Геннадий Прашкевич
На борту «Уззы»
Красота уравнений важнее, чем их соответствие экспериментальным данным.
Поль Дирак
Часть первая
Свои
альфа
Вероника Стрешнева (28 лет, ксенопсихолог).
Бортовое время – 11:00.
Результаты тестирования:
(файл вырезан)
бета
В черном пространстве контрольного экрана одиноко пылал коричневый карлик – как далекий маяк, указывающий путь «Уззе». Экипаж отдыхал. Только в кают-компании бортовой психолог фрау Ерсэль и капитан Поляков выясняли отношения.
«Стармех Бекович скоро завалит нас мышиными хвостами!»
«Я доволен действиями стармеха, тайтай».
«Но тридцать хвостов за сутки!»
На Земле учителем фрау Ерсэль был известный психиатр Эжен Сютри. Он так хорошо поставил дело, что скоро оказался единственным пациентом собственной клиники. Зато он был из тех, кому позволялось работать с раскаявшимися террористами.
«Возмущаться несправедливостью, но не впадать в пессимизм!»
Я понимал фрау Ерсэль. И не мог оторваться от контрольного экрана.
Очередные, выброшенные с корабля зонды выдавали на контрольный экран изображение «Уззы»: чуть перекошенный силуэт архаичного утюга с широко раскинутым парусом локатора и выдающейся килевой частью.
Наверное, Чужие любили сложную геометрию.
гамма
Бекович (45 лет, старший механик).
Бортовое время – 11:00.
Результаты тестирования:
– Часто вспоминаете Землю?
– Со дня старта – ни разу.
– Причины?
– «Живем в счастливые времена», – говорят ублюдки. «Золотой век давно миновал», – говорят еще бо́льшие ублюдки.
– Кажется, что-то подобное писал в воззваниях ваш брат.
– Идеи терроризма меня никогда не интересовали.
– Как идет охота на мышей?
– Предоставить официальный отчет?
– Спасибо. Предпочту личные впечатления.
– Тогда отвечу так: охота идет удачно.
– Откуда на «Уззе» появились мыши?
– Будь вы ублюдком, тайтай, вы задали бы именно такой вопрос.
– Ладно. Скажите, сколько хвостов вы добываете за сутки?
– До пяти-семи. Кэп обещает отгул за каждые полсотни.
– Как думаете использовать возможный отгул?
– Активизирую охоту.
– Думаете выловить всех?
– Вряд ли. Мыши на «Уззе» плодятся, как настоящие!
– Настоящие? Что вы имеете в виду?
– Исключительно наш корабль.
– А яснее?
– «Тип корабля – не определен. Тип двигателя – не установлен». Лишившись господина У, мы потеряли возможность подробно узнать нашу «Уззу». Мы не знаем, откуда на корабле мыши. Чтобы их выловить, надо изучить самые удаленные уголки. Все эти сжимающиеся коридоры, запутанные ходы, неработающие лифты, появляющиеся и исчезающие тупики…
– Где вы росли, Бекович?
– Мазендеран, север Ирана.
– Наверное, пустынные места?
– Верно. Там и людей нет, одни ублюдки!
– Вы росли в семье вместе со старшим братом?
– Ну да, первые восемь лет. Потом он убил муллу и его увезли в город.
– Вы никогда не сочувствовали террористам?
– Никогда.
– Осознанно?
– Не знаю, как ответить, тайтай.
– Ответьте, как считаете нужным.
– Господин У любил рассказывать такую притчу. Одному больному ублюдку, тайтай, назначили для лечения корень женьшеня. Он отдал за корень все свои сбережения и решил для надежности выпить настой сразу, чтобы в короткое время победить болезнь. В итоге ублюдка обнесло ужасными нарывами. Пришлось ему продать последнюю курицу и купить редьку для компрессов. Понимаете? И женьшень куплен зря… и на редьку потратился…
– Почему вы суровы к роботам?
– У них нет души, тайтай.
– Даже боюсь спрашивать, кто они…
– Я не совру. Ублюдки!
– Вам хотелось попасть в экипаж «Уззы»?
– Когда мой брат устроил взрыв на верфи, я понял, что обязан участвовать в проекте. Любой попытке разрушения следует противостоять, иначе мы ничего не добьемся.
– Потому и покончили с карьерой пилота «формулы один»?
– Такая связь существует. Но я был лучшим.
– Помните китайский этап 2032 года?
– Конечно. К этому этапу я уже доказал, что могу ездить быстрее всех. В Сингапуре, тайтай, я выиграл у Дарби целую минуту. То же – в Монако и в Бразилии. И был первым в Абу-Даби.
– Но не в Китае…
Приложение к тестированию.
(Выдержки из спортивного репортажа):
«Йонг, Людвиг, Волович, Дэвид… Трассу заволокло желтой пылью… За Дэвидом следует Вебер, он выходит на обгон, но не-е-ет, не-е-е-ет… Вебер не вписывается в поворот, его достает Бекович. Он всех достал, этот Бекович. Похоже, он пришел в „формулу“ всерьез и надолго, а не просто как платный пилот с пятью миллионами спонсоров… Ооооооооо… Бекович влетает в груду гравия… К нему бегут китайцы. „Толкайте!“ Бекович буквально орет. „Толкайте!“ Нет, Бекович, тут вам не будет трактора. Это Китай. „Толкайте, ублюдки!“ – кричит Бекович. Китаец-механик толкает заглохший болид… Два китайца… Три китайца, четыре, пять… Да соберите хоть весь Китай… Бекович уже не орёт: „Ублюдки!“ – он так думает. Да и Ральф Кимми, похоже, доездился. Ох, Кимми, Кимми, сбрось скорость… Болид Ральфа Кимми врезается в болид Бековича. Они горят. Не пить Бековичу шампанского в Китае. Напрасно он твердит, что его место всегда лучшее…»
дельта
«Южная оранжерея, кэп!»
«Вижу, Стеклов, теперь вижу».
«Отправить в оранжерею дежурных?!»
«Продолжайте наблюдения. Где Бекович?»
«На связи!» – мгновенно отозвался старший механик.
«Выходы из оранжереи перекрыты? Психологи оповещены?»
«Я на связи, – отозвалась фрау Ерсэль. С другого экрана молча кивнула ксенопсихолог Вероника. – В пять сорок семь по бортовому времени вахтенный Стеклов обнаружил движение в южной оранжерее».
По экранам прошла нежная рябь, высветились рябиновые аллеи.
Совсем недавно прошел дождь, искусственное небо в оранжерее потихонечку разъяснялось. Ремонтные роботы Бековича («быстро сориентировались, ублюдки!») волокли по траве пластиковые мешки с чужими клеймами. Другие расставляли складные столики, расставляли в траве стулья, стряхивали с нависающих веток нежных гусениц и охотящихся на них муравьев.
«Ксенопсихолог! Что вы думаете об этом?»
Теперь мы все видели ясные, сложно перемещающиеся тени.
«Ой, на меня падают червячки», – прозвучал незнакомый голос.
И ответил такой же незнакомый: «Они и будут падать. Время любви».
«Это люди? – спросила фрау Ерсэль. – Как они оказались на „Уззе“?»
Все повернулись к Веронике, но ксенопсихолог молчала. Только потом произнесла: «Фантомная память!» Объяснять она ничего не стала, но доктор Голдовски тоже не разделял общей тревоги. Узкие солнечные лучи отвесно падали в оранжерею, трава влажно дымила.
«Подключите роботов!»
Мы вновь увидели оранжерею. На этот раз совершенно отчетливо.
Так бывает, когда неожиданно выходишь из темного помещения на солнце.
Кажется, ты уже навеки забыл про четкие изгибы, тени, линии, но вот они перед тобой! Каждый отдельный листочек, каждая гроздь, каждая тропинка. Ремонтные роботы не успели вывезти палую листву, а их уже переориентировали – заставили таскать и расставлять складные столики.
«Тут как на Гвинее», – раздался мужской, странно знакомый голос.
«Ой, не надо! – ответила женщина. – Там малярия и лихорадка!»
«Зато листва в цвете!»
«А я хотела спросить… Как раз про цвет… Если сканировать яркую картинку, краска сильно тратится?»
«Само собой. Это как красить волосы».
эпсилон
Я узнал отца.
«Фантомная память».
И сразу вспомнил последний сон.
Приснилась ксенопсихолог – жди Чужих.
Только мне часто не везет. Я буду последним, кто увидит Чужих.
Ксенопсихолог Вероника снилась мне и раньше, но всё равно я буду последним, кто столкнется с Чужими. Я и на «Уззу» попал последним, и снится мне обычно то, что уже снилось другим. Пугающий вой сирен (врывающийся извне), грохот башмаков по железным трапам, пламя – как личинок вылизывающее людей из оплавленного ударом железа. Падают защитные шторки, гаснут иллюминаторы.
И все это незаметно перерастает в реальную учебную тревогу.
«На шкентеле! – орет, багровея, капитан Поляков. – Как строй держите?»
Все стараются. Старший техник Цаппи особенно старается. Волосы торчат над круглой римской головой, будто он укладывал их петардой. Программисты, механики, навигаторы, техники, физики, свободные от вахт марсовые косят налитыми кровью глазами на шелковый флаг Земли, а Цаппи и коситься не надо – у него с детства глаза вразлёт. Он – моя единственная удача. В компании с механиком Лавалем за три дня до старта Вито Цаппи попал в руки террористов. Через семь часов их отбили, но Лаваль с огнестрельным ранением угодил в госпиталь; так я получил последнюю возможность оказаться на борту «Уззы».
Чужие мне снились часто. Но ксенопсихолог Вероника оставалась недоступной. Другой вес, другой класс. Она – человек со шканцев, я с бака. Собственно, и Чужие не снились мне. Просто в забортной тьме медленно крутились звездные течения, играя смутными отблесками…
А потом ксенопсихолог Вероника стояла рядом с капитаном Поляковым, опять далеко от меня, как другая галактика. Длинные ноги, зеленый комбинезон, подобранные волосы. Вряд ли она выделяла меня в общем строю. Это на Земле никак нельзя было не заметить мой роскошный «мокрый дуплет».
Ах, любовь на заднем сиденье! Моя девушка не напрасно плакала, провожая нас всех на «Уззу». Она плакала навзрыд, правда, ксенопсихолог об этом не знала. Ее дело – Чужие, ее дело – возможный контакт, возможные модели поведения. Расставания с любимыми не затрагивают ее холодного ума. Я для ксенопсихолога всего лишь один из многих, что-то вроде Черного Ганса – нашего палубного кофейного агрегата. Потому она и не снится мне, а снятся Чужие – клубящаяся за бортом тьма. Мораль, она ведь как линия горизонта – ее можно пересечь только ночью, при выключенном свете. А как увидеть ксенопсихолога при выключенном свете? Это на Земле девушки с радостным визгом прыгали в мой летающий рыдван. Врожденное несовершенство самой ординарной летающей машины легко можно выдать за роскошь богатого «Бугатти-Ту», ведь желтые брызговики, блестящие китайские зеркала, чехлы из меха чебурашки, руль диаметром с глушитель и глушитель калибром с руль – устанавливал я сам.
«Может, еще наддув вкорячить?»
«Вкорячить можно, – соглашались ремонтники. – Только во что это обойдется?»
Обойтись могло в цену самой машины. Такие кредиты мне не светили. Ну, мелкий апгрейд, ну, замена сцепления, убитого в любительских драг-заездах, теперь это не важно. Не какие-то особенные качества привели меня в экипаж «Уззы», а всего лишь прихоть судьбы: можно сказать, для меня постарались террористы, ранившие Лаваля. Правда, стармех Бекович сразу меня полюбил: уже на третьем дежурстве я отмывал нижнюю палубу всего четырьмя ведрами мыльной воды. Но, возможно, Бекович считал меня роботом, как знать. Своих многочисленных любимцев он с гордостью и любовью именовал ублюдками. Я бы добавил: гениальными. Самый непрезентабельный робот Бековича ножом и вилкой всего за одну минуту мог съесть стакан семечек.
Ублюдки Бековича и обнаружили аварийный участок.
«Мыши!» – доложил я (дежурный) стармеху.
«Мыши!» – доложил стармех капитану.
«Мыши? На борту „Уззы“? У нас и пылинки не может быть!»
Никто и не спорит. Пылинки у нас и не найдешь. Но на видеозаписях, представленных умелыми роботами Бековича, серые грызуны весело лакомились цветной изоляцией в сумеречных пространствах ходового (недоступного для людей) отсека.
Все же одну мышь отловили. И обнаружили на задней лапке, как неведомое клеймо, крошечный знак «Уззы» – иероглиф, читающийся как «раздвинутая решетка». Корабельный психолог фрау Ерсэль осторожно пыталась навести капитана на мысль о возможном земном происхождении грызунов, но катастрофическое несовпадение взглядов капитана и фрау Ерсэль давно известно. В их споры мог вмешиваться только доктор Лай. Оказывается, на его родном языке указанный иероглиф означает «братья». Это несколько сглаживало тревогу. Но тот же иероглиф по-китайски означал «предел знания». Это настораживало. И тот же самый знак, в зависимости от контекста, мог означать «встречу»…
…«путь терпения»…
…«большой разум»…
«А почему, черт побери, не инвентарный номер?»
Доктор Лай улыбчиво пожимал узкими плечами. Почему бы и нет? Каждый человек однажды в жизни встречает развилку. Но один садится и плачет, а другой выбирает верное направление.
«Вы еще скажите, что этот знак употребляется и как числительное!»
Доктор Лай улыбчиво пожимал узкими плечами. Понимание и объяснение не всегда совпадают. Пусть капитану Полякову не покажется странным, но в определенном контексте иероглиф «узза» в самом деле употребляется китайцами как числительное.
В результате я, марсовый Александр Стеклов, получил три внеочередные вахты, а стармех Бекович – замечание. Вполне законно, между прочим. По корабельному Уставу во всем виноват тот, на чье дежурство приходится незапланированное событие.
«Странно, что мыши начали с изоляции…»
«Почему, Бекович, вы смотрите на меня?» – возмутилась фрау Ерсэль.
Объяснять что-либо «небольшой медведице» (так переводится имя фрау Ерсэль с немецкого, а тайтай – всего лишь уважительная приставка к имени) стармех счел ниже своего достоинства. Приказ, отданный им ублюдкам, гласил: «Ловить и рубить хвосты!»
Мышам, конечно.
В космосе проблемы решаются кардинально.
дзета
«…как на Гвинее».
Сравнить оранжерею «Уззы» с гвинейскими джунглями мог только мой отец.
«Там малярия и лихорадка!» – произнесла женщина, но голос отца почти не изменился. Он возразил: «Там листва в цвете!» Конечно, я узнал отца, хотя последний раз мы виделись очень давно – в клубе Славы, где друг отца Санти Альварес угощал меня бузинным напитком.
Санти Альварес был уверен, что юношам вроде меня ничего другого и не нужно, кровь должна кипеть в жилах сама по себе. Он видел, как жадно я озираю зал – кубки, портреты, модели знаменитых космических кораблей, уютные столики, за которыми сидели знаменитые и пока не очень знаменитые пилоты, ученые, конструкторы, финансисты.
«Бузинная настойка стоит копейки, а подается вообще бесплатно».
Санти Альварес мне нравился; несмотря на возраст (сорок пять лет), борода у него была белая, как у Саваофа. «Непременно прилетай, мой мальчик, в Мехико. Осенью я набираю новый философский курс. Мы всегда начинаем с самых Начал, понимаешь? Интересны всегда самые Начала. Ты ведь хочешь жить в счастливом мире?»
Я хотел. Очень.
Я собирался в Мехико.
Я тогда не знал, что, оказывается, счастье мира опирается на тайных бойцов Железного Драйдена и Санти Альвареса. Зато знал другое: Санти Альварес – друг моего отца, а мой отец, капитан Стеклов, командует Модулем – к тому времени самым дорогим космическим объектом, построенным землянами.
