Генрих Штолль
Классические мифы Греции и Рима
15. Дионис – рождение
Дочь фиванского царя Кадма и богини Гармонии по имени Семела обладала необычайной красотой. Когда она подросла, то стала прислуживать богам, которые порой пировали в доме ее отца. Тогда-то и приметил ее царь богов, всемогущий Зевс. Однажды ночью он явился в спальню девушки и признался ей в любви, однако не показывал ей своего обличья. Семела ответила на любовь божества, еще не зная, кто ее возлюбленный и каков он с виду. От этой любви она забеременела, но ревнивица Гера узнала об этой связи и вознамерилась ее разрушить. Однажды она явилась к Семеле под видом старушки-соседки и стала учить ее уму-разуму.
– Девочка моя, как ты можешь быть такой беспечной, – всплеснула она руками. – Люди говорят, что ты беременна невесть от кого! Что о тебе скажут родственники! Твой отец и мать будут опозорены!
– Но мой возлюбленный – бог! – защищалась Семела. – Самый настоящий. Я правда, не знаю, кто это такой…
– А вот ты и заставь показаться тебе в своем истинном обличии, а то мало ли какой голодранец заверяет тебя в своем божественном происхождении, а на самом деле он какой-нибудь пастух или горшечник…
Той же ночью, когда Зевс явился на любовное свидание, Семела потребовала от него предъявить веские доказательства его божественности. Зевс изумился. До той поры никто не смел усомниться в его праве, а тут какая-то девчонка… Вначале он пытался свести все к шутке, потом призвал к логике – разве мог бы не бог проникнуть сквозь заглухо запертые двери?
Но Семела была неумолимой – нет доказательств, не будет и любви!
Разъяренный Зевс скинул с себя личину бледной тени – вмиг спальня царевны озарилась светом, и перед ней предстал царь богов в истинном своем царственном обличии: огромная и величественная фигура, вся в грохоте грома и сверкании молний, от него исходил нестерпимо яркий и жаркий свет, так что запылали занавески, покрывала, подушки и наконец одежда девушки. Ее жалобные мольбы и вопли были не слышны сквозь грохотание грома, так что когда Зевс обратил наконец внимание на свою прелестницу, ее тело уже наполовину обгорело, лишь у ног ее копошился недоношенный плод – ребенок, которого она зачала от Зевса.
Мигом явившийся Гермес, подхватил и ребенка, и Зевс позволил зашить его себе в бедро, где в положенный срок снова родился мальчик Дионис, который затем стал богом виноградарства и виноделия.
В сущности, несмотря на свой веселый нрав, это был самый несчастный из олимпийских богов, поскольку с самого момента рождения он подвергался непрестанным преследованиям ревнивой жены Зевса Геры. Опасаясь ее преследований, Гермес даже на период детства превратил его в козленка, и нимфы горы Ниса выкармливали его медом.
Когда же он чуть повзрослел, то его наряжали в женское платье и прятали среди других нимф.
Затем подросший юноша оправился странствовать по свету с целью обрести себе паству – ведь до тех пор, пока люди не будут знать о новом боге, они не станут приносить ему жертвы, а что за бог без верующих в него? В этих странствиях с Дионисом произошло множество удивительных приключений.
16. Дионис и Тирренские корабельщики
(по „Метаморфозам» Овидия)
Тирренские корабельщики под предводительствои молодого Акойта, плыли на Делос. Раз при наступлении ночи расположились они на берегу Xиoca. Лишь только занялась заря, Акойт поднялся со своего ложа, приказал своим товарищам принести свежей воды и указал им дорогу к источнику.
Между тем сам он взошел на ближайший холм и, посмотрев, какова погода и откуда ветер, стал сзывать своих людей и пошел к кораблю.
– Мы здесь! – крикнул ему один из корабелыциков, ведя за собою женоподобного юношу, который – так думал этот корабельщик, – был хорошей добычей в пустынном месте. Пленник отроческих еще лет едва мог за ним следовать, шатаясь подобно опьяневшему или сонному.
Акойт посмотрел на его лицо, походку и одежду и, не веря, чтобы это был простой смертный, сказал своим спутникам:
– Какое божество облечено в это тело, я не знаю; но верно, что в нем скрывается божество! – И, подойдя к юноше, он обратился к нему с такой речью: – Кто бы ты ни был, будь к нам милостив и дай нам успех в нашем деле. Прости взявшего тебя в плен.
– Не трудись просить за нас! – воскликнул один из толпы грубых корабелыциков, а за ним и другие. Желание добычи ослепило их.
– Я не потерплю, – сказал Акойт, – чтобы наш корабль принял на себя это священное бремя и привлек этим на себя несчастие; я воспользуюсь своею властью!
С этими словами он стал против своих спутников и возбранил им вход на корабль. Тут Ликабас, самый строптивый из всех корабельщиков, схватил Акойта за плечи и хотил было бросить его в море, но тот запутался в веревочных снастях корабля. Наглая толпа, смеясь, хвалилась своей поживой и ввела пленника на корабль, в надежде продать его в неволю и выручить за него хорошие деньги.
Казалось, только теперь шум пробудил чужеземного юношу от тяжелого сна и привел в чувство.
– Что они дедают, отчего такой шум?» – спросил он. – «Скажи, корабельщик, как я попал сюда, куда хотят они меня везти?
– Не бойся ничего, – сказал Пророй, – скажи только, к какой гавани желаешь ты пристать, там мы тебя и высадим на берег.
– К Наксосу, – отвечал юноша, – Наксос мое отечество, и вы будете радушно приняты там.
Лживая толпа поклялась ему всеми богами, что исполнит его желание, и приказала Акойту поднять паруса. Наксос лежал вправо; и когда Акойт направил корабль в ту сторону, закивали ему корабельщики и зашептали на ухо:
– Что делаешь, безумный? Повороти влево!
Акойт изумился и сказал:
– Так пусть же кто-нибудь другой займет мое место! – и, сказав это, сложил с себя свою обязанности шкипера. Глухой ропот послышался в толпе, и Эфалион насмешливо воскликнул:
– Да, в тебе одном ведь все наше спасение! – И с этими словами встал он на место Акойта к рулю и направил корабль в сторону, противоположную Наксосу.
Бог Дионис – а это был именно он в образе юноши – притворился, что только теперь заметил обман, и, окидывая взором море с кормы корабля, сказал, как бы плача:
– Это не та земля, на которую вы обещали меня высадить, не здесь желал я сойти! Что я вам сделал? Какая вам слава в том, что вы обманете меня: вас много, а я один!
Мятежная толпа отвечала смехом на слова юноши и крепче налегала на весла; судно быстро неслось по воднам. Вдруг корабль остановился посреди моря, как бы став на твердую землю. Удивленные, с удвоенной силой ударяли корабельщики веслами по воде, поднимали все паруса. Но внезапно ветви плюща, опутали весла, потянулись вверх и обвили паруса. Бог же облек чело свое венцом из виноградных гроздий, взял в руки тирс[9], обвитый виноградной листвой, и вокруг него стали собираться призрачные образы тигров, рысей и пестрых пантер. Быстро, как бы одержимые безумием или страхом, повскакали гребцы с своих мест. Первым поднялся Медон: спина его была изогнута, тело искривилось, и на нем выросли рыбьи плавники.
– Что за странный вид у тебя! – воскликнуд Ликабас, и не успел еще кончить, как голова его стала рыбьей и кожа покрылась жесткой чешуей.
Дибис хотел упереться веслом, как вдруг его руки срослись и превратились в плавники. Кто-то распутывал канат, и вдруг глядит: а у него рук уже нет, ноги превратились в рыбий хвост, и он прыгает в волны.
Со всех сторон бросается превращенная толпа в море, то ныряя в глубь, то всплывая на поверхность; дико кружатся и тиснятся они, превратившись в стаю дельфинов. Из двадцати корабельщиков уцедел только один Акойт, хозяин корабля; он все время стоял испуганный и дрожал от страха, пока подошел к нему бог и не ободрил его словами:
– Не бойся, Акойт, и направь корабль к Наксосу.
Прибыв на остров, Акойт принес могущественному богу благодарственную жертву за свое спасение.
17. Пенфей, Агава и Дионис
(по Эврипиду „Вакханки")
Юный бог Дионис странствовал но земле, распространяя всюду дар свой, веселящий сердце – живительный плод винограда. Благо было тем, кто признал его богом, могучим сыном Зевса; но страшная кара ожидала всякого, кто не хотел признать Диониса и приносить ему жертв. Дионис странствовал не один: его сопровождала многочисленная толпа восторженных женщин, менад. Менады – его непобедимое войско. Вооруженные обвитыми плющем тирсами, восторженные, полные мужества, одаренные от Диониса неодолимой силой, прошли они с богом своим всю Азию и проникли даже до далекой Индии. Всюду на пути своем Дионис распространяя свой культ и осчастливливал людей своими благодатными дарами; всюду основывал города, устанавливал законы. Прибыл он наконец и в Европу, и прежде всего пожелал посетить родной город свой Фивы; но здесь-то и встретил он больше всего противников, не желавших признавать его богом.
В Фивах царем был в ту пору Пенфей – сын Агавы и порожденного землей витязя Эхиона, которому передал царство престарелый дед его, Кадм. Мать Пенфея, Агава, как и сестры ее, не раз обижали мать Диониса Семелу; не раз утверждали они, будто Диониса родила Семела не от Зевса, а от смертного, и будто за неправду Громовержец спалил Семелу огнем, а горницу ее разгромил своими перунами. Пенфей поверил злым женским речам и, завидуя славе родственника, гордец, никак не хотел почтить его.
Дионис пришел отомстить Пенфею и доказать свою божественность. Вначале мать Пенфея, сестер его и всех жен и дев Кадмова города Дионис привел в вакхическое исступление. Побросав веретена и ткацкие станки, поспешили они в Кифеpонские леса и там, на скалистых горах, под тенью вечно зеленых пихт совершали служение Дионису. Даже Кадм и провидец Тиресий, маститые старцы, давно уже признавшие божественность Диониса, собрались идти в Киферонские горы, чтобы достойно почтить Дениса бога. Но навстречу им попался юный властитель Фив – Пенфей, возвращавшийся домой после недолгого отсутствия. Он уже слышал, что фивянки ушли из города на праздник, что блуждают по лесистым горам, водят хороводы во славу обретенного бога. Разгневался Пенфей, услыхав о служении новому богу, развращающем, как ему думалось, людские нравы. Он уже велел схватить и ввергнуть в темницу нескольких вакханок, надеялся также удержать и образумить мать Агаву и теток – Ино и Автоною.
Всего же больше хотелось Пенфею схватить предводителя иноземных вакханок – этого скомороха, этого волшебника, доведшего фивянок до такого исступления; а он и не знал того, что этот волшебник – сам Вакх, да и никто не подозревал в нем бога. Дабы вернее отомстить Пенфею, Дионис принял вид служителя Дионича, явился цветущим, чернооким, длиннокудрым юношей, с белым, нежным, почти женственным лицом. Не диво, что фивянки были без ума от очаровательного юноши; но что Тиресий и Кадм, маститые старцы, увлеклись им, этого Пенфей понять не мог. В сильном гнев сделал он им резкие упреки, не желая слышать никаких поучений Тиресия о новой религии, никаких просьб Кадма; все более и более раздражался он и наконец издал приказ отыскать обманщика чужестранца, связать его и привести: «Горем отпразднует он этот праздник фиванской земли, – не миновать ему побиения камнями».
И привели ему слуги скованного юношу, которого искали.
Они рассказали, как нашли его на Киферонской горе, как сам он отдался им охотно, как, улыбаясь, велел связать себя и вести к Пенфею. Повидали они также, как вакханки, заключенные Пенфеем в темницу, сами сбросили с себя оковы и как бродят теперь с подругами по горам и величают бога, подавшего им спасенье. Не образумило Пенфея это чудное происшествие, и с язвительною усмешкой подошел он к своему узнику, внушившему даже грубым служителям благоговейный ужас. Бесстрашие чужеземца, его спокойный, полный достоинства вид и уверенность, что могучий бог защитит его от насмешек и угроз юного властелина, также не образумили Пенфея; он повелевает сковать юношу и привязать к яслям в темной конюшне, спутниц же его, менад, продать в рабство или засадить за ткацкий станок.
Узника увели; сам властитель пошел за ним и желая самолично приковать его к яслям; но тут помрачил бог Дионис разум Пенфея. Быка, находившегося у яслей, принял царь за волшебника-юношу и, в поте лица, задыхаясь от бешенства, принялся крутить его веревками по коленам и копытам.
А юноша сидел себе спокойно и глядел на него, как вдруг потряслись палаты Пенфея, дрогнули мраморные колонны, движимые невидимой Вакховою силой; над могилой Семелы, там, где она, пораженная молнией, сгорела в огне Крониона-Зевса, поднялся огненный столб. Увидев это, Пенфей подумал, что весь дом его объят пламенем; в ужасе заметался он то в одну, то в другую сторону, стал звать слуг тушить огонь; но напрасны были все старания слуг. Думая, что узник освободился от оков, се обнаженным мечом побежал он во внутренние покои своего дома и в преддверии встретил призрак Диониса. Полный ярости, бросился он на этот призрак, ударил его мечом и подумал, что поразил его. Вдруг рухнуло все здание; пораженный Пенфей выронил меч из рук и упадал, а узник между тем спокойно вышел из разрушающегося здания и поспешил к вакханкам, в страхе глядевшим на разрушение дома: знали они, что это дело Диониса. А затем и Пенфей вышел из обрушившихся покоев; помутился ум его, все еще ищет он чужестранца, ускользнувшего из его рук, а юноша – перед ним, и без страха, спокойно выслушивает его угрозы. В это время пришел пастух из Киферона и вот что рассказал о виденных им оргиях фивянок.
– Рано утром, – говорил пастух, – гоню я стада свои на гору и вижу три хора вакханок: в одном заметил я впереди всех Автоною, в другой мать твою, Агаву, в третьем Ино. Bcе эти жены и девы лежали, объятые дремотой. Одни, прислонясь к ветвистым пихтам, другие, беззаботно раскинувшись на покрывавших землю дубовых листьях. Малейшей нескромности я не заметил ни в лицах их, ни в одежде; не были они отуманены, как говорил ты, ни вином, ни звуками флейт. Вдруг послышался в горах рев быка; громко воскликнула тогда мать твоя и стала будить вакханок, возвещая им, что слышала рев быка. Пробудились юные и старые; встали, сошлись пестрой толпой; распустили они сплетенные волосы, перевязали пеструю оленью шкуру, покрывавшую их, и стали опоясываются змеями, а змеи кротко лобзали их ланиты; увенчанные плющом и дубовыми ветвями. Брали вакханки на руки волчат и кормили их грудью. Одна взяла в руки посох, ударила им по скале, и из скалы звучно заструился источник чистейшей воды; другая ударила посохом о землю, и бог послал источник вина; из земли же текло молоко от малейшего прикосновения к ней; потоки меда лились из зеленых листьев тирса. Когда бы тебе пришлось все это видеть, молитвой почтил бы ты бога, над которым издеваешься постоянно. Увидав эти диковинки, все мы, пастухи овец и быков, сошлись потолковать. Между нашими пастухами один, часто бывавший в городе, великий мастер говорить, обратился к нам с такой речыо: «Обитатели святых высот Киферона, не отвлечь ли нам от этой толпы служительниц Вакха Агаву, Пенфееву мать?.. Угодили б мы этим царю». Речь пришлась всем по нраву; мы скрылись в кустах и выжидали. В известный час торжественно замахали вакханки тирсами, призывая бурного Вакха, Зевсова сына, и вся гора, и все дикие звери и птицы откликнулись на этот радостный клик. В пляске пронеслась предо мною Агава. Я выскочил из засады, схватил царицу, она же воскликнула: «Встаньте, мои легконогие вакханки! – мужи преследуют меня… Вооружитесь тирсами и спешите на помощь ко мне!». Тут пустились мы бежать, страшась, как бы не растерзали нас вакханки; но они бросились на стадо коров и быков и проникли в него без железа и оружия. С силой схватила одна мычавшую корову, другие разрывали телят и разбрасывали окровавленные члены их по земле, метали их на деревья. Ярых, круторогих быков повергали на землю тысячи девичьих рук, и в один миг срывали с них шкуры. Подобно птицам легкокрылым, устремились вакханки на города Гизии и Эритреи, что лежат у подножия Киферонских гор, и, как вражье войско, не оставили в них камня на камне. Из домов уносили они детей; на плечах, без всяких повязок несли они их, но не упал на землю ни один ребенок. Полные гнева, бросились на вакханок обитатели тех городов; но тут приключилось неслыханно-странное чудо: острый копья мужей не наносили ран, не капнуло от них у вакханок ни капли крови; девы ж и жены тирсами наносили раны мужам и, не без помощи бога обратили их в позорное бегство. Затем воротились фивянки к источникам, что даровал им Дионис, и смыли с рук кровь… Властитель, прими ты в наш город мощного бога; кто бы он ни был – сила его необорима! Он же, гласит так преданье, нам, людям, принес виноградную лозу. Не будь вина, говорят, не видать бы людям и радости на земле.
Хотя Дионис, по рассказу пастуха, и достаточно проявил свою мощь, но Пенфей еще больше укрепился в своем намерении преследовать его и бороться с ним до конца. Собрал он все свое войско, чтобы положить конец безумству женщин. Дионис, правда, предостерегал его, уверяя, что безумно выходить против бога с оружием, что лучше будет принести богу жертву, чем возбуждать его гнев. С горечью отверг Пенфей его совет:
– Кровь преступных жен, – говорил царь, – будет моей жертвой этому богу.
Но близка была уже кара Пенфею от Диониса: бог привел его в полное помешательство, уговорил его одеться в женское платье, выйти на Киферонские горы и там поглядеть на пляски и неистовства восторженных фивянок. В то время, как шли они по улицам Фив, Пенфею казалось, что спутник его превратился в быка круторогого; двоилось перед ним солнце, двоились и семивратные Фивы. Вот достигли они Киферона, незаметно подкрались к той замкнутой скалами долине, в которой, под тенистыми пихтами, уселись поклонницы Вакха; одни из них украшали свой тирс свежим плющом, другие пели веселые хороводные песни во славу чтимого ими бога. Не видя менад, Пенфей сказал Дионису:
– Чужеземец, не лучше ли с холма или с высокой пихты посмотреть нам на вакханок: отсюда я ничего не вижу.
Услышав это, Дионис ухватился за высокую пихту, пригнул ее дугою к земле и на высокий сук посадил Пенфея. Дав пихте медленно распрямиться, Дионис исчез, оставив Пенфея на дереве в виду у вакханок. И, с высот эфира послышался голос его:
– Девы! я привел к вам того, кто издевался над вами, надо мной и моими оргиями: воздайте же ему за это.
И с этими словами в воздухе заблистала молния Зевса.
Смолк тогда эфир, притихли листья на деревьях, притихли звери и птицы. Вакханки, не вслушавшиеся в слова Диониса, осматривались вокруг с напряженным вниманием; но когда вторично раздался призыв Диониса, мать Пенфея, Агава, сестры ее и все вакханки бросились, как легкокрылые лесные голубки, в ту сторону, откуда раздавался клик. Воодушевленные пламенным Вакхом, устремились они через горы и скалы и, увидев царя на пихте, взобрались на соседнюю скалу и оттуда стали бросать в Пенфея камни и тирсы.
Но тщетны были их усилия: пихта, на которой сидел беспомощный, несчастный Пенфей, была слишком высока. Тогда дубовыми сучьями принялись они окапывать дерево, желая вырыть его с корнем; но не по силам им был такой труд. И тогда мать Пенфея воскликнула наконец:
– Окружим-ка проворней дерево, схватимся за него и изловим зверя: не будет он тогда нарушать таинственные хороводы бога.
Тысячи рук схватились за дерево и вырвали его из земли. Несчастный Пенфей упал на землю, горько зарыдал и застонал, видя свою беду неминучую. И вот мать его, Агава, первая наложила на него свои убийственные руки. Пенфей сорвал с головы повязку, чтобы мать признала его и не предавала смерти и, прикасаясь к ее лицу, так говорил:
– Милая мать, я сын твой Пенфей, порожденный тобою в дому Эхиона: сжалься ты надо мною, не убивай преступного сына.
Но мать, в исступлении, не слышала его; дико, как безумная, поводила она вокруг глазами: так помутил ее ум Дионис. Схватила Агава сына своего за левую руку, уперлась ногою в грудь его и вырвала руку по самое плечо. С тем же исступлением Автоноя и Ино бросились на Пенфея, а за ними целая толпа вакханок. Пока еще жив был злосчастный, громко стонал он, и радостными кликами отвечали ему менады. Но вот жизнь оставила Пенфея – по скалам и густому кустарнику разбросали вакханки части его тела.
Мать Агава приняла голову его за голову львенка и, насадив на тирс, ликуя, понесла голову сына в высоковратные Фивы, величая победу дарователя фина Диониса, и в Фивах с торжеством показала славную добычу всему народу и отцу своему Кадму, только что вернувшемуся с Тиресием с Киферонских гор.
Силою слова избавил Кадм Агаву от помешательства, и сознала она свое ужасное дело, и познала праведную кару Диониса, которому воспротивился его же собственный его род.