Генри Райдер Хаггард
Дитя из слоновой кости
– Ох, Джордж, это ужасное животное убило нашего ребенка! – говорила она, указывая на мертвого слона, – посмотри на него! Теперь мы будем друг для друга всем, как было прежде, пока Бог не пошлет нам другого ребенка.
С этими словами она разразилась потоком слез и упала в объятия мужа.
Я отошел в сторону (к своей чести, то же сделали и кенда), оставив их вдвоем около мертвого Джаны.
Тут я должен сказать, что с этого момента к леди Рэгнолл совершенно вернулся рассудок, как будто гибель Дитяти из слоновой кости сняла с нее чары. В чем заключались эти чары – я не могу сказать, но думаю, что каким-то необъяснимым образом она связывала это изображение со своим потерянным ребенком. Первая смерть отняла у нее рассудок, вторая, воображаемая, вернула его.
С момента гибели своего ребенка на улице английского местечка до гибели Дитяти из слоновой кости в Центральной Африке она ничего не помнила, за исключением сна, о котором спустя несколько дней рассказала Рэгноллу в моем присутствии. Она говорила, что однажды ночью видела Рэгнолла и Сэвэджа, спавших в туземном доме в городе Дитяти.
Я предоставляю читателю самому сделать вывод об этом сне в связи с видением Рэгнолла и Сэвэджа, о котором рассказано выше. Сам я не могу предложить ни одного объяснения.
Оставив Рэгнолла и его жену, я, пошатываясь, отправился искать Ханса и нашел его лежавшим без чувств вблизи северной стены храма.
Очевидно, всякая человеческая помощь уже была для него бесполезна – так сильно он был искалечен Джаной. Мы отнесли его в комнату одного из жрецов, где я сидел над ним до конца, наступившего на закате солнца.
Перед смертью он пришел в полное сознание.
– Не надо горевать о промахе по Джане, баас, – говорил он, – это какой-то демон отвращал от него пули бааса. Джана был заколдован от белых людей. Лорд Игеза тоже промахнулся. Но колдуны черных кенда забыли заколдовать Джану от маленького желтого человека. Потому я всякий раз, когда стрелял, попадал в него. Он знал, кто пустил в него последние пули. Вот почему он оставил бааса и схватил меня. Ох, баас! Я умираю счастливым, что убил Джану и что он схватил меня, а не бааса. Я все равно умер бы через день или два, так как был ранен брошенным копьем в пах. Я ничего не говорил об этом. Рана была не очень большая, и крови из нее выходило мало, но пока продолжалась битва, мне становилось все хуже. (Осмотр этой раны показал, что Ханс был прав. Долго он все равно не прожил бы.) Если баас хочет передать через меня что-нибудь своему покойному отцу, пусть баас говорит скорее, пока моя голова может удержать слова.
Потом он попросил перенести его к порогу, чтобы в последний раз взглянуть на солнце, «потому что, баас», – прибавил он, – «я уйду далеко за солнце».
Некоторое время он смотрел на заходящее светило, говоря, что, судя по небу, будет хорошая погода «для путешествия к Черной воде, чтобы увезти всю ту слоновую кость».
Я ответил, что мне, быть может, никогда не удастся забрать с кладбища слонов слоновую кость, так как черные кенда могут помешать мне в этом.
– Нет, баас, – ответил он, – теперь, когда Джана убит, черные кенда оттуда уйдут. Я знаю это, я знаю это…
Потом он начал бредить о наших прежних приключениях до тех пор, пока перед самым концом рассудок снова не вернулся к нему.
– Баас, – сказал он, – вождь Мавово назвал меня «Свет-во-мраке». Когда баас тоже вступит во Мрак, пусть он поищет этот Свет. Он будет сиять около бааса. Теперь я понял, что хотел сказать покойный отец бааса, когда говорил о любви. Это то, что я чувствую к баасу.
После этого Ханс умер с улыбкой на своем морщинистом лице.
Я плакал…
XXXI. Домой
Мне немного остается рассказать об этой экспедиции, хотя я не сомневаюсь, что Рэгнолл при желании мог бы написать целый интересный том о многом, чего я едва коснулся, так как ограничивался только историей наших приключений. Например, о сходстве центрально-африканского культа Дитяти и его Хранительницы с египетским культом Горуса и Изиды, от которого, несомненно, произошел первый. Дальнейшее наше путешествие через пустыню до Красного моря было весьма интересным. Но мне надоело описывать путешествия, так же, как и совершать их.
После смерти Ханса бодрость духа покинула меня.
Мы похоронили его на почетном месте перед воротами второго двора храма, где он убил Джану.
Когда земля начала засыпать его маленькое желтое лицо, я почувствовал, будто половина моего прошлого осталась с ним в этой могиле.
Бедный старый Ханс! Где я найду другого такого человека, как ты? Где я найду столько любви, какой было переполнено твое старое сердце?
Ханс был совершенно прав относительно черных кенда. Они покинули свою землю, вероятно, в поисках пищи, но куда ушли – я не знаю, да и не интересовался этим.
Они были порядочными головорезами, но в то же время превосходными бойцами.
Что с ними сталось – мне безразлично.
Одно могу сказать: огромная их часть никуда не переселилась, так как свыше трех тысяч тел было предано земле белыми кенда, для чего весьма пригодились вырытые нами для обороны ямы и рвы.
Наши потери составляли пятьсот три человека, включая умерших от ран.
Джана был зарыт в том месте, где пал, – в нескольких футах от убившего его Ханса.
Мы были не в силах перенести его труп в другое место.
Я всегда сожалел, что не измерил величину этого животного – полагаю, самого большого слона в мире.
Я видел его мельком на следующее утро, когда его столкнули в огромную яму вместе с останками царя Симбы.
Я нашел, что все раны, за исключением уколов копьями, были причинены ему пулями Ханса.
Я просил белых кенда подарить мне оба его огромных клыка, которым, я думаю, но объему и весу не было равных во всей Африке, хотя один из них был надломлен. Но в этом мне было отказано.
Белые кенда хотели сохранить их вместе с цепями и хоботом как память о победе над богом своих врагов.
Прежде чем зарыть Джану в землю, они топором отрубили ему хобот и клыки.
По сильной истертости зубов я сделал вывод, что это животное было очень старым, но насколько – трудно сказать.
Это все, что я могу сказать о Джане.
Белые кенда во всех отношениях строго сдержали свои обещания.
В странной полурелигиозной церемонии, при которой я не присутствовал, леди Рэгнолл была освобождена от высокой должности Хранительницы бога, символ которого перестал существовать, хотя я думаю, что жрецы, насколько могли, собрали все обломки слоновой кости и сохранили их в кувшине в святилище.
После этого прислужницы сняли с нее одеяние, о весьма древнем происхождении которого, кроме Харута, я думаю, никто из белых кенда не имел представления. Потом, одетая в туземное платье, она была передана Рэгноллу.
С этого времени с ней, как и с нами, обращались словно с чужестранной гостьей.
Однако ей позволили поселиться со своим мужем в том же самом доме, который она занимала в продолжение своего необыкновенного плена.
После битвы в течение нескольких дней я был совершенно без сил.
Остальные три недели я занимался различными делами и, между прочим, поездкой с Харутом в город Симбы.
Мы отправились туда лишь после того, как удостоверились через наших лазутчиков, что черные кенда действительно ушли куда-то на юго-запад, где приблизительно в трехстах милях от их прежнего города по слухам находились плодородные незанятые земли.
С особенным чувством я снова проезжал по знакомым местам и еще раз увидел согнувшееся от ветра дерево со следами клыков Джаны, на ветвях которого мы с Хансом нашли себе убежище от ярости этого чудовища.
Перейдя реку, теперь совсем обмелевшую, я ехал по наклонной равнине, через которую мы мчались, спасая свою жизнь, и достиг печального озера и кладбища слонов.
Здесь ничего не изменилось.
Та же горка, истоптанная ногами Джаны, на которой он имел обыкновение стоять. Те же скалы, за которыми я пытался укрыться, и недалеко от них куча человеческих костей, принадлежавших несчастному Маруту. Мы похоронили их на том же месте, где они лежали. Мы забрали, сколько могли, слоновой кости, нагрузили ею около пятидесяти верблюдов.
Конечно, здесь ее было значительно больше, но много клыков, пролежав на этом месте долгое время, было попорчено солнцем и непогодой и потому не имело почти никакой ценности.
Отправив слоновую кость в город Дитяти, который был снова восстановлен, мы лесом поехали в город Симбы, для безопасности выслав вперед разведчиков.
Он действительно был совершенно оставлен.
Никогда я не видел места, имевшего более пустынный вид.
Черные кенда оставили его таким же, каким он был раньше. Только на алтаре, находившемся на рыночной площади, лежала куча трупов тех воинов, которые умерли от ран во время отступления.
Двери домов были открыты. В них оставалось большое количество домашней утвари, которую черные кенда не могли забрать с собой.
Мы нашли много копий и другого оружия, владельцы которого были убиты и теперь не нуждались в нем.
За исключением нескольких умиравших от голода собак и шакалов, в городе не осталось ни одного живого существа.
Пустота города производила впечатление даже большее, чем кладбище слонов возле уединенного озера.
– Проклятие Дитяти сделало свое дело, – мрачно сказал Харут. – Сперва буря и голод, потом война, бегство и разорение.
– Это так, – ответил я. – Однако если Джана мертв и его народ бежал, где Дитя и многие из его народа? Что вы будете делать без бога, Харут?
– Каяться в своих грехах и ждать, пока Небо в свое время не пошлет другого, – печально отвечал Харут.
Эту ночь я проводил в том самом доме, где был заключен с Марутом во время нашего плена.
Я не мог уснуть, так как в моей памяти воскресло все происходившее в те ужасные дни.
Я видел огонь для жертвоприношения, горевший на алтаре, слышал рев бури, предвещавшей разорение черных кенда, и был очень рад, когда наконец наступило утро.
Бросив последний взгляд на город Симбы, я поехал домой через лес, в котором обнаженные ветви также говорили о смерти.
Через десять дней мы покинули Священную гору с караваном в сотню верблюдов.
Из них пятьдесят было навьючено становой костью, а на остальных ехали мы и эскорт под командованием Харута.
С этой слоновой костью, как и со всем связанным с Джаной, меня постигла неудача.
В пустыне нас застигла буря, от которой мы едва спаслись.
Из пятидесяти верблюдов, навьюченных слоновой костью, уцелело всего десять.
Остальные погибли и были занесены песком.
Рэгнолл хотел возместить мне стоимость потери, но я отказался, говоря, что это не входит в наши условия.
Белые кенда, вообще бесстрастный народ, а в особенности теперь, когда они оплакивали своего бога, не проявили никаких чувств при нашем отъезде и даже не простились с нами.
Только жрицы, прислуживавшие леди Рэгнолл, когда она играла среди них роль богини, плакали, прощаясь с ней, и молились, чтобы снова встретить ее «в присутствии Дитяти».
Переход через горы был очень труден для верблюдов. Но наконец мы перебрались через них, проделав большую часть дороги пешком.
Мы задержались на вершине хребта, чтобы бросить последний взгляд на землю, которую покидали, где в тумане все еще виднелась гора Дитяти.
Потом мы спустились вниз по противоположному склону и вступили в северную пустыню.
День за днем, неделю за неделей мы ехали по бесконечной пустыне путем, известным Харуту, который знал, где искать воду.
Мы ехали без особенных приключений (за исключением бури, во время которой была потеряна слоновая кость), не встретив ни одного живого существа.
В течение этого времени я был все время один, так как Харут разговаривал мало, а Рэгнолл и его жена предпочитали быть вдвоем.
Наконец спустя несколько месяцев мы достигли маленького порта на Красном море, арабское название которого я забыл и в котором было жарко, как в аду.
Вскоре туда зашло два торговых судна. На одном из них, шедшем в Аден, уехал я, отправившись в Наталь.
Другое шло в Суэц, откуда Рэгнолл и его жена могли отплыть в Александрию.
Наше прощание вышло столь поспешным, что, кроме обоюдных благодарностей и добрых пожелании, мы немного успели сказать друг другу.
Пожимая мне при прощании руку, старый Харут сообщил, что едет в Египет.
Я спросил его, зачем он едет туда.
– Чтобы поискать другого бога, Макумацан, – ответил он, – которого теперь после смерти Джаны некому уничтожать. Мы поговорим с тобой об этом, когда снова встретимся.
Таковы мои воспоминания об этом путешествии.
Но сказать правду, я тогда мало на что обращал внимание, потому что мое сердце скорбело о Хансе.
