Геннадий Васильев
В Афганистане, в «Черном тюльпане»
Об авторе
Васильев Геннадий Евгеньевич, ветеран Афганистана, замполит 5-й мотострелковой роты 860 ОМСП г. Файзабад (1983–1985 гг.).
Принимал участие в рейдах, засадах, десантах, сопровождении колонн, выходил с минных полей, выносил раненых с поле боя.
Из Афганистана вернулся с травмой позвоночника, стал журналистом, членом Союза писателей Крыма. В настоящее время работает директором одного из Крымских издательств.
Почтовый индекс 97403
Автономная Республика Крым, г. Евпатория,
ул. 9 Мая, д. 69-а, кв. 21.
E-mail: vas.kniga@mail.ru
1
Узловатые петли потертой портупеи лежали на дощатом полу, неровном, сложенном из тонких, карликовых половиц – коротких досок от обшивок гранатных ящиков. Тут же блестели зеркальными боками консервные банки. Бумажные пачки патронов, похожие на пачки махорки, лежали в складках солдатского одеяла.
– Какое свинство! – Андрей Шульгин, лейтенант рейдовой роты отдельного файзабадского полка, прозванный уже «старым лейтенантом» за полугодовую задержку в звании, развел руками перед туго набитым вещевым мешком.
– Скажите, пожалуйста, как воевать таким навьюченным? Как гоняться за босыми «духами»?
Немногословный Орлов усмехнулся, поправил на спине радиостанцию со скрюченной ревматической антенной, тронул пухлые подушечки перевязочных пакетов:
– Волка ноги кормят.
Со стен за сборами равнодушно следили плакаты, наклеенные вкривь и вкось на картонных стенах вместо обоев. Плакатов было в изобилии в убогой тесной комнатенке, сооруженной из разобранных снарядных ящиков и коробочного картона в одном из углов большой брезентовой палатки. Из-за отсутствия обоев навязчивой агитацией оклеили все стены командирского «кубрика». На стенках красовались косо налепленные опрокинутые трибуны с опрокинутыми графинами и опрокинутым толстощеким оратором, читающим по невидимой, тоже опрокинутой бумажке: «ЗАВТРА РАБОТАТЬ ЛУЧШЕ, ЧЕМ СЕГОДНЯ! СЕГОДНЯ – ЛУЧШЕ, ЧЕМ ВЧЕРА!».
Опрокинутые золотые звезды на пиджаках держались крепко, не падали. Бумажные трибуны наплывали на честные бровастые лица, бесцеремонно падали на тучные фигуры в безупречных гуталиновых костюмах, и перевернутый на плакатах размах пятилеток сыпался вниз по чистой голубизне неба, как в песочных часах.
По плакатам изредка бежали косые, веселые, будто пьяные, строчки, нанесенные шариковыми авторучками:
ЭКОНОМЬ САХАР, ПОДЛЕЦ!
ИНАЧЕ БУДЕШЬ ПИТЬ ТОЛЬКО ЧАЙ.
НЕ ДЕЛАЙТЕ ИЗ СНА КУЛЬТ!
МЫСЛЕЙ НЕТ – ОДНИ СЛЮНИ.
Кое-где виднелись и вовсе неприличные словечки, легкомысленно бежавшие по суровой простоте ленинских кепочек.
По толстокожим буквам помидорного цвета – «РЕШЕНИЯ XXV СЪЕЗДА – В ЖИЗНЬ!» – бежала простенькая будничная фраза: «В СОЮЗЕ ВОДКА БЕСПЛАТНАЯ. ТРИ РУБЛЯ – НЕ ДЕНЬГИ!».
А на пейзаже среди цветов и бабочек, с частоколом дымящих труб на горизонте, олицетворяющих союз природы и советской промышленности, только что появилась новая надпись: «Остался день до Приказа. Вырвем у „духов“ „Зуб“».
Шульгин, только что начертавший эту фразу, бросил ручку.
– Не получается из войны балета, – он натянул на плечи горную ветровку с капюшоном. – Что это за война, скажите! Просто бег в мешках!
Стянул в узел лямки рюкзака.
– Ну, что это? – развел руками Шульгин. – Мы навьючены до отказа, по тридцать-сорок килограмм валим на плечи, а противник в одной рубашке до пят навыпуск. Он же, зараза, с одной пачкой патронов порхает вокруг нас. А мы – броненосцы какие-то против этих козлов горных. А толку – ноль…
Офицеры надели брюки, стянутые резинками на коленях и щиколотках. Нырнули в зеленую чешую бронежилетов. Набросили плащ-накидки. Сверху – радиостанции. И венец всему – потрепанные русские ушанки со свалявшимся серым мехом. Фигуры огрубели, будто сработанные топором.
– Вот так… Грациозен, как снежная баба, – Шульгин неуклюже шагнул пару, с досадой махнул рукой. – И вообще… Чувствую себя бабочкой, наколотой на булавку.
Ничто уже не удерживало офицеров в разоренной комнатке. Они в последний раз проверили снаряжение, уложили карты, достали по сигарете, закурили.
Тоскливо повисла в воздухе газовая кисея дыма.
Офицеры встали и вышли.
Пухлый розовый палец с плаката ткнул их в спину: «РАБОТАТЬ ЛУЧШЕ, ЧЕМ ВЧЕРА!..»
Кстати, указующий перст был без мозолей.
2
В аэропорт рейдовые роты выдвигались пешком. Файзабадский полк стоял на излучине горной реки Кокчи полковой деревенькой. Дымились трубы баньки и пекарни, блестели, словно серебряные, покатые крыши клубного ангара, столовой, складов, на веревках сушились и хлопали на ветру белые простыни возле госпиталя. Полковая деревенька дышала завидным покоем.
Приятно было возвращаться сюда после изнуряющих рейдов к застольям в прокуренных, тесных, самодельных каморках, где вместо скатертей стелились газеты, вместо тарелок гремели жестью консервные банки, а традиционные полсотки самогона наливались в необъятные солдатские кружки.
Аэропорт, где размещалась вертолетная эскадрилья, стоял на другой стороне реки, до его территории с полкового берега можно было добросить камнем через кипящие речные буруны. Но вдоль дороги, проложенной от полкового КПП до первого шлагбаума охраны аэропорта, находился афганский кишлак.
Глухие дувалы кишлака выглядели угрюмо, неприветливо. Афганцы из кишлака держались всегда настороженно и гостеприимством не отличались.
Они жили в опасном районе этой затянувшейся войны, в нейтральной ее полосе, рискуя оказаться втянутыми в действия той или другой стороны воевавших. Поэтому отношения с местными у полковых старожилов не складывались. Афганцы других, более отдаленных кишлаков, были гораздо дружелюбнее, приветливее, любопытнее. Местные афганцы смотрели на «шурави» угрюмо.
Поэтому наши солдаты опасались проходить вдоль кишлака пешком, в одиночку, терпеливо дожидаясь попутных машин. Это было одно из неписаных полковых правил, продиктованных чувством самосохранения.
Сейчас солдаты шагали вдоль глинобитных дувалов огромной полковой массой, заполнившей каждый метр дороги, и могла эта масса выплеснуть столько огня, что снесло бы огненным смерчем, сравняло с землей любой враждебный кишлак.
Страшна была эта масса своей военной мощью.
Каждый понимал это, и каждый, слившийся с этой страшной мощью, чувствовал исходящую от нее грозную силу.
Армия, числившаяся в армаде советских войск сороковой…
Ограниченный контингент советских войск в Афганистане.
К сожалению, ограниченный…
За шлагбаумом аэропорта тянулись деревянные модули файзабадских летчиков и длинная взлетная полоса, похожая на обычную пыльную грунтовую дорогу. В Файзабаде взлетную полосу не мостили металлической чешуей или бетонными плитами, как это обычно делалось во многих афганских аэропортах. Все здесь было проще, естественней…
Перед посадкой на вертолеты всех офицеров вызвали к «Первому». Такой неизменный позывной был на многих операциях у полкового командира, молодого коренастого подполковника с фамилией, словно заимствованной из типичной триады бесчисленных Ивановых, Петровых, Сидоровых, но слегка измененной – Сидорчук.
И сейчас стоял этот «нетипичный» Сидорчук перед своими озабоченными офицерами, по-мужицки расставив ноги, набычив шею, облик его явно воплощал собой шальную молодецкую удаль.
– Ну что, товарищи офицеры, – ухмыльнулся Сидорчук и выложил свою привычную формулировку, – пионеры, дипломаты на веревочках, сегодня мы, наконец, сделаем то, что еще никому не удавалось.
Сидорчук энергично прошел вдоль строя, внимательно глядя каждому в глаза. После чего начал инструктаж.
– Начинаем штурм высоты, обозначенной «Зубом». Штурм самого укрепленного в нашей местности района с семью этажами обороны.
– Вы знаете, что взять боем этот укрепрайон безуспешно пытались все поколения сменного состава нашего отдельного полка. Предыдущие попытки обернулись трагически. В прошлом наш полк уже нес тяжелые потери, замечу всем – людьми и всякой неодушевленной техникой…
– Сегодня наступил наш черед.
Сидорчук оскалился хищной улыбкой:
– И «Первый» наш ход противнику очень не понравится. Я, подполковник Сидорчук, принял командирское решение предварить нашу операцию неожиданной для «духов» высадкой вертолетного десанта, который сегодня же, через несколько часов, соединится с прочими десантами всего нашего полка и батальона соседней кундузской дивизии. Соседи уже в воздухе.
Сидорчук вздохнул.
– Так-то, товарищи офицеры. Противник привык к мысли, что мы не десантники, а пехота, приземленная к проходимым частям местности, которая с вертолетов с неба не сыплется, а всегда липнет животами к бронетехнике. Но сегодня, через пятнадцать минут, ровно в четыре тридцать, мы десантируемся без парашютов, без бронетехники, без артподготовки в самое неожиданное для «духов» место – глубоко в тыл вышеназванной высоты, обозначенной на карте отметкой «два семьсот». Рядом с указанной высотой на площадке, выбранной для десантирования, не имеется ни укреплений, ни близлежащих кишлаков, ни укрепившихся бандформирований. Разворачиваемся всем полком на чистой и обеззараженной от «духов» местности.
Сидорчук показал раскрытую ладонь.
– Вот как на собственной ладони… При полной безопасности для личного состава…
Командир полка подмигнул офицерам. Он гордился этим оперативным планом, разработанным совместно со штабом кундузской дивизии.
Действительно, все прежние попытки штурмов вязли в первых же схватках еще на далеких подступах к высоте. Несколько пройденных с боями километров до «Зуба» обескровливали рейдовые роты, лишали их и сил, и боезапасов. Теперь же операция начиналась стремительным «ферзевым» броском через все поле «игры», и это было в духе подполковника Сидорчука, чувствующего себя не обставленным фигурами осторожным запуганным королем, а свободно фланирующим, наглым ферзем, которого следует опасаться.
– Ну, что, пионеры, герои афганской революции, – усмехнулся Сидорчук, – принимаемся за дело! Сегодня идем в гости к самому Басиру – главарю крупнейшей банды горного Бадахшана. И если мы «сделаем» этого Басира, – подполковник крутанул мощным кулаком, – этого некоронованного короля ближайших окрестностей, то останется только мелочь на закуску…
Сидорчук подошел к офицерам вплотную, хлопнул по плечу лейтенанта Орлова:
– Авангардная группа нашего десанта сформирована из лучших солдат передовой роты нашего полка. Эта группа обеспечит надежным прикрытием высадку всего полка. Командует группой лейтенант Алешин.
– Никак нет, – возразил лейтенант Орлов. – Командует группой лейтенант Шульгин.
– В чем дело? – недовольно спросил Сидорчук, брови у него угрожающе сдвинулись.
– У лейтенанта Алешина семейные обстоятельства, – пояснил Орлов. – Вместо командира взвода с группой пойдет замполит роты.
– Какие еще семейные обстоятельства? – рассердился Сидорчук и рубанул наотмашь рукой, – у офицера на войне не может быть никаких семейных обстоятельств. Повторяю…
Он круто развернулся к строю.
– Чтобы все забыли на войне о семейных обстоятельствах. Что там еще случилось у Алешина?..
Орлов покачал головой.
– Разрешите доложить после операции. Я лично принял решение заменить лейтенанта Алешина замполитом роты. Свои доводы готов изложить в рапорте по возвращению в полк.
Лицо у Сидорчука прояснилось.
– Ну, если вы приняли командирское решение, – сказал он, – я согласен. Командир имеет право принимать решения. И никто не может их отменить, запомните, никто… Я лично одобряю самостоятельные решения своих командиров. Одобряю, понятно?..
Сидорчук коротко вздохнул, подошел к Шульгину, поправил на его плече свернувшуюся лямку вещевого мешка.
– Ну что же, давай, Шульгин, давай… Певец наш модульный!.. Шлепайся на их «огороды». Хватит тебе своей гитарой политотделу нервы трепать, – Сидорчук усмехнулся. – Действуй, Шульгин, на нервы душманам!
Приказываю… При высадке десантной группы укрепиться на указанных позициях и в случае неожиданного приближения противника прикрыть огнем выброску основных сил полкового десанта. Хотя, – Сидорчук покачал головой, – в этот раз неожиданного приближения «духов» не намечается.
Сидорчук самоуверенно вздернул чисто выбритый подбородок и довольно ухмыльнулся:
– На этот раз практически все просчитано! Буквально все! До мелочей!
Модульным певцом командир назвал Шульгина не случайно. Шульгин в свободное время руководил полковым ансамблем и сочинял собственные песни, тут же разлетавшиеся в многочисленных записях по другим полкам. В полковом жилом модуле, в номерах штабных офицеров и женской половины полка кассеты с Шульгинскими песнями крутились чаще последних модных шлягеров.
Офицеры разошлись по своим ротам.
Выдвинулась шульгинская группа к первой паре вертолетов, которые уже вырулили на начало взлетной полосы. Эта первая пара «вертушек» должна была совершить будто бы обычный утренний облет прилегающей территории и, не привлекая внимания, незаметно сбросить в горах группу прикрытия. Через полчаса после закрепления группы прикрытия в ход запускалась вся грузная полковая машина вкупе с прилетающими соседями. Кундузской группой командовал лично дивизионный генерал, с территории полка, из штабного кабинета Сидорчука.
До момента взлета оставались считанные минуты, и Шульгин готов был уже садиться в «Первый» вертолет, как из-за модулей вертолетной эскадрильи вдруг вынырнул медсанбатовский УАЗик. Зеленая машина неслась прямо по взлетной полосе навстречу вертолетам, поднимая густую меловую пыль. УАЗик осадил со скрежетом у первой пары вертолетов, резко хлопнула дверь, и из клуба пыли вынырнула стройная фигурка девушки – медицинской сестры. Она одернула помявшийся в УАЗе халат и подошла к Шульгину напрямую, минуя десятки удивленных взглядов.
– Товарищ лейтенант, – начала она деловито и напряженно, – начальник медслужбы выговаривает вам за то, что вы отказались взять в состав группы санитара из медсанбата. Вы хоть понимаете, что нельзя лишаться такого специалиста в случае оказания первой медицинской помощи?
Шульгин развел руками:
– Елена Сергеевна, поймите, вертолет не резиновый… Лишний человек – просто обуза, поверьте… В начале операции вообще нужны специалисты другого плана, – он кивнул на своих ребят, – мне огненная мощь нужна, стрелки и костоломы, – Шульгин пожал плечами, – а костоправы понадобятся немного после, а то и вовсе не понадобятся.
Шульгин потянул девушку за локоть в сторону от взлетной полосы, подальше от любопытных глаз и ушей.
– Елена, ты сошла с ума, – сказал он потеплевшим голосом. – Успокойся, все будет в порядке, поверь мне… Окопаемся всего-навсего, а всего через полчаса тысяча стволов окажется за спиной. Не переживай, пойми, это обычная операция, почти никакого риска, пустяки… Ну, что ты…
Девушка подняла голову, посмотрела Шульгину прямо в глаза, пытливо, встревоженно:
– Андрей, почему ты пошел вместо Алешина? Неужели нет других командиров взводов? Ну, почему ты? – стон застыл у нее на губах. – Ты разве забыл… Мы же договаривались, Андрей… Перед каждой операцией ты заходишь ко мне на одну минуту. Ты же мне обещал, – она взяла лейтенанта за руку, – всего на одну минуту… Как ты не понимаешь, бедовая моя голова! Для меня это очень важно!
Она взяла лейтенанта за вторую руку, и так они и стояли на глазах у всего полка, у всех солдат, скосивших любопытствующие глаза, вытянувших шеи, у штабной группы офицеров, окружающих своего лихого командира и поглядывающих на них с удивлением.
Женщины в Афганистане были на особом положении. Эту необъявленную войну, серьезное мужское дело, немногочисленные женщины – медсестры, машинистки, связистки, официантки – согревали своим душевным теплом, вносили в нее что-то домашнее, уютное.
– «Метель-один», я, «Первый», прием, – заскрипела вдруг ожившая радиостанция Шульгина.
«Метелью-один» был Шульгин. Он отнял руки от горячих ладоней девушки и нажал на тангенту радиостанции:
– «Первый», я, «Метель-один»…
– Время вышло, «Метель-один». Начинай отсчет… Передай Елене Сергеевне, чтобы не волновалась. Передай, все просчитано. Скажи ей, что я, Сидорчук, за тебя лично отвечаю. Так что, вперед, сынок…
Елена вдруг всхлипнула, не удержалась, припала на мгновение к груди лейтенанта. Ее волосы упали волной на выгоревшую ткань лейтенантского бронежилета.
– Я ничего не могу с собой поделать, Андрей, – зашептала она жалобно, сметая пальцами с ресниц горькую влагу слез, – прости… Мне трудно с собой справиться. Что мне с собой поделать? Я буду ждать. Всех вас ждать… Дай вам Бог всем вернуться назад…
Шульгин наклонился, прикоснулся губами к волосам девушки, быстро развернулся и побежал к вертолетам. Солдаты, прощаясь, замахали руками красивой печальной сестричке, оставленной их любимым лейтенантом.
Нехотя закружились с каким-то животным уханьем винты первого вертолета, у-у-у-у-ух, у-у-у-у-ух.
Затем это филинское уханье стало частым, свистящим…
И вертолет, рядом с которым стоял Андрей, начал медленно и неудержимо свой разбег.
Андрей сделал несколько шагов, держась за выставленный трап, не решаясь на последний рывок в дрожащую глубину десантного салона, и тут медицинская сестра решительно замахала рукой.
Начавший движение вертолет оторвался от лейтенанта, пошел вперед, содрогаясь мощью авиационных двигателей, а Шульгин развернулся в обратную сторону и побежал навстречу к медицинской сестре.
– Товарищ лейтенант, – выкрикнула она, – вы же забыли!.. Вы не взяли санитарную сумку!
Она сорвала с плеч походную аптечку с нашитым крестом – невинный предлог для краткой встречи, который забытой вещью прятался за ее спиной во время их быстрого разговора.
Шульгин поймал брошенную сумку.
– Это нам совсем не пригодится! – крикнул он через плечо, и побежал ко второму вертолету, тоже набирающему скорость.
Несколько рук подхватили его за тяжелую амуницию, и втащили в салон разгоняющейся машины.
3
И еще одно женское сердце трепетало в это тревожное утро.
Затряслись руки неуемной дрожью так, что вылетел серым воробьем из рук конверт с треугольной печатью.
Пэ-пэ… Восемьдесят девять девятьсот тридцать три.
Пэ-пэ – это полевая почта.
Почему же, собственно, полевая почта?
Где это?
Почему нет названия города в обратном адресе? Или хотя бы имени деревушки? Кулибино… Воробьево… Вересаевка… В болотах, в тайге, в дремучем лесу… Все равно где… Только не это пэ-пэ… Безымянная полевая почта…
Где же он все-таки служит?
Дрожащие пальцы подняли серенький конверт.
Почему этот крохотный листок так долго добирался какими-то окольными путями? Почему в строчках короткого письма – зима? А за окном уже тает снег.
Почему он так назойливо шутит? В каждой строчке, в каждом абзаце…
Почему старательно твердит, что все у него хорошо?
Почему он ни на что не жалуется?
Как это странно… когда все хорошо…
И отправился конверт в карман домашнего халата, а ноги – в тапочки… Зашуршали тапки, зашлепали. Женщина вышла из квартиры, спустилась этажом ниже. За дерматиновой обивкой залился соловьем дверной звонок соседской квартиры.
– Извините, Сергей Иванович, – женщина смущенно пожала плечами. – Неудобно вас беспокоить. Но податься мне некуда, понимаете?..
Женщина сдавленно всхлипнула.
– С сыном что-то неладное…
Сергей Иванович взволнованно развел руками:
– Да что вы, голубушка, Анна Ивановна? Что случилось? Успокойтесь…
Но только успокоиться Анне Ивановне не удалось. Она достала конверт и протянула его соседу.
– Вот, пишет… Все у него хорошо…
– Ну, во-от, – облегченно вздохнул Сергей Иванович. – Все хорошо. А вы волнуетесь…
– Поэтому и волнуюсь, – вздрогнули плечи Анны Ивановны, – потому что знаю. Он у меня такой… Если пишет, что все у него хорошо, значит очень трудно ему. И потом адрес воинской части какой-то странный.
Анна Ивановна ткнула пальцем в нижний угол конверта.
– Посмотрите сами. Вы же военный человек. В военкомате работаете. Что это за адрес?
Сергей Иванович посмотрел на ломаный детский подчерк на конверте и вздрогнул. Отвел от конверта глаза. Руки у него растерянно потянулись к пуговицам домашней рубашки.
– Обычный адрес, – расстроенно сказал он. – Сейчас у многих частей такие адреса. Для сохранения военной тайны.
Он взъерошил волосы.
– Ничего страшного. А сам-то он что про свою часть пишет?
Женщина опустила плечи.
– Пишет, что часть в каком-то степном районе. В Туркмении. Недалеко от какой-то границы. Закрытый район. Пишет, что ни души вокруг. Одни суслики. Маленькие, знаете, такие, шустрые, на кенгуру похожие. Он про этих сусликов целые истории рассказывает.
Женщина вздохнула:
– Нет там никаких сусликов.
– Ай-ай! – сердито воскликнул Сергей Иванович. – Зря, вы мамаша, сыну не верите. Если пишет суслики, значит, суслики. А не какие-нибудь тигры или гиены. Ай-ай…
Он поднялся с места и помахал конвертом.
– Напрасно вы волнуетесь, Анна Ивановна. У нас в армии самый крепкий порядок в таких частях. Дисциплина. Ответственность. Полевая почта! Это же понимать надо. Это вам не какое-нибудь паркетное заведение. Канцелярия там, контора, скрепки-булавочки… Служба! Понимаете… Настоящим делом сын занят. Радоваться надо! Кем он у вас там служит?
Женщина развела руками:
– Пишет, что хлеборезом в хозяйственном взводе. Хлеб он там режет. Чепуха какая-то… Хлеб режет целыми днями… Ни за что не поверю…
– Ай-ай, Анна Ивановна, – опять вскричал Сергей Иванович. – Армия доверила вашему сыну самое дорогое – хлеб. Да вы знаете, что хлеб – всему голова. Вот генеральный секретарь партии сам лично писал… Понимать же надо… такая высокая ответственность… Гордитесь, мамаша, гордитесь…
Он вдруг схватился за сердце. Кровь бросилась в лицо.
– Золотое у вас дите, – взволновано сказал он и вытащил из кармана упаковку валидола. – Хлеб режет для всей части. А вы…
Анна Ивановна смутилась. Подала соседу стакан воды. Вздохнула. Действительно, режет хлеб… Что ж тут такого?
Провалилось письмо в карман халата. Зашлепали тапочки по паркету. Скрипнула дверь.
Делом сын занят, делом…
Только какое же это дело?
Хлеб резать…
Но почему сосед без валидола с ней не разговаривает?.. Э-эх…
А сосед за закрытой дверью вдруг ударил по столу кулаком.
– Ниночка, – крикнул он жене. – У нас водка есть? Есть водка?.. Ну, не праздник сегодня… Не праздник…
Наоборот.
Он махнул рукой:
– Ладно, не ворчи… Хоть валерьянки налей полстакана. Кому война, а кому…
И опять кулак опустился на дрогнувший стол.