Георгий Александрович Ланской
Ловушка для идеального мужчины
Пролог
Задай кто-нибудь вопрос: как же все вышло, и почему упорядоченная и стабильная жизнь покатилась в тартарары, он бы не нашел ответа. А спроси любопытствующий, есть ли какая-то точка отчета, когда все началось, мужчина, что нервно топтался рядом с запертой дверью казенного кабинета, дал бы утвердительный ответ. А потом, засомневавшись, уточнил…
…Нет-нет, все началось гораздо раньше. И если бы была возможность отмотать жизнь назад, я никогда бы не поступил подобным образом. Не пошел на встречу, не стал общаться с этими людьми и никогда никого бы не обидел.
Пока дверь оставалась закрытой, у него было время на отступление и обдумывание. Но если она откроется – всему конец. Спастись не удастся. Дверь – это логово людоеда, зайдешь, и тебя скушают с потрохами, покрошат косточки в пыль и употребят без остатка. Мир не содрогнется, никто не вспомнит, что он вообще жил, хотя внешне в двери не было ничего страшного. Обычная обшарпанная дверь в казенном коридоре казенного учреждения, с выкрашенными до половины в синий цвет стенами. На части покраски штукатурка давно облупилась, оставляя выщербленные, словно гнилые зубы, проплешины. На потолке – стандартные лампы дневного света, та, что посередине коридора мигает, отчего у посетителей нервически дергается глаз. А, может, это сделано специально, чтобы нагнать жути, и потому обычный коридор, кажется пропитанным отчаянием и безнадегой, сворачивающей кровь, даже если за вами не числилось никаких грешков.
Мужчина не был в себе настолько уверен, оттого, каждый раз, когда в коридоре раздавались шаги, нервно вздрагивал, чувствуя холодок ниже затылка и покалывание во вставших дыбом волосках на руках.
Когда все началось? Где оно: то самое «жили-были» в истории, что привела его к этой двери?
Жили-были пятеро друзей, которые в один прекрасный день перестали дружить, и случилось это не просто так, а потому что за светлыми чистыми лицами скрывалась мрачная тайна, что привела их, мрачных и насупленных, к долгим объяснениям и оправданиям, которым все поверили, не подумав, насколько убедительно могут врать люди их возраста, если им есть что скрывать. Тогда они, сурово глядя друг на друга и отчаянно труся в душе, принесли свою клятву, скованные, скорее, страхом разоблачения, иначе не было бы никакого потом. И никто из них бы не помнил, какой сырой и вязкой была земля, осыпающаяся под тонкими пальцами.
Пройдут годы, и они будут думать, что история закончилась. Клятва в вечной дружбе на крови, принесенная ими на смех, при помощи ножика, давно себя изжила и была позабыта, потому что не существует никакой вечной дружбы, армейского, школьного или студенческого братства. Действительность выталкивает романтические элементы былого с холодной безжалостностью. Да и сами они не стремились к продолжению, отстраняясь друг от друга. Похороненная история никого из них не тревожила, и была благополучно похоронена под градом забот. Временами, с пугающей ясностью каждый из них воскрешал в памяти события тех дней, ощущая вязкую глину на своих руках, и отгонял усилием воли. Никакого «потом» не должно было случиться.
Но оно случилось.
Жили-были пять товарищей. После они перестали дружить, почти потеряв друг друга из виду, отслеживая перемещения слабым шевелением внимания на подкорке мозга. Все они сделали резкий рывок вперед, словно давняя тайна подстегивала и гнала вперед, но лишь четверо смогли удержаться на этой волне. А вот пятый…
Жили-были пятеро друзей с одной общей тайной, запечатанной кровавой клятвой. А затем один из них решил эту клятву нарушить и погубить всех, утащив за собой в огненную яму. Это и была точка нового отчета, новой, равнодушной в своей безжалостности спирали, что раскрутилась и смела собой виновных и непричастных. Жил-был один человек, которому не очень повезло в жизни, и, вспомнив о прошлом, он решил, что кто-то остался ему должен. А решив, он направился собирать долги. Стоя перед запертой дверью мужчина подумал, что об этом ни в коем случае нельзя рассказывать, уйдя в глухую оборону, несознанку, как любят говорить в этих самых стенах, наполненных ложью и страхом. И как только он подумал о нагромождении новой лжи, в его висках застучало и захлопало, словно голову атаковала стая птиц. Может, именно поэтому он и пропустил приближающегося противника, а потом было уже слишком поздно.
Шаги за его спиной были на удивление легкими, почти беззвучными, и потому он вздрогнул лишь когда его мягко, но решительно отодвинули в сторону, ключ дважды провернулся в замке, а ручка ушла вниз под напором входящего.
И сейчас, когда проклятая дверь, наконец-то открылась, он выдохнул, понимая, что сейчас ему придется пройти через многое и доказывать, что он, по сути, добропорядочный человек с безупречной репутацией.
А вовсе не убийца.
Глава 1. Закадычный враг
До начала линейки оставалось еще минут сорок. Несмотря на это школьников уже сгоняли во дворик перед крыльцом, а ответственные учителя, прикрикивая, формировали из толпы возбужденных родителей и их чад кривоватую букву «П», обращенную ножками к дверям, парадной тумбе и микрофону. Звуковик настраивал оборудование и пару раз толпа вздрагивала от вырванных из середины школьного вальса нот. На мгновение воцарялась тишина, а потом над головами, словно улей рассерженных пчел, поднимался разноголосый гул. Наэлектризованная нервами секретарша, прижимая к груди ворох бумажек, то и дело выскакивала за школьные ворота, проверяя, не едут ли высокие гости. На первый звонок ожидались высокие чины. Завуч вновь инструктировала высокого плечистого старшеклассника, который хмуро кивал и с презрением мастифа, оглядывающего левретку, смотрел на напуганную пигалицу в бантиках с колокольчиком в руке. Поодаль устанавливал треногу камеры оператор, рядом зевала молодая журналистка с микрофоном в руке, на лице которой читалась скука. Пресса ждала высоких гостей, а те могли приехать неожиданно рано. Правительственную знать следовало отловить и взять радужный комментарий о перспективах развития образования в текущем году, как будто их пустомельи речи кого-то могли на самом деле заинтересовать.
Историк Сергей Богаченко прихлебывал из красно-белого стаканчика приостывший кофе, смотрел на собравшуюся толпу и чувствовал легкий тремор, хотя в его жизни этих первых звонков был уже десяток. Однако это первое сентября было особенным. Окинув взглядом толпу, он поискал дочь в толпе старшаков, не увидел и досадливо поморщился.
В конце августа в воздухе всегда витает некая обреченность, смешанная с нетерпением, знакомая любому, кто имеет хотя бы какое-то отношение к школе или иным учебным заведениям. Август, это верхушка лета, его пик, после которого – всё, амба, новая жизнь, что начинается с высокими, как штыки стеблями срезанных гладиолусов, стриженными макушками мальчишек-первоклассников, гигантскими бантами худеньких девчонок с заострившимися от волнения личиками, напуганных нежданными перспективами и первым осознанием, что беззаботному детству пришел каюк. Впереди новая жизнь с новыми обязанностями. И даже то, что на первую линейку первого сентября тебя поведет мама и даже будет держать за потную ладошку не очень ободряет, поскольку она сама волнуется и боится. А потом, второго сентября, ты пойдешь в школу один, с полным осознанием собственного взросления.
Школьники постарше и студенты, усыпанные звездочками воспаленных прыщей, к концу лета относятся более философски, принимая его со знакомой обреченностью и взвешивая перспективы грядущих встреч, тусовок и развлечений, потому что это время не предназначено для бесконечной зубрежки. Молодость скоротечна, надо успеть сделать все: подраться, влюбиться, возненавидеть, ощутить вкус чужих, пересохших губ и прочие плотские радости с разной степенью везения. Учителям же, вольно или невольно, придется определенным образом участвовать во всех событиях, разгребая завалы подростковых драм и лишь уповая на небеса, чтобы в том году их было немного меньше.
Сергей залпом допил кофе, поискал, куда можно выбросить стаканчик, но до урны было далеко. Смяв бумажную тару, он принялся запихивать стаканчик в свой потертый кожаный портфель, который, естественно, тут же воспользовался случаем и расстегнулся, выплюнув содержимое на бетонные ступени. Чертыхнувшись, Сергей начал трамбовать конспекты обратно, с раздражением отметив, что несколько кофейных капель оставили на кристально-чистой обложке его тетради грязные кляксы. Неосторожное движение заметила директриса и ринулась к Сергею с проворством атакующей барракуды.
–Сергей Владимирович!
Он поднялся, изобразив на лице полную готовность вытянуться по струнке. Директор, пожилая, со старомодной халой дико-вишневого цвета, в принципе была довольно неплохой теткой, но в ответственные минуты слишком суетилась.
–Да, Алла Антоновна?
Она подскочила и вцепилась в рукав его пиджака с мученическим выражением лица, на котором читалась убежденность, что он обо всем забыл и сейчас ей придется опозорится перед всем городом.
–Сергей Владимирович, вы же все помните?
–Я все помню, Алла Антоновна. Не переживайте.
Она не слушала и переживала. Опустив на нос очки, Алла Антоновна Ступина торопливо пробежала взглядом по изрядно пожеванной странице со сценарием торжественного мероприятия, не подозревая, что в этот момент напоминает заполошную рыжую курицу.
–Значит, Сергей Владимирович, смотрите, сперва будет торжественная речь, короткая, ее директор скажет. Затем он поприветствует мэра, тот скажет несколько слов детям. Вы далеко не отходите, потому что сразу после этого он будет вас награждать. Выйдете, пожмете руку, примете от него диплом, а Кариночка вручит вам цветы…. Карина! Где Карина? Карина!
Алла Антоновна издала трубный вопль. Из-за колонны высунулась девчачья мордашка с вытаращенными от страха глазами. Сергею стало смешно.
–Карина! Не уходи далеко! – приказала Ступина. – С букетом всё в порядке?
Карина помахала в воздухе аккуратным круглым букетом из мелких георгинов. Алла Антоновна осталась довольна, а потом, переведя взгляд на улыбающегося Сергея, нахмурилась.
–Вам бы все хиханьки да хаханьки, Сергей Владимирович, а у нас, между прочим, такое событие впервые за последние пять лет. Чтобы сам мэр к нам… Ох, простите, я не то имела в виду, я понимаю, что он тут из-за вас в большей степени…. Но можно попросить вас быть немного серьезнее?
–Алла Антоновна, я очень серьезен.
–А чего вы тогда смеетесь?
–Да не смеюсь я. Настроение хорошее.
Ступина поджала губы и произнесла со сварливой обреченностью.
–Не понимаю, чему тут можно радоваться, хотя я ваши годы я тоже еще пылала энтузиазмом каждое первое сентября… Ох, ладно. В общем, Сергей Владимирович, вы помните: пожмете мэру руку, получите букет, затем скажете пару слов и, по возможности кратко. Журналисты уже спрашивали, когда могут с вами пообщаться, я им сказала, что после линейки, но это вы сами смотрите, можете и пораньше. Но лучше, когда мэр уедет, он не любит, когда внимание не на него… Вы не знаете, почему журналистов так мало? Мне уйма народу звонила. Все требовали подтвердить присутствие мэра.
–Первое сентября сегодня во всех школах, – пожал плечами Сергей.
–Но мэр-то только у нас на линейке будет! – возразила директор.
–Да не только у нас, – покачал головой Сергей. – В сорок второй линейку на час задержали, потому что его ждут. Он от нас сразу к ним поедет, и потом, наверное, еще куда-то. Это ж самые важные мероприятия для города, а он случая пропиариться не упустит. Помните, как в прошлом году он лично хотел девочку понести, а потом отдал помощнику, потому что пупок надорвал?
Ступина выдохнула. От директрисы пахло валокордином.
–Да помню я. Сама думала про это позорище. Лучше б вообще не приезжал. Пойдет что не так, нас же распнут, и журналисты и блогеры эти недоученые… Не его, а нас, сейчас же камеры у всех в телефоне. Я с утра уже на взводе, – в сердцах сказала она и, умоляюще поглядев на Сергея, добавила: – Сергей Владимирович, а если что-то пойдет не так? Вдруг он на зады школы пойдет и увидит, что у нас там фасад не доделан? Как мне ему объяснить, что нам денег не хватило?
–Алла Антоновна, ну чего же вы так переживаете? Это же первый звонок в школе, а не запуск «Фалькон 9». Что может пойти не так? Не пойдет он с инспекцией во двор, времени не хватит. Покажете ему новый компьютерный класс и спортзал, журналисты фото сделают. Не надо так волноваться. Максимум неприятностей, если наш Вадик уронит девочку с колокольчиком.
–Только этого мне не хватало! – воскликнула Алла Антоновна и начала искать Вадика беспокойным взглядом. Сергей понял, что ничуть не успокоил ее, а, скорее, напугал. – Вадим! Вадим, иди сюда… О, господи, немедленно завяжи шнурки!.. Не хватало еще, чтоб ты Кариночку уронил! И убери волосы с лица, что ты как Лихо одноглазое! Врежешься в столб и не заметишь… И нечего тут мне фыркать! Пройдет линейка и ходи как хочешь!
Сергей фыркнул, глядя как долговязый Вадим, закатив глаза, убирает с лица челку, закрывающую ему правый глаз и торопливо завязывает шнурок под бдительным взором директора. Подошедший со спины физкультурник нервно хохотнул.
–Что, Серег, еще одно доброе дело?
–Достал ты, Вить, – с досадой произнес Сергей.
–А я чего? Я констатирую. Не в каждой школе работает супергерой.
–Вот со своей констатацией ты меня и достал, и все вы тоже достали, – раздраженно ответил Сергей. – Будто я только и делаю целыми днями, что хожу по городу и помогаю бездомным котятам и бабкам, которых некому через дорогу перевести. Устроили тут показательные выступления. Еще на божничку мою фотку повесьте.
–Ну, на божничку тебя мэр повесит, – философски заметил физрук. – Говорят, там почетной грамотой не отделаться. Слухи ходят, что тебе ключи от хаты дадут.
–Слушай больше. И повторяй за всеми всякую хрень.
–А если правда дадут? Проставишься?
Сергей с неудовольствием покосился на собеседника.
Виктор Иванов, школьный физрук, крепкий, плотный, разменявший четвертый десяток, выглядел на свои года и не пытался этого скрывать. Рыжеватый мужчина в школе пользовался репутацией ловеласа, и вовсе не скрывал своего интереса к слабому полу, что порой балансировало на грани дозволенного, особенно, когда речь шла о занятиях в старших классах, особенно, когда наливающиеся соком школьницы нуждались в крепком мужском плече при подходе к спортивным снарядам. В прошлом году Ступина с огромным трудом вытащила Иванова из назревающего, как гнойник, скандала с ученицей, которой показалось, что, подсаживая ее на канат, Иванов позволил себе больше, чем должен был. Зная о репутации и привычках приятеля, Сергей был уверен: той не показалось. В кулуарных же беседах Виктор горестно восклицал, что соплячка сама его провоцировала, но он удержался, а все эти наговоры – месть за плохую оценку. Присутствующие кивали, но каждый понимал, что Иванов врет, как сивый мерин.
–Когда-нибудь твой дружок в штанах доведет тебя до беды, – предрек тогда Сергей. Виктор отмахнулся.
–Да ладно…
–Вот и будет тебе ладно. Берега-то не путай, они ж дети еще.
–Серый, ты видел эту кобылу? – фыркнул Виктор. –Какое она дите? Думаю, она мне еще фору даст по части секса.
–Я в отличии от тебя не хочу об этом думать. И тебе не советую. У меня дочь с ней в одном классе учится, и очень не хочется, чтобы ты вот так думал и говорил об Аленке.
–Серег, ты свою дочь с той шалашовкой не равняй, – воскликнул Виктор.
–Я сказал, ты услышал, Вить, – предупредил Сергей. Тот пробурчал что-то нечленораздельное, но больше они на эту тему не разговаривали. Зарождающийся конфликт был исчерпан, а в следующем году тема возможных обвинений никогда больше не поднималась, хотя осадочек, надо признать, остался. Однако в целом, Иванов Сергею нравился, прежде всего за убийственную простоту, присущую настоящим мужикам.
–Твои сегодня здесь? – спросил Виктор, возвращая Сергея в действительность.
–Алёна тут, я ее привез, а у Дашки работа. Первое сентября – самый сенокос, наверняка сейчас крутит кому-то локоны.
Сергей вновь бросил взгляд на толпу, выискивая лицо дочери, нашел ее одноклассников, которые перешучивались, толкались, выдували изо рта пузыри жвачки, дергали головами в такт музыки, льющейся у них из наушников, словом, вели себя как нормальные старшеклассники, но Алёны среди них не было. Сергей сунул руку в карман, нащупал телефон и подумал, что было бы неплохо позвонить дочери, но раздумал и убрал руку. На фоне предшествующего разговора в машине, самое ненужное, что он мог сделать, это позвонить Алёне.
–Зря не пришла, – сказал Виктор. – Не каждый день муж из рук первого лица получает ключи от новой хаты.
–Вить, такое чувство, как зависть должно быть чуждо представителю отечественной интеллигенции, – буркнул Сергей, однако в глубине души завозилась надежда: а что если? Ключи от новой квартиры могли решить массу вопросов, хотя ему казалось, что времена, когда бюджетникам давали ни за что, ни про что апартаменты остались в давнем советском прошлом, с его ударниками, стахановцами, намолотившими сокровищ в закрома родины. Родина нынешняя на подарки была скуповата, предпочитая одаривать квадратными метрами совершенно других людей. Но если бы сегодня ему действительно перепало что-то более ценное, чем банальный диплом, от которых ломилась полка, то хотел бы он, чтобы жена, что вовсю пахала в салоне красоты, была сейчас рядом?
Сергей подумал, что хотел бы. Даже несмотря на недавнюю ссору, перетекшую в затяжную холодную войну с молчанием и демонстративным хлопаньем дверьми, закатыванием глаз и перетягиванием на свою сторону немногих союзников.
Виктор, не подозревающий о чувствах товарища, невесело хохотнул.
–Я не завидую, Серег, я сожалею, что не я оказался в нужном месте в нужное время. Пойдем-ка покурим-ка, пока не началось?
–Да сейчас уже начнется. Ступину Кондратий хватит если она меня не увидит…
–Да мы недалеко, вон за угол, успеешь увидеть, если мэр подъедет… Пошли, а? Ну, что может случиться, если ты на минуточку отойдешь покурить? Меня уже воротит от этой показухи. Ненавижу Первое сентября.
Предложение показалось Сергей заманчивым, и он вдруг действительно захотел курить, подумав, что пара затяжек смогла бы устаканить его взбунтовавшиеся нервы. Поймав взгляд директора, он сложил вместе средний и указательный пальцы и дважды хлопнул себя ими по губам, указав головой за угол школы и одновременно извиняюще улыбнувшись. Ступина закатила глаза, выразительно постучала пальцем по часам, но потом обреченно махнула рукой. Сергей торопливо направился следом за Ивановым, бегло оглянувшись на толпу, ожидающих первого школьного звонка, не заметив пары внимательных глаз, наблюдающих за ним с напряженным вниманием.
*****
…Двумя месяцами ранее…
Маруся Рязанова едет на съемки с неохотой.
Когда тебе слегка за двадцать, и ты только-только выпустилась с журфака, мир уже теряет свои радужные очертания, поскольку только первокурсники еще лелеят надежду получить Пулитцеровскую премию за свой репортаж или бредят светской жизнью, мечтая, как будут крутиться в столичном бомонде, задавать умные вопросы знаменитостям и рано или поздно сами станут таковыми, получив роль ведущего в рейтинговом шоу. К финалу учебы, замученные унылыми лекциями, студенты начинают соображать, что работу мечты на блюдечке никто не принесет. А после выпуска, устроившись в газету, информагентство или на телевидение, юные акулы пера понимают, что рано или поздно им придется делать сюжет о невысыхающей луже или, позевывая в кулачок, внимать запинающейся речи мелкого чинуши, что вяло и неинтересно рассказывает о достижениях департамента. Потом все это надо будет нарубить в капусту и выдать к определенному часу внятный сюжет, который никто не запомнит. И все ради того, чтобы в конце месяца на карточку упала зарплата, далекая от гонораров настоящих звезд. После этого журналисты делятся на реалистов, мечтающих свалить из профессии навсегда куда-нибудь на тепленькое, хорошо оплачиваемое место, и оптимистов, еще надеющихся свернуть горы.
Маруся Рязанова из первых. Обернувшись непробиваемым цинизмом к двадцати шести годам, она без всякого интереса глядит в окно служебной машины и думает, как бы поскорее отстреляться и свалить на пляж. Сюжет предполагался простенький, но ей предстоит встретиться не с одним персонажем, а сразу с двумя семьями, и это предполагает, что сьемки затянутся из-за разбросанности по городу. Однако прожжённая в битвах с интервьюируемыми Маруся быстренько придумает, как обойти эту сложность, уговорив второстепенных героев подъехать на место съемки главного героя.
–Только оденьтесь понаряднее, – инструктирует она по телефону испуганную женщину. – Ну, и сына нарядите. Только без перебора.
–Без какого пробора? – не понимает женщина. – У него нет пробора, он коротко стрижен. Я не знаю даже… Пробор обязательно?
Она явно в панике. Виталька Потеряев, верный соратник-телевизионщик, толстяк, весельчак и бабник, слушает разговор и откровенно развлекается. Маруся закатывает глаза и ласково поясняет.
–Без пе-ре-бо-ра! То есть просто брюки, рубашку… ну, или футболку поприличнее. Не надо костюм с галстуком, мы же делаем сюжет о простом мальчишке. И не опаздывайте пожалуйста, это же телевидение, тут важна каждая минута.
Отключив телефон, Маруся откинется на спинку сидения. Конторский водитель, что везет их к месту встречи, покосится на нее, но ничего не скажет.
–Зашугала тетку? – спросил Виталька, возящийся на заднем сидении.
–Да ну ее, дура набитая, – отмахивается Маруся. – Надеюсь этот окажется поживее. Хотя ему, наверное, привычно речи толкать. Хорошо бы, чтоб он сам все рассказал, я только в общих чертах знаю эту историю.
–Главное – делай умное лицо, – советует Виталька.
–С этим у меня проблем не будет. Я в любой ситуации делаю умное лицо.
–Это да. Но не перебарщивай. Я в прошлый раз с Лариской ездил, у нее тоже на все случаи умное лицо заготовлено, но как только рот откроет – позорище для всей семьи. А, ты знаешь, с кем она спит?
–Виталь, мне плевать с кем она спит.
–Ну, и ладно… А ты знала, что Ромка Махарев – голубец?
–И кто голубец мне тоже плевать.
–Неинтересная ты, – обижается Виталька. – Поедешь после сдачи на пляж?
–Возможно.
–Ну, тут можешь не звездеть, я у тебя купальник еще с утра в сумке видел. Давай вместе?
–Не совал бы ты нос в чужие сумки, Виталь, – злится Маруся и оставшуюся часть пути они проедут молча. Водитель, который наверняка был в курсе всех сплетен, покряхтывает, но в диалог не вмешивается, за что Маруся ему невероятно признательна. Ее уже снедает нетерпение. Мысль, что через три, максимум четыре часа она выйдет из душной студии и ляжет на песочек у ближайшего водоема охлаждает лучше газировки.
Герой сюжета ей неожиданно нравится, а Виталька одобрительно кивает, оглядев светлую квартиру без лишней мебели, где ему, неповоротливому бегемоту, было где развернуться со своей треногой. Домочадцы в виде жены и взрослой дочери не докучают, укрывшись в кухне. Маруся, к своему удовольствию, почти не задает вопросов, чувствуя, как округлые ровные фразы вылетают изо рта этого привлекательного мужчины, без какого-то пафоса рассказывающего о том, что все уже давно окрестили настоящим подвигом. Мужчина ей кажется привлекательным, несмотря на то, что почти годится в отцы. Глядя на его мощные плечи, она бы никогда не предположила, что он – преподаватель истории, даже не физрук.
–Нам бы для картинки снять еще чаепитие, – говорит Виталька уже после того, как они побеседовали. – Вместе с семьей. Показать, что у вас все идеально.
Хозяин уходит на кухню, после чего затаскивает в гостиную стол. Маруся вежливо ждет, когда Виталька, командующий парадом, рассадит в нужном ракурсе героя, его невероятно красивую жену и дочь, что демонстративно фыркает, но при виде камеры, расцветает и умело позирует, чмокает папеньку в щеку и пьет чай, церемонно оттопырив мизинчик с безупречным маникюром. Жена держится сдержанно, прохладно улыбается и всем своим видом показывает, как ей все надоело. Марусе, наблюдающей со стороны, думается, что хозяин выглядит в этой мизансцене органично, а вот его скованная жена и кривляющаяся дочка – фальшиво, а когда понимает это, то в голову приходит и другая мысль: в этой квартире ненатурально абсолютно все. Картинка идеальной семейки вдруг отдает дешевым целлулоидом, краски кажутся слишком яркими, а эмоции – в перехлест. Но Витальку все устраивает, и она не спорит, зная, как выглядит телевизионный сюжет.
Они прощаются и еще минут пятнадцать ждут запаздывающую героиню и ее отпрыска. Маруся остается караулить камеру, пока Виталька бегает в ближайший супермаркет за сигаретами. Пристроившись на качелях в виде плетенной корзины, Маруся лениво раскачивается, болтая ногами и думая о пляже.
Подоспевшую бабищу, взопревшую, со сбитой набок прической, отснимут минут за пять, большего для сюжета не требовалось. Подставив микрофон к ее носу, Маруся радуется, что попросила героиню приехать к дому, а не потащилась к ней через весь город, теряя время. Сын бабищи, на вид мальчишка лет восьми, застенчиво поглядывает на репортеров и все время норовит спрятаться за мать.
–Я очень благодарна Сергею Владимировичу. Он человек с большой буквы. Если бы не его поступок, моего сына сейчас не было в живых! – отчеканит бабища. – Только такой человек мог героически броситься в пучину и вытащить захлебывающегося ребенка! Никто, абсолютно никто даже не заметил, что Максимка тонет! А он прыгнул прямо с моста! Там же высоко, он мог разбиться! Но не пожалел себя! Это настоящий мужской поступок! Побольше бы нам таких людей!
Она обнимает сына, который в объятиях мамы выглядел слегка придушенным. Маруся ободряюще улыбается.
–Максим, скажи «спасибо» Сергею Владимировичу за то, что спас тебя.
–Спасибо Сергею Владимировичу, что спас меня, – серьезно повторяет Максим и краснеет. Это выглядит милым, но Виталька кривится.
–Что? – недовольно спрашивает Маруся. – Еще дубль?
–Да. Неестественно как-то. И позвони ему, пусть выйдет. Снимем трогательную сцену объятий спасителя и спасенного.
–А не перебор?
–Людям нравятся сопли. Все обнимаются, все счастливы, мамаша пускает скупую слезу. Звони давай, я машину пока вызову.
Маруся звонит и с огромным трудом уговаривает героя своего сюжета спуститься к мальчику, что неделей ранее заплыл на середину реки на надувном матрасе, а когда тот перевернулся, едва не утонул. Но на его счастье на пешеходном мосту оказался учитель местной школы, который не раздумывая бросился вниз, спас мальчишку и даже не представился. Если бы не ролик в соцсетях, герой остался бы неизвестным. Однако спасителя быстро опознали как преподавателя истории Сергея Богаченко. И теперь поговаривали, что подвиг простого педагога не останется без внимания городской администрации. На фоне привычного летнего отсутствия новостей история педагога-спасителя взлетела в небеса. Соцсети разрывались от предположений, у Богаченко появится даже небольшой штат фанаток, раздобывших одно смазанное фото с пляжа, где он предстает перед отдыхающими в купальных шортах и оказываетя весьма недурен. Каких трудов стоит редакторам уговорить его на сюжет, Маруся даже не озвучивает, закатывает глаза, и говорит, что проще было прошибить стену. Герой оказывается неуместно скромен и несговорчив.
Витальке со второго раза удается снять приличную благодарственную речь спасенного Максимки и с первого – трогательную сцену объятий взрослого мужчины и мальчишки. К тому моменту вежливо улыбающаяся Маруся уже потеряет к герою своего сюжета интерес. После прощаний, она забирается в машину прибывшего водителя и отправляется на монтаж. Через пару часов она выйдет из здания телестудии, сядет в маршрутку и уедет на пляж, выбросив учителя из головы. На пляже, подставив солнцу спину, она включит на телефоне музыку, отгородившись от мира наушниками, не подозревая, что очень скоро судьба вновь сведет ее с героем сюжета, заставив изменить мнение на прямо противоположное.
*****
Школьный вальс крутят каждый год, и каждый год Алена не может разобрать ни одного слова, как ни старается. Она дает себе зарок, что скачает эту навязчивую, как жвачка, песенку с интернета и прочтет текст, но каждый год забывает, потому что по большому счету это не имеет значения. Каждый год ее отвлекают какие-то заботы, свежие сплетни, новый облик давно не виденного одноклассника, запуганный новичок, что отчаянно храбрится после перевода в другую школу. Тут уже не до старой песенки. Но Алена вновь дает себе зарок, что хотя бы в этом году, в последний раз попытается понять, о чем же там поется. А еще ей хочется, чтобы звуковик нашел фонограмму поприличнее, или сменил колонки, ведь в этих кроме «бу-бу-бу» ни слова не разобрать. Инстинктивно прислушиваясь, Алена вроде бы начинает разбирать слова, пока линейка еще не началась, и звуковик пускает музыку для проверки.
«Когда уйдем со школьного двора под звуки нестареющего вальса…», – разбирает Алена и ей кажется, что эта песня совершенно неуместна первого сентября, но в этот момент Таня роняет на себя мороженое и матерится так, что видавший виды грузчик заслушался бы и может, что-то законспектировал.
–Возьми, – говорит Алена и отдает ей упаковку влажных салфеток. Таня, шипя сквозь зубы, начинает оттирать юбку и злится, глядя на заметное пятно.
–Надо замыть, – раздраженно говорит она.
–У меня минералка есть. Где ты сейчас ее замоешь? В школу не пустят.
–Давай минералку хоть… Черт. Пошли отойдем в кусты хоть, а то вон, Сидоров уже пялится и лыбу давит.
Сидоров, изрядно раздавшийся в плечах, невероятно рыжий, действительно глумливо улыбался. Подхватив Алену под руку, Таня тащит ее прочь от школьного крыльца. Сейчас там не происходит ничего интересного, а даже если бы торжественная часть и началась, она каждый год совершенно такая же, как и в прошлом, так что не стоит и время тратить.
Пока Таня, перекрутив юбку, отчаянно втирает жирное пятно в ткань, Алена стоит на стреме, следя, чтобы никто не увидел ничего неподобающего. Но на них никто не смотрит, все увлеченно разглядывают школьные ворота, куда с мигалками сопровождения въезжает машина мэра. Таня бросает туда же озабоченный взгляд, вытаскивает из упаковки новую салфетку и продолжает тереть. Алена вынимает из рюкзака пачку жевательной резинки и отправляет в рот две подушечки сразу, раскусывая их острыми белыми зубками. Не глядя, она протягивает жвачку Тане.
–Будешь?
Та трясет головой и придирчиво оглядывает юбку, которая выглядит почти пристойно. Неподалеку от них появляется мужчина в грязной клетчатой рубашке и джинсах с грязными коленями и бросает на них заинтересованный взгляд. Алена презрительно оглядывает его сверху вниз, и тот ретируется. Поглядев на школьное крыльцо, куда поднимается первое лицо города, Таня издает нервный смешок.