Георгий Баженов
Ловушка для Адама и Евы (сборник)

– А что? Она знает, что я ветреный. У меня, понимаешь ли, ветер в голове. Мне все можно.

– И не стыдно?

– He-к. Лучше я в открытую буду такой, чем спрячусь, как улитка в ракушке. А то потом начнете выковыривать оттуда палкой.

– Больно ты всем нужен!

– Всем не всем, а кое-кому нужен. Алику, например, – сыну. Жене. Тебе вот нужен.

– Прямо так и разбежалась!

– А что? Я очень даже удобный для тебя. Взять от меня можно много, а взамен – шиш.

– Чего от тебя взять-то?

– А поговорить с человеком – разве мало в наше время? Ну-ка, вспомни, с кем ты можешь поговорить искренне? С женихом можешь?

– Это не твое дело.

– А с родителями?

– Тоже тебя не касается.

– Подруг у тебя нет. Угадал? Остается один Алеша.

– Кто это? Ты, что ли?

– Я.

– Ой, держите меня, я падаю! – рассмеялась Алена. – Я такого хвастуна в жизни не встречала.

– И не встретишь. А хочешь, предреку нашу судьбу?

– Нашу? Не смеши.

– Мы встретимся, потом ты меня бросишь, выйдешь замуж, но всю жизнь будешь вспоминать меня…

– Как бы не так.

– Впрочем, возможны варианты. Например, не ты, а я тебя брошу.

– Еще не виделись, а бросать собирается.

– Замуж не раздумала выходить?

– Так я тебе и рассказала все!

– А чем тебе, собственно, не нравится жених?

– С чего ты взял, что не нравится?

– Нравится? Врешь! – твердо сказал Алексей. – Угадал? Только честно?

– Ничего я тебе не скажу. Ты кто такой, чтобы я тебе докладывала?

– Я? Твой друг и учитель – Алеша.

– Вот что, друг Алеша, я устала.

– Вас понял, перехожу на прием. Когда позвонить в следующий раз?

– Не надо звонить. Ни в следующий, ни в какой другой раз. Ни к чему.

– Тогда обнимаю. Какие у тебя губы – полные, мягкие, тонкие?

– Ого! – невольно усмехнулась Алена. – Ну, положим, мягкие. Дальше что?

– Целую тебя в мягкие губы! – И повесил, нахал, трубку.

Весь следующий день ее томила странная тоска. Казалось бы, все хорошо, Петр приехал за ней на работу, сидел в райздравотделе серьезный, вежливый, лишних вопросов не задавал – не мешал работать: Алена печатала на машинке. Несколько раз выходила из кабинета Нина Васильевна, заведующая отделом, улыбалась Петру: «Не боитесь, Петр Валентинович, увозить нашу Алену из Москвы? Ведь там кругом моряки, отобьют…» В ответ он тихо улыбался, посматривал на Алену: слышишь, мол, что говорит Нина Васильевна? Разве такое может случиться с нами? Алена только ниже склонялась над машинкой, как будто выискивая в тексте ошибки. Она еще ничего не знала, ни любви, ни измен, но в этот момент ей хотелось изменить Петру. Просто так. Назло. Она сама не понимала, чего ей хочется. Она терпела Петра, потому что мечтала об одном: совершенно изменить свою жизнь. Больше всего ее угнетала жизнь рядом с родителями. Надоели их нотации, наставления. Их страх за нее: с ней обязательно должно что-то случиться – ужасное, непоправимое. Последние три-четыре года это ощущение, как меч, висело над всей их семьей. Отец ненавидел ее друзей, всех этих Стасов, Эдиков, Аликов, Нориков.

Он постоянно ждал от них какой-нибудь пакости. Блат, жаргон, курение, тряпки, прыщи, длинные ноги, сутулые спины, бегающий взгляд… Что за поколение такое? Бывший спортсмен, отец всегда смотрел людям в глаза; в свои пятьдесят пять лет был подтянут, строен, опрятен, не пил, не курил. В мужчинах любил основательность и порядочность. Что ему, кстати, и нравилось в Петре. Кроме того, Петр знал жизнь, многое повидал, через многое прошел, – чем он плох для Алены? У отца была теория: девушка должна выходить замуж как можно раньше, рожать детей, воспитывать их, а не идти в люди, не познавать так называемую жизнь, которая для девушек кончается тем, что они идут по рукам, теряют идеалы, разочаровываются в любви, не рожают детей, плюют на родителей… А мать? Мать всегда, всю жизнь была под пятой у отца. Что отец сказал – закон для семьи. Осторожные движения, грустный взгляд, кроткие глаза – вот что взяла от матери Алена. Внутреннюю тоску тоже, наверное, у нее позаимствовала. Иначе как понять, почему при внешней благополучной жизни Алене так плохо?

После работы Петр повел Алену в театр. Иногда ему удавалось достать билеты на спектакли в хорошие театры – МХАТ, Малый, «Современник», однако больше других он любил театр «Ромэн». Балаганность «Романа» раздражала Алену, дешевые ходы и неприкрытая мелодрама еще больше портили дело, но она уступала Петру. Уступала, потому что любила само звучание цыганских голосов, их напевность, щемящую грусть и томность движений. В театр она ходила, чтобы услышать три-четыре песни. Действие ее не интересовало. Совсем другое происходило с Петром. В жизни спокойный, уравновешенный, хладнокровный, он любил в «Романе» горячность, зажигательность, стихию цыганской бродячей жизни, глаза его накалённо горели, ладони начинали заметно потеть (Алена ощущала это – Петр всегда держал ее руки в своих), а ноги в такт музыке непроизвольно выбивали ритм. Случалось, зрители делали им замечания, и в эти минуты Алена испытывала искренний стыд за Петра.

Но что было делать? Она дала согласие выйти замуж. Потому что жить с родителями – еще большая тоска. Нужно резко изменить жизнь. Раз и навсегда.

К тому же Алена считала себя некрасивой.

И это делало ее очень несчастной.

В театре, когда она взглянула на себя в зеркало, она чуть не расплакалась от досады. Собственные глаза показались ей плоскими и холодными, волосы лоснились, и следа не было от их обычной пышности. Алена перехватила в зеркале взгляд Петра – он откровенно любовался ею.

Неужели вот этот человек – ее будущий муж?

Весь спектакль она сидела, как будто ее окатили холодным душем. Даже страстные, томные песни цыган не задевали ее, как обычно.

– Ты не заболела? – шепотом спросил Петр.

Вместо ответа она помотала головой.

Она смотрела вперед, на сцену, но почти ничего не видела. Хотела она того или нет, но в ушах у нее все время звучал голос Алексея. Думать и вспоминать о нем было совершенно бессмысленно, она понимала это, но ничего не могла поделать с собой: думала, вспоминала, вслушивалась в его голос… Что в нем было особенного? Что вообще хорошего или умного сказал Алексей? Да ничего. Просто он разговаривал с ней свободно, весело, наплевать ему было на какую-то там Алену, что хочу – то и говорю, и даже, нахал, «поцеловал» ее в губы (она улыбнулась невольно). Почему-то Алене представилось, что целуется он совсем не так, как Петр, не с мнимой осторожностью, а грубовато, по-свойски, запросто. Она покосилась на Петра. Он сразу почувствовал ее взгляд, спросил:

– Что?

– Я выйду, хорошо?

Он наклонился к ней.

– Тебе плохо? Может, выйдем вместе?

– Нет, – прошептала она. – Я одна. На несколько минут.

Он кивнул, выпустил ее руку из своей; она встала и вполунаклон заскользила между рядами.

В фойе Алена подошла к телефону-автомату, набрала домашний номер.

– Да, – густо прозвучал голос отца.

– Папа, это я. Мне никто не звонил?

– А Петр уехал к тебе. На работу.

– Я знаю. Больше никто не звонил?

– Нет. А что случилось? Где Петр?

– Да ничего не случилось. Петр здесь, со мной. Мы в «Романе».

– Ясно. Привет морскому десанту!

– Какому еще десанту?

– Шучу, шучу, Аленка. Петру привет передавай!

Алена повесила трубку.

Странно, что она надеялась, будто Алексей позвонит. Ведь сама сказала – не звони. Ни к чему. А он взял, нахал, и «поцеловал» ее. Ну надо же! Она улыбнулась. Подошла к зеркалу. «Какие у тебя губы – полные, мягкие, тонкие?» Какая наглость, а?! Она смотрела на себя в зеркало и улыбалась. Почувствовала, кто-то пристально наблюдает за ней. Оглянулась. Женщина-контролер – с программками в руке – заискивающе улыбнулась Алене, как будто ее поймали на месте преступления.

– Простите, случилось что-нибудь? Я могу помочь?

– Нет, нет, ничего… – забормотала Алена, быстро поправила волосы и направилась в зал.

Когда села в кресло, Петр взял ее руку в свою, прошептал:

– Все в порядке?

И опять вместо ответа Алена мотнула головой. А о чем тут говорить?

После спектакля зашли поужинать в ресторан. Благо он был рядом, при гостинице «Советская», в здании которой находился и «Ромэн». Денег Петр никогда не жалел. Неизвестно, было ли у него вообще много денег или только во время отпусков, когда он приезжал в Москву, но заказывал он все, что только пожелает душа. Правда, ни сам он, ни Алена не пили ничего крепкого, изредка шампанское, так что без спиртного получалось в общем-то не так дорого. Хорошая рыба, печень, маслины, заливное, свежие овощи, запеченные в сметане грибы, телятина на вертеле, двойной кофе… Сидели, ели, Петр посматривал вокруг горделивым взглядом, говорил:

– В Мурманске свожу тебя в «Ресторан встреч». Он так и называется – «Ресторан встреч». Обычно именно там встречаются после долгой разлуки…

– Мы, кажется, еще не разлучались надолго.

– Просто показать тебе хочу. Чтоб ты знала, где будешь встречать меня, когда я вернусь из очередного рейса. Там, конечно, не так шикарно, но есть и свои прелести.

– Драки, например?

– Не без этого, – улыбнулся Петр. – Какой моряк откажет себе в удовольствии немного подразмяться на суше?

«У Алеши наверняка не бывает таких денег, – подумала Алена. – И в ресторан он не ходит. На какие шиши?»

– Але-о-она, ты где? – улыбаясь, Петр положил свою крепкую ладонь на оголенную до локтя руку Алены.

– Скажи, а индийские женщины похожи на цыганок? – спросила первое, что пришло на ум, Алена.

– Когда впервые оказался в Бомбее, а позже я бывал там десятки раз, индианки показались мне чудом.

– Ого, оказывается, ты засматриваешься на чужих женщин? А в Мурманске, между прочим, тебя ждала жена.

– Во-первых, она не ждала. Она давно спуталась с Колькой. Другое дело, что я, как всякий муж, узнал об этом последним.

«Смотри, какой несчастненький…» – подумала Алена.

– Во-вторых, я не засматривался. Я просто любовался.

– Это не одно и то же?

– Нет, не одно и то же. Любуются – бескорыстно, а засматриваются – с тайной надеждой. С похотью.

– А у тебя похоти не бывает?

– У меня не бывает. – Он внимательно посмотрел на Алену. – Я тебя чем-то раздражаю сегодня?

– Ты не ответил на мой вопрос: похожи индийские женщины на цыганок?

– Нет, не похожи. Индианки – это само целомудрие, чистота, нравственное совершенство…

«Ох, ох…» – усмехнулась внутренне Алена.

– А цыганки – это призыв к пороку, открытая страсть, забубенная жизнь, сгорание мотыльков в огне…

– А ты, оказывается, еще и поэт. Как это романтично – моряк и поэт.

– Между прочим, до двадцати трех лет действительно писал стихи. Потом бросил. Поэзии нужно отдаваться целиком. А я штурман – и отдаться поэзии полностью не в силах.

– А любви отдаться целиком – в силах?

– Алена, один маленький совет: когда у тебя плохое настроение, не нужно его портить другим людям. Может, у тебя неприятности на работе? Нина Васильевна как-то странно смотрела на меня…

– Мне надо выйти. Извини. – И она оставила его одного.

Пока набирала номер телефона, рядом появился молодой человек. Подмигнул Алене. Она отвернулась: «Нигде от них покоя нет…»

– Папа, это я. Мне никто не звонил?

– Нет. А от кого ты ждешь звонка?

– Разве тебя интересуют мои друзья?

– Представь, интересуют.

– Мне должны были позвонить Алик, Эдик, Стас, Норик и Люсьен. Никто не звонил?

– Ты еще и смеешься?

– Почему? – Она и в самом деле улыбнулась. – Кажется, у меня скоро свадьба? Неужели и на свадьбу я не могу пригласить своих друзей?

– Можешь, конечно, – вздохнул отец. – Ты откуда звонишь?

– Мы с Петром ужинаем. В ресторане гостиницы «Советская».

– Ох, балует тебя Петр…

Алена повесила трубку. Молодой человек тут как тут.

– Дэвушка, лишней двушки не найдется?

– Нет.

– А дэсятчик?

– Тоже.

– Между прочим, запомнил ваш тэлефон. Когда можно позвонить?

Алена внимательно, с ног до головы измерила его взглядом.

– У меня тут в зале жених сидит. Не хочешь познакомиться?

– Слушай, дарагая! П-азнакомь! Вэк за твое здоровье пить будем!..

«Ничем их не прошибешь…» И, невольно покачиваясь на каблуках, царственной походкой отправилась в большой зал. Спиной чувствовала тяжелый взгляд, он буквально жег ее…

Домой поехали на такси. Каждый вечер, где бы они ни были, Петр привозил Алену к родителям. Если было не совсем поздно, некоторое время сидел в гостях, пил чай, разговаривал с отцом. Разговаривать друг с другом они любили. Главное, что их связывало, – серьезное отношение к жизни. Жизнь – сложная вещь, она требует к себе только одного – серьезного подхода. Панибратства жизнь не терпит. Пока они разговаривали в таком духе, мать с Аленой обычно оставляли их вдвоем, уходили поболтать о своем. Впрочем, особой близости между матерью и дочерью не было, потому что мать, в угоду отцу, всякое искреннее признание дочери воспринимала как надвигающуюся катастрофу: Господи, что-то должно обязательно случиться… Алена делала только вид, что она «шепчется» с матерью, признается ей в каких-то «секретах», – робкий и испуганный вид матери раздражал ее: «Неужели я когда-нибудь буду такой? Но почему, почему?!»

На этот раз часы показывали двенадцать часов ночи, и Петр, перебросившись с отцом несколькими фразами, попрощался и поехал к себе. Квартира, которую он снимал, была довольно далеко от центра, у метро «Профсоюзная». Добираться приходилось около часа, поэтому он всегда спешил, если надвигалась ночь. На предложение отца или матери остаться у них Петр всегда решительно отказывался. И еще одна деталь – он редко приглашал к себе в гости Алену. Стеснялся чужой мебели. Всего чужого. Холодного. «Вот когда приедем в Мурманск, тогда…» Он всегда в радужных тонах обрисовывал свою однокомнатную мурманскую квартиру, и главное, почему он гордился ею, – она была собственная, кровная.

Когда Петр уехал, Алена облегченно вздохнула. Очень устала за сегодняшний день. Ложась спать, думала: сейчас провалюсь в сон и – все. Но, странное дело, как только легла, так сон будто рукой сняло. Вспомнила, как Алеша «поцеловал» ее… Ну надо же! И опять стала улыбаться… Улыбаясь и вспоминая, она в конце концов заснула, а проснулась утром зареванная, в слезах…

Несколько дней прошли в тоске и томлении. Алексей не звонил. Один раз, когда раздался звонок, Алена выбросила из рук трубку, как змею: «Слушай, дэвушка, это я, из ресторана. Помнишь такого?» Звонил он и еще раз: «Значит, нэ хочешь уважить чэловека? Вай-вай…» Алена снова бросила трубку. Больше, слава Богу, не звонил.

До свадьбы оставалось чуть больше двух недель.

Обговаривали детали. Самое важное: надо заранее заказать банкетный зал в «Праге». На двадцать пять-тридцать человек. Больше – неприлично, балаган какой-то, меньше – тоже нельзя, родственники, друзья, сослуживцы – народу немало набирается…

– Меняются времена, – сказал отец Алены. – Помнишь, Люся, нашу свадьбу, студенческую? Собрались группой в общежитской комнате, стрельнули шампанским, дешевая закуска, танцы под пластинки… А ведь весело было, а?

– Весело, – согласилась мать.

– Нет, не скажите, Григорий Александрович, – возразил Петр. – Свадьба – событие в жизни. Может быть, самое важное. И оно должно остаться в памяти надолго, на многие годы.

– Дело не в самой свадьбе. А в том, насколько крепко завяжется жизнь.

– Это так, – согласился Петр. – Особенно это важно для моряков. Ты плаваешь по полгода и должен быть уверен: дома тебя ждет жена. Жена!

– В Алене я не сомневаюсь, – сказал Григорий Александрович. – Есть, правда, в ней какая-то чертовщинка, но это пройдет. Вон Люся – тоже не сразу такая стала. А теперь как шелковая… – Григорий Александрович потрепал жену по плечу.

Мать кивнула в согласии. Она тоже помнила: когда-то была веселая, все горело в руках, но семейная жизнь сделала свое дело, стала степенная, спокойная, душила только временами непонятная тоска. Да что тоска? Блажь. Нечего на нее и внимания обращать…

Алена сидела у себя в комнате, невольно слушала разговор родителей с Петром. «Что же это? – думала она. – Господи…»

И вот тут наконец раздался звонок, которого она так ждала.

– Привет! – как ни в чем не бывало сказал Алексей.

– Здравствуй, – ответила она, всеми силами стараясь придать своему голосу бесстрастность и спокойствие. А сама в это время улыбалась.

– Как жизнь молодая? Вот решил позвонить – думаю, вдруг захирела моя невеста?

– Не твоя. Чужая.

– Какая разница… Суть-то от этого не меняется? Или ты раздумала выходить замуж?

– Как бы не так.

– Значит, характер у девушки волевой, стойкий. Поздравляю! Между прочим, одно важное событие…

– Неужели у тебя бывают важные события?

– Родился человек! Три килограмма четыреста граммов. Пятьдесят три сантиметра. Поздравь!

– Поздравляю! Какой по счету?

– Да не у меня. У женщины по имени Лариса.

– Кажется, жену твою зовут Марина?

– Жену – Марина, а сестру – Лариса.

– У такого лоботряса еще и сестра есть? Ну, поздравляю!

– Две сестры. Одна – Лариса, другая – Галя. Угадай, кстати, где Галя живет?

– В Нью-Йорке, где же еще.

– Немного ближе. В Мурманске.

– Ну да? – не поверила Алена.

– А что? Муж у нее – капитан дальнего плавания. А когда он в дальних плаваниях, Галя ждет его на берегу. И рожает детей. Целых трех уже настригла.

– Да, семья! – Сама не зная почему, Алена искренне обрадовалась, что сестра Алексея живет в Мурманске. Как будто там, в далеком далеке, забрезжило что-то хорошее для нее, появилась родная душа…

– Слушай, а кто твой женишок?

– Так я тебе и сказала! – рассмеялась Алена.

– Чего ты смеешься? Чего тут смешного?

– Да так… Ты лучше сам скажи, кто ты такой?

– А тебе интересно?

– Очень.

– Шутишь или врешь?

– Не вру и не шучу.

– Я человек свободной профессии. То есть – слесарь-сантехник. Но заметь – при домоуправлении Министерства иностранных дел.

– Простой-простой слесарь?

– Простой-простой слесарь.

– А по разговору можно подумать – артист или художник.

– Видишь ли, я художник по натуре, артист в душе и слесарь в жизни.

– Глубокий человек.

– Глыбочайший. Потонуть можно. Слушай, а кто ты?

– Нет, о себе я тебе ничего не скажу.

– Такая скрытная? Да я вижу тебя насквозь. Ты маляр с третьего участка. Позавчера утащила у нас полфляги зеленой краски.

Алена не выдержала, рассмеялась.

– Ох, как там у нас заразительно Алена смеется, – сказал Григорий Александрович Петру.

– Боюсь, скучать она будет по московским друзьям, – ответил серьезно Петр.

– Ничего, время пройдет – дурь выветрится. Ты с ней, главное, построже, построже… Женщинам это всегда на пользу идет.

– Хотела тебя спросить, – продолжала смеяться Алена, – ты часто в рестораны ходишь?

– Подбираешься к моему кошельку? – наигранно-грозно воскликнул Алексей. – Так знай же, коварная, я общественный контролер! В рестораны хожу только с обысками.

– А какой ты из себя, а?

– Я? Высокий, стройный, с черными усами. Как Боярский.

– А если честно?

– Маленький, толстый, лысый. Как Евгений Леонов.

Что тут было смешного? А Алена смеялась безудержно, так ей хорошо было слушать его глупости и шутливые парадоксы.

– Нет, правда, мне хочется представить тебя. Какой ты?

– Меня представить невозможно. Меня нет. Есть только мой голос.

– А как тогда твоя семья? Как она терпит тебя – незримого, невидимого?

– Господи, им еще интересней. Да и выгодней – кормить не надо.

– И ты всегда голодный, бедняжка?

– Вроде сытый, а есть всегда охота. Пойду-ка, кстати, сделаю себе яичницу. Когда тебе позвонить? Ну, воскликни: никогда!

Она рассмеялась.

– Звони, когда хочешь. Лучше вечером.

– Ты правда замуж выходишь?

– Правда.

– Жаль. – И повесил трубку.

К родителям и Петру Алена вышла из своей комнаты преображенная. Не только глаза, не только лицо, но вся она, казалось, светилась радостью и счастьем.

– Что это с тобой? – удивился Григорий Александрович.

– Ой, я такое платье подвенечное заказала! – ответила Алена первое пришедшее в голову. И закружилась по комнате.

И даже подлетела к Петру, чмокнула его в щеку.

– Как платье? – удивилась мать. – Мы ведь заказали уже…

– А я еще одно заказала! – кружилась Алена.

– Да зачем?!

Никто ничего не понимал.

– Разве нельзя? – спросила Алена, перестав кружиться и обращаясь только к Петру. – Мне хочется два платья. В первый день – одно, во второй – другое.

– Да можно, можно, конечно… – быстро заговорил Петр. Он подумал: Господи, два платья, да хоть десять, разве жалко?

– Ну, если нельзя, тогда я откажусь. Я позвоню и откажусь.

– Теперь уж ладно, – поморщившись, махнул рукой отец. – Но вообще, Алена, ты принимаешь слишком опрометчивые решения. Причем одна, ни с кем не посоветовавшись. В будущем это может плохо кончиться…

– Ну и ладно! Обойдусь! Да и не нужно мне никакого платья! Подумаешь! Я вообще могу без платья! Пожалуйста!

Алена сделала вид, что обиделась, фыркнула и упорхнула к себе в комнату. Петр и родители переглянулись между собой.

Через некоторое время Петр, постучавшись, зашел к ней в комнату.

– Ты что, обиделась? Ну, хочется два – носи на здоровье. Что ты?

– Я уже отказалась.

– Как? – не понял Петр.

– Позвонила и отказалась: родители и жених против.

– Да мы не против… Мы просто сразу не поняли.

– Что теперь говорить? Поздно.

– Позвони и закажи снова, если хочешь.

– Чтоб меня совсем за дуру посчитали? Нет уж, уволь. И вообще – чего мы сидим дома? Чего ты, как старый пень, расселся с родителями? Все не наговоритесь! Как базарные кумушки, ей-богу…

– Да что с тобой?

– Можешь ты меня на улицу вывести? На воздух? Взял бы и покатал невесту по Москве-реке. Ах, хочется как… с ветерком! Ну, что стоишь?

– Ты правда хочешь кататься?

– Ну а что, я просто так говорю, что ли?

– Пойдем. С удовольствием. – Петр пожал плечами. – Но от платья ты зря отказалась.

– Все! Про платье – забыто. Было и сплыло.

Когда они вышли из комнаты и быстро собрались уходить из дома, родители посматривали на них с недоумением. Что происходит? Они ничего не понимали. Обычно вялая и тусклая, Алена выглядела возбужденной, решительной, резкой.

Уходя, Алена не проронила ни слова; Петр, прощаясь, сказал, как бы извиняясь перед Григорием Александровичем и Людмилой Ивановной:

– Мы погуляем немного… Все хорошо. Не беспокойтесь…

Чем ближе надвигалась свадьба, тем раздраженней становилась Алена. Умом она понимала, что очень скоро станет женой Петра, но осознать этого до конца, принять всем существом не могла, не получалось. То есть она знала: так все и будет, но знание было просто знанием, даже как бы удивлением, что ли, оторопью. По любому поводу Алена вспыхивала, говорила с Петром резко и грубо, со стороны даже слушать было неприятно, особенно переживала мать Алены – Людмила Ивановна, женщина чувствительная и робкая, но Алена в расчет ее не принимала, считалась только с отцом, не столько даже считалась, сколько побаивалась его, поэтому в присутствии отца разговаривала с Петром более-менее сносно. А Петр, мудрый человек, решил про себя одно: пусть Алена перебесится, можно в конце концов и понять ее – впереди новая жизнь, туманная и неизведанная, позади – жизнь девичья, безгрешная, бездумная, – наверняка каждая невеста испытывает подобное: радость и страх, томление и отчаяние, восторг и раздражение, любовь и смятение. Разве не так? Так, отвечал себе Петр и поэтому сносил выходки Алены с олимпийским спокойствием, даже с некоторой снисходительностью, чем еще больше раздражал Алену.

– Что ты все усмехаешься? – набрасывалась на него Алена.

– Я не усмехаюсь. Я согласен, – спокойно отвечал Петр.

– С чем согласен?

– С тобой согласен.

– Я говорю – не с кем, а с чем?

– С тобой и с тем, что ты говоришь. Имей в виду: если ты хочешь вывести меня из себя, ничего не получится. Я, бывало, по полгода суши не видел. И ничего, спокоен.

– Ах так?

– Так.

– Ну, поздравляю! Может, ты меня по году не будешь видеть – и тоже будешь спокоен?

– Нет, буду скучать.

– Ха, «буду скучать»! А мне, мне каково будет?!

– Если любишь – будешь ждать.

– Вот именно – если любишь. Разве я люблю тебя?

– Ты пока вообще не знаешь, что такое любовь.

– И что это такое?

– Любовь – это родство. Родство людей. Самые близкие, самые родные – это любимые.

– Мало того, что ты моряк и поэт. Ты еще и философ.

– Думать никому не вредно.

– Пока такие, как ты, думают, от них жены убегают.

– Когда у человека нет ничего святого за душой, он все время куда-то бежит. Постоянство – признак настоящего человека.

– Да в чем постоянство-то?

– Во всем. В любви. В работе. В философии жизни. Даже в месте жительства.

– А сам увозишь меня из Москвы. В Мурманск.

– Там начнется твоя настоящая жизнь. От тебя зависит, где она кончится.

– Да, веселое занятьице – думать еще, где кончится моя жизнь! Может, сразу и гроб заказывать?

– Ты не выведешь меня из себя. Даже и не пытайся.

– Такой ты правильный, да?

– Не в этом дело. Я хочу жить человеческой жизнью. Я люблю тебя. И сделаю все, чтобы ты стала счастлива со мной.

– Все это одни слова. Слова, слова…

У нее было ощущение надвигающейся катастрофы. Казалось бы, ну что страшного – выходит замуж? Главное, навсегда освободиться от родительской опеки, которая с каждым днем, чем больше взрослела Алена, становилась для нее непереносимой. Так о чем жалеть? Чего бояться? Ведь не в тюрьму – в замужество уходит, из которого разве нет пути назад?

И как же она обрадовалась, когда на следующий день позвонил Алексей! Ей так хотелось поговорить хоть с кем-нибудь откровенно. Но с кем?

– Ты счастлив, что женат? – спросила она.

– Ого, какие вопросы интересуют нашу невесту, – усмехнулся Алексей. – Брось о счастье думать, детка. Счастье – это миф. Лучше расскажи, как жизнь молодая, что новенького на горизонте?

– Ты можешь быть серьезным?

– Не-к.

– Да ну тебя! Неужели всегда только и треплешься языком?

– Детка, мужчина разговаривает с женщиной только для того, чтобы скрыть свои намерения.

– И ты?

– И я.

– А зачем?

– В этом-то и весь секрет. Секреты, между прочим, просто так не разглашаются.

– Знаешь, мне почему-то хочется взглянуть на твою жену. И на твоего сына. Счастливы они?

– Конечно. Только они не понимают этого.

– Почему?

– Жена, например, пилит меня, что мало денег зарабатываю. Это во-первых. Во-вторых, что не учусь дальше. В-третьих, что у меня безалаберный характер. В-четвертых… Ну, итак далее…

– А сын?

– Сын Алик дуется, что я не купил ему пневматический пистолет.

– Ну, это ерунда…

– Для тебя. А для него, глупца, целая трагедия. Нет, не понимают они своего счастья. Жить. Просто жить. Вот счастье.

– Амебы тоже живут.

– Амебы, детка, не сознают, что живут. А твой лучший друг Алексей – сознает. И он счастлив! Запомни это, Аленка! Ведь ты невеста, скоро будешь вить семейное гнездо…

– Я хочу увидеть тебя.

– Серьезно?

– Я хочу понять, какой ты. Ты такой в телефонных разговорах или ты вообще такой?

– Я вообще такой. Ей-богу.

– Я хочу сама убедиться. Какой ты? Мне нужно увидеть тебя.

– Да я же буду приставать к тебе.

– Как это?

– Ну, ты что, маленькая? Я мужчина, ты женщина, встретимся – начну приставать.

– Зачем?

– Как зачем? Закон жизни. Как говорится, зов природы.

– Нет, я так не могу, – сказала Алена.

– И я не могу. Между прочим, скажу тебе откровенно: не люблю я с вашим братом возиться.

– С кем это?

– Ну, ты же невеста. Девушка небось. То да се… Это такая морока – не приведи Господь.

– Ты что, боишься влюбиться в меня?

Алексей от души рассмеялся.

– Влюбиться? Да я просто боюсь тебя!

– Боишься меня? А сам смеешься, – не поняла Алена. – Странный ты какой-то… Невозможно с тобой разговаривать всерьез.

– А ты представь себе меч. Представила?

– Меч? Странно… Ну, представила.

– И представь, что этот меч между нами. Между мной и тобой. Разве можем мы встретиться?

– Ничего не поняла…

– Ты хоть десять-то классов окончила?

– Я тебе дурой кажусь, да?

– Не дурой, а, мягко скажем, непросвещенной.

– Я хочу увидеть тебя. Мне нужно. Неужели ты не понимаешь?

– Да ты же невеста. Скажи спасибо, что я, а не кто-нибудь другой оказался на моем месте.

– Мне нужно поговорить с тобой…

– Ты что – глупая? Я же сказал: у меня принцип – с девушками я не встречаюсь.

Между нами меч, понимаешь! Меч, между прочим, жизни рушит.

– А если бы я была женщиной?

– Слушай, ты мне всегда казалась нормальной. Вполне, так сказать. Ты не с приветом случайно?

– Испугался?

– Честно скажу: женщин с приветом я остерегаюсь.

– Господи, глупый… – вздохнула Алена. – Просто плохо мне. Понимаешь? У меня же ни одной родной души на свете…

– Нет, раньше ты мне определенно больше нравилась… Может, тебя жених наказывает ремнем? Так ты скажи, я с ним разберусь по общественной линии. Как слесарь-сантехник при домоуправлении Министерства иностранных дел.

– Опять ты за свое…

– А что? Женихи – народ свирепый. С ними надо ухо держать востро.

– Ты мне позвонишь? Или я тебя уже насмерть напугала?

– Насмерть меня напугает только смерть. В крайнем случае – бабушка, вставшая из гроба. На худой конец – стая волков…

– Алексей… я хотела тебя спросить… А я не могу тебе позвонить?

– Э, не-ет, детка, исключено. Я о счастье семейном беспокоюсь. О душевном покое.

– Пожалуйста, позвони мне. Позвонишь?

– Позвоню. Конечно. О чем разговор.

– Опять ты смеешься. Дай слово, что позвонишь. Ну?

– Даю честное-пречестное слово пионера – позвоню.

– Ну, хорошо, я тебе верю… Смотри не обмани!

Вечером вместе с Петром Алена поехала в ресторан «Прага» – посмотреть банкетный зал, где будет проходить свадьба. Зал им понравился, самое главное – он понравился Алене. Она никогда раньше не была в «Праге», и его тяжелые старинные залы, красивые резные подсвечники, богатые ворсистые ковры, особый дух торжественности и избранности произвели на Алену впечатление. Что-то ей почудилось от старины, от того времени (которое она знала по книгам и кино), когда нарядные гости поднимались по широким царственным лестницам, залы сверкали от тысячи зажженных свечей, играла тихая торжественная музыка, движения людей были исполнены достоинства, грации и красоты. Отчего-то вдруг почудилось Алене, что все в ее жизни должно быть хорошо; как бы и что бы ни происходило – в конечном итоге все к лучшему, все к счастью. Особенно поразило и обрадовало ее то, что в центре банкетного зала, как будто в Африке или в Индии, росли самые настоящие пальмы, к ним можно было подойти, потрогать руками, погладить, они были самые настоящие, и это было удивительно – в центре Москвы, на Арбате, в ресторане – чудо природы, южные изнеженные деревья, ну надо же… Алена, стоя у перилец, смотрела во все глаза на пальмы, на их перламутрово-зеленые листья, похожие на огромные веера, не только смотрела, но и улыбалась: вспоминалось детство, – наверное, потому, что тогда много было разговоров про Африку, про обезьян, про пальмы… Как недавно все это было, совсем близко по времени; кажется, протяни руку – и дотянешься до своего платьица в детстве, до косички, до белых нарядных гольфов, до самой себя, смешливой и глупой проказницы… Ах, нет, это хорошо наверное, что свадьба будет здесь, в старинном красивом зале, среди пальм, с тяжелыми золочеными подсвечниками по бархатным стенам, с широкими просторными окнами, глядящими в синеву неба, с анфиладами и балконными барельефами наружных террас… Алена с благодарностью взглянула на Петра: все же он молодец, что решил устроить свадьбу именно здесь, он как бы заранее угадал, что Алене должно тут понравиться… Неужели он может угадывать ее прихоти и желания, о которых она сама имеет смутное представление?