Генри Джеймс
Крылья голубки
– Мне этого вполне довольно, – заявил Деншер, – но, дитя мое, я не слишком много узнал. Ты ведь, по сути дела, ничего мне не сообщила. Все так смутно, что я не исключаю какой-то ошибки. Что такого он сделал и о чем никто не может сказать напрямую?
– Что-то сделал.
– О! «Что-то!» Что-то – это ничто.
– Ну, в таком случае, – ответила Кейт, – он сделал нечто определенное. Это известно, но, бог свидетель, не нам. Но для него это стало концом. Ты наверняка смог бы все разузнать, если бы немного постарался. Расспроси о нем.
Деншер помолчал, но потом решился:
– Меня не интересует мнение общества, и я скорее язык себе откушу, чем стану о нем расспрашивать.
– Тем не менее это часть меня, – сказала Кейт.
– Часть тебя?
– Бесчестье моего отца, – она взглянула ему в глаза прямо и серьезно, в голосе ее звучали разом гордость и пессимизм. – Разве такое может не оказать влияния на жизнь человека?
Он посмотрел на нее тем же долгим взглядом, который всегда задевал ее до глубины души.
– Я должен попросить тебя доверять мне чуть больше, особенно в таких важных обстоятельствах, – произнес он, а потом, поколебавшись, добавил: – Он состоит в каком-нибудь клубе?
Она решительно покачала головой.
– Он посещал когда-то многие.
– Но потом его изгнали оттуда?
– Его изгнали. В этом я уверена. Я должна еще кое-что сказать тебе. Когда я приходила к нему, – торопливо заговорила девушка, – я предложила ему остаться с ним, стать его настоящей семьей, насколько это возможно. Но он и слушать меня не стал.
Деншер был явно удивлен.
– Ты предложила ему – «невозможному» человеку, как ты сама его назвала, – поселиться с ним и разделить все его невзгоды? – Молодой человек не мог сдержать восхищения столь красивым жестом. – Ты так благородна!
– Тебя так поразила отвага быть с ним рядом? – Она совсем не чувствовала себя такой. – Но это не была храбрость. Я сделала это ради собственного спасения – я хотела сбежать.
Он изумленно смотрел на нее новыми глазами, обнаруживая в ней неизведанные глубины чувств.
– Бежать от чего?
– От всего.
– От меня тоже?
– Нет, я ему сказала о тебе – кое-что сказала, что я хотела бы привести тебя с собой, если он позволит.
– Но он не позволил, – сказал Деншер.
– Он ничего не хотел слышать. Он не станет помогать мне, спасать меня, он пальцем не пошевелит ради меня, – продолжала Кейт. – Он просто вывернулся в своей неподражаемой манере и выставил меня вон.
– Выставил вон, к счастью для меня, – заключил Деншер.
Но она не могла остановиться, ее захватило воспоминание о той сцене.
– Мне жаль, потому что он бы тебе понравился. Он чудесный – такой очаровательный.
Ее собеседник рассмеялся – его смех, особенный, обычно побуждавший других женщин прерывать разговор, превращавший слова в нечто незначительное и заурядное, никак на нее не подействовал, она продолжала:
– Он сумел бы тебе понравиться.
– Даже при условии, что я не нравлюсь ему?
– Ну, он любит нравиться людям, – объяснила девушка. – Он бы оценил тебя и повел себя по-умному. Кто ему не нравится, так это я, а еще ему не нравится мое увлечение тобой.
– Хвала небесам, – воскликнул Деншер, – что я нравлюсь тебе, несмотря на все возражения!
Она ответила весьма непоследовательно:
– И вовсе нет. Я предложила ему отказаться от тебя, если таково будет его условие принять меня. Но это не возымело действия, вот о чем я говорю, – она тут же добавила: – Но он отказал мне без каких бы то ни было условий. Суть в том, как видишь, что мне бежать не удалось.
Деншер был удивлен:
– Но разве ты хотела сбежать от меня?
– Я хотела сбежать от тети Мод. Но он настаивал, что только с ее помощью я смогу помочь ему; и Марианна твердила, что только с помощью тети я могла бы помочь ей. Я же говорю: они все выставили меня вон.
Молодой человек на мгновение задумался.
– Сестра тоже выставила тебя вон?
– О, практически вытолкала за дверь!
– А ты просила ее принять тебя в ее доме?
– Я едва не сделала это, но она не дала мне такого шанса. Такие вот у нас милые семейные отношения. Я питала некую жалкую и глупую надежду – не знаю даже, как точнее назвать ее, – Кейт отважно взглянула на него и продолжила: – Иногда, оставшись одна, я с трудом сдерживаю слезы, вспоминая бедную маму. Ей пришлось пройти через такие испытания… они сломали ее; теперь я лучше понимаю ее, тогда я ничего не понимала, была этаким поросенком; а ведь мое нынешнее положение по сравнению с ее ситуацией можно считать блестящим успехом. Марианна именно так оценивает мои обстоятельства, и папа тоже. Для них мое положение – настоящая находка, сокровище, – сказала она безжалостно. – Единственное сокровище, которым они обладают.
В этот день отношения молодой пары категорически изменились; при всех паузах, отступлениях, торопливом обмене случайными ремарками, словно разряд молнии все изменил бесповоротно. Деншер смотрел на подругу, как никогда не случалось прежде.
– Так вот что удерживает тебя!
– Ну конечно! Эти голоса непрестанно звучат у меня в ушах. Они заставляют меня сомневаться, имею ли я право на личное счастье, на что-либо, кроме богатства и процветания, успеха в обществе и блестящей партии, от меня все ждут только этого.
Деншер помолчал.
– Ну, при определенном раскладе все это не исключает личного счастья.
Она ничего не сказала в ответ, лишь нахмурилась. И только потом посмотрела ему в лицо и просто, тихо произнесла:
– Дорогой!
Он не сразу нашел слова, а потом заговорил тоже тихо и просто:
– Мы можем решить все сразу, поженившись завтра? Ничто ведь не мешает нам заключить официальный гражданский брак.
– Давай подождем немного, – спокойно ответила Кейт, – хотя бы до вашей встречи с тетей.
– И так-то ты меня обожаешь? – сказал Деншер.
Они говорили теперь с той причудливой смесью свободы и откровенности, которая редко кому доступна, и оба понимали, о чем она говорит, когда Кейт заметила наконец:
– Ты и сам ее боишься.
Он ответил неловкой улыбкой.
– Мы послужим предостережением для молодых людей, обладающих яркой индивидуальностью и сильных духом!
– Да, – легко кивнула она, – мы чудовищно умны. Но все это довольно забавно. Мы должны находить хоть что-то смешное везде, где это только возможно. Я думаю, – добавила она не без отваги, – наши отношения прекрасны. В них нет ничего вульгарного. Я так дорожу романтикой, скрывающейся в повседневности.
Он рассмеялся, на этот раз непринужденно:
– Должно быть, ты ужасно боишься приласкать меня!
– Нет-нет, это было бы вульгарно. Но, конечно, я вижу опасность совершить нечто непоправимое, – признала она.
– Что может быть более непоправимым, чем принесение меня в жертву?
– Я не собиралась приносить тебя в жертву, не плачь, пока тебя не ранили. Я никого и ничто не буду приносить в жертву, просто таково мое положение, что приходится испробовать разные средства. Я такая, и, действуя в их интересах, я всегда помню о тебе.
– В их интересах? – молодой человек, несколько наигрывая, изобразил холодное недоумение. – Вот уж спасибо!
– А тебе они безразличны?
– Почему они должны меня волновать? Для меня они лишь досадная помеха.
Позволив себе охарактеризовать несчастных людей, о которых она ему так долго рассказывала, с такой грубоватой откровенностью, он почти ожидал ее вспышки. Ему даже нравилось, когда она вспыхивала гневом, добавлявшим ей яркости.
– Почему бы тебе не вести себя повежливее, если мы хотим избежать глупостей? Мы можем удержать ее на нашей стороне.
Он пристально глянул ей в глаза:
– Получить от нее содержание для нас обоих?
– Ну, подождем хотя бы, пока она не выскажется прямо. Он немного подумал:
– Посмотрим, что мы можем получить от нее?
Кейт ответила не сразу.
– В конце концов, я никогда не задавала ей вопрос напрямую; никогда, даже в самой отчаянной ситуации, ни о чем ее не просила, и это она захотела пригласить меня в свой дом. Она буквально вцепилась в меня своими восхитительными золочеными когтями.
– Ты говоришь о ней, как о стервятнике, – заметил Деншер.
– Назовем ее орлом – с золоченым клювом и крыльями, пригодными для большого полета. Когда она поднимается в воздух, я не чувствую себя в безопасности. Она выбрала меня, не я ее.
Нарисованный ею образ на мгновение захватил воображение Деншера.
– Значит, она видит в тебе нечто важное!
– Чудеса! – И она добавила быстро и довольно громко, одновременно поднимаясь со скамьи: – Всё. В этом-то и дело.
Так оно и было. Когда девушка встала, молодой человек вынужден был смотреть на нее снизу вверх.
– Так это ты имеешь в виду, когда предлагаешь мне сыграть свою роль в ее представлении?
– Поговори с ней, поговори, – нетерпеливо повторила Кейт.
– И пресмыкаться перед ней?
– Ах, поступай как знаешь! – И она решительно пошла прочь.
II
Он долго смотрел ей вслед, достаточно долго, чтобы отметить в посадке ее головы, в гордой поступи – он не мог найти слова проще – то, что отчасти объясняло поступок миссис Лаудер. Он внутренне вздрогнул, представив себя в качестве контраргумента; в то же время, глядя на источник вдохновения тети Мод, он готов был на любые уступки и соглашения, практически на любую форму повиновения или мало-мальски выгодный компромисс, лишь бы облегчить жизнь подруге. Он поступит в соответствии с требованиями ее тети, его собственные предпочтения в данном случае не так уж важны. Ради Кейт он сделает все, что в его силах; весь остаток дня и следующий день ее осуждение, резкий уход, изящный силуэт, удаляющийся от него, словно линия от удара хлыстом по воздуху, маячили перед его взором, составляя самую суть его будущей встречи с миссис Лаудер. Он, очевидно, не будет пресмыкаться, едва ли он к этому готов; однако он явится перед ней терпеливым, сдержанным, разумным, открытым для уступок и предельно дипломатичным. Он будет умным, очень умным, хотя для этого надо хорошенько встряхнуть себя, как, бывало, встряхивал он старые, видавшие виды, дешевые, но дорогие для него часы, чтобы вернуть их к жизни. Слава богу, для этого не требуется слишком много усилий, он сумеет отыскать в себе нужные качества, какими бы жалкими ни были его поражение и капитуляция – столь скорая капитуляция. Он размышлял не только о худшем повороте событий, то есть о полной катастрофе и отказе от шансов на их счастье, он воображал – с немалым тщеславием и юношеской верой в свои таланты – полную победу над миссис Лаудер. Наконец, оказавшись в просторной гостиной этой почтенной дамы, в ее апартаментах на Ланкастер-гейт, в гостиной, поразившей его роскошью, он ждал ее, явившийся по вызову, словно посыльный, но все еще цеплялся за радужные мысли, таявшие по мере столкновения с реальностью, явленной ему самим видом этого дома.
Он ждал долго – ему показалось, что не менее четверти часа; и, по мере того как тетя Мод выдерживала его в этом положении, а наблюдения и размышления наваливались на него все более тяжким грузом, он неминуемо стал задаваться вопросом: на что можно рассчитывать в разговоре с человеком, который обращается с тобой подобным образом? Время визита выбрала она сама, так что ее промедление, несомненно, было частью плана – поставить его в самое неудобное положение. Он прохаживался туда-сюда, считывая послание ее массивной, вызывающе дорогой мебели, наталкиваясь на выразительные знаки и символы того, что чувство неудобства было создано преднамеренно. Он даже подумал неожиданно для себя, что у него нет пространства для маневра и отступления, и все это – величайшее унижение, которое только может испытать гордый человек. Оно еще не было определенным, ничего пока не случилось, но огромные тяжелые предметы красноречиво заявляли о статусе своей хозяйки – столь внушительными, столь агрессивно мощными они были. «Знаешь, если уж говорить начистоту, она чудовищно вульгарна», – однажды он чуть не сказал это про миссис Лаудер ее племяннице; едва удержавшись в последний момент, он оставил эту опасную мысль при себе. И это было разумно, потому что рано или поздно Кейт сама поймет и скажет подобное. Теперь он физически ощущал невыносимую скуку этого дома, что странным образом не означало, что сама тетя Мод была скучна или занудна. Она была вульгарна, несмотря на свежесть, почти красоту, да, она была красивой – насколько позволял ее сильный и властный характер. Она была достаточно изобретательной, чтобы вести большие игры; и сейчас он ощущал себя в клетке львицы, лишенный хлыста, необходимого для самозащиты и хотя бы попытки действовать в своих интересах. У него было никаких средств воздействия на нее, никаких аргументов, кроме любви к девушке – а в этом доме любовь выглядела безнадежно, болезненно дешевой. Кейт неоднократно упоминала в разговорах с ним, что тетя была Страстной натурой, так нажимая на это слово, что оно представлялось ему написанным с заглавной буквы; она намекала, что это свойство он мог бы, должен был бы использовать в своих целях. Теперь он недоумевал, как сделать это и что это дает ему; чем дольше он ждал, тем более сложной виделась ему ситуация. Ему решительно не хватало одного качества. Он все привык делать быстро.
Медленно прогуливаясь туда-сюда, он постепенно терял терпение; с каждым шагом росла пустыня его нищеты; пространство гостиной превращало его в малость, и надежды его на спасение казались теперь не больше, чем у потерявшегося в пустыне. Дом на Ланкастер-гейт был слишком богатым, в этом все дело; он ничем, даже отдаленно, не напоминал его собственное жилище. Он многословно и внятно заявлял о себе, и молодой человек критически всматривался в него, удивляясь своей эстетической реакции. Несмотря на многократные ссылки Кейт на ее бунтарские вкусы, он понятия не имел прежде, что его может так шокировать декор дома, избранный независимой современной дамой. Язык этого дома, громогласный и отчетливый, обладал неожиданной широтой и свободой, порождал ассоциации и идеи, указывал на идеалы и возможности хозяйки. Молодой человек с дрожью признавал, что никогда прежде не видел ничего, столь величественно уродливого – и, безусловно, столь безжалостного. Он обрадовался последнему определению, как находке, оно объясняло весь характер дома в целом; «безжалостный» – это подошло бы для статьи, его разум привычно заработал, перемалывая впечатления и подбирая для них форму выражения. Он написал бы о вызревающем здесь ужасе, поднимающем голову в эпоху, которая гордится победой над ложными богами; было бы даже забавно получить от миссис Лаудер уменьшенную копию такого чудовища. Здесь было нечто могучее, темное – он мог бы упомянуть об этом в статье; он обнаружил, что легче смеяться над ужасом, чем терпеливо переносить его. Он не был уверен, к какому стилю отнести дом: ранний викторианский или средневикторианский? Можно ли вообще свести все это к единому знаменателю? Единственное было несомненно: великолепие и решительно британский характер. Соблюдение ордера, изобилие редких материалов – ценных пород дерева, металла, текстиля, камня. Он не смог бы помыслить такое количество оборок и рокайля, пуговиц и шнуров, туго затянутых, закрученных. Он не смог бы помыслить такое количество позолоты и стекла, атласа и плюша, розового дерева, мрамора и малахита. А главное – столь мощные формы, столь тщательную проработку деталей, столь вызывающую цену всего, демонстрацию убеждений и денег, здравого смысла и уверенности. Наконец, обстановка представляла собой полное отрицание его собственного образа мыслей, и он со всей ясностью и безнадежностью понимал это. Она разоблачала перед ним всю беспощадность различия.
Тем не менее его разговор с тетей Мод не слишком противоречил его изначальным ожиданиям. Несмотря на безусловную страстность натуры, на этот раз миссис Лаудер не угрожала и ни к чему не призывала. Вероятно, орудия агрессии и обороны были у нее под рукой, но она к ним не прикасалась, даже не упоминала о них; на самом деле она была такой вкрадчиво-любезной, что он только позже осознал, с какой прямотой она действовала. Он справедливо предполагал наличие сокровенных мыслей, усложнявших дело, но он не знал, что это, возможно, не более чем искреннее благоразумие. Иначе говоря, ее любезность была не просто политикой – он не был настолько опасен, чтобы прибегать к политическим приемам; он догадывался, что она и вправду относилась к нему с некоторой симпатией. Это придавало ей привлекательность, располагало – кто знает, что может случиться, если и он будет испытывать к ней симпатию? Ну что же, он готов был рискнуть. Она в любом случае могла побороть его одной левой, ничтожным залпом. Минут через десять он без всяких объяснений с ее стороны видел, что она заставила его ждать без всякого злого умысла; к этому моменту они подошли вплотную к ее главной цели. Она хотела, чтобы он обдумал ее предложение, – не надо давать немедленный ответ, пусть он пойдет к себе, взвесит все в спокойной обстановке. Первый ее вопрос заключался в том, понимает ли он, на что она намекает; и это подразумевало столь многое, что сразу породило пространную и открытую дискуссию. Он сразу правильно понял этот намек: она хотела, чтобы он забыл о демонстрации ее силы, что при желании он легко сможет ее понять и что источник ее силы – в заинтересованности в конечной цели, а не в мощи воображения, материальном богатстве или чем-то ином. Он вынужден был признать, что ему не следует опасаться ее, ему надо просто понимать, понимать без потакания слабостям или своим страстям. Исключительно игра ума побуждает к действиям, вероятно, к сокрушительным действиям, к потребности что-то менять и упрощать; но, если задуматься, станет ясно, что надо довериться естественному ходу вещей. Дело не в самих ошибках, а в упоении ими. И ему надо использовать свой острый ум, чтобы сопротивляться этому. А миссис Лаудер уж сообразит, как ей это использовать.
Только когда она приступила к изложению своих соображений по поводу Кейт – с такой естественной манерой подразумевать, что он-то, конечно, понимает, насколько все это важно, – он отметил про себя, что она его почти ненавидит. Она старалась представить все предельно позитивно, оправдать свои намерения, подчеркнуть, что она не делает ничего дурного.
– Понимаете, если бы я не была готова идти гораздо дальше, я не достигла бы того, что имею. Мне не важно, что вы говорите ей, – чем больше вы повторяете это, тем лучше; в конечном счете она сама все знает. Я ничего ей не диктую; признаюсь вам: когда я хочу сообщить нечто моей племяннице, я умею делать это прямо.
И тетя Мод изложила свою позицию с простотой и благожелательностью, но совершенно ясно; она указала, что мудрых слов – при всей их пользе – не всегда достаточно, а вот сказанное ради добрых целей обязательно их достигает. Из ее слов молодой человек понял, что нравится ей, потому что он хороший человек – по ее мнению, достаточно хороший, – достаточно хороший, чтобы отказаться от ее племянницы и оставить ее в покое. Но достаточно ли он хорош по собственным меркам? Он размышлял об этом, пока она более подробно объясняла, что, возможно, его судьба – доказать это.
– Она замечательное создание, вы, безусловно, льстите себе, полагая, что знаете это. Но я-то это знаю – как, возможно, и вы способны узнать, но мне намного виднее; и само доказательство этому, полагаю, будет предъявлено в ваших действиях. Дело не в том, что она моя племянница, – это для меня ничего не значит, у меня могло бы быть пятьдесят племянниц, и я бы ни одну из них не привела к себе в дом, если бы они мне не нравились. Не говорю, что я бы ничего для них не сделала, но пригласить к себе – совсем особое дело. К счастью, я рано обратила внимание на Кейт; к прискорбию для вас, все, что мне нужно, это присутствие Кейт; как вы прекрасно понимаете, я рассчитываю на нее в свои преклонные годы. Я долго присматривалась к ней, приближала и отпускала ее, относилась к ней как к долгосрочной инвестиции; и сейчас она начала приносить свои плоды, так что я ожидаю гораздо большие дивиденды в будущем. Я могу много для нее сделать, и у меня есть свои соображения, что пойдет ей во благо.
– О, отлично вас понимаю, – сказал Деншер. – Вы не считаете, что я буду ей во благо.
Тень прошла по лицу миссис Лаудер, словно кто-то задернул шторы и скрыл освещенное в ночи окно. Повисла пауза, которую непросто было преодолеть. Светские манеры и блистательная холодность никак не помогали собеседнику выйти из неловкой ситуации.
– Я просила вас прийти и выслушать не то, что не пойдет ей во благо, – наконец произнесла она. – Я хотела, чтобы вы выслушали, что пойдет.
– Конечно, – рассмеялся Деншер, – это просто отлично.
Хозяйка дома продолжала, словно его реакция не имела значения.
– Я хочу видеть ее высоко, очень высоко в жизни – в лучах самого яркого света.
– Вероятно, вы хотите, чтобы она вышла замуж за герцога, и стремитесь убрать все препятствия с ее пути.
Ее реакция была как приподнятые ставни, на мгновение он почувствовал, что задел ее и она приоткрылась по-настоящему. Он замечал подобные моменты в общении со значительными и холодными общественными деятелями, но не мог припомнить такого у светской дамы. Только теперь он оценил, насколько велик ее интерес к реализации своего плана и увлеченности потенциальным успехом Кейт. «Не надо быть столь совершенной!» – на мгновение с тревогой подумал он о своей подруге, а затем, по мере того как говорила тетя Мод, задумался, легко ли девушка с ним расстанется.
– Я хочу, чтобы она вышла замуж за влиятельного человека. – Вот и все, но этого было недостаточно, и она добавила: – И у меня есть свое мнение на ее счет. Вот так обстоят дела.
Некоторое время они сидели лицом к лицу, и он чувствовал, что за всем сказанным кроется что-то еще и она хочет, чтобы он догадался, что именно. Она взывала к его интеллекту, к той широте ума, которую надеялась в нем найти. И он действительно был не из тех, кому не хватает сообразительности.
– Естественно, я понимаю, как мало соответствую столь горячим и гордым мечтам. У вас есть видение цели – мощное видение; и я целиком и полностью признаю его. Я отдаю себе отчет в том, что я не тот человек, и я весьма обязан, что вы не стали напоминать мне об этом более грубым образом.
Она промолчала – все шло по плану, и она готова была предоставить ему возможность самому все сформулировать, если он на то способен и если ему хватит духа. В подобной ситуации не предполагается демонстрировать свою бедность, если, конечно, человек не предпочитает проявлять ослиное упрямство. Все было предельно просто: с точки зрения миссис Лаудер – а другой точки зрения не допускалось, – он обладал малой ценностью и чертовски хорошо знал, что способно повышать ценность. Он хотел сказать все как можно проще; но в момент концентрации усилий его поразила другая, более глубокая мысль. Тетя Мод каким-то невероятным образом почувствовала это внутреннее движение собеседника, хотя он и впоследствии не мог угадать, как ей это удалось.
– Я считаю, что вы значите для нее гораздо меньше, чем думаете, и я не собираюсь превращать вас в мученика, запрещая встречаться с вами. Ваши с Кейт представления в парке нелепы настолько, что заставили меня уделить им внимание; и я предпочитаю видеть вас в своем окружении, тем более вы по-своему очаровательны, дорогой мой, и я готова принимать вас, общаться с вами наилучшим образом. Неужели вы думаете, я столь глупа, чтобы устраивать скандалы без необходимости? Да и сама мысль о подобной необходимости абсурдна! Я в любой момент могу вам голову оторвать, стоит мне рукой шевельнуть; но я сейчас хочу договориться с вами совершенно честно, без малейшего ущерба для вас. Я предельно доброжелательна, посвящаю вас в свои планы, и это означает, что воспринимаю вас совершенно серьезно. Вы можете находиться сколь угодно близко, не беспокойтесь, что навредите ей! Поступайте как пожелаете.
Позднее он думал, что она не стала бы говорить все это, если бы не была уверена, что вскоре сможет удалить его от племянницы. Но в тот момент его поразило предложение не требовать от него никаких обещаний, отсутствие попыток заплатить ему за исчезновение или взять с него слово чести не вмешиваться в жизнь девушки, так что он с готовностью признал ее благородство. Сразу после этой встречи он рассказывал о ней Кейт и впервые заметил, что в изложении – и он сразу признался в этом девушке – все это напоминало расставание пары влюбленных, желающих избежать вражды: «Я искренне надеюсь, что вы всегда будете видеть во мне друга». Возможно, тут он зашел слишком далеко – отметил он, обращаясь к Кейт; однако во время встречи все было так естественно и виделось в ином свете. Еще до окончания их разговора с тетей Мод возникли другие нюансы, но ее твердое намерение не видеть в нем угрозу преобладало над остальными соображениями. Во время последовавшей прогулки с девушкой им было о чем поговорить, так как резкое расставание накануне побудило его оказать услугу своей газете и согласиться на поездку в Америку на пятнадцать – двадцать недель. Идея опубликовать серию писем из Соединенных Штатов, представляющих страну с сугубо социальной точки зрения, уже не раз обсуждалась в кулуарах редакции, на высшем уровне, и удачный момент настал – решение созрело, двери распахнулись прямо перед Деншером, так что он с удивлением обнаружил, что получает шанс оторваться от скромного офисного стола и чернильных будней. Он заверил Кейт, что просто не имел возможности отказаться, – не то у него положение, чтобы отказывать начальству в исполнении заданий; но тут он покривил душой, не упоминая о своей радости от внезапного поворота событий. Не стал он говорить и о сомнениях в том, готов ли он к подобной работе. Впрочем, он поделился этим смущением с непосредственным начальником, и тот убедительно пояснил, что задание стало результатом неформальных переговоров, которые весьма неожиданно привели к заключению, что он идеально подходит для данной задачи именно потому, что не пытается пробиться наверх любой ценой. От него хотели писем простых и естественных – именно таких, какие он мог бы написать; он должен был найти собственный стиль и выразить личное восприятие, так что опасаться, насколько хорошо он это сделает, не приходилось.
Едва ли все могло сложиться лучше для него, особенно с учетом всех личных обстоятельств. Его миссия, как называли задание в редакции, планировалась на конец июня, и это было удобно; но времени оставалось немного, и он не должен был потерять ни одной недели; он понял, что его исследования должны быть весьма масштабными и затрагивают интересы государства – интересы, как их толковали на высотах империи Флит-стрит, – и что цели намечены весьма амбициозные. Деншер не скрывал от Кейт, что должен назначить точный день отъезда и дать окончательный ответ начальству; он считал, что это самое важное, с чего следует начать разговор. Она заверила его, что необходимость расставания лишь сильнее укрепит их связь; она гордилась тем, что он спрашивает у нее совета в таком значительном деле и его решение зависит от нее; и она была достаточно умна, чтобы уважать его работу и его долг. Она обрадовалась открывавшейся перед ним перспективе и постаралась приободрить его; она будет ужасно скучать по нему – конечно, будет; но она больше говорила не о себе, а с торжеством и восторгом обсуждала, что он сможет увидеть и сделать. Он даже посмеялся над ее наивностью, хотя и не набрался отваги признаться, как много его текстов регулярно отправляется в редакционную корзину. В то же время его обрадовал ее взволнованный интерес к происходящему на Флит-стрит, тем более что он надолго расставался с привычным рабочим окружением. Перед ним открывался шанс пробиться на первые страницы – именно этого от него и хотели; и это значило для него больше, чем все Соединенные Штаты вместе взятые; хотя эта поездка могла разрушить его карьеру в случае провала миссии. Его выбрали, потому что он не был обычным собирателем сплетен и не пытался просочиться во все дырки; от его писем ждали новой, серьезной интонации – такой интонации, которая смогла бы послужить примером для других в будущих публикациях.
– С твоим пониманием сути дела из тебя выйдет превосходная жена журналиста! – в восторге воскликнул Деншер.
Но она лишь слегка возмутилась в ответ:
– А чего ты ожидаешь? Как могла я не понимать тебя, если так сильно забочусь о тебе?
– Ах, тогда я скажу иначе: как же ты обо мне заботишься!
– Да, – серьезно кивнула она, – это честно описывает всю степень моей глупости. Тем более мне представился шанс продемонстрировать это, воображая твои перспективы.
Она говорила о будущем с такой беззаботностью, что он почувствовал смущение и необходимость сменить тему и отчитаться о встрече с настоящим повелителем их судьбы. Переход к этому сюжету был отчасти блокирован новостями с Флит-стрит; но на пике их счастливой болтовни эта невысказанная тема постепенно просачивалась в сознание каждого из них, и мало-помалу сплетение двух сюжетных линий стало неизбежным. Более того, прежде, чем попрощаться, молодой человек хотел узнать, почему Кейт только что рассуждала об их совместном будущем, словно оно несомненный и свершившийся факт; ему казалось, что надо быть более реалистичными и это лишь усилит их конечную радость. Они смотрели на ярко освещенный квартал, когда она задала вопрос, касающийся их способности успешно провести игру в долгое ожидание. Несколькими днями ранее она настаивала на его встрече с тетей, и после часа, проведенного наедине с этой дамой, Деншер не удивился тому, как девушка воспринимает попытку представить жалкую картину в максимально радужном свете.
– Если она согласна принимать тебя, разве этого не достаточно?
– Этого достаточно; с ее точки зрения, это все, что нужно. Это залог того – я имею в виду то, как оценивает ситуацию миссис Лаудер, – что я не стану осложнением, потому что ты сможешь видеть меня часто и без усилий. Она уверена, что я нуждаюсь в деньгах, и это дает ей время для маневра. Она уверена, что я обладаю достаточной деликатностью, хочу добиться максимального успеха, прежде чем приставлю пистолет к твоему виску с требованием своей доли. Время позволит ей правильно расставить фигуры, поможет ей не потерять свое влияние на тебя, дурно со мной обращаясь. Более того, она вовсе не желает дурно со мной обращаться, – продолжал Деншер, – насколько я понимаю, как бы смешно это ни звучало, я ей даже понравился, и если бы на кону не стояла ты, она бы даже выбрала меня в качестве своего рода ручной собачки. Она способна оценить интеллект и воспитание; ей нравится украшать ими свой салон, включать что-нибудь этакое в программу; я уверен, ей даже досадно, что я оказался весьма симпатичным и таким недопустимым одновременно. – Он сделал паузу, и подруга заметила тень улыбки на его лице – странной, призрачной и горькой улыбки. – Я подозреваю, что она убеждена – мне надо предоставить шанс, и я сам, собственными руками уничтожу наши перспективы, дай мне только волю. Как я уже говорил, многое не было высказано напрямую. Я не тот тип романтического влюбленного, способного устоять перед регулярным употреблением, привычкой, повседневностью. Если допустить это, твоя гордость и твои предрассудки довершат дело! Гордость будет питаться окружением, которое тетя для тебя выбирает, а предрассудки расцветут при сравнении, которое она тебе предоставит и при котором я непременно проиграю. Я ей понравился, но не настолько, чтобы усомниться в том, что меня легко представить в невыгодном свете. И тогда я разонравлюсь тебе.
