Генри Киссинджер
Лидерство

Полная версия

«Мне кажется, я не гожусь для такого рода драки. Я не хочу, чтобы изо дня в день на меня нападали, критиковали меня и соперничали со мной люди, чья единственная заслуга состоит в том, что их избрали в каком-то французском захолустье»¹⁷⁸.

20 января, в воскресенье, – после его триумфального возвращения в освобожденный Париж не прошло и полутора лет – де Голль созвал экстренное заседание кабинета министров. На нем он зачитал краткое заявление, в котором выразил свое презрение к «монопольному режиму партий» и объявил о своем «бесповоротном» решении уйти в отставку, не оставив никаких планов на будущее¹⁷⁹. Пожав коллегам руки, он сел в машину и уехал. Ошеломленные соратники столкнулись с задачей, которую и представить себе не могли, когда входили в кабинет, – необходимостью выбора преемника ставшей живой легендой личности. Им оказался социалист Феликс Гуэн, продержавшийся на этом посту всего пять месяцев.

Историки долго ломали голову над вопросом, почему де Голль выбрал для подачи в отставку именно этот момент. Ясно, что его не устраивали порядки Третьей республики, действовавшие до окончания работы Учредительного собрания над конституцией. Сама эта работа тоже шла в направлении, которое не нравилось де Голлю. Его нападки на институты, которыми он сам и руководил как глава правительства, могли показаться демонстрацией политического бессилия или еще хуже – прелюдией к бонапартистскому перевороту. Однако как это ни парадоксально, если он хотел осуществить свой план, в который непоколебимо верил, преодолевая все невзгоды и сомнения, а именно – завладеть властью, чтобы придать республиканскому правительству широкую легитимность, ему требовалось уйти в отставку еще до завершения работы Учредительного собрания, а не в знак протеста против уже принятой конституции.

Мастер выбирать нужный момент, возможно, не учел только одного: как много пройдет времени, прежде чем политическое руководство признает его незаменимость и исправит ошибку.

В пустыне

Внезапная отставка, как и полет в Лондон пять с половиной лет назад, еще раз подтвердила: де Голль был готов без колебаний размежеваться с официальной Францией, когда его убеждения не совпадали с ее курсом. Таким образом, он предпочел «выйти из игры, прежде чем его из нее выгонят»¹⁸⁰. Но если переезд в Лондон позволил ему быть в центре мировых исторических событий и взять на себя грандиозную задачу сохранения преемственности Франции в ссылке, то теперь он очутился в провинциальном заточении, стал ссыльным в своей собственной стране.

Этот жест соответствовал тщательно культивируемому образу де Голля как избранника судьбы, стоящего в стороне от привычной политики, не заинтересованного во власти ради власти. Семья де Голля поселилась в «Ла-Буассери», сельском доме, построенном в начале XIX века в деревне Коломбэ-ле-Дёз-Эглиз, примерно в 225 километрах к востоку от Парижа. Канцлер Германии Конрад Аденауэр впоследствии опишет его резиденцию как «очень простой дом с небольшим количеством хорошо обставленных комнат на первом этаже, но в остальном… очень незатейливый»¹⁸¹. Зимой из-за отсутствия центрального отопления здесь было серо и холодно. «Здесь не место для веселья, – сказал де Голль одному из посетителей. – Сюда приезжают не для смеха»¹⁸².

В военных мемуарах, написанных во время добровольной внутренней ссылки, он описал покой, который ему давала жизнь аскета:

«Эта часть Шампани воплощение покоя: обширные, неясно очерченные, навевающие грусть горизонты, густые леса, поля, пашни, заросли, невысокие горы, потрепанные ветром и временем, тихие, небогатые деревеньки, не изменившиеся за тысячелетия. Ничем не отличается от них моя деревня. […] С небольшой возвышенности в саду я могу отыскать взглядом дикие места, где лес подступает к селению, напоминая море, накатывающееся на скалы. Я наблюдаю, как на землю опускается ночь. Затем поднимаю глаза к звездам и осознаю всю суетность мирских дел»¹⁸³.

В этот период де Голль сделал только одно публичное выступление, имевшее долгосрочное значение. 16 июня 1946 года он произнес речь в Байё, в которой изложил свое видение политических институтов Франции. Де Голль впервые посетил этот нормандский город ровно два года и два дня назад, когда после высадки союзников прошла всего неделя и захваченный плацдарм был еще узок. Через шесть месяцев после отставки он напомнил, как важно было назначить своего префекта в этом городе: «Именно здесь, на древней земле предков, вновь появилось наше государство»¹⁸⁴. И все-таки работа по приведению институтов Франции в соответствие с ее исторической миссией еще не завершилась. Работа над проектом конституции будущей Четвертой республики шла полным ходом, однако де Голль не сомневался: чем бы ни разродилось Учредительное собрание, это заведет страну в тупик.

Де Голль поставил свой диагноз немочи Франции с характерной прямотой: «За период времени, равный менее чем двум человеческим жизням, Франция семь раз подвергалась вторжению и тринадцать раз меняла свой строй». «Многочисленные пережитые потрясения в нашем обществе» подпитывали «древнюю галльскую склонность к раздорам и спорам» и в конце концов порождали у граждан «неуважение к институтам власти»¹⁸⁵. Стране была нужна сильная президентская власть, «стоящая над партиями» и обеспечивающая «преемственность, без которой нация обойтись не может», которую сам де Голль олицетворял в качестве руководителя «Свободной Франции»¹⁸⁶.

Следуя по стопам Монтескье, де Голль выступал за четкое разграничение властей. Он считал очень важным, чтобы президент не зависел от милости законодательной власти, так как это привело бы к «смешению функций и полномочий, в котором правительство очень скоро станет не более чем механическим объединением партийных делегаций». В таком институте власти не нашлось бы места защитнику национальных интересов, и любой министр кабинета превратился бы в обыкновенного «уполномоченного своей партии»¹⁸⁷. Двухпалатный законодательный орган дал бы избирателям верхнюю палату, наделенную правом пересмотра и изменения принятых нижней палатой законов, а также внесения законопроектов в Национальное собрание. Таким образом, конституция Франции обеспечила бы «великий взлет, когда мы, как свободная нация, объединены под эгидой сильного государства»¹⁸⁸.

Вторая речь де Голля в Байё была также примечательна тем, что в ней он изложил свои мысли о демократии, о которой редко говорил. В отличие от своих американских коллег, де Голль больше отождествлял демократию с ее институционными рамками, чем с провозглашением индивидуальных свобод. Именно поэтому в своей исторической речи в Байё он защищал демократию, язвительно критикуя недостатки и вытекающую из них бесперспективность диктатуры:

«Диктатура обречена все доводить до крайности. По мере того как граждане устают от принуждений, начинают тосковать по свободе, диктаторский режим должен любой ценой предлагать им в качестве компенсации новые и все более впечатляющие успехи. Нация превращается в машину, хозяин которой с остервенением жмет на педаль акселератора. […] Наконец пружина лопается, и огромная машина летит в пропасть, сея смерть и разрушения. Нация сломлена и оказывается в еще более плачевном положении…»¹⁸⁹

Другими словами, государственная система в форме республики служила более надежной защитой от хаоса и тирании. Призыв де Голля в Байё был проигнорирован в окончательном варианте проекта конституции Четвертой республики, унаследовавшей от своей предшественницы верховенство парламента и слабую исполнительную власть. Конституция была принята на референдуме в октябре 1946 года.

Вопреки ожиданиям де Голля, что страна быстро призовет его обратно, о нем не вспоминали. Он боролся с приступами уныния с показательным стоицизмом, хотя временами они принимали форму апокалиптических предчувствий. В 1947 году он попытался запустить общенациональное политическое движение, стоящее особняком от этаблированных партий. Инициатива вызвала кратковременное оживление, но быстро угасла.

Тем временем внутренние условия стабилизировались и начали улучшаться. Несмотря на чехарду премьер-министров, в стране вновь проклюнулись живительные источники жизненной силы. С помощью проводимой США Программы восстановления Европы (плана Маршалла) началось возрождение экономики, и к началу 1950-х годов благодаря наличию образованной рабочей силы, техническому опыту и интеграции в поддерживаемую США систему открытой торговли Франция достигла невиданного в своей истории процветания.

Крах Четвертой республики в 1958 году наступил не столько из-за внутренних проблем, сколько из-за неспособности выработать единую политику в отношении колониальных владений. Слишком много политических прибылей, полученных в результате экономического подъема, были израсходованы на преодоление трех колониальных кризисов – попытку удержания Индокитая, вмешательство на Суэцком канале и прежде всего преодоление алжирского кризиса.

Провал в Индокитае и досадные неудачи на Ближнем востоке

Индокитай первым в послевоенный период испытал притязания Четвертой республики на сохранение бывших сфер геополитического влияния Франции. С момента падения Франции в июне 1940 года эта колония, по частям захваченная Францией с 1862 по 1907 год, находилась одновременно под японской оккупацией и управлением режима Виши. В марте 1945 года, опасаясь вторжения союзных войск и подозревая, что французские колонисты могут поднять восстание, японцы выгнали своих «коллег» и ввели прямое управление.

Образовавшийся к моменту капитуляции Японии в августе 1945 года вакуум власти готовились заполнить две мощные силы: с одной стороны, коммунистическое повстанческое движение Хо Ши Мина «Вьетминь», противостоявшее во время войны как французам, так и японцам, а с другой – нацелившиеся на возвращение колонии войска союзников, включавшие в себя китайских, британских и индийских солдат, а также французский экспедиционный корпус под командованием генерала Леклерка.

К началу 1946 года французские войска как будто восстановили контроль над большей частью Индокитая. Однако период спокойствия, достигнутого упорными усилиями Франции, продолжался недолго. В ночь на 19 декабря 1946 года «Вьетминь» устроил в Ханое серию громких диверсий со взрывами, что дало сигнал к началу еще одной затяжной, кровопролитной войны.

К 1954 году колонию во Вьетнаме стало невозможно удерживать. Годом раньше независимость от Франции приобрели Лаос и Камбоджа. Администрация Эйзенхауэра, только-только приходившая в себя после войны в Корее, не пожелала поддержать действия Франции во Вьетнаме в военном отношении. Стратегия генерала Анри Наварра по втягиванию генерала «Вьетминя» Во Нгуен Зяпа в открытое сражение путем концентрации сил в глубокой долине Дьенбьенфу закончилась провалом. За восемь недель армия Северного Вьетнама, снабжаемая из Китая, загнала французов в ловушку и в начале мая добилась их капитуляции.

После катастрофы Пьер Мендес-Франс, единственный премьер-министр Четвертой республики, о котором де Голль впоследствии отзывался с уважением, в срочном порядке провел в Женеве переговоры о будущем Вьетнама. Согласно достигнутому соглашению, Франция покинула свою колонию. Ее поделили вдоль 17-й параллели между коммунистическим севером и антикоммунистическим югом.

Де Голль, не занимавший во время вьетнамской драмы официальной должности, запомнил этот урок. Во время встречи с президентом Кеннеди в мае 1961 года он предостерег молодого американского президента от вмешательства в дела этого региона. Как сообщал официальный меморандум:

«Президент де Голль упомянул войну, которую Франция вела в Индокитае. Он выразил мнение, что новая война не приведет ни к чему хорошему, даже если ее будут вести США. Если США сочтут, что их безопасность или честь вынуждают их вмешаться, французы не будут возражать против такого вмешательства, но воздержатся от участия в нем, за исключением, конечно, тех случаев, когда это может привести к мировой войне. В этом случае Франция всегда будет на стороне США»¹⁹⁰.

Вторым послевоенным потрясением для Франции стала совместная франко-британская военная операция 1956 года по восстановлению позиций Запада на Ближнем Востоке посредством вторжения в район Суэцкого канала в союзе с Израилем, преследовавшим свои собственные задачи и цели.

В 1954 году Гамаль Абдель Насер захватил власть в Египте, свергнув генерала Мухаммеда Нагиба, который двумя годами раньше сместил монарха. Насер создал националистический режим и все больше ориентировался на экономическую поддержку СССР, оснащая свою армию советским оружием. В июле 1956 года он национализировал Суэцкий канал, принадлежавший до этого Франции и Великобритании. Таким образом, Великобритании светила утрата британского господства в регионе, а Франции – перспектива того, что осмелевший Насер удвоит поддержку повстанцев-националистов во французских владениях в Северной Африке и особенно в Алжире.

В октябре 1956 года, в рамках секретного соглашения о сотрудничестве, британские и французские соединения выдвинулись для захвата канала. Несколькими днями раньше израильские войска вторглись на Синайский полуостров. Администрация Эйзенхауэра, рассматривавшая холодную войну как идеологическое соперничество за лояльность развивающихся стран, испугалась, что Советский Союз воспользуется случаем, чтобы прибрать к рукам Ближний Восток. Именно поэтому 30 октября, через сутки после нападения Израиля, Соединенные Штаты представили в Совете Безопасности резолюцию, предписывающую израильским вооруженным силам «немедленно отойти… за установленные линии перемирия». Когда Великобритания и Франция наложили на эту резолюцию вето, Эйзенхауэр передал вопрос на рассмотрение Генеральной Ассамблеи ООН. 2 ноября Генеральная Ассамблея подавляющим большинством голосов – шестьдесят четыре против пяти – потребовала прекращения военных действий. На ночной сессии 3–4 ноября она приняла еще более жесткую резолюцию и приступила к обсуждению вопроса о создании миротворческих сил ООН в зоне канала. 6 ноября давление на фунт стерлингов приняло угрожающие размеры. В отличие от предыдущих случаев Америка заняла стороннюю позицию, отказавшись вмешаться и успокоить валютный рынок¹⁹¹. Эти действия побудили Францию и Великобританию прекратить операцию.

Отказ Вашингтона поддержать операцию англичан и французов в Суэце выявил несовершенство НАТО как межгосударственного военного альянса, а заодно – пределы обязательств Америки перед своими союзниками. Лондон и Париж извлекли из этого злоключения противоположные выводы. Великобритания, потрясенная закатом своей исторической роли и отрезвленная расхождениями с Вашингтоном, постаралась восстановить добрые отношения с Америкой. В обмен на усиление своего влияния на принятие решений в США она пересмотрит элементы своей прежней политики. Франция, напротив, имея гораздо меньше шансов добиться аналогичного влияния на принимаемые в Америке решения, изводила себя недовольством, углубляя перцептивный раскол внутри Североатлантического альянса, который проявит себя в полную силу уже после возвращения де Голля.

Однако еще раньше хроническую неустойчивость Четвертой республики усугубил колониальный кризис в Северной Африке.

Алжир и возвращение де Голля

Алжир, завоеванный Францией в 1830 году, имел особый статус среди французских заморских территорий. В течение нескольких десятилетий после аннексии Алжира его побережье волна за волной заселяли колонисты из Франции и других стран Южной Европы. К 1950-м годам их насчитывалось около миллиона человек, в основном французов, получивших прозвище pieds-noirs (черноногие).

Североафриканское побережье сыграло решающую роль в военной стратегии союзников во время Второй мировой войны. Алжир, в частности, стал ареной осуществления личной стратегии де Голля в борьбе за власть. В отличие от Туниса, Марокко или колоний Франции к югу от Сахары, алжирское побережье, согласно конституции, считалось частью метрополии с примерно таким же статусом, как Корсика. Французы настолько привыкли считать его частью своей родины, что в 1954 году премьер-министр Мендес-Франс планировал перевести туда – подальше от исходящей от Советов угрозы – французские оружейные заводы.

Представление об Алжире как о своего рода оплоте безопасности не продержалось и до конца года. В ноябре по стране прокатилась волна нападений партизан, за которыми стоял Фронт национального освобождения (ФНО), призывавший к созданию независимого государства – «суверенного, демократического и социального, в рамках принципов ислама»¹⁹². В ответ на брошенный вызов Мендес-Франс заявил: «Ни одно французское правительство никогда не отступит от принципа “Алжир – это Франция”»¹⁹³. Хотя французский генерал-губернатор Жак Сустель – и не он один – считал, что меры по экономическому развитию региона могли бы остановить зарождающееся повстанческое движение, в последующие месяцы аресты и приговоры только участились.

ЦРУ поначалу предсказывало «алжирское урегулирование» в течение года¹⁹⁴. Через несколько месяцев аналитики агентства изменили свою точку зрения и заявили, что масла в огонь конфликта в Алжире подлили унижение Франции при Дьенбьенфу и ее нежелание «смотреть в лицо реальности» – что бы это ни значило. Даже левые французские правительства оказались втянуты в цикл военной эскалации. Франсуа Миттеран, будущий флагман Социалистической партии и президент Франции, в то время занимавший пост министра внутренних дел в кабинете Мендес-Франса, говоря от имени многих левых, повторил утверждение премьер-министра: «Алжир – это Франция». Причем добавил: «Единственный способ договориться – это война»¹⁹⁵.

Бывший плацдарм для проецирования мощи Франции вовне превращался в раковую опухоль, пожирающую страну изнутри. «Черноногие» в бешенстве от неспособности французского правительства в Париже защитить их создавали группы самообороны, не подчинявшиеся законной власти. Французская армия проявляла растущее недовольство политиками, в чьей нерешительности видела причину возникшего тупика. Одно правительство подавало в отставку за другим – в период между нападениями НФО в ноябре 1954 года и возвращением де Голля в июне 1958 года сменилось шесть кабинетов министров. Выглядящий неразрешимым кризис все больше раздражал французское общественное мнение. Ключевые элементы французского общества бунтовали против государственной власти, из-за чего первоначальное восстание арабских националистов против французского колониализма грозило пустить метастазы гражданской войны в самой Франции.

Алжир стал последним актом драматического заката имперской Франции и первым актом возвращения де Голля для повторного спасения своей родины. Де Голль наблюдал за растущим параличом государственной власти из своего дома в Коломбэ. Сначала он надеялся, что его востребованность будет быстро замечена. Однако ни один партийный лидер не решился предложить, а тем более активно поддержать пересмотр конституции, который де Голль сделал одним из предварительных условий своего возвращения.

К маю 1958 года ситуация внутри страны достигла критической стадии, о которой предупреждал де Голль. Группа генералов, включая командира парашютной дивизии генерала Жака Массю, в призыве к президенту Франции Рене Коти, смахивавшем на угрозу путча, потребовала назначить де Голля главой правительства национальной безопасности. В то же время Национальное собрание вело поиски сильного премьера. Оно остановилось на кандидатуре Пьера Пфлимлена, члена Христианско-демократической партии, но тот начал колебаться и не сумел сформировать устойчивое большинство. Алжир продолжал пылать.

Де Голль ловко маневрировал между враждующими группировками, не принимая чью-либо сторону. Он дал согласие вступить в должность только после того, как все партии, преследуя противоречивые цели, окончательно зашли в тупик. Собрание все больше опасалось военного переворота и надеялось, что де Голль сумеет его предотвратить. Армию идея возвращения де Голля привлекала тем, что генерал выступал за сильное государство, в чем военные видели готовность к жестокому подавлению алжирских повстанцев. Угрожая высадить парашютный десант в Париже, офицеры алжирских частей бескровно захватили Корсику – Пфлимлен в итоге подал в отставку.

Каждый из сторонников де Голля в той или иной степени неправильно его понимал. Он воспользовался давлением армии как инструментом, но отнюдь не стремился к захвату власти с помощью штыков. На самом деле его целью был не бонапартизм нового толка, а конституционное государство, причем достаточно сильное, чтобы вернуть армию в казармы. Точно так же де Голль желал быть призванным на пост президента конституционным путем, он намеревался не служить существующей политической системе, а упразднить ее.

Де Голль не стал выдвигать конкретных требований. Вместо этого он искусно сохранял неопределенность, не отказывался от встреч с любой фракцией и, не теряя гибкости, стремился представить себя каждой из них как наименьшее из зол. Ставя каждую из противоборствующих сил в положение просителя, он вел переговоры, не упуская из виду главную цель.

Де Голль хорошо понимал, что возникшее весной 1958 года соотношение политических сил, возможно, дает последний шанс осуществить то, что он считал исторической миссией Франции. Однако ему хватило мудрости разыграть ситуацию как партию в го или, по-китайски, вэйци, которую два игрока начинают на пустой доске, имея по 180 камешков каждый. Успех в этой игре достигается за счет терпения и превосходной реакции на изменения тактической обстановки.

Если бы он раскрыл свою конечную программу действий, то мог настроить против себя все политические фракции или подтолкнуть их к поспешным действиям. Вместо этого он убедил каждую группу в том, что выдвижение его кандидатуры – лучший способ насолить соперникам. В итоге 29 мая 1958 года президент Коти предложил де Голлю, передав приглашение через секретаря президента, стать последним премьер-министром Четвертой республики.

За все это время де Голль провел всего одну пресс-конференцию – 19 мая, когда кризис почти закончился, – на которой охарактеризовал себя как «человека, не принадлежащего никому и принадлежащего всем»; он сказал, что вернется к власти только в результате принятия Национальным собранием особого закона, передающего ему полномочия для подготовки новой конституции¹⁹⁶ . У него нашлись слова для всех и каждого. Армии он заявил, что ее естественная роль быть служанкой государства – лишь бы оно было. Тем, кто опасался, видя в нем потенциальную угрозу демократии, де Голль напомнил, что именно он в 1944 году восстановил во Франции демократические институты: «Кто искренне верит, что в 67 лет я начну карьеру диктатора?»¹⁹⁷ В заключение пресс-конференции он заявил: «Я сказал то, что должен был сказать. Теперь собираюсь вернуться в свою деревню и ждать, чтобы предоставить себя в распоряжение страны»¹⁹⁸.

Многочисленные консультации закончились 1 июня, и де Голль впервые после своей отставки в январе 1946 года предстал перед Национальным собранием. Он бесстрастно зачитал декларацию о роспуске собрания и передаче ему на полгода полномочий с тем, чтобы подготовить проект новой конституции и вынести его на референдум. Дебаты длились всего шесть часов. 329 голосами против 224 де Голль был избран премьер-министром, что перекинуло мостик к посту президента, который будет введен конституцией.

Де Голль дважды в жизни становился лидером Франции: первый раз – в 1940 году ради спасения страны от последствий национальной катастрофы и второй раз – в 1958 году ради предотвращения гражданской войны. В первый раз никому не известный бригадный генерал четыре года утверждал свое личное видение, пока его усилия не ознаменовались освобождением Парижа. Во второй раз, уже будучи легендарной личностью, он был призван из внутренней ссылки, чтобы спасти конституционное правительство от себя самого и обеспечить французскому народу постимперскую, но оттого не менее динамичную и независимую роль в мире. Де Голль намеревался выполнить эту великую задачу в четыре этапа: восстановить конституционную структуру Франции, позволяющую создать авторитетное правительство; покончить с колониальными авантюрами Франции, устранив их как раковую опухоль политического организма; разработать военно-политическую стратегию, которая ясно бы демонстрировала исключительную важность Франции на международной арене в вопросах обороны и дипломатии; и, наконец, защитить эту стратегическую концепцию от поползновений союзников, особенно несговорчивой Америки.