Георг Гегель
Наука логики
Поэтому истинное значение модуса в том, что он есть рефлектирующее собственное движение абсолютного, процесс определения, но не такой, благодаря которому абсолютное становилось бы чем-то иным, а процесс определения только того, чтó оно уже есть: прозрачное внешнее, которое есть показывание его самого; некоторое движение из себя вовне, но так, что это вовне-направленное-бытие есть в такой же мере и само внутреннее и тем самым также полагание, которое есть не только положенность, но и абсолютное бытие.
Поэтому если спрашивают о содержании развертывания [абсолютного], а именно чтó показывает абсолютное, то [нужно сказать, что] различие формы и содержания и без того растворено в абсолютном. Иначе говоря, содержание абсолютного и состоит именно в том, чтобы обнаруживать себя (sich manifestieren). Абсолютное – это абсолютная форма, которая в своем раздвоении совершенно тождественна с собой, есть отрицательное как отрицательное, иначе говоря, отрицательное, которое сливается с собой и только таким образом есть абсолютное тождество с собой, также безразличное к своим различиям; другими словами, абсолютное есть абсолютное содержание; поэтому содержание есть лишь само это развертывание.
Абсолютное как это опирающееся на само себя (sich selbst tragende) движение развертывания, как способ, который есть его абсолютное тождество с самим собой, есть проявление не чего-то внутреннего и не по отношению к чему-то иному, а дано лишь как абсолютное обнаруживание себя для самого себя; оно в этом случае действительность.
Примечание
[Философия Спинозы и Лейбница]
Понятию абсолютного и отношению рефлексии к абсолютному, как оно здесь было представлено, соответствует понятие спинозовской субстанции. Спинозизм – неудовлетворительная философия потому, что рефлексия и ее многообразный процесс определения есть [в нем] внешнее мышление. – Субстанция в этой системе – это одна субстанция, одна нераздельная целокупность; нет такой определенности, которая не содержалась бы в этом абсолютном и не была бы растворена в нем; и немалое значение имеет то обстоятельство, что все, чтó естественному представлению или определяющему рассудку кажется и мнится самостоятельным, в указанном необходимом понятии целиком низведено до простой положенности. – «Определенность есть отрицание» – таков абсолютный принцип спинозовской философии; этим истинным и простым взглядом обосновывается абсолютное единство субстанции. Но Спиноза не идет дальше отрицания как определенности или качества; он не переходит к познанию отрицания как абсолютного, т. е. себя отрицающего, отрицания; тем самым спинозовская субстанция сама не содержит абсолютной формы; и познание этой субстанции не есть имманентное познание. Правда, субстанция есть абсолютное единство мышления и бытия, или протяжения; она, следовательно, содержит само мышление, но лишь в его единстве с протяжением, т. е. содержит его не как отделяющее себя от протяжения, тем самым вообще не как процесс определения и формирования, а также не как движение, возвращающееся в себя и начинающееся из самого себя. Этой субстанции, с одной стороны, недостает вследствие этого принципа личности – недостаток, который особенно вызвал возмущение против спинозовской системы, с другой стороны, познание оказывается внешней рефлексией, которая постигает и выводит то, что являет себя как конечное, – определенность атрибута и модус, равно как и вообще самое себя, – не из субстанции, а действует как внешний рассудок, принимает определения как данные и сводит их к абсолютному, вместо того чтобы начинать с него.
Понятия, которые Спиноза дает о субстанции, – это понятия причины самой себя: она есть то, сущность чего заключает в себе существование; понятие абсолютного не нуждается в понятии чего-либо иного, из которого оно должно было бы быть образовано. Эти понятия, как бы глубоки и правильны они ни были, суть дефиниции, непосредственно принимаемые в науке с самого начала. Математика и другие подчиненные науки должны начинать с предпосылок, которые составляют их стихию и положительную основу. Но абсолютное не может быть чем-то первым, непосредственным, а есть по своему существу свой [собственный] результат.
Вслед за дефиницией абсолютного Спиноза дает дефиницию атрибута, и атрибут он определяет как то, каким образом рассудок постигает сущность этого абсолютного{75}. Помимо того что рассудок принимается Спинозой как нечто более позднее по своей природе, чем атрибут (ибо Спиноза определяет рассудок как модус), атрибут – определение как определение абсолютного – ставится в зависимость от чего-то иного, от рассудка, и это иное выступает по отношению к субстанции внешне и непосредственно.
Атрибуты Спиноза определяет, далее, как бесконечные, и притом бесконечные и в смысле бесконечного множества. Правда, в дальнейшем мы встречаем лишь два атрибута – мышление и протяжение, – и не показано, каким образом это бесконечное множество необходимо сводится лишь к противоположности, и притом к этой определенной противоположности [двух атрибутов] – мышления и протяжения. – Эти два атрибута взяты поэтому эмпирически. Мышление и бытие представляют абсолютное в некоторой детерминации; само же абсолютное есть их абсолютное единство, так что они лишь несущественные формы, порядок вещей – тот же, что и порядок представлений или мыслей, и одно и то же абсолютное рассматривается только внешней рефлексией, некоторым модусом в этих двух определениях – то как целокупность представлений, то как целокупность вещей и их изменений. Подобно тому как эта внешняя рефлексия проводит указанное различие, точно так же она возвращает и погружает это различие в абсолютное тождество. Но все это движение совершается вне абсолютного. Правда, само абсолютное есть также мышление, и постольку это движение происходит лишь в абсолютном; но, как мы уже отметили, в абсолютном оно имеется лишь в единстве с протяжением и тем самым [имеется] не как это движение, которое по существу своему есть также момент противоположения. – Спиноза предъявляет мышлению возвышенное требование – рассматривать все с точки зрения вечности, sub specie aeterni, т. е. каково оно в абсолютном. Но в таком абсолютном, которое есть лишь неподвижное тождество, атрибут, как и модус, дан лишь как исчезающий, а не как становящийся, так что тем самым и указанное исчезание берет свое положительное начало лишь извне.
Третье [определение], модус, есть у Спинозы состояние (Affektion) субстанции, определенная определенность, то, что находится в чем-то ином и постигается{76} через это иное. Атрибуты имеют своим определением, собственно говоря, лишь неопределенную разность; каждый атрибут должен выражать целокупность субстанции и постигаться из себя самого; но, поскольку он абсолютное как определенное абсолютное, он содержит инобытие и не может быть постигнут только из самого себя. Поэтому определение атрибута положено, собственно говоря, только в модусе. Это третье, далее, остается просто модусом; с одной стороны, модус есть непосредственно данное, а с другой – его ничтожность познается не как рефлексия в себя. – Конечно, спинозовское развертывание абсолютного поэтому постольку полное, поскольку оно начинает с абсолютного, затем переходит к атрибуту и кончает модусом; но все эти три лишь перечисляются одно за другим без внутренней последовательности развития, и третье – это не отрицание как отрицание, не отрицательно соотносящееся с собой отрицание, благодаря чему оно в самом себе было бы возвращением в первое тождество, а это тождество – истинным тождеством. Поэтому здесь недостает необходимости движения абсолютного к несущественности, равно как и растворения несущественности самой по себе в тождестве; иначе говоря, недостает становления тождества и становления его определений.
Подобным же образом в восточном представлении об эманации абсолютное есть сам себя освещающий свет. Однако он не только освещает себя, но и истекает из себя. Его истечения – это отдаления от его незамутненной ясности; дальнейшие порождения менее совершенны, чем предшествующие, из которых они возникают. Истечение понимается лишь как бедствие (Geschehen), а становление – лишь как нарастающая утрата. Так бытие все больше и больше затемняется, и ночь, отрицательное, есть последнее в линии [эманаций], которое уже не возвращается к первому свету.
Отсутствие рефлексии в себя, характерное для развертывания абсолютного у Спинозы, равно как и для учения об эманации, восполнено Лейбницем в понятии монады. – Односторонности одного философского принципа обычно противопоставляется противоположная односторонность, и, как бывает всегда, целокупность наличествует по крайней мере как рассеянная полнота. – Монада – это «одно», рефлектированное в себя отрицательное; она целокупность содержания мира; различное многообразное в ней не только исчезло, но и сохранено отрицательным образом (спинозовская субстанция – это единство всякого содержания; но это многообразное содержание мира имеется как таковое не в ней, а во внешней для нее рефлексии). Поэтому монада по существу своему – представляющая монада; но в ней, хотя она и конечна, нет никакой пассивности, а изменения и определения в ней – это обнаружения ее в ней самой. Она энтелехия; выявлять себя – вот ее собственное действие. – При этом монада также определенна, отлична от других; определенность относится к отдельному содержанию и к способу обнаружения себя. Поэтому монада – это целокупность в себе, по своей субстанции, а не в обнаружении себя. Это ограничение монады необходимо относится не к полагающей самое себя или представляющей монаде, а к ее в-себе-бытию, иначе говоря, это ограничение есть абсолютная граница, предопределение, положенное отличной от нее сущностью. Далее, так как ограниченное дано лишь как соотносящееся с другим ограниченным, монада же есть в то же время замкнутое в себе абсолютное, то гармония этих ограничений, а именно соотношение монад друг с другом, имеет место вне их и также предустановлена другой сущностью или в себе.
Ясно, что хотя принцип рефлексии-в-себя, составляющий основное определение монады, и устраняет инобытие и вообще воздействие извне, а изменения монады – это ее собственное полагание, однако, с другой стороны, пассивность, [определяемость] иным, превращается лишь в абсолютный предел, в предел в-себе-бытия. Лейбниц приписывает монадам некоторую завершенность внутри себя, некоего рода самостоятельность; они сотворенные сущности. – При ближайшем рассмотрении их пределов из этого [данного Лейбницем] изложения явствует, что свойственное им обнаружение самих себя есть целокупность формы. В высшей степени важно понятие, согласно которому изменения монады представляются как действия, лишенные всякой пассивности, как обнаружения ее самой, и как существенный принцип выдвигается принцип рефлексии в себя или индивидуации. Далее, конечность необходимым образом признается состоящей в том, что содержание или субстанция отличны от формы и что, далее, субстанция ограниченна, форма же бесконечна. Но следовало бы в понятии абсолютной монады выявить не только абсолютное единство формы и содержания, но и свойство рефлексии отталкивать себя от себя как соотносящуюся с самой собой отрицательность, ввиду чего абсолютная монада есть полагающая и творящая монада. Правда, в лейбницевской системе имеется и дальнейший [вывод], что бог – источник существования и сущности монад, т. е. что указанные абсолютные пределы во в-себе-бытии монад – не в себе и для себя сущие пределы, а исчезают в абсолютном. Но в этих определениях проявляются лишь обыденные представления, которые Лейбниц оставляет без философского развития и не возводит в спекулятивные понятия. Таким образом, принцип индивидуации не получает своего более глубокого обоснования; понятия о различении разных конечных монад и об их отношении к их абсолютному не вытекают из самой этой сущности или вытекают не абсолютным образом, а принадлежат резонирующей, догматической рефлексии и потому не достигли внутренней связности.
Глава вторая
Действительность
Абсолютное – это единство внутреннего и внешнего как первое, в-себе-сущее единство. Развертывание являло себя как внешнюю рефлексию, которая со своей стороны имеет непосредственное как нечто найденное в наличии, но в то же время есть его движение и соотношение с абсолютным и, как таковое, возвращает его в абсолютное и определяет его просто как способ. Но этот способ есть определение самого абсолютного, а именно его первое тождество или его лишь в себе сущее единство. И притом эта рефлексия не только полагает то первое в-себе-бытие как лишенное сущности определение, но так как она отрицательное соотношение с собой, то лишь благодаря ей возникает указанный модус. Лишь эта рефлексия как снимающая самое себя в своих определениях и вообще как возвращающееся в себя движение есть истинно абсолютное тождество, и в то же время она процесс определения абсолютного или его модальность. Модус есть поэтому внешнее абсолютного, но равным образом только как его рефлексия в себя; иначе говоря, он собственное обнаружение абсолютного, так что это проявление есть его рефлексия-в-себя и тем самым его в-себе-и-для-себя бытие.
Таким образом, как обнаружение того, что абсолютное не более как обнаружение себя и не имеет другого содержания, абсолютное есть абсолютная форма. Действительность следует понимать как эту рефлектированную абсолютность. Бытие еще не действительно: оно первая непосредственность; его рефлексия есть поэтому становление и переход в иное; другими словами, его непосредственность не есть в-себе-и-для-себя-бытие. Действительность также выше существования. Существование есть, правда, непосредственность, возникшая из основания и условий, иначе говоря, из сущности и ее рефлексии. Поэтому в себе существование есть то же, чтó и действительность, реальная рефлексия, но еще не есть положенное единство рефлексии и непосредственности. Существование переходит поэтому в явление, развивая рефлексию, которую оно содержит. Оно основание, исчезнувшее в самом себе; его определение – это восстановление основания; так оно становится существенным отношением, и его последняя рефлексия состоит в том, что его непосредственность положена как рефлексия-в-себя и наоборот; это единство, в котором существование или непосредственность, и в-себе-бытие, основание или рефлектированное суть всецело моменты, и есть действительность. Действительное есть поэтому обнаружение себя; его внешнее не вовлекает его в сферу изменения, оно также не имеет видимости в чем-то ином; нет, оно обнаруживает себя; это значит, что в своем внешнем оно есть оно само и что лишь в нем, а именно лишь как отличающее себя от себя и определяющее себя движение оно есть оно само.
В действительности как в этой абсолютной форме моменты даны лишь как снятые или формальные, еще не реализованные моменты; их разность принадлежит, таким образом, прежде всего к внешней рефлексии и не определена как содержание.
Тем самым действительность как само непосредственное формальное единство внутреннего и внешнего обладает определением непосредственности, противоположным определению рефлексии в себя; иначе говоря, она некая действительность в противоположность некоей возможности. Соотношение обеих – это третье: действительное, определенное также как рефлектированное в себя бытие, и бытие, определенное в то же время как непосредственно существующее. Это третье – необходимость.
Но во-первых, так как действительное и возможное – это формальные различия, то их соотношение также лишь формально и состоит только в том, что как одно, так и другое есть положенность, иначе говоря, состоит в случайности.
А тем, что в случайности действительное, равно как и возможное, есть положенность, они приобрели определение в самих себе; благодаря этому возникает, во-вторых, реальная действительность, а тем самым возникают также реальная возможность и относительная необходимость.
Рефлексия в себя относительной необходимости дает, в-третьих, абсолютную необходимость, которая есть абсолютная возможность и действительность.
А. СЛУЧАЙНОСТЬ ИЛИ ФОРМАЛЬНАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ, ФОРМАЛЬНАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ И ФОРМАЛЬНАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ
1. Действительность формальна, поскольку она как первая действительность есть лишь непосредственная, нерефлектированная действительность, стало быть, поскольку ей присуще лишь это определение формы, но не как целокупность формы. Таким образом, она не более как бытие или существование вообще. Но так как она по существу своему не просто непосредственное существование, а дана как формальное единство в-себе-бытия или внутреннего и внешнего, то она содержит непосредственно в-себе-бытие, или возможность. Чтó действительно, то возможно.
2. Эта возможность есть рефлектированная в себя действительность. Но сама эта первая рефлектированность есть также формальное (das Formelle) и тем самым вообще лишь определение тождества с собой или в-себе-бытия вообще.
Но так как определение есть здесь целокупность формы, то это в-себе-бытие определено как снятое или как находящееся по существу своему лишь в соотношении с действительностью, как отрицательное действительности, положенное как отрицательное. Возможность содержит поэтому два момента: во-первых, тот положительный момент, что имеется рефлектированность в себе самое; но так как эта рефлектированность низведена в абсолютной форме до момента, то рефлектированность-в-себя уже не признается сущностью, а имеет, во-вторых, отрицательное значение, а именно то, что возможность есть нечто недостаточное, указывает на иное, на действительность, и восполняет себя в ней.
С первой, чисто положительной стороны возможность есть, следовательно, чисто формальное определение тождества с собой или форма существенности. Таким образом, она лишенное отношения, неопределенное вместилище всего вообще. – В смысле этой формальной возможности возможно все, чтó не противоречит себе; царство возможности есть поэтому безграничное многообразие. Но каждое многообразное определено внутри себя и в противоположность иному и имеет в самом себе отрицание; безразличная разность переходит вообще в противоположение; противоположение же есть противоречие. Поэтому все есть также нечто противоречивое и потому невозможное.
Вот почему это чисто формальное высказывание о чем-то, что оно возможно, столь же плоско и пусто, как и положение о противоречии, и каждое принятое в это высказывание содержание – А возможно – означает то же, что А есть А. Если не пытаются развить содержание, то оно имеет форму простоты; лишь посредством его разложения на его определения в нем появляется различие. Пока придерживаются простой формы, содержание остается чем-то тождественным с собой и потому чем-то возможным. Но этим так же ничего не сказано, как и формальным положением о тождестве.
Все же возможное содержит нечто большее, чем только положение о тождестве. Возможное – это рефлектированная рефлектированность-в-себя или тождественное всецело как момент целокупности; тем самым оно определено также как то, что не есть в себе; оно имеет поэтому второе определение – быть лишь возможным – и есть долженствование целокупности формы. Возможность без этого долженствования есть существенность как таковая; но абсолютная форма означает, что сама сущность [есть] лишь момент и без бытия не имеет своей истины. Возможность есть эта чистая существенность, положенная так, что она лишь момент и не соответствует абсолютной форме. Она в-себе-бытие, определенное лишь как нечто положенное или равным образом как то, что не есть в себе. – Поэтому возможность есть в самой себе также противоречие, иначе говоря, она невозможность.
Это можно выразить прежде всего так: возможность как определение формы, положенное снятым, имеет в самой себе некоторое содержание вообще. Это содержание как возможное есть в-себе-бытие, которое в то же время есть снятое в-себе-бытие, или инобытие. Но так как оно только возможное содержание, то возможно также и другое содержание, в том числе и противоположное ему. А есть А; точно так же −А есть −А. Каждое из этих двух положений выражает возможность определения своего содержания. Но как такие положения о тождестве они безразличны друг к другу; вместе с одним из них не положено, что добавляется другое. Возможность – это сравнивающее соотношение их обоих; в своем определении как рефлексии целокупности она заключает в себе то, что противоположное также возможно. Поэтому она основание следующего соотношения: так как А=А, то и −А = −А; в возможном А содержится и возможное не=А, и именно само это соотношение определяет то и другое как возможное.
Но как это соотношение, при котором в одном возможном содержится и его иное, возможность есть снимающее себя противоречие. А так как она по своему определению есть то, что рефлектировано, и, как оказалось, есть снимающее себя рефлектированное, то она, стало быть, также и то, что непосредственно, и тем самым становится действительностью.
3. Эта действительность не первая, а рефлектированная действительность, положенная как единство самой себя и возможности. Действительное как таковое возможно; оно находится в непосредственном положительном тождестве с возможностью; но возможность определилась как только возможность; тем самым и действительное определено как нечто только возможное. И непосредственно потому, что возможность непосредственно содержится в действительности, она содержится в ней как снятая, как только возможность. Наоборот, действительность, находящаяся в единстве с возможностью, есть лишь снятая непосредственность; иначе говоря, именно потому, что формальная действительность есть лишь непосредственная первая действительность, она лишь момент, лишь снятая действительность или лишь возможность.
Тем самым выражено также более точно определение того, в какой мере возможность есть действительность. А именно, возможность еще не всякая действительность – о реальной и абсолютной действительности еще не было речи, – возможность – это лишь действительность, которая имелась сначала, а именно формальная действительность, определившаяся как одна лишь возможность. Речь идет, стало быть, о формальной действительности, которая есть лишь бытие или существование вообще. Все возможное имеет поэтому вообще некоторое бытие или некоторое существование.
Это единство возможности и действительности есть случайность. – Случайное – это нечто действительное, определенное в то же время лишь как возможное, иное которого или противоположность которого также есть. Вот почему эта действительность есть просто бытие или существование, но положенное в своей истине – иметь значение положенности или возможности. Наоборот, возможность как рефлексия-в-себя или в-себе-бытие положена как положенность; то, что возможно, есть нечто действительное в этом значении действительности; оно имеет лишь такое значение, как и случайная действительность; оно само нечто случайное.
Случайное представляет нам поэтому две стороны; во-первых, поскольку в нем непосредственно имеется возможность или, что то же самое, поскольку возможность в нем снята, оно не положенность и не опосредствовано, а есть непосредственная действительность; оно не имеет основания. – Так как эта непосредственная действительность присуща также возможному, то оно определено столь же как действительное, сколь и как случайное и равным образом не имеет основания.
Но случайное, во-вторых, – это действительное как нечто лишь возможное или как положенность; точно так же и возможное как формальное в-себе-бытие есть лишь положенность. Тем самым и то и другое не есть в себе и для себя самого, а имеет свою истинную рефлексию-в-себя в чем-то ином, другими словами, оно имеет основание.
Следовательно, случайное не имеет основания потому, что оно случайно; и точно так же оно имеет основание, потому что оно случайно.
Оно положенное, неопосредствованное взаимное превращение (Umschlagen) внутреннего и внешнего, или рефлектированности-в-себя и бытия, – положенное тем, что возможность и действительность, каждая в самой себе, имеет это определение, тем, что они моменты абсолютной формы. – Таким образом, в своем непосредственном единстве с возможностью действительность есть лишь существование и определена как нечто, не имеющее основания, что только положено или только возможно; или если взять ее как рефлектированную и определенную действительность в противоположность возможности, то она отделена от возможности, от рефлектированности-в-себя и тем самым столь же непосредственно есть также лишь возможное. – Равным образом возможность как простое в-себе-бытие есть нечто непосредственное, лишь нечто сущее вообще; или если взять ее противоположной действительности, то она также лишенное действительности в-себе-бытие, лишь нечто возможное, но именно потому она опять-таки лишь нерефлектированное в себя существование вообще.
Это абсолютное беспокойство становления обоих определений есть случайность. Но именно потому, что каждое из них непосредственно превращается в противоположное, оно в противоположном так же всецело сливается с самим собой, и это тождество каждого из них в другом есть необходимость.
Необходимое есть нечто действительное, будучи таковым, оно дано как непосредственное, как не имеющее основания; однако в такой же мере оно имеет свою действительность благодаря чему-то иному или в своем основании, но в то же время оно положенность этого основания и его рефлексия в себя; возможность необходимого есть снятая возможность. Следовательно, случайное необходимо потому, что действительное определено как возможное, тем самым его непосредственность снята, оттолкнута так, что она распадается на основание или в-себе-бытие и на основанное, а также потому, что эта его возможность, отношение основания, всецело снята и положена как бытие. Необходимое есть, и это сущее само есть необходимое. В то же время оно в себе; эта рефлексия-в-себя есть иное, чем та непосредственность бытия; и необходимость сущего есть нечто иное. Само сущее не есть, таким образом, необходимое; но это в-себе-бытие само лишь положенность; оно снято и само непосредственно. Таким образом, действительность в отличенном от нее – в возможности – тождественна с самой собой. Как это тождество она необходимость.
В. ОТНОСИТЕЛЬНАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ ИЛИ РЕАЛЬНАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ, РЕАЛЬНАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ И РЕАЛЬНАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ
1. Та необходимость, которая выявилась [здесь], формальна, так как ее моменты формальны, а именно, они простые определения, которые составляют целокупность, лишь будучи непосредственным единством или непосредственным превращением одного в другое, и, стало быть, не имеют формы (Gestalt) самостоятельности. – Вот почему в этой формальной необходимости единство прежде всего просто и безразлично к своим различиям. Как непосредственное единство определений формы эта необходимость есть действительность, но такая действительность, которая – так как ее единство теперь определено как безразличное к различию определений формы, а именно ее самой и возможности, – имеет содержание. Содержание как безразличное тождество имеет также форму как безразличную, т. е. просто как разные определения, и есть многообразное содержание вообще. Эта действительность есть реальная действительность.
Реальная действительность как таковая – это прежде всего вещь со многими свойствами, существующий мир; но она не то существование, которое растворяется в явлении, а как действительность она в то же время в-себе-бытие и рефлексия-в-себя; она сохраняется в многообразии простого существования; ее внешнее – это внутреннее отношение лишь к себе самой. То, чтó действительно, может действовать; свою действительность нечто выказывает через то, чтó оно производит. Его отношение к иному – это обнаружение себя: не переход – в этом случае сущее нечто соотносится с иным – и не явление – такова вещь лишь в отношении к другим вещам; то, чтó действительно, есть нечто самостоятельное, однако свою рефлексию-в-себя, свою определенную существенность имеет в чем-то другом самостоятельном.
Реальная действительность теперь равным образом имеет возможность непосредственно в самой себе. Она содержит момент в-себе-бытия; но как еще только непосредственное единство она отличена одним из определений формы и тем самым отличена как сущее от в-себе-бытия или возможности.
2. Эта возможность как в-себе-бытие реальной действительности сама есть реальная возможность, есть прежде всего содержательное в-себе-бытие. – Формальная возможность – это рефлексия-в-себя лишь как абстрактное тождество, заключающееся в том, что нечто внутренне не противоречит себе. Но когда начинают изучать определения, обстоятельства, условия той или иной сути дела, чтобы из этого познать ее возможность, то уже не довольствуются формальной возможностью, а рассматривают реальную возможность сути дела.
Эта реальная возможность сама есть непосредственное существование, но уже не потому, что возможность как таковая как формальный момент есть непосредственно своя собственная противоположность, нерефлектированная действительность; нет, именно потому, что она реальная возможность, она с самого начала имеет это определение в самой себе. Реальная возможность сути дела есть поэтому налично сущее многообразие относящихся к ней обстоятельств.
Следовательно, хотя это многообразие наличного бытия и есть и возможность, и действительность, все же их тождество – это еще только содержание, безразличное к этим определениям формы; они составляют поэтому форму, определенную в противоположность их тождеству. – Иначе говоря, непосредственная реальная действительность именно потому, что она непосредственная, определена в противоположность своей возможности; как эта определенная, стало быть, рефлектированная действительность она реальная возможность. Хотя реальная возможность и есть положенное целое формы, но формы в ее определенности, а именно действительности как формальной или непосредственной и равным образом возможности как абстрактного в-себе-бытия. Эта действительность, составляющая возможность той или иной сути дела, есть поэтому не своя собственная возможность, а в-себе-бытие чего-то другого действительного; сама она такая действительность, которая должна быть снята, возможность как лишь возможность. – Таким образом, реальная возможность составляет все условия в целом, нерефлектированную в себя, рассеянную действительность, определенную, однако, как в-себе-бытие, но чего-то иного, и как долженствующую возвратиться в себя.
