bannerbannerbanner
Рассказы ночной стражи

Генри Лайон Олди
Рассказы ночной стражи

Полная версия

3. «В него словно злой дух вселился!»

– Ваш отец упражняется со стальными мечами?!

Я спрашивал об очевидном. Должно быть, Цуиёши счел меня глупым молокососом, но когда мы наконец выбрались за пределы усадьбы, молчать я уже не мог. Чтобы справиться с потрясением, мне требовалось время. А я давно заметил: пока язык мой мелет всякую чушь, разум успевает собраться с мыслями.

Мы отошли от усадьбы на добрых полсотни шагов. Остановились в тупике, с трех сторон стиснутом глухими заборами. Здесь можно было не опасаться, что нас кто-нибудь услышит. Впрочем, говорили мы оба шепотом, словно на каждом заборе сидело по соглядатаю.

Цуиёши пожал плечами:

– Он и раньше с ними упражнялся.

– Что же тогда изменилось? Почему я должен был это увидеть? Если ваш достопочтенный отец и раньше…

– Мой отец увлекался сталью крайне редко. Раз-два в месяц, не чаще. С такими мечами он двигался…

Цуиёши запнулся, поискал нужное слово:

– Осторожнее. Он двигался гораздо осторожнее. Циновку разрубил лишь однажды, позапрошлым летом. Теперь он упражняется каждый вечер, до глубокой ночи! Днем – с боккэнами, вечером – со стальными мечами. Только этим и занят. В него словно злой дух вселился!

Осознав, что кричит, Цуиёши резко умолк.

– Вселился? Да, я вас понимаю. Тут недалеко до мысли о фуккацу. Напрашивается само собой: ваш отец убил кого-то в поединке, на стальных мечах или ином оружии. Теперь в теле вашего отца обитает другой человек.

– Да.

Безвестный боец, думал я. Случайно погиб от руки главы школы, занял его тело. Не спешит с заявлением в службу Карпа-и-Дракона? Разумно. Если он сумеет скрыть факт фуккацу, то сможет занять место уважаемого человека. Обретет положение и достаток, возглавит школу. Признайся он, и кто станет учиться у мастера без имени и репутации? Да еще и проигравшего бой сенсею Ясухиро?!

Есть ради чего рисковать.

Вот и упражняется днями и ночами. Оттачивает свое мастерство, чтобы никто не заметил подмены, когда он вернется в додзё. Строит из себя нелюдима, чтобы ненароком не выдать себя.

– Скажите, Цуиёши-сан… Когда у вашего отца начались странности, на нем не было свежих ран?

Цуиёши хмурится, морщит лоб. Трет пальцем подбородок.

– Насколько я могу припомнить, нет. Возможно, он сумел их скрыть?

– Серьезную рану не скроешь.

Конечно, Ясухиро мог убить своего противника, не получив ранений. Но тогда противник – боец слабый. Зачем сенсей ввязался в поединок с ним? Почему убил, зная о последствиях фуккацу? Случайно? Я не верил в такие случайности. Кроме того, если в теле сенсея живет убитый им – он отлично владеет мечом, тут спору нет.

Двумя мечами!

«…Искусство боя парой стальных мечей утеряно. То, что сохранилось, недостоверно. То, что известно мне, скорее догадки и предположения. Теория без практики мертва. Лягушка в колодце не знает большого моря. Только бой насмерть способен подтвердить или опровергнуть мои суждения, но бой насмерть в моем положении исключен. Убить кого-то ударом «ласточкиного хвоста», выяснить, что был прав, и унести это знание в ад?»

Я хорошо помнил слова сенсея.

– Цуиёши-сан, – вопрос рождался сам собой по мере того, как губы и язык произносили слова, вылетавшие наружу облачками пара. – Вы ведь и раньше наблюдали, как ваш отец упражняется с мечами?

– Да, много раз.

– С двумя мечами?

– Да.

– Как вы считаете, его стиль изменился? Манера ведения боя? Сенсей двигается так же, как прежде, или по-другому?

Цуиёши превратился в статую с широко вытаращенными глазами. В иной ситуации это рассмешило бы меня, но только не сейчас. Конечно, он даже не дал себе труд задуматься об этом! Снедаемый тревогой и подозрениями, не сопоставил действия отца-прежнего и отца-нынешнего. Сам мастер и учитель, Цуиёши с легкостью мог бы это сделать, но столь очевидное решение просто не пришло ему в голову!

Воистину, часто не видишь того, что у тебя под носом.

– Какой же я глупец! – Ясухиро-младший звонко хлопнул себя ладонью по лбу и расхохотался. Смех его напоминал смех безумца. – Как я сам не сообразил?! Конечно же, это мой отец! Его движения стали быстрее, резче, но это его движения! Ни малейших сомнений!

Он поклонился мне – низко, так низко, как на моей памяти не кланялся никому, даже отцу.

– Тысяча благодарностей, Рэйден-сан! Сто тысяч благодарностей! Вы сорвали повязку с моих глаз! Теперь я ваш должник!

Сказать по правде, я растерялся.

– Не преувеличивайте мои скромные заслуги, Цуиёши-сан. Я всего лишь направил ваше внимание в нужную сторону. Все остальное вы сделали сами.

– Без вас я бы весь извелся! Отец, не отец… Да у меня гора Фудзи с плеч упала! Я не знаю, что на отца нашло, почему он забросил школу, но разве это теперь важно?!

Важно, ответил бы я, если бы не счел за благо промолчать. Вместо ответа я вспомнил то, что предложил недавно господину Сэки. «В вашей идее есть здравый смысл, – согласился старший дознаватель. – Считайте, что я разрешил.»

– Завтра, Цуиёши-сан, я бы хотел встретиться с вашим уважаемым отцом.

– По личному делу?

– Нет, по служебному. Вы устроите нам эту встречу?

4. «Ичи, Ни и Китаро»

– Иссэн-сан, вы святой, воплощенное милосердие. Вы живой бодисаттва, явленный нам в трудные времена. Я заранее прошу простить меня, если мои вопросы покажутся вам назойливыми либо слишком личными.

– Спрашивайте, Сэки-сан. И умоляю вас, перестаньте испытывать мою скромность. Она скоро рухнет ничком под тяжестью ваших незаслуженных похвал.

– В лесу западнее храма Вакаикуса, за бамбуковой рощей и ручьем, есть хижина. Вы знаете, кто там жил?

– Да, разумеется. Раньше там жили рубщики бамбука. Но они оставили наши места, перебравшись в Огару. После рубщиков в хижине поселились двое каонай, мужчина и женщина.

– Вам известно, кем они были до смерти?

– Нет.

– Вам известно, как их звали при жизни?

– К сожалению, нет.

– Вы сожалеете об этом?

– Да.

– Почему?

– Не знаю. Я молился за них, как молятся об умерших. Знай я их имена, мне было бы проще молиться. Думаю, в этом причина сожаления.

– Как их звали вы?

– Мужчину я звал Ичи – один, то есть первый. Он действительно появился в хижине первым. Женщину я звал Ни – два, то есть вторая. Как видите, я не был слишком изобретательным. Когда у них родился ребенок, я назвал его Китаро. Родители не были против.

– Почему не Сан, что значило бы «три»?

– Ребенок не был безликим. Вам известно, Сэки-сан, что у каонай бывают дети? Эти дети ничем не отличаются от обычных детей. Они заслуживают имен, какие приняты у живых людей.

– Да, мне это известно. Также мне известно, что власти забирают детей у каонай и передают на воспитание семьям, какие изъявят желание взять приемного сына или дочь. Это известно и вам, святой Иссэн.

– Вы правы. Это известно всем, даже бродячим собакам. Именно поэтому семья безликих, обосновавшаяся в хижине рубщиков, скрывала ребенка от властей. Они боялись, что его отберут.

* * *

Не только Рэйден ходил ночами по городу, когда ворота закрыты, а стража бодрствует. Ходили и другие, а кое-кто умел даже выбираться за городские стены, минуя караулы, и возвращаться обратно, не имея на это разрешительной грамоты.

Надо спешить, думал Мигеру. Я и так уже потерял кучу времени. Сегодня я уговорю их оставить хижину и перебраться в город. Это слишком опасно. Мы пойдем в управу, они подадут прошение о включении обоих в число кандидатов для служения. Ребенок? Да, ребенка отберут. Отдадут в чужую семью. Ничего, вряд ли жизнь там будет хуже его нынешней жизни. Или смерти от голода и холода, если ночной убийца доберется до родителей. Странно, что он вообще так долго медлит – в лесу тихо, безлюдно, они просто идеальный выбор для убийства.

Два часа Мигеру просидел в сарае, ожидая, пока вернется мальчик. Мальчиком он втайне, не выказывая это ни жестом, ни словом, звал молодого господина. Мигель Хосе Луис де ла Роса вкладывал в это слово меньше презрения и больше тепла, чем показалось бы на первый взгляд. В Испании у него остался сын тех же лет, что и юный самурай. Самоубийство – смертный грех, но Мигеру (никакого Мигеля, Мигель умер!) с радостью согласился бы на вечные адские муки, лишь бы память о сыне стерлась из его разума навеки. Впрочем, адские муки в любом случае гарантированы несчастному капитану, который слишком хотел жить – так хотел, что забыл о долге христианина и чести hidalgo[9]. Надежда на искупление? Прогулка по зыбучим пескам. Рассчитывать на удачу, на то, что именно тебе выпадет заветная карта – глупая самонадеянность.

Мигеру ускорил шаг.

По возвращении мальчик мог заглянуть в сарай и обнаружить отсутствие слуги. Поэтому Мигеру следил за домом и сбежал лишь тогда, когда молодой господин уснул.

Портовые трущобы. Сточные каналы.

Патруль под командованием отца молодого господина. Спрятавшись в тени барака, где селились моряки с кораблей, вставших под разгрузку, и рабочие доков, Мигеру обождал, пока стражники не пройдут мимо, после чего продолжил путь.

Если бы ему сказали, что он в точности повторяет маршруты первого убитого каонай («Белые слезы неба…») и второго («Терпение мудрого…»), Мигеру удивился бы, но не повернул обратно. Как все испанцы, он был суеверен. Только какой он теперь испанец?

Снег усилился.

В прошлом – кратком прошлом его новой жизни – Мигеру не раз гулял мимо ближних застав Акаямы, оставаясь незамеченным. На первых порах это было трудновато, он чуть было не попался раз-другой, но позже это превратилось в детскую забаву. Став слугой, он утратил необходимость скрытных перемещений, но не утратил навыков. От Северного поста, где дремали ночные стражники, а кое-кто даже храпел, распугивая галок и ворон, Мигеру свернул направо, в гору. Ветер трепал кроны дубов и кленов, росших по обочинам, стряхивал вниз морозную пыль.

 

Скоро храм.

Сейчас он шел третьим маршрутом, который легко мог бы стать пищей для суеверий. С каждым шагом Мигеру повторял дорогу похоронной процессии, несущей гроб бабушки Мизуки, и не знал об этом. Не знал он и о том, что живет бок о бок с покойницей, зовя ее отцом молодого господина. В семью Торюмон он попал позже истории с «аптекарским фуккацу». Никто бы не стал делиться со слугой-каонай этой историей, а самому Мигеру и в голову бы не пришло спрашивать о таком.

Между деревьями мелькнула крыша храма. Красная днем, при свете солнца, зимней ночью она была черной. Как кровь, подумал Мигеру. Да, как кровь.

Ему показалось, что он слышит крик.

Глава четвертая. Бамбуковая роща

1. «Ичи, Ни и Китаро» (продолжение)

– Иссэн-сан, вы содержали эту семью безликих?

– Мою жалкую помощь трудно назвать содержанием. Временами я делился с ними едой. Случалось, дарил одежду. Разрешал брать дрова из храмовой поленницы, но они никогда не делали этого. Напротив, Ичи не раз рубил дрова для наших нужд. Так он хотел отблагодарить меня за скромные подарки. Женщина приходила стирать – поздно вечером, когда ее не могли увидеть прихожане. Она забирала корзину с грязным бельем и шла к реке. Она очень хорошо стирала, мне самому никогда не удавалось добиться таких превосходных результатов. Что уже говорить о послушниках!

– Они знали?

– Да.

– Безликие омерзительны для всех. Вы – живой бодисаттва, огонь сострадания. Поэтому я не спрашиваю, почему эта семья вызвала в вас чувства, столь редкие для окружающих.

– А вы спросите, Сэки-сан. Спросите и я отвечу.

– Почему же?

– Я увидел, как они рисуют лица.

– Что? Поясните ваши слова.

– Каждое утро они рисовали друг другу лица. Глаза, рот. Румянец на щеках. Складку на переносице. Да, это мало походило на обычное человеческое лицо. И все-таки они делали это.

– Безумие! Ни один человек в Акаяме не обманулся бы этим! Каждый сказал бы при встрече: вот безликий, утративший рассудок…

– Они рисовали лица не для горожан. Обман? Такой цели они не ставили. Они рисовали лица для себя. Я случайно обнаружил это – при встрече со мной они честно обматывали головы тряпками. С нарисованными лицами им было легче жить. Я даже слышал, как они смеялись, глядя друг на друга. Вы часто слышали, чтобы каонай смеялись?

– Не слышал никогда.

– А они смеялись. Кроме еды и одежды, я снабжал их гримом. У меня остались друзья в труппах Акаямы, я всегда мог рассчитывать на остатки грима в коробках. Я не говорил, зачем мне нужны эти краски, а актеры не спрашивали.

– Ребенку они тоже рисовали лицо?

– Зачем? Дитя имело свое собственное.

– Кто еще, кроме вас, посещал семью каонай?

– Слуга господина Рэйдена. Это началось раньше, с тех пор, когда он еще не поступил на службу.

– Вы говорили с ним о причинах его приязни к этим отшельникам? Насколько мне известно, безликие редко встречаются, а еще реже живут вместе. Ходят слухи, что на Хоккайдо в горах есть целое поселение безликих, куда не заглядывают местные жители, но я не верю в это. Людям свойственно доверяться вымыслу, а климат на Хоккайдо слишком суров, особенно в горах.

– Однажды слуга господина Рэйдена сказал мне, что эти безликие воскрешают для него легенду его родины.

– Какую же?

– Доблестный самурай Марусари Дего был беден, семья Сегуро не хотела отдать за него свою дочь. Самурай отправился воевать, прославился, разбогател и вернулся домой, но его невеста волей отца вышла за другого. Самурай умер от горя, его возлюбленная умерла тоже. Это очень грустная история[10], Сэки-сан.

– Не вижу ничего общего.

– Слуга господина Рэйдена сказал мне, что глядя на пару безликих, он размышляет, как сложилась бы судьба несчастных влюбленных, умри они и воскресни – париями, отверженными. Полагаю, он знал о прошлой жизни этих каонай больше меня.

* * *

В храме зажигали фонари.

Слышались крики, Мигеру различал звонкие голоса послушников и хриплый, дребезжащий от старости голос бонзы. Сам того не замечая, Мигеру сейчас звал настоятеля так, как было принято на родине капитана «Меча Сантьяго»[11]. Возможно, знание местного языка покидало его, вытесняемое жарким, как кипяток, возбуждением. А может, Мигель де ла Роса, убитый и погребенный, карабкался наверх из своей могилы, белый от ярости, и горе тому, кто встанет на пути у обезумевшего мертвеца!

Хижина, где отшельничала семья безликих, располагалась дальше, за рощей. Но Мигеру не сомневался в том, что послужило причиной переполоха в храме. Рассчитывать, что старик-настоятель успеет к хижине быстрее, чем Мигеру, было глупо; рассчитывать, что монах сможет помочь несчастным каонай, было глупей глупого.

Мигеру ускорил шаг, затем побежал.

Обледенелая тропинка выскальзывала из-под ног. Луна плясала на горбах сугробов. Снег хлестал в лицо, застил взор. Не останавливаясь, Мигеру зажал клюку под мышкой, выхватил из котомки маску карпа, натянул на голову. Нет, он не ждал, что служебная маска остановит убийцу, заставит одуматься. Медь тонкая, непрочная, но хоть какой-то шлем лучше никакого. Отверстия во лбу карпа – а не в рыбьих бельмах, как полагали многие – мешали свободе взгляда. Ничего, сойдет. Со времен прошлой жизни Мигеру знал: зрение в бою – всего лишь подспорье, одно из многих качеств бойца. Незабвенный дон Карлос, мир его праху, носил очки в оправе из китового уса, что делало дона Карлоса похожим на доктора с клистирной трубкой наготове. Но учебная рапира с пуговкой на конце выбивала пыль из нагрудника дона Мигеля в любой момент, когда дону Карлосу того хотелось.

Шлем, размышлял Мигеру на бегу. Каска с гребнем и загнутыми полями. Шпага из толедской стали. Кинжал с гравировкой по клинку. Колет из бычьей кожи. Вместо этого – тряпки, маска, клюка. Я не должен думать, что бог несправедлив ко мне. Напротив, божье милосердие безгранично. Иные мертвецы сражаются, одетые в саван, и гнилое мясо свисает с их костей. Мне достался крепкий парень, а главное, молодой. Тот я, который стоял на палубе «Меча Сантьяго», уже задыхался бы от бега. Колотьё под ребрами свело бы меня с ума. Да, еще колени, больные колени. Мне повезло, хоть в чем-то мне повезло.

Бамбуковая роща качалась вокруг него.

Скоро. Вот-вот.

Сначала он споткнулся о тело. Мужчина лежал на краю рощи, нелепо подогнув ногу. Дальше, у хижины, спиной к Мигеру, стоял убийца с мечом в руках. Путь ему преграждала женщина с деревянной лопатой. Лицо женщина утратила вместе с прошлой жизнью, но бешенство, коверкавшее черты каонай – скорее змеиные, чем человеческие – ясно говорило о том, что убийца войдет в хижину, только переступив через женский труп.

Вслед за настоятелем Мигеру звал безликих обитателей хижины Первым и Второй. Но он знал о них больше монаха. Это они подобрали Мигеру вскоре после фуккацу, постигшего Мигеля де ла Роса. Вернее, он сам выбрел к хижине: полный ужаса, не знающий языка, вне себя от трагедии, выпавшей на его долю. Ичи и Ни учили его разговаривать так, чтобы окружающие понимали Мигеру; учили прятаться и кланяться, терпеть унижения и сносить побои. Делились едой и одеждой, лечили от лихорадки. Когда родился ребенок, Мигеру носил Китаро на руках. В случайных разговорах он услышал настоящие имена безликих – те, какие они носили до своей смерти – и сперва ничего не понял, потому что не разбирался в здешних реалиях. Но вскоре он догадался, а там и уверился: до фуккацу Ичи был женщиной, а Ни мужчиной. Как они умерли и возродились, сменив пол на противоположный, Мигеру не знал. Среди безликих считалось безнравственным спрашивать о таком.

Когда Мигеру принял решение стать слугой дознавателя, они не отговаривали его.

Раньше он предполагал, что в прошлой жизни Ичи был простолюдинкой, а Ни – самураем, возможно, знатным. В зимней ночи под холодной луной, видя, как женщина держит лопату, Мигеру убедился в собственной правоте. Петляя меж стволов бамбука, он видел, что убийца шагнул вперед. Кажется, его не интересовала хижина и плачущий ребенок внутри. Лопата? О да, читалось в позе убийцы. Так даже лучше, гораздо лучше.

– Я здесь! Дождись меня, malparido[12]!

Убийца обернулся через плечо.

Служебная маска? Жалкая клюка? Решимость? Огни в храме? Вопль, превращенный маской в глухой рев? Голоса послушников за рощей? Что бы то ни было, но убийца кинулся прочь и растворился в тенях.

Мигеру его не преследовал.

* * *

– Он оставил женщину у вас в храме?

– Нет, Сэки-сан. Я уговаривал его сделать это, но он сказал, что боится за жизнь Ни. Убийца может вернуться, сказал он. Я не стал спорить. Он оставил только ребенка. Я согласился взять дитя на попечение, и он ответил, что доверяет мне.

– Тело Ичи?

– Слуга господина Рэйдена унес тело. За ним последовала женщина. Не думаю, что она понимала, что делает. Она просто подчинялась его приказам. Сохрани она рассудок в полной мере, и мы бы не заставили ее покинуть ребенка.

– Когда это произошло? Я имею в виду, когда он унес тело?

– Ближе к рассвету. Так, чтобы быть у городских ворот, когда они откроются. Слуга господина Рэйдена все делал верно. Стража не пустила бы его ночью в город, даже при наличии служебной маски. А уж с трупом на руках, в сопровождении безликой, похожей на неприкаянную душу…

– Вы пошли с ним?

– Я вышел раньше. Он ходит быстрее меня, я рассчитывал оказаться у ворот к его появлению. Так и случилось. Мое свидетельство убедило стражу в необходимости пропустить нас.

– Он сразу пошел в управу? Или сначала к своему господину?

– Сразу в управу. Тело он отдал сборщикам трупов, которых мы встретили по пути, и строго-настрого приказал не сжигать покойника до особого распоряжения. Женщину отвел в барак, где живут кандидаты в слуги. Те дали обещание, что позаботятся о ней. Потом слуга господина Рэйдена описал все, случившееся у хижины, в отдельном докладе, сдал его секретарю Окаде – и только после этого отправился к своему господину.

– Куда отправились вы, святой Иссэн?

– К вам, Сэки-сан. Куда же еще?

2. «Как презренный каонай»

Звук гонга в храме Вакаикуса разбудил меня.

Вряд ли я расслышал гонг, скорее он мне приснился. Сквозь щели в ставнях сочился рассвет: серый, мутный. Камень-грелка давно остыл. Я продрог, но выбираться из-под одеяла не спешил. Тут хоть какое-то подобие тепла. А снаружи…

Надо!

Отбросив одеяло, я вскочил на ноги. Схватился врукопашную с желанием вернуться обратно – или немедленно натянуть на себя все что есть теплого. Победил, хотя и с большим трудом. Взялся приседать и махать руками, пока мне не стало…

Нет, не жарко. Все равно холодно.

Со всех ног рванул во двор. Отец с утра ледяной водой обливается, а я чем хуже? Двор был пуст. Вот я бестолочь! Отец из ночного караула вернулся, лег спать до полудня. Гром и молния! Для кого я обливаться решил? Для отца или для себя?

 

Раз решил – надо делать.

Белые перья облаков над морем окрасились в густой розовый цвет. Казалось, в небе зацвела весенняя сакура, приглашая полюбоваться изысканным зрелищем о-ханами. Утро занималось морозное, ясное. Ледяная вода обожгла хуже кипятка. Я едва не заорал, но вспомнил, что сильный захочет – сквозь скалу пройдет, и плеснул на себя еще. Стараясь не спешить, умылся. Стараясь не стучать зубами, почистил зубы. Щетку сделал новую, расщепив ножом ивовую веточку, а зубной порошок мы брали в аптеке: корейский рецепт, из тончайшего песка. Все! Теперь быстро-быстро растереться досуха, докрасна – и сразу одеваться-одеваться-одеваться!

Бегом-бегом-бегом!

О-Сузу подала двойной завтрак: мне и Мигеру. Относить еду каонай я уже привык, хоть и стыдился до сих пор. А что делать, если больше некому? Хвала будде, О-Сузу согласилась без возражений принимать помощь безликого: дров нарубить, воды натаскать, рыбу почистить. Но подавать ему рис и овощи? Своими руками?! В крайнем случае она оставляла еду в беседке, или даже перед дверью сарая, где жил Мигеру. Заходить внутрь О-Сузу отказалась наотрез.

Натолкнувшись на яростное сопротивление, не свойственное нашей кроткой служанке, я от нее отстал.

Заспался сегодня мой каонай. Обычно он раньше меня встает. Значит, будет есть остывшее: не хватало еще собственный завтрак прерывать, чтобы накормить слугу! Где такое видано? Я уже доедаю, а он не объявился. Так этот соня вообще голодным останется – на службу пора!

Дверь в сарай была приоткрыта. Я поставил поднос на приступку у входа.

– Мигеру!

Тишина. Я сунулся внутрь. Лежанка аккуратно застелена.

– Мигеру!

Вышел умыться, а я не заметил? У колодца безликий не обнаружился. Лохани и ведро стояли в точности так, как я их оставил.

– Мигеру!

Сад. Беседка. Площадка для упражнений. Дровяной навес.

– Мигеру!

В доме недовольно заворчал разбуженный отец.

– Никуда ночью не выходи, понял?

– Да, господин. А по нужде?

Не знаю, что за нужда погнала Мигеру со двора. Небось, большая нужда, если он пренебрег моим приказом. Вышел ночью в город… И его там убили, подсказал кто-то голосом господина Сэки. Убили, бросили на снегу и стих написали. Что-то вроде:

 
Ползет улитка,
Любуется склонами.
Куда спешить ей?
 

Я увидел этот стих, будто наяву. Белый снег и желтые иероглифы, словно неведомый убийца записывал их самым отвратительным образом. Если даже убийца оплошал и Мигеру всего лишь ранен – небось, лежит в глухом закоулке, коченеет, истекая кровью. Кто ему поможет? Никто. Кому взбредет на ум помогать мерзкому каонай? Никому. В маске, без маски – все равно. В лучшем случае, сообщат в службу Карпа-и-Дракона. Если найдут труп – тоже сообщат. Старосте сборщиков трупов мое послание передали еще вчера.

Надо бежать в управу. Если что и узнаю, так только там.

Торопясь, оскальзываясь на льду, намерзшем с ночи, едва не сшибая с ног прохожих, я больше глядел по сторонам, чем под ноги. Вдруг где-нибудь мелькнет фигура в грубом балахоне, подпоясанном веревкой, с низко опущенным капюшоном? Блеснет из-под капюшона начищенная медь лупоглазой маски карпа?

Вместо Мигеру я увидел сборщика трупов. У трупожогов нет отличительных знаков, они выглядят как все эта, занимающиеся нечистым трудом, но этого я узнал. Допрашивал его насчет тела одного бродяги. У него еще напарник был – очень похожий, только в полтора раза больше.

Как его? Кио? Такео? А-а, какая разница!

– Эй ты! Стой!

От моего окрика трупожог споткнулся и чуть не упал.

– Простите, господин! Это вы мне?

– Тебе! Стой на месте.

– Стою, господин! На месте, господин!

От него, как и в прошлую нашу встречу, разило гарью.

– Иди за мной.

– А стоять, господин? Стоять уже не нужно?

– Шагай!

Мы мешали прохожим, на улице образовалась толчея. Многие ругались сквозь зубы. Эта, конечно, не каонай, но оказаться рядом со смердящим трупожогом или того хуже, коснуться его… За день не отмоешься!

Мы укрылись в первом же закоулке, который подвернулся на пути.

– Сегодня с утра трупы были?

– Да, господин.

– Сколько?

– Двое.

– Среди них был каонай?

– Да, господин.

Я ощутил пустоту в животе и груди. Превратился в деревянную статую, полую изнутри. Словно со стороны я наблюдал, как статуя шевелит губами:

– Где вы его нашли?

– Нам его передали, господин. У Северных ворот.

– Зачем?

– Велели забрать, но не сжигать до особого распоряжения.

– Кто-нибудь уже сообщил об этом в службу Карпа-и-Дракона?

– Не знаю, господин.

– Убирайся!

Не оглядываясь, я зашагал в сторону правительственного квартала. Что же ты наделал, Мигеру? Куда тебя понесло? Говорил же тебе: сиди дома, не высовывайся…

Вот и ворота. Стражники глянули на меня, отвернулись. Никто не захотел шутки шутить или задавать вопросы. Снег укрыл улицу Ироторидори, спрятал под белым плащом яркие крыши. Спешить было некуда, но я ускорял шаг. Лишь на подходе к воротам управы я заставил себя шагать, как подобает самураю, идущему на службу.

Ворота распахнулись. Навстречу вышел каонай в маске карпа.

– Господин, – начал было он. – Я…

– Убью!

– Простите, господин. Я виноват…

– Убью, негодяй!

Я бил его большой плетью, не разматывая. Рукоятью, по плечам. По спине. Куда попало. Арестуй меня сейчас стража, я с радостью признался бы в чем угодно, хоть в покушении на сёгуна, лишь бы мне дали врезать этому мерзавцу еще разок.

– Ты живой! Живой!

– Да, господин. Простите…

Клубы пара таяли в морозном воздухе. Я сунул плеть за пояс. Я боялся заплакать на глазах у всех.

«Я научился правильно подставляться, – вспомнились мне слова Мигеру, произнесенные им по дороге в Эдо. – Еще надо закричать, как от боли, на колени упасть, голову руками закрыть. Благородным господам нравится. Обычно они больше не бьют. Смеются, плюют и уходят.»

Мне захотелось избить его во второй раз.

– Где ты пропадал?!

– Я…

– Зайди к писцам за жаровней. Потом иди в мой кабинет. Там расскажешь.

Он сделал все, как было велено. Принес жаровню, разжег, рассказал. Я слушал и пустота уходила из меня, а тело утрачивало мертвую твердость дерева.

Ну да, согрелся у жаровни, вот и оттаял.

– Ты уверен, что у него был меч?

– Уверен, господин. Стальной острый меч.

– Ты видел лицо убийцы? Смог бы его узнать?

– Нет, господин. Он скрыл лицо под тряпкой.

Мигеру засмеялся:

– Под тряпкой, да. Как презренный каонай.

9Идальго (букв. «сын такого-то») – испанец из благородной семьи, где статус передается по наследству.
10Настоятель Иссэн пересказывает легенду о трагической любви Диего де Марсильи и Исабель Сегуры из Теруэля. В измененном виде эта история описана в «Декамероне» Бокаччо. Есть предположения, что Шекспир, автор «Ромео и Джульетты», тоже знал о влюбленных из Теруэля.
11Бо́нза (искаж. яп. бо дзу) – главный монах в храме, настоятель. Европейцы называли бонзой любого буддистского монаха. От волнения Мигеру пользуется привычным ему словом.
12Ублюдок, сукин сын (исп.).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25 
Рейтинг@Mail.ru