверь, вошел в комнату. И лишь когда над его головой раздались тяжелые шаги и скрип прогнивших половиц, он очнулся и насторожился.
— Эй, таракан! Вылезай быстро! — громко скомандовал Оросутцев и притопнул повелительно ногой. Ему не трудно было догадаться, что гость сидит в подполье.
Шараборин не заставил себя долго ждать. Творило подполья приподнялось, и в черном проеме показалась бритая голова гостя.
— Быстрее, — раздраженно торопил Оросутцев.
— Что так? — спросил Шараборин, и на лице его отразилась смесь удивления и испуга.
Оросутцев не удостоил его ответом.
Шараборин вскарабкался наверх, напустив из подполья в комнату сырого затхлого воздуха.
— Заячья душа, — скривил губы Оросутцев, и в лице его появилось что-то свирепое. — Чего черт понес тебя в подполье? Стучался кто, что ли?
Шараборин только покрутил головой. Он не стал объяснять, чем был вызван его переход в подполье. В таком случае пришлось бы признаться в ничем не оправданной трусости. Человеку, совесть которого черна, всегда не по себе одному, и он не знает, куда себя деть. Он уселся на табурет, зевнул, протер кулаками заспанные глаза, почесал за пазухой и попросил папиросу.
Оросутцев подал ему пачку «Беломорканала» и спички.
Шараборин закурил, потянулся рукой к выключателю, чтобы зажечь свет в комнате, но хозяин остановил его:
— Не надо. Одевайся. Оставаться у меня в доме и в поселке далее опасно. Понял? Этот майор уже знает, что на рудник пробрался кто-то посторонний. Тебя, видно, выследили.
У Шараборина перехватило дыхание. Ему показалось, что на его горле затягивается петля-удавка, и он невольно сделал такое движение, будто хотел освободиться от нее. За последние дни он и без того не чувствовал внутренней собранности, а тут…
— Никто меня не видел, — неуверенно запротестовал он.
— Это ты так думаешь, чучело гороховое, а что думает майор — нам неизвестно. Да и не время разбираться, видел тебя кто или не видел. От этого нам не легче. Одевайся, становись на лыжи и дуй в тайгу. Прямо по дороге, через пруд. Засядь там, где ночевал осенью, и жди меня. Я управлюсь кое с чем и к полночи подойду. Тогда пойдем вместе. Мне тут тоже делать больше нечего. Где спички?
Шараборин возвратил спички. Оросутцев сунул коробку в карман. И сделал он это неслучайно. Он отлично знал, что без огня и продуктов Шараборин не рискнет, не дожидаясь его, уйти далеко в тайгу. Оросутцев был кровно заинтересован в том, чтобы Шараборин подождал его. Шараборин сейчас, как никогда, был ему нужен.
— Торопись, торопись, — подгонял хозяин гостя, видя, что тот не особенно торопится.
Шараборин одевался молча. Если бы не темнота в комнате, Оросутцев мог бы прочесть на лице его отчаяние и негодование. Шараборин кипел от ярости, от сознания того, что через считанные минуты он вновь окажется в тайге, которая сидит у него уже в печенках, на холоде, на снегу, без продуктов, без курева, без охотничьих припасов. И возмущение его было так велико, что он не выдержал.
— Так не пойду, — сказал он вдруг с неожиданным для него упрямством. — Не пойду. Харчи давай. Ты хозяин, а хозяин даже собаку кормит.
Оросутцев скрипнул зубами. Он не терпел, когда ему перечили.
— Не ворчи, — оборвал он гостя. — Ишь ты, разворчался, — и передразнил: — Хозяин… собаку… Возьми на полке калач и ступай. Ступай, пока идет снег, и след твой заметет. Ох, достукаешься ты опять до лагерей, чертова кукла. — И он подал Шараборину черствый калач.
Тот сунул его под доху, но не двинулся с места.
— Говори, куда пойдем вдвоем? — потребовал он настойчиво. — Зачем ожидать тебя?
— После узнаешь, ступай.
Шараборин потоптался на месте, посопел и опять глухо потребовал:
— Говори сейчас.
«Вот же сволочь скуластая, ну что с ним делать?» — в сердцах подумал Оросутцев, но решил изменить тактику, смягчить тон.
— Пойми же, что долго объяснять. Каждая минута дорога. После расскажу. Приду и расскажу. Далеко пойдем. Я же о тебе пекусь, о тебе забочусь. Товарищ ты мне или кто? Пойдем вместе, верь мне, и ты не прогадаешь.
Не верил Шараборин, что в сердце Оросутцева могли вдруг прорасти зерна товарищества, доброты и заботы о нем. Но он промолчал и предупредил:
— Смотри, майора за собой приведешь по следу.
Оросутцев едва сдержал охватившее его негодование, шумно вздохнул, но сказал как можно спокойнее:
— Ступай, ступай, ради бога. У меня свои мозги есть и у тебя занимать не собираюсь. Ступай…
— Сеп, сеп[9] … — уже миролюбиво проговорил Шараборин и толкнул дверь ногой.
Оросутцев долго стоял, прислушиваясь, и, когда его ухо ясно уловило скрип удаляющихся лыж, включил свет.
* * *
До глубокой ночи прождал майор Шелестов, сидя в рудничной конторе, коменданта Белолюбского и, не дождавшись, пошел на свою квартиру.
— Видно, не так все просто, как я предполагал и как рассчитывал комендант, — сказал он самому себе, шагая по уснувшему поселку. — Но почему он не зашел и не предупредил меня, что дело затягивается? Чудак человек! Зайти к Винокурову, что ли? Спит, наверное. Ну, ладно. Утро вечера мудренее.
Снегопад прекратился. Вызвездило. Тайга безмолвствовала, и крепчал мороз. Снег под ногами похрустывал особенно звучно. До слуха Шелестова долетел звук, похожий на ружейный выстрел, и майор догадался, что это треснуло дерево в тайге, не выдержавшее лютой стужи.
Из-за ровной гряды леса на небо выползала поздняя луна. Ее рассеянный свет разливался по поселку.
Разлапистая ель, растущая у общежития для приезжих, припушенная свежим снегом, при свете луны напомнила Шелестову японскую живопись, которую он видел на открытках, тарелках, гобеленах.
В доме все спали. Кто тихо, совсем неслышно, точно младенец, а кто с переливчатым бульканьем, похожим на мурлыканье кота.
Шелестов не находил в себе больше сил сопротивляться сну, к которому его, после бессонной ночи, неодолимо тянуло с полудня.
Он чувствовал, как тяжелела и точно чем-то наливалась голова, как набухали и слипались воспаленные веки.
— Спать… Немедленно спать… — приказал он сам себе. — Иначе завтра я не буду ни на что способен.
Бросив усталый взгляд на стол, заставленный едой, и не соблазнившись ею, он вяло разделся, повалился на койку и сразу утратил ощущение действительности.
И когда его растормошили, заставили открыть глаза и оторвать голову от теплой подушки, Шелестову показалось, что он только что прилег и проспал всего лишь несколько минут. Но через замерзшее окно был виден солнечный свет, его друзья сидели за столом, а около его изголовья стоял, переминаясь с ноги на ногу и пощипывая бородку, в своей неизменной волчьей дохе, Винокуров.
Майор приподнялся.
— Который час? — спросил он.
— Без четверти десять, — ответила Эверстова.
— Отвернитесь, Надюша. Я быстро, одним мигом, — попросил он, сбрасывая с себя одеяло.
Когда Шелестов взглянул в голубые глаза Винокурова, он подметил в них какую-то тревогу:
— Какие новости?
Винокуров только этого и ждал.
— Плохие новости. Пропал куда-то комендант, товарищ Белолюбский. С утра не найдем. Я буквально с ног сбился и людей загонял до седьмого пота. Нигде нет. Ни дома, ни в поселке, ни на руднике. Ума не приложу, куда мог деваться человек? С ним никогда подобного не приключалось. Всегда он был на виду, под руками. А тут… Вот напасти навалились на нас, — выпалил он скороговоркой, не переводя дыхания, и, вынув носовой платок, обтер влажное лицо.
— Интересно… Странно… — заметил Шелестов, обертывая ноги шерстяными портянками, а про себя подумал: «Этого еще не хватало. Не наткнулся ли он, чего доброго, на пулю, подобно Кочневу».
Сообщение Винокурова встревожило всех. Его окружили Ноговицын, Пересветов, Эверстова и забросали вопросами. Не отправился ли комендант на охоту? Есть ли у него семья? Где он был вечером? Кто с ним живет по соседству? Продолжаются ли розыски?
Винокуров едва успевал отвечать.
— Когда вы его видели в последний раз? — спросил Шелестов, приведя себя в полный порядок.
— Вчера, вчера, когда посылал к вам.
Шелестов перевел глаза с расстроенного Винокурова на пустую, тщательно заправленную койку, отведенную для старика-охотника.
— А где наш гость, товарищ Быканыров?
Ответила Эверстова:
— Он проснулся еще затемно и, видно, нашел себе какое-нибудь дело. Оделся и куда-то отправился.
Майор ничего не сказал. Надев доху, он вышел, а за ним последовал и Винокуров.
Под лучами солнца снег был до того ярок, что слепил до боли глаза, и Шелестов сощурил их.
— Что будем делать? — беря под руку майора, спросил Винокуров.
— Что-нибудь предпримем. Подумаем и предпримем, — сказал майор, хотя в данную минуту сам еще не представлял, что надо предпринять. Сообщение об исчезновении Белолюбского осложнило и без того уже сложную ситуацию.
«Убит Кочнев… На рудник пробрался кто-то неизвестный… Исчез комендант… — перебирал Шелестов очевидные факты. — Да, тут и черт ногу сломает».
— Неплохо бы произвести обыск во всех домах, — осторожно предложил Винокуров.
«Умнее ничего не придумаешь?» — хотел спросить Шелестов, но, не высказав своего мнения, спросил о другом:
— Белолюбский пил?
— Не замечал. Чего не замечал, того не замечал. Он всегда был на глазах, всегда был чем-нибудь занят, а свободное время проводил или за шахматами, или у меня, или в библиотеке.
— Семья у него есть?
— Нет. Никого. Он одинокий.
— Коммунист?
— Беспартийный, но добросовестно готовился к вступлению в партию. Он аккуратно посещал открытые партсобрания, участвовал в выпуске стенной газеты, сам выступал с разоблачительными статейками.
— Не насолил он тут кому-нибудь?
Винокуров растерянно развел руки.
— Затрудняюсь даже ответить. Помню, он как-то вывел на чистую воду завмага Сироткина. Тот менял продукты на пушнину, а пушнину сбывал в частные руки.
— Ну и что?
— А ничего. Сироткина привлекли к ответственности и осудили.
— Да… — протянул Шелестов и хотел еще о чем-то спросить Винокурова, но вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку. Он оглянулся и увидел улыбающееся лицо Быканырова.
По заиндевевшим бровям, ресницам, шарфу старика Шелестов сразу определил, что тот давно находится на морозе.
— Где пропадал? — спросил майор.
Подтянувшись к уху майора, старик шепотком доложил:
— Разговор есть. Большой разговор. Новости добыл. Ищи лыжи и пойдем со мной.
Хорошо зная старого охотника, Шелестов не допускал мысли, что тот без особого основания оторвет его от разговора.
— Ищите коменданта, — сказал он Винокурову. — Не может же человек бесследно пропасть. Ерунда какая-то! Соберите коммунистов, комсомольцев и заставьте их обследовать весь поселок. Он мне самому очень нужен. Прямо чудеса в решете происходят на вашем руднике.
— Попробую, попробую… — согласился без возражений Винокуров и засеменил к рудничной конторе.
Шелестов взял под руку Быканырова.
— Слыхал, старина? Белолюбский куда-то как сквозь землю провалился. Что здесь происходит, никак не возьму в толк. А что у тебя за новости?
— Лыжи ищи, лыжи… Надо. Шибко надо. Все узнаешь. Пойдем на пруд.
— Куда?
— На пруд. Покажу что-то.
* * *
Вокруг проруби свежий снег был испятнан многочисленными человеческими следами, и в этом Шелестов не нашел ничего необычного. Он уже знал, что с пруда почти беспрерывно в течение дня возят воду и лед.
Но метрах в пятнадцати от проруби Быканыров показал на чистый снег, и Шелестов увидел большие, точно впечатанные… не человеческие следы.
— Медведь! — воскликнул майор и опустился на колени. — Ей-богу, медведь! Подумать, куда его занесла нелегкая! Видно, воды захотел. Да-а, это опасный гость. Медведь, отказавшийся зимой от лежки, зверь беспокойный и неприятный.
Быканыров молчал, стоя рядом и попыхивая трубкой.
Таас Бас энергично обнюхивал след, тянул носом и вел себя беспокойно.
— Ишь, почуял звериный дух, — заметил Шелестов и погладил собаку. — Хороший пес, умный, жаль вот только, что у тебя голоса нет. Все бы медали золотые тебе достались. Как, отец?
Быканыров продолжал молчать.
Шелестов поднялся, сдвинул сползшую на лоб шапку и полез в карман за папиросами, не отрывая в то же время глаз от медвежьего следа.
— И махина же, видать! Смотри, какие лапищи! Вот бы с такого шкуру снять. Неплохо, совсем неплохо. Она у него громадная, ворсистая, пышная, теплая. Такую и Якутпушнина примет.
— Значит, хорошую зверину нашел старик? — выбивая трубку, заговорил Быканыров.
— Куда уж лучше, — ответил майор.
Старик усмехнулся и покачал головой:
— Однако это не медведь.
Шелестов с удивлением уставился на него, потом посмотрел на след.
— А кто же?
— Не медведь.
— Хм… интересно. А кто же, по-твоему? Уж не дух ли чей в медвежьей шкуре? И кто говорит — старый охотник.
— Зачем обижаешь старика? — огорчился Быканыров. — Правду я сказал. Правду. Лапы медведя, но шел не медведь.
— Ну что мне с тобой делать, — немного нервничая, проговорил Шелестов и вдруг рассмеялся. Уж больно серьезным для такой обстановки показалось ему выражение лица Быканырова.
И Шелестов не мог понять в конце концов, шутит ли старик, разыгрывает его или говорит серьезно.
«А я-то что, — подумал он, — снял чуть не два десятка шкур с медведей и вдруг не могу разобраться, чей это след». — Майор вторично опустился на колени и стал тщательно осматривать отчетливые вмятины на снегу.
— Слушай меня. Дело говорю, — подошел к нему Быканыров. — Не медведь шел, а глупый дурак. Совсем глупый. Медведь хоть и зверь, а у него поучиться можно, а это дурак.
— Ничего не понимаю. — Шелестов поднялся.
— Пойдем по следу? — спросил Быканыров. — Я один не хотел.
— Что за вопрос, конечно, пойдем.
— Таас Бас! — позвал Быканыров.
Пес лакал холодную воду из проруби. Он оторвался от воды, поднял голову, насторожил уши и стал облизываться.
— Вперед! — подал команду старик и показал рукой на след.
Друзья пошли вслед за собакой, но не прямо по следу, а сбоку от него.
Шелестов был явно озадачен и молчал. Хотя теперь на глубоком цельном снегу след вырисовывался не так отчетливо, как на пруду, майор не мог согласиться с утверждением Быканырова, что прошел не медведь.
Достигнув ложбинки, заросшей молодыми елками, друзья скользнули по крутой снежной осыпи вниз.
