Генри Джеймс
Крылья голубки
Она прервала его, воскликнув взволнованно:
– Отец!
– Не понимаю, что с тобой, – продолжал он, – если ты не можешь держать себя в руках, клянусь, я заставлю тебя сделать это. Запихну тебя в кэб и отправлю прямиком в безопасный уголок на Ланкастер-гейт.
Она повторила беспомощно и отстраненно:
– Отец.
Он нахмурился и довольно резко произнес:
– Ну?
– Возможно, тебе странно слышать это, но ты и вправду помог мне сегодня.
– А разве не это я пытаюсь тебе объяснить?
– Да, – ответила она очень спокойно, – но не в том смысле. Я честна с тобой и знаю, о чем говорю. Не стану делать вид, что месяц назад ждала от тебя визита или помощи. Но ситуация изменилась, вот в чем дело, и сейчас у меня совсем другие заботы. Я и теперь не прошу тебя что-либо «сделать» для меня. Я всего лишь хотела, чтобы ты не отталкивал меня, не выбрасывал меня из своей жизни. Тебе стоило лишь сказать: «Конечно, если ты этого хочешь, мы будем вместе, мы не станем заранее беспокоиться о том, как все пойдет дальше, мы будем верить в будущее». Вот и все. Это было бы здорово. Я бы сохранила тебя – и в этом была бы единственная моя выгода. Понимаешь?
Он посмотрел ей в глаза, выражение лица его теперь было жестким.
– Дело в том, что ты влюблена, и твоя тетя это знает и – по причинам, которые я нахожу вполне вескими, – протестует против этого. Ее можно понять! В этом я готов довериться ей вслепую. Пожалуйста, иди.
В его голосе не было гнева, только безграничная печаль; он снова отвернулся. И прежде чем она успела что-то сказать, он открыл перед ней дверь. Он не одобрял ее чувств, но жалел дочь.
– Твоя тетя изрядно заблуждается, полагаясь на тебя. Мне даже жаль ее.
Кейт на мгновение замерла.
– Она не тот человек, который нуждается в чьей-либо жалости, как бы она ни заблуждалась, хотя она и заблуждается не слишком часто. То есть если ты имеешь в виду, что все дело во мне и это на меня нельзя полагаться.
Он отмахнулся:
– Ты обманываешь сразу двоих – миссис Лаудер и кое-кого еще?
Она решительно мотнула головой.
– Не имею ни малейшего намерения, и уж миссис Лаудер я точно не собираюсь обманывать. Если ты мне не веришь, – она начинала сердиться, – это лишь упрощает ситуацию. Я пойду своей дорогой, какой я ее вижу.
– Твоя дорога – выйти замуж за какого-нибудь проходимца без гроша в кармане?
– Ты хочешь получить слишком много, не давая ничего взамен, – парировала она.
Он встал прямо перед ней – ему не удалось быстро избавиться от нее, и он терял терпение. Аргументов у него не осталось, и он уже далеко не так уверенно себя чувствовал.
– Если ты готова вынести последствия тетиного гнева, тебе должно хватить сил и на то, чтобы меня выслушать. Что означают все твои слова, если ты не собралась замуж за какого-нибудь проныру? И кто этот нищеброд?
Несмотря на его натиск, она не отвечала сразу, а потом заговорила холодно и отчетливо:
– Он ничего дурного о тебе не думает. Он всего лишь хочет быть любезным.
– Тогда он просто осел! И как ты намеревалась наладить отношения между нами? – полюбопытствовал отец. – Если он уже теперь беспомощен и невыносим? Есть хорошие и дурные ослы, но твой явно относится ко второй категории. К счастью, твоя тетя в таких людях отлично разбирается, и я ее суждениям полностью доверяю, как уже сказал раньше. Усвой раз и навсегда: я не желаю больше слышать ни о ком, кого она не одобряет, – заявил он. – Если же ты намерена игнорировать и ее и мое мнение…
– И что тогда, папа?
– Ну, мое милое дитя, полагаю, незначительность моего мнения не помешает мне заметить, что тебе придется сильно сожалеть о своем выборе.
Она выдержала паузу, довольно тяжелую, словно взвешивая всю степень грозящей опасности, а потом сказала:
– Если я не поступлю таким образом, то уж точно не из-за того, что испугалась тебя.
– О, в таком случае, – бросил он ей в лицо, – тебе потребуется немало отваги!
– Значит, ты ничего для меня не сделаешь?
Его ответ был написан у него на лице, и крах слабой надежды в душе Кейт усугублялся воспоминанием об ужасной лестнице, которую она преодолела по пути сюда, и о странном запахе, наполняющем ее.
– Я никогда не обещал делать ничего, что выходило бы за рамки прямых обязанностей. Я дал тебе ясный и весьма ценный совет… – И вдруг в нем словно сорвалась какая-то пружина: – Если тебя не устраивают мои слова, можешь отправляться за утешением к Марианне!
Потому что он никак не мог простить ей намерение разделить скудное материнское наследство с Марианной. Она должна была поделиться с ним.
II
После смерти матери она переехала к миссис Лаудер – это потребовало от нее усилий, напряжения и боли, которую она чувствовала до сих пор и которая не давала ей ничего забыть. Но другого выхода не было, у нее не было денег – лишь неоплаченные счета, скопившиеся толстой стопкой за время роковой болезни хозяйки, да еще указание, что продавать ничего нельзя, так как все в доме принадлежит «домовладению». Как такое могло случиться, для нее оставалось загадкой, причем отвратительной; несколько недель Кейт казалось, что Марианна с детьми постоянно наблюдают за ней, потому что претендуют на скудные мелочи, принадлежавшие покойной матери. Подумать только: зачем ей все это? На самом деле она хотела лишь одного – отказаться от всего наследства, и она, несомненно, сделала бы это, если бы не решительное вмешательство тети Мод. Вмешательство это было не только решительным, но и весьма масштабным. Как бы то ни было, к исходу зимы она совершенно не понимала, что делать дальше. Ей не впервые приходилось смиряться с мрачной иронией обстоятельств – и всегда в таких случаях окружающие по-своему толковали ее поведение. Как правило, она в итоге уступала их воле – проще всего было соответствовать чьим-то ожиданиям и представлениям.
Высокий, величественный и откровенно богатый дом на Ланкастер-гейт, напротив парка в Южном Кенсингтоне, с детства казался ей самой дальней границей ее мира. Он располагался дальше всего, что входило в весьма ограниченный и компактный круг ее жизни; и путь туда был отмечен впечатляющими видами, обширными и обескураживающими. Все вращалось вокруг Кромвель-роуд или, в крайнем случае, в ближайших частях Кенсингтонского сада. Миссис Лаудер была единственной ее «настоящей» тетей – не женой дяди, а кровной родственницей; она была рядом с давних пор, все эти наполненные несчастьем годы, она не была просто родственницей – она всегда была для Кейт особенной. Резиденция тети поражала молодое поколение Кроев не только как знак статуса владелицы, но и как свидетельство достатка, на который им самим рассчитывать не приходилось. Когда Кейт думала о прошлом, она не могла представить другую тетю Мод, и это несмотря на то, что о многом другом она легко фантазировала и представляла, как бы все могло пойти иначе. Она спрашивала себя: как же все они жили так долго в холодной тени этой Ультима Туле? Могли ли они освободиться от нее? Что из незыблемого уклада их жизни могло измениться, если бы миссис Лаудер невзлюбила их, а ведь она, вероятно, питала к ним именно это чувство. Они замечали, что порой ей приходилось преодолевать отвращение в первое мгновение встречи, когда она в очередной раз приглашала их к себе; теперь было понятно, что тетя поддерживала отношения только для того, чтобы ее сестра испытывала непрестанную обиду и сокрушение о своей участи. Эта сестра, несчастная миссис Крой, как знала ее дочь, всегда переживала унижение, а потому внушила дочерям и сыновьям особый взгляд на процветающую родственницу, нечто вроде благоговейного трепета. Тетя Мод видела это, когда племянники приходили в ее дом – как им самим казалось, слишком часто. Со временем Кейт начала догадываться, что и тетя не слишком стремилась видеть их. То немногое, что она им предлагала, вызывало внутреннее сопротивление, конечно, никогда не выражавшееся открыто. Проявления ее внимания ранили племянников, потому что никогда не достигали цели.
Из высокого южного окна, выходившего на парк, юная леди могла заметить много нового – очень много (хотя кое-что из этого было ей давно знакомо, только в другом ракурсе), так что жизнь день ото дня являлась ей в непривычном виде, и сама она чувствовала себя чужой в этом мире. Она была уже взрослой – двадцать пять лет представлялись ей весьма солидным возрастом, слишком солидным, чтобы менять представления об окружающем, – и теперь она относилась к миру с легким сожалением, прежде ей неизвестным. Мир отличался – к лучшему или к худшему – от того, о котором она кое-что читала, и ей казалось, что годы ее жизни были потрачены впустую. Если бы она раньше догадалась, она бы давно начала готовиться к встрече с этим миром. Каждый день она делала открытия, узнавала что-то новое о себе и других людях. И кое-что вызывало ее особый интерес и даже тревогу. Предметы и детали говорили ей о том, чего она прежде не замечала. Со стыдом она признавала, что, в отличие от прежних представлений, жизнь напоминала «готовое платье», искусно отделанное лентами и кружевом, бархатом и шелком. Все эти впечатления приносили ей немалое удовольствие. Ей нравились очаровательные комнаты, в которых поселила ее тетя; прежде у нее никогда не было такого чудесного жилья; но ее смущало подозрение, что тетя не была вполне искренна в отношении к ней. Родственница была поразительно щедра к девушке. Плоды этой щедрости племянница ощущала повседневно, с утра до ночи; но, как ни странно, подопечная лишь становилась более скованной и закрытой.
Еще одним открытием стало для девушки то, что дом на Лексэм-гарденз, несмотря на неустанные заботы миссис Лаудер, оставался мрачным, словно в нем обитали привидения. Всю зиму Кейт присматривалась к обстановке и укладу жизни, особенно когда оставалась одна, а это случалось часто, так как траур давал ей основания соблюдать некоторую изоляцию от других; именно уединение позволяло ей замечать прежде скрытое от глаз. Впечатлительная девушка всегда чувствовала незримое присутствие тети Мод, сидевшей этажом ниже, довольно далеко. Она напряженно вслушивалась в призрачные звуки, она могла сказать, когда на другом этаже разводили сумрачным декабрьским вечером огонь в очаге. Она замечала и знала так много, что это знание начинало завораживать ее, связывать с этим домом; она словно стала его частью – деталью интерьера между небольшой, обтянутой шелком софой у камина и огромной серой картой Миддлсекса на стене. По дороге в свои комнаты она отмечала все новые мелочи, многие из них находились очень высоко, и впечатление от них напоминало отдаленный рокот выстрелов над цитаделью. Она почти с удовольствием вспоминала о неделях, заполненных волнением и испытаниями: потерей матери, расставанием с отцом, напряжением в отношениях с сестрой, утратой перспектив и неопределенностью будущего, в особенности признанием факта, что, если она не будет вести себя, как говорится, достойно, то есть делать то, что велят другие, она моментально останется без средств к существованию. Она считала, что имеет право грустить и искать уединения, чувствуя, что это придает ей некоторую власть над ситуацией. Она оттягивала момент окончательной уступки – хотя не могла отчетливо сказать, в чем именно намерена уступить: будет ли это полная сдача позиций (иногда она именно так и представляла будущее) и безграничное подчинение личности тети Мод? Именно благодаря этой личности тетя Мод проявляла щедрость и оказывала влияние, создавая неясную, но ощутимую атмосферу вокруг себя – величественную и загадочную. Смутное и ясное в ее образе удачно сочеталось, скрепленное железной волей и твердой решимостью. Кейт отлично понимала характер тети и в первые дни чувствовала себя беспомощным ребенком, однако со временем освоилась; теперь ей представлялось, что рано или поздно придется войти в клетку ко львице – именно так воспринимала она теперь родственницу.
Клеткой была личная комната тети Мод, а ее кабинет, ее счетная контора – полем сражения и сценой представления; это место действия располагалось на первом этаже и выходило в главный зал, так что девушка видела ведущую туда дверь каждый раз, входя в дом и покидая его, словно это была таможня или застава. Львица ждала – это было совершенно ясно; она наблюдала за лакомым кусочком, который всегда был в поле зрения. Львица обладала даром эффектно подавать себя и разыгрывать представление – в клетке или за ее пределами; величественная, великолепная, яркая, сияющая, в непременном атласе, сверкающих драгоценностях, с блеском агатовых глаз и черных, как вороново крыло, волос, оттенявших изумительный цвет лица – фарфорово-белый, с богатым теплым оттенком на мягких контурах лица и шеи. На ее взгляд, племянница носила слишком скромное имя, была необщительна, но обликом напоминала фигуру Британии на Маркет-плейс – не хватало только пера за ухом и шлема, щита, трезубца и книги. Однако неправильно было бы полагать, что сила, с которой предстояло столкнуться, соответствовала этому простому образу; племянница была образованна, так что едва ли следовало доверять слишком очевидным аналогиям. Та часть Британии, которую можно назвать торжествующим мещанством, со всеми плюмажами и шлейфами, фантастической мебелью и тяжелым корпусом, фальшивым величием ее вкуса и вычурной речью, могла быть обескураживающе и опасно обманчивой. Эта часть была сложной и хрупкой Британией, страстной и практичной, с нелепым ридикюлем предрассудков и глубоким карманом, набитым монетами, на которых отчеканен ее образ – тот самый, что известен всему миру. Короче говоря, за агрессивно-оборонительной позицией скрывалась немалая мудрость. На деле, как мы уже дали понять ранее, осаждающая сторона – то есть юная леди – в столкновении с цитаделью вынуждена была постоянно думать об объекте осады, а что отличало ее от других, так это отсутствие щепетильности и морали. Так что молчаливая подготовка и наблюдения позволили Кейт выстроить общую картину: она присмотрелась к тете, оценила возможные угрозы; она затаилась и искала способ взаимодействия со старшей родственницей, занимавшей позицию на первом этаже, оценила военные и дипломатические подходы и варианты маневров. В конце концов, что может быть опаснее жизни в Лондоне? Миссис Лаудер была для нее воплощением Лондона – самой жизни с громом осады и жаром схватки. Но оставалось то, чего опасалась наша Британия, а вот тетя Мод не боялась ничего – как выяснилось, даже неприятных тем.
Кейт собирала и запоминала все эти наблюдения и оценки, не делилась ими даже с Марианной, которая заходила довольно часто и пыталась расспрашивать ее обо всем, что происходит в доме. Одна из причин подобной скрытности заключалась в том, что решающий разговор с тетей Мод приближался и девушка хотела сохранить относительную свободу в переговорах и не хотела, чтобы старшая родственница заранее о чем-то догадалась. Самым трудным в ее положении было то, что беседы с сестрой подрывали уверенность, лишали ее отваги, связывали руки, усиливая чувство одиночества из-за угрозы разрыва последних кровных связей с родными людьми. Теперь она лицом к лицу встала перед необходимостью оценить важность родства, и процесс, начатый смертью матери, приближался к кульминации. Ускользающий, ненадежный отец, бескомпромиссная и склонная к моральному шантажу тетка, обделенные средствами племянники и племянницы составляли своего рода хор, дополнявший и усиливавший главную партию отношений с сестрой. Обдумывая свое положение и присматриваясь к Марианне, она вынуждена была разобраться с природой кровного родства. В прежние времена мерой оценки было чувство долга, но те дни миновали, она словно родилась заново; прежде она думала, что Марианна необычайно хороша собой, никто не сравнится с ней в очаровании, уме, так что она заслуживает безграничного счастья и успеха. Но теперь по многим причинам изменились ключевые установки. Сейчас сестра не казалась ей такой красавицей, да и оснований считать ее особенно умной больше не было; разочарованная, деморализованная, переживающая свою несчастную судьбу, недовольная, она выглядела старшим подобием Кейт. И это побуждало саму Кейт что-то предпринять, изменить свое положение; в неуютном Челси, в маленьком домике, за который можно было платить невысокую ренту, сестра ощущала себя как в ловушке. И Кейт внезапно поняла, насколько эгоистичным выглядит разочарованный человек; она удивлялась тому, что Марианна принимала как нечто само собой разумеющееся вторичность, ограниченность жизни. Скромное существование в домике в Челси, моральные принципы, сдерживающие любые попытки перемен, – все, что ей оставалось. Люди слишком много требуют друг от друга и даже не замечают, как поглощают чужую жизнь. Они делают это автоматически и без особого удовольствия.
Она не находила больше оправдания неудачам и неудобствам, никто не должен поддаваться им и привыкать. Всегда есть нечто большее, чем ты сам, следовательно, нельзя смиряться с обстоятельствами. Однако она никогда не давала Марианне почувствовать все это, Марианна не знала, о чем думала ее сестра. Кейт не считала это лицемерием, скорее, она лицемерила бездумно, так как держала в себе все новые мысли, считая, что они касаются только ее лично. Но самой сокровенной тайной было чувство, с которым она наблюдала, как сестра не упускает малейшей возможности продемонстрировать тете послушание; именно это показывало, насколько бедным можно стать, когда слишком много значения придаешь отсутствию богатства. Тетя Мод действовала через Кейт, используя ее как инструмент и не считаясь с ее мнением. Кейт мысленно уже сожгла корабли, и это могло пойти на пользу Марианне, а стремление Марианны извлечь хоть какую-то прибыль доходило до потери лица; в конце концов это помогало Кейт сдерживаться – если ей вообще нужны были оправдания для этого. Кейт была сдержанной за обеих, от этого она становилась более эгоистичной и предпочитала соответствовать идеалу поведения – и это тоже было своего рода эгоизмом, но ей не надо было собирать крошки с чужого стола, чтобы прокормить четверых детей. Недовольство миссис Лаудер браком старшей племянницы с мистером Кондрипом было только частью проблемы; хуже было бестолковое поведение самого мистера Кондрипа, священника в жалком приходе в пригороде, предпочитавшего вести едва ли не святую жизнь, вызывавшую бесконечный поток критики. Кроме благочестия, похвалиться ему было нечем, нечего предъявить широкому миру, он не обладал достаточным воображением, чтобы найти способы обеспечить семью или составить хоть какое-то состояние. Тетя Мод негодовала, она находила выбор такого образа жизни огромной ошибкой. Она была не склонна прощать и признавала единственный подход: взгляд сверху вниз, как на отверженных, которыми были в данном случае недостойные родственники. Среди двух мрачных церемоний, которые она ставила на одну доску, венчания и погребения, она сочла нужным посетить лишь последнюю, после которой послала Марианне довольно щедрый чек; но и это было не проявлением личной заботы, а соблюдением приличий. Она не одобряла шумных детей, у которых не было никаких перспектив; она не одобряла вдовью скорбь, от которой никакого толку; и единственное, что она мысленно позволяла Марианне, – это бесконечное чувство вины и печаль. Кейт Крой отлично помнила, как по-своему переживала сходные чувства их мать, считая выбор Марианны откровенным провалом и ударом по всей их маленькой семье; в этом их мать оказалась согласна со своей благополучной сестрой. И если такие чувства могут объединять, не следует ли Кейт категорически отсечь столь жестокую гордость? Полученный урок оказался болезненным для юной леди, и особенно остро она переживала его на следующий день после разговора с отцом.
– Не могу представить, как ты можешь думать о чем-то, кроме ужасного положения, в котором мы очутились, – заявила Марианна.
– Откуда ты знаешь, о чем я думаю? – отрезала Кейт. – Мне кажется, я предоставила тебе достаточно доказательств того, что забочусь о тебе. Дорогая моя, я и вправду не знаю, что еще могла бы для тебя сделать!
Ответ Марианны был для нее как удар, она не была готова к такому – внезапному, несправедливому. Она предвидела, что сестра испытывает страх, но обнаружила, что все гораздо серьезнее.
– Ну что же, ты занята своими делами, и кто я такая, чтобы судить тебя или читать мораль. Но в то же время, если ты умываешь руки в отношении меня, я не обязана говорить, что ты права, и имею полное право исключить тебя из своей жизни.
Разговор состоялся после детского обеда, который разделила и их мать, но от которого воздержалась молодая тетя, не желая ничего отбирать у малышей; перед женщинами лежала скомканная скатерть с остатками трапезы, мятые передники, опустевшие тарелки, сохранившие запах вареной еды. Кейт спросила подчеркнуто вежливо, нельзя ли приоткрыть окно, и миссис Кондрип ответила, что та может поступать, как ей будет угодно. Ей часто задавали подобные вопросы, учитывая удобство детей. Сейчас вся четверка малышей отправилась играть – шумно и энергично – под не слишком пристальным присмотром ирландской гувернантки, нанятой тетей Мод, чтобы не допускать полного падения стандартов воспитания в этой ветви своего семейного клана. С точки зрения Кейт, их собственная мать не напоминала Марианну: вдова мистера Кондрипа выглядела как неудачная пародия на нее. Она была небрежнее одета, проще и прозаичнее в манерах, словно из нее вынули стержень, осталась лишь бесформенная и вялая оболочка. Она располнела, ее лицо покраснело, она все меньше и меньше напоминала остальных членов семьи Крой, в особенности Кроев в беде, теперь она больше походила на двух незамужних сестер своего покойного супруга, которые, на взгляд Кейт, слишком часто посещали ее и слишком засиживались, результатом чего становились бесконечные порции чая и хлеба с маслом, – Кейт находила это неприемлемым. Более того, Марианна привязалась к новым родственницам, которые рассматривали и оценивали ее вещи, навязывали свои вкусы, постепенно превращая ее в свое отражение и становясь ее отражениями. Если в этом и состоит суть брака, Кейт Крой готова была поставить под вопрос необходимость супружества как такового. Пример сестры был безрадостным в любом случае и показывал, что мужчина может сделать с женщиной. И теперь она наблюдала, как парочка девиц Кондрип давила на вдову брата и настраивала ее против тети Мод, которая, в конце концов, не была их тетей! Между бесчисленными чашками чая и пустыми разговорами они вставляли высокомерные замечания по поводу Ланкастер-гейт, и это казалось Кейт вульгарным, никто из Кроев себе такого не позволял. Они настаивали, чтобы Марианна не спускала глаз с происходящего на Ланкастер-гейт, комментировали то, что Кейт там поселилась, проявляли неуместное любопытство, и молодая сестра Марианны вызывала у них безудержное желание обсуждать и осуждать. И самым нелепым было то, что Марианна сама не любила их. Но они были Кондрипами. Они говорили с ней о покойном, чего Кейт никогда не делала; разговоры на эту тему Кейт могла лишь безмолвно слушать. Она не хотела сказать даже себе: что же сделал с ней этот брак… Так что в заявлении Марианны прозвучало предостережение, просьба не переступать сложившуюся границу.
– Я не вполне понимаю, – проговорила Кейт, – что именно так задело тебя в моих словах. Уверяю тебя, я понятия не имею, что заставляет тебя испытывать такие чувства и обдумывать возможность исключать меня из твоей жизни.
– Ты не имеешь понятия! – воскликнула Марианна. – А как насчет брака с Мёртоном Деншером?
Кейт мгновение помолчала, прежде чем нашлась, как ответить на неожиданный вопрос.
– Значит, ты считаешь, если я приму такое решение, я должна буду отчитываться перед тобой, а ты из-за этого имеешь право разрывать отношения со мной? Так ты думаешь? – А поскольку сестра не отвечала, девушка добавила после паузы: – И вообще, я не знаю, с чего ты вдруг заговорила о мистере Деншере.
– Я заговорила о нем, потому что ты этого не сделала. Ты никогда не говоришь со мной, хотя я знаю… у меня есть основания. Именно поэтому я вынуждена так к тебе относиться. Если ты не знаешь, на что я надеюсь от тебя, о чем я мечтаю… я не вижу смысла даже пытаться объяснить тебе. – Марианна к концу несколько смягчила тон.
Кейт была уверена, что сестра обсуждала перспективы ее брака с мистером Деншером в разговорах с обеими мисс Кондрип.
– Если я упомянула этого человека, то лишь потому, что боюсь его. Если уж ты действительно хочешь знать, он меня всерьез пугает. Мне он совершенно не нравится.
– Но ты не считаешь опасным оскорблять меня упоминанием его имени?
– Да, – признала миссис Кондрип. – Я считаю это опасным, но как еще я могла заговорить о нем? Осмелюсь сказать, я не должна была произносить его имя. Я никак не могла найти удачный момент, но теперь я сказала и ты все знаешь.
– Знаю что, дорогая?
– Мое мнение о нем, – молниеносно отозвалась Марианна. – Это худшее из всего, что с нами происходило за последнее время.
– Это из-за того, что у него нет денег?
– Это одна причина. А еще я не доверяю ему.
Кейт ответила вежливо, но небрежно:
– Что ты имеешь в виду под этим «не доверяю»?
– Ну, я не уверена, что он способен отвечать за свои поступки. Ты должна понимать это. Ты должна найти другое решение.
– Поручить это тебе?
Марианна прямо посмотрела ей в глаза:
– Сначала ты должна принять решение. В любом случае ты должна сделать шаг, тогда и посмотрим.
– Вот уж точно! – заявила Кейт Крой; ей совершенно не нравилось, как пошел разговор, но раз Марианна предпочитает быть вульгарной, что можно поделать? Кейт с новым отвращением подумала о парочке мисс Кондрип. – Мне нравится, как ты все устраиваешь, ты все принимаешь как само собой разумеющееся. Если любой из нас так легко найти мужа, который будет осыпать нас золотом, не понимаю, почему до меня никто этого не сделал! Я что-то не встречала множество богачей и не помню, чтобы ими специально интересовалась. По-моему, дорогая, ты живешь в плену напрасных мечтаний.
– Не в большей мере, чем ты, Кейт. Я вижу то, что вижу, и тебе не удастся запутать меня, – старшая сестра сделала паузу, достаточную, чтобы младшая успела изобразить на лице упрямое презрение, а потом смягчиться. – Я говорю не о любых мужчинах, а о знакомых тети Мод, не о деньгах вообще, а о деньгах тети Мод. Я просто хочу, чтобы ты поступила так, как она желает. Дело не в том, чего хочу я, а в том, чего хочет она. Это и для меня было бы хорошо, – в голосе Марианны прозвучало сдерживаемое раздражение. – Если я не доверяю Мёртону Деншеру, по крайней мере, я доверяю миссис Лаудер.
– Ты удивляешь меня, – парировала Кейт. – Ты рассуждаешь, как папа. Он давал мне тот же совет, если тебе интересно – вообрази только! – мы с ним вчера об этом беседовали.
Марианна и вправду заинтересовалась:
– Он пришел, чтобы встретиться с тобой?
– Нет, я пришла, чтобы встретиться с ним.
– В самом деле? И с какой целью?
– Чтобы сказать, что хотела бы переехать к нему.
Марианна была поражена:
– Покинуть тетю Мод…
– Да, ради отца.
Миссис Кондрип вспыхнула и в ужасе смотрела на сестру:
– Ты хотела…
– Так я ему сказала. Я не могла предложить ему меньше этого.
– Не могла предложить меньше этого? – ахнула Марианна. – Да что он для нас? И ты вот так спокойно заявляешь об этом?
Они смотрели прямо в глаза друг другу, по щекам Марианны потекли слезы. Мгновение Кейт наблюдала за ними, а затем произнесла:
– Я все хорошо обдумала, я много раз возвращалась к этим мыслям. Но тебе нет нужды тревожиться. Я не собираюсь переезжать к нему. Он не хочет видеть меня рядом.
Сестра тяжело дышала, и ей потребовалось некоторое время, чтобы успокоиться.
– Ну, я бы тоже не захотела видеть тебя рядом постоянно, не приняла бы тебя в своем доме, можешь поверить, если это вообще имеет для тебя значение. И да, я встревожена твоим своеволием. Если уж ты, дорогая, считаешь возможным пойти к папе, тебе не следовало приходить ко мне, – Марианна заявила это с такой неопределенной уверенностью, что робкая собеседница могла бы растеряться; она умела произносить угрозы таким благодушным тоном, что трудно было понять, насколько всерьез она настроена осуществить их. – Но если он не хочет принять тебя, – продолжила Марианна, – он, по крайней мере, проявляет сообразительность.
У Марианны всегда было своеобразное представление о сообразительности; ее сестра не раз отмечала, что хотя бы в этом она преуспела. Однако теперь Кейт знала, чем ответить, а потому не испытала привычного раздражения.
– Он не хочет принять меня, – просто сказала она, – но он, как и ты, доверяет тете Мод. Он пригрозил мне отцовским проклятием, если я покину ее.
– Значит, ты остаешься? – торопливо поинтересовалась Марианна. – Остаешься, конечно же? Я так и знала. Тем не менее не понимаю, почему я не настояла сразу, чтобы ты мне все прямо рассказала. Но ты не считаешь своим долгом говорить правду. Ты вообще когда-нибудь думала об этом? Ведь правда – величайший долг.
– Не начинай снова, – рассмеялась Кейт. – Хватит мне поучений папы насчет моего долга.
– О, я не претендую на такое же красноречие, как у него, но я хочу знать, что ты думаешь о жизни; и, вероятно, гораздо больше хочу этого, чем папа. – Казалось, Марианна готова была упоминать его теперь с добродушной иронией. – Бедный старый папа! – добавила она насмешливо.
С тем же вздохом и с той же интонацией она столько раз шептала сестре: «Бедная старая тетя Мод!» Подобные жесты отталкивали Кейт, и сейчас ей захотелось уйти. Она не была уверена, против кого на самом деле направлено было презрение, звучавшее в голосе сестры. В любом случае Кейт не хотелось продолжать ссору; она подумала, что надо бы поболтать о чем-нибудь еще минут десять, чтобы потом уйти вежливо. Однако Марианна не намерена была менять тему, и у Кейт оставалось не так уж много пространства для маневра.
– Как считаешь, кого подбирает тетя Мод?
– О ком еще может идти речь? Очевидно, это лорд Марк.
– И откуда только ты собираешь эти сплетни? – поинтересовалась Кейт с невинным видом. – Как слухи добираются до этой дыры?
Она сама не понимала, куда делась вежливость, которой она намеревалась придерживаться в разговоре. Конечно, Марианна и сама могла быть тактичнее, так что ей не на кого жаловаться. Ей хотелось напомнить о преимуществах и роскоши Ланкастер-гейт, но она не видела, как извлечь пользу из противопоставления того дома этому, бедному и жалкому. Марианна не нашлась с ответом, но и не сообщила, откуда узнала про потенциального соискателя руки Кейт; так что младшей сестре оставалось только списать осведомленность Марианны на безграничную пронырливость и неуемное любопытство двух мисс Кондрип. Они жили еще беднее, чем Марианна, но умели держать ухо востро и проводили целые дни в поисках новой информации, пока Марианна, выглядевшая все более расплывшейся и массивной, предпочитала сидеть дома. Порой Кейт гадала: не посланы ли эти мисс Кондрип ей судьбой как предостережение о будущем, как образ женщины, в которую сама она может превратиться годам к сорока, если будет слишком бестолкова и беспечна? Очень многие сочли бы сейчас шуткой такое опасение, и это особенно тревожило ее. Она ведь не только опасалась свидетелей ее знакомства с Мёртоном Деншером – а с учетом мисс Кондрип их было уже пятеро; она допустила, чтобы саму возможность альянса с лордом Марком кто-то обсуждал за пределами ее дома. Этот вариант был результатом интриг миссис Лаудер, и появление сплетен служило для Кейт тревожным звоночком, что пустой разговор обретает форму общественного факта. Теперь она быстро обдумывала разные аспекты ситуации и с некоторой дрожью угадала, что несносные мисс Кондрип убедили ее сестру: тетю можно мольбами склонить к проявлениям большей щедрости. Настораживало не только то, что они разузнали имя претендента; главное – они сочли это свидетельством доброты тети к бедной племяннице и готовности помочь ей найти подходящую партию. Марианна всегда говорила о браке как о «партии», но это было неважно. Они рассчитывали на «помощь» миссис Лаудер – если не в том, чтобы подыскать легкий путь к такому человеку, как лорд Марк, то хотя бы в чем-то ином. Марианна надеялась на улучшение своей участи, но не могла найти себе худших советчиц. Кейт успела обдумать все это за то время, пока искала удобный момент, чтобы откланяться. Для этого она дала понять, что готова пожертвовать мистером Деншером и что слухи про лорда Марка абсурдны. Расстались сестры вполне дружелюбно. Кейт больше не могла ни слушать, ни думать про лорда Марка. Она все отрицала и испытала огромное облегчение, однако будущее предстало перед ней в тревожном свете. И самой жуткой перспективой была мысль о превращении в подобие этих мисс Кондрип.
