В скверике, разделяющем на две равные части Главный проспект, в этот час было немноголюдно. Наверное, обычных завсегдатаев – влюбленных – вспугнула только что отшумевшая гроза. В воздухе стоял острый запах тополя. Из-под куцего хвоста уходящей за горизонт грозовой тучи вынырнуло солнце и сразу стало жарко, асфальтовая дорожка заструилась паром.
Сергей Полозков появился на пять минут раньше назначенного срока. Осмотрелся. Обрадовался. Их любимая скамейка, где они провели немало чудных минут, пустовала. Он присел. На него сурово взирал маленький человечек с гигантского постамента, простирая куда-то вдаль свою худосочную ручонку. Один из вождей мирового пролетариата, кажется, доволен своим положением и облюбованное место почти в самом центре города не собирается покидать. По левую руку вождя – госуниверситет, а по правую – оперный театр, перекрашенный после капитального ремонта в мышиный цвет. Сергей подумал: «Раньше театр выглядел с улицы наряднее».
На его скамейку в метре от него опустился парень лет двадцати пяти. Короткая стрижка, джинсы, кожаная куртка со множеством накладных карманов на ней, в руке – полураскрытая книжка в мягкой обложке, бульдожьи скулы медленно пережевывали жвачку. Не обращая внимания на Сергея, он уткнулся в книжку.
«Вот, черт, принесла его нелегкая!» – озлился Сергей на не прошеного соседа.
– Ждешь? – неожиданно услышал он.
Сергей огляделся, не понимая, кому адресован вопрос. Вблизи не было никого.
– Ждешь? – повторил вопрос пришедший, по-прежнему не отрываясь от книги.
– Жду… то есть… А вам какое дело? Я вас не знаю!
– А и знать тебе ни к чему. И не задавай вопросы, не за тем сюда пришел…
Парень замолчал, заметив молодую мамашу, толкающую впереди себя коляску. Она медленно прошла мимо и села на соседнюю скамейку, метрах в пяти от них.
Впервые парень оторвался от книжки и проследил за мамашей. Заметив, что та устроилась на скамейке не на минуту, встал, подошел к ней.
– Простите, мои часы остановились. Подскажите, который час? – обратился он к мамаше.
– Без четверти семь, – ответила та, мельком взглянув на наручные часики.
Нескольких секунд было достаточно, чтобы парню бросить взгляд внутрь коляски. Заметив розовощекую мордашку, сопящую в сладком и безмятежном сне, он еще раз извинился, отошел и вернулся на свое место.
Сергей настороженно следил за парнем. Он сразу понял, что тот неспроста подходил к женщине, и не «остановившиеся» часы были тому причиной.
– Что уставился? – злобно бросил он, вновь уткнувшись в книгу. – Гомик, что ли? Я – не баба, чтобы так рассматривать, – по-прежнему не отрывая глаз от книги, продолжил. – Говори тише и не верти головой. Слушай и отвечай на мои вопросы, ясно?
– Простите, но вы меня с кем-то путаете, – Сергей полез в карман, чтобы достать удостоверение личности. – Я – оперуполномоченный…
– Не гоношись! – рявкнул парень. – Заткнись, падла, – приглушенно прорычал он. – Я о тебе знаю все!
– Извините, нам не о чем говорить.
Сергей встал, намереваясь уйти.
– Сидеть! Парень сделал угрожающее движение телом, от чего скамейка жалобно застонала.
Сергей присел, недоумевающе глядя на парня.
– Вот так-то будет лучше. Будь паинькой, иначе… У меня, знай, с «ментами» подобного пошиба разговор короток. Я их готов давить как клопов.
– Что… что вам от меня нужно?
– Того, что и раньше, – информации… Светка не придет, ее ты больше не увидишь.
– Что вы с ней сделали? Вы… вы убили ее, да?
– Пока – нет. Она жива, с ней все в порядке. Предупреждаю: не ищи встречи с ней, понял? Потрахался, получил удовольствие и – будет. Теперь должок надо отдавать. Свою подстилку я за просто так под других мужиков не подкладываю.
– Вы… вы хотите сказать…
– Да, я хочу сказать, что Светка спит с тем, с кем я прикажу. Это ее работа. Она не любительница. Она профессионалка.
– Не верю!
– Мне и не надо, чтобы ты верил. Мне лишь надо, чтобы ты по-прежнему был в органах нашим стукачом.
Парень наконец-таки отложил в сторону книгу, вынул пачку с верблюдом на лицевой стороне, вытолкнул сигарету, щелкнул зажигалкой, прикурил. Все движения демонстрировали его полное спокойствие. Он вел себя так, как обычно ведут себя хозяева положения.
– Зачем звал Светку? О чем хотел говорить? Выкладывай! И побыстрее! Меня другие дела ждут.
– Я тебя не держу, иди своей дорогой, – Сергей перешел на «ты».
– Ну-ну, спокойно. Зачем распускать перышки, петушок мой дорогой? Говори, что хотел сообщить моей шлюшке?
– Ничего.
– Не играй со мной, добром прошу. Начал нам служить – служи. У нас – не у вас: любое колебание расценивается как предательство, а за такое всякого «накалываем» на булавку. Как бабочку.
Сергей лихорадочно искал возможность, чтобы выпутаться из истории, но ничего не приходило в голову. Он напуган. Он по-прежнему не верил, что его девушка – небесное солнышко – встречалась с ним, исполняя чьи-то задания. Скорее всего, думал он, ее запугали, принудив выуживать нужную информацию. Может, и в живых-то ее уже нет.
Парень вновь угрожающе зарычал:
– Жду! Долго молчать собираешься? А… Я и сам знаю: ты хотел сообщить, что мою шлюшку выследили «менты», собираются взять. Я ведь прав, да? Ну! Я прав?! Ты хотел предупредить об опасности?
– Хотел, чтобы… – Сергей окончательно был сломлен. Он с трудом выдавливал из себя слова, – чтобы она скрылась куда-нибудь. Ведь она ни в чем не виновата.
– Значит, я все-таки оказался прав. Забудь о ней! Я уже принял меры. Еще раз говорю: не пытайся ее найти. Предупреждаю: тот день, когда ты вознамеришься встретиться со Светкой, будет последним для тебя. Без понта! Ну, а я с тобой не прощаюсь. Ты мне еще сгодишься. И не раз!
– Эт-то точно!
Эти два слова, прозвучавшие где-то за спиной, поразили обоих. Сергей вжался в скамейку, съежился, оцепенел. Потому что голос этот с элементом постоянного сарказма был слишком ему знаком. Сергей сидел, не шелохнувшись, боясь даже повернуть голову.
Но не более секунды длилась растерянность его собеседника. Тот попытался обернуться и посмотреть, кто это его тревожит. Попытался, но щекой уткнулся в ствол. Правая рука молниеносно рванулась к карману.
Тот, кто находился сзади, тоже, видать, не промах и такую естественную реакцию парня предвидел: раз – и рука с пистолетом с силой опустилась на его руку выше локтя. Парень взвизгнул от боли.
– Спокойно, сударь, и без лишних движений, а то зашибу. Рука больно у меня тяжелая – сам не рад.
И все же парень не внял совету: он вскочил, видимо, пытаясь дать деру. Сокрушительный кулак опустился на плечо. Удар был настолько силен, что парень не устоял на ногах. Он взвыл от боли и упал.
– Нет, не так, лицом вниз, голубчик. И не дрыгаться. Руки на спину!
Тот повиновался. И наручники защелкнулись на его запястьях.
– Вот и ладненько! Вот и хорошо. Умненький да послушненький попался. Только-только так грозно рычал, а тут… Значит, дальнейшее наше общение не обещает быть затруднительным.
Наконец-то Фомин обратил свой взор на Сергея.
– Ну-с, свет Сереженька, чего сидим? Как невестушка на выданье.
– Что… что мне делать, – растерянно пробормотал он.
– Да, уж! Все, что ты мог, ты уже сделал. Прими благодарность за службу верную. Думаю, и другие по достоинству оценят твои заслуги.
В это время слева и справа, прямо через трамвайные рельсы к ним прорвались две милицейские машины. Из них выскочили люди в масках и камуфляжной форме, с автоматами наперевес. Увидев, что все уже сделано, остановились.
Фомин, глядя на них, сказал:
– Ну и видочик у вас. Вы так напугали моего клиента, что тот лежит и глаз поднять на вас не смеет. Как уткнулся в асфальт, так и лежит, – потом обратился к лежащему. – Встать! Чего разлегся? Не дома и не в постели любовницы!.. Обыскать!
Прибыла еще одна машина. Из нее выскочили Чайковский и Орлова.
– У тебя все нормально? – спросила подбежавшая Орлова, с обожанием глядя Фомину в глаза.
– Все в порядке, Зинуля, все в порядке. Есть, правда, один нюанс…
– Ты и без «нюансов»?.. Что такое? – встревожилась Орлова.
– Да, пустячок, – меланхолично ответил Фомин, – кажется, припечатав, малость не рассчитал силу. Вон, все еще сидит, будто очумелый.
– Тут ты верен себе, – бросил Чайковский, – сколько раз советовал быть поделикатнее…
– А что мне оставалось? Предупредил же: рука тяжелая, не рыпаться. Но нет. Попытал судьбу, вот и получил свое. Да и вооружен, кажется…
– Вы правы, господин подполковник, – это обратился к нему один из полицейских, обыскивающих молодца. – Смотрите, «ПМ»?
– А что я говорю? – Фомин горделиво смотрел на Чайковского. – Кажется, сыщик еще не потерял свой нюх и с интуицией все в порядке.
– Мальчики, осторожненько, – заволновалась Орлова, – осторожнее с оружием, на нем то, что представляет повышенный интерес для меня, – отпечатки пальцев.
Стала собираться толпа. Никто не видел начала истории, кроме Сергея да молодой мамаши с младенцем. Сейчас перед глазами толпы была вполне мирная картина.
И тут задержанный очухался, ожил, решил поработать на публику.
– Произвол! – истошно завопил он. – Чистейшей воды произвол! – и, показывая в сторону Фомина, продолжал. – Я сидел на скамейке, читал книжку, никого не трогал, а он подскочил сзади и ну, давай бить меня. Сбил с ног, а в карман засунул свою «пушку». Провокация!
Толпа зароптала. Фомин не мог оставаться безучастным. Подошел к своему клиенту.
– Да заткнись, ты, наконец! Не изображай из себя идиота. Не поможет.
А парень продолжал:
– Видите, слышите, люди добрые, он снова угрожает. Им все можно. Посмотрите, люди добрые, какой пистолет изъяли, якобы, у меня? Это – ментовская «пушка»! Откуда я мог взять такой пистолет?
Фомин не обращал внимания на усиливающийся ропот толпы.
– Ты перестанешь, неврастеник несчастный, визжать? – он незаметно для толпы показал ему свой весомый кулак. – Ты что же, любезный, доброго к себе отношения не понимаешь!?
Чайковский забеспокоился. Он решил прекратить спектакль, приказав ускорить процесс. Спустя минуту, клиент Фомина уже пребывал в спецмашине, откуда продолжали нестись его вопли.
К Фомину подскочил спецназовец и, указывая на все еще сидящего в оцепенении Сергея, спросил:
– А с этим что делать?
– Этот красавчик поедет с нами, – ответил Чайковский. – У нас с ним свой, особый разговор предстоит, – затем, уже обращаясь к Фомину, продолжил. – Кстати, распорядился, чтобы с этого «пятачка» сняли аудио и видео наблюдение?
– Так точно, господин полковник, – бодро ответил Фомин.
В десяти километрах от города по Московскому тракту три года назад появились строители. В сосновом бору они расчистили площадку и, будто в сказке, за считанные дни возвели терем-теремок со спальными комнатами, баром на двенадцать мест, финской баней, небольшим плавательным бассейном, бильярдным залом и прочими атрибутами. Меблировкой занималась известнейшая шведская фирма, которая поработала на славу и сделала все, чтобы отдыхалось здесь легко и вольно.
Шоферы-дальнобойщики положили глаз на этот кемпинг. Но всякий раз их поджидала неудача. Из-за дубовой двери выходил молодой человек с накачанными мышцами, в белоснежной сорочке с бабочкой, черном строгом костюме и вежливо, но строго говорил: «Извините, господа, но свободных мест нет и не предвидится».
«Господа», потоптавшись еще чуть-чуть, возвращались в кабину, перекусывали там тем, что прихватывали с собой, и укладывались на отдых.
Однако не проходило и пяти минут, как подкатывала полицейская машина с мигалкой и суровый сержант вежливо, но твердо говорил: «Извините, стоянка грузового транспорта здесь запрещена постановлением губернатора».
Шоферы возражали: «Но запрещающего знака нет».
В ответ слышали: «Уезжайте, пожалуйста. Мне нечего больше сказать».
…Три машины – «БМВ» – с затемненными стеклами, «Вольво» ярко-красного цвета и микроавтобус свернули с Московского тракта и на большой скорости подкатили к теремку. В ту же секунду распахнулись дубовые двери кемпинга и оттуда высыпали спортивного вида молодые люди, профессионально подлетели к дверцам двух первых машин, помогая их пассажирам покинуть салоны.
Соблюдая субординацию, первым явился на свет тот, кто ехал в головной машине, – розовощекий толстячок лет пятидесяти. Отдуваясь и вытирая платком обильную лысину, не отвечая на приветствия, произнес:
– Уф, теплынь-то, какая!
Встречающие заволновались.
– Что, кондиционеры в машине не работают?
Толстячок сморщился и брезгливо бросил:
– Да, работают! Но все равно жарко.
Подошли двое, – те, кто ехали во второй машине. Обоим под тридцать пять, оба, несмотря на жару, в кожаных пиджаках и кожаных кепках, у обоих на шеях массивные золотые цепочки, а на ногах – черные полуботинки и выглядывающие красные носки.
– Пошли, мужики, потрепаться надо, – сказал, не оборачиваясь к ним, толстячок и направился к дверям. Потом остановился. – Что с баней?
– Все в порядке, «Хозяин», – откликнулся один из встречающих – «Старшой».
– Значит, сначала попаримся, – на лице его изобразилась слащавая ухмылочка. – Девки здесь?
– Так точно, – «Старшой» понимающе улыбался.
– В парилку их, к нам. Венички им в руки.
– Будет сделано.
– А я и не сомневаюсь. Куда ты денешься. Да, вот еще что: на девок наших, говорят, покушаешься. Ты мне смотри. Собственноручно и с корнем выдеру все твое мужское дерьмо. Понял?
– Клевета, «Хозяин», чистой воды клевета!
– На чужой каравай не вздумай рот разевать.
Когда они скрылись за дубовой дверью, метрах в пятидесяти от кемпинга прижалась к обочине патрульная машина с мигалкой, и затормозила. Из нее никто не вышел. Никто не вышел и из микроавтобуса; приехавшие оставались внутри.
Фомин пребывал в преотличном настроении, мурлыкая под нос мотив романса «Очи черные». И было отчего. Его ребята-сыщики только что закончили тотальную проверку машин типа «Вольво» красного цвета. Их в областном центре оказалось девятнадцать. Восемнадцать из них отсеялись. Под подозрением осталась лишь одна за номером 29—16 СВА, принадлежащая российско-австрийской фирме «Кондор». Глава фирмы Василий Максимович Стариков хорошо известен в области, особенно в кругах предпринимателей.
В 1982 году Старикова арестовали. Потом судили за спекуляцию дефицитными в то время музыкальными инструментами. Срок получил – десять лет с конфискацией.
Прошло пять лет. Атмосфера в стране стала меняться, началась демократизация общественной жизни. Тогда-то и заговорили вслух о «невинно осужденном» Старикове: дело, мол, было сфабриковано чекистами; он не спекулянт, а борец с тоталитарным коммунистическим режимом. За свободолюбие парня упрятали за решетку. Началась кампания за его вызволение. Появился даже общественный комитет.
Постарались и газеты, создавая его новый образ – образ демократа.
В 1987 году ворота одной из колоний Нижнего Тагила распахнулись, выпустив на свободу еще одного сторонника новой жизни. Толпа поклонников горячо приветствовала Старикова.
Еще спустя пять лет неожиданно для всех Стариков занял пост вице-президента чекового инвестиционного фонда, а еще спустя два года – оказался в кресле президента совместной российско-австрийской фирмы «Кондор».
Эти строки биографии для Фомина не представляли пока интереса, поэтому все написанное он пробежал мельком. Привлекла его внимание лишь одна, но существенная деталь: полгода назад для президента фирмы «Кондор» была приобретена новая машина «Вольво» красного цвета, а водителем стал некто Николай Рожнев, недавно освободившийся из мест лишения свободы. Причем сидел он в той же самой колонии, что и Стариков, одновременно с ним.
Старикову, правда, повезло больше, и он освободился на пять лет раньше, а Рожнев отбыл свой срок за разбой от звонка до звонка. Негласные осведомители сообщили, что Стариков сошелся с Рожневым, поддерживал с ним приятельские отношения. Выйдя на свободу, Стариков пытался помочь и Рожневу по досрочному освобождению, но это не удалось.
И еще. Если верить негласной проверке, то получается, что именно у Рожнева нет алиби: в момент убийства начальника УгРо Лаврентьева машина отсутствовала в гараже, не было ее и на стоянке у офиса, хотя сам Стариков в это время принимал гостей и был на месте.
– Так убил он или не убил – вот в чем вопрос, – произнес вслух Фомин.
– Тихо сам с собою ты ведешь беседу?
Это в кабинет вошел полковник Чайковский.
– Да, вот гадаю, на том ли мы пути.
– Ну и как? Есть результат? А, может, погадаешь еще и на кофейной гуще?
– Настроение, вижу, у тебя на подъеме. Отчего бы это, а?
– Только что разговаривал с Алексеевым. Он высказался в том смысле, что начинает несколько проясняться ситуация с убийством Лаврентьева.
– Ну, это он преувеличивает, – выразил сомнение Фомин, – мы еще где-то в самом-самом начале…
Чайковский возразил:
– Согласись, кое-что нам удалось: несколько дней назад мы вообще шли по ложному пути и, кроме Маврина, у нас не было ничего.
– Как ты думаешь, – Фомина волновало свое, – если Рожнев убил начальника УгРо, то какой мотив самый вероятный? Месть?
– Ну, если каждый уголовник будет всякий раз убивать по полковнику… – Чайковский задумался, – нет, только не месть.
– Тогда что? Ведь пути Лаврентьева и Рожнева никогда не пересекались. Более того, даже не соприкасались. Я проверил.
– Задачка, конечно. В этом суть проблемы.
– Может, бытовуха?
– Ну и загнул же ты!
– Но почему «загнул»? Почему бы не проверить и такую версию (кстати, мы ее вообще не касались), как убийство на почве ревности.
– Вон куда тебя понесло.
– А почему бы и нет? – настаивал Фомин. – Можно же предположить, что у жены Лаврентьева, а она бабенка очень смазливая и в самом соку, объявился молодой любовник и любовник этот Рожнев. Лаврентьев, естественно, мешал, вот и решил Рожнев убрать соперника.
– Ерунда! – Чайковский для убедительности даже стукнул ладонью по столу.
– Ну почему «ерунда»? Почему сходу отвергаешь эту версию? Не было, что ли, подобных преступлений? Вспомни!
– Были, согласен. Но это не тот случай.
– Может, я не прав, но мне кажется, что она либо что-то знает, либо о чем-то догадывается, но нам не говорит.
– Кто «она»?
– Жена, конечно.
– Даже если это и так, то нам все равно «давить» никто не позволит. Да я и сам не соглашусь. Это аморально.
– И все же я прощупаю эту версию, – продолжал настаивать Фомин.
– Опять лезешь на рожон.
– Буду осторожным.
– Ну, как знаешь… Я бы склонился к другой версии…
– Ты о чем? – Фомин насторожился.
– Мне кажется, это заказное убийство.
– Если это так, – Фомин задумался на секунду, другую, – то получается, что Лаврентьев – вольно или невольно – перешел дорогу сильным мира сего. Или случайно ему стало известно нечто такое…
– Вот его и убрали, – закончил его мысль Чайковский.
– В этом есть кое-что, – согласился Фомин.
– Тогда за работу, господин подполковник. А то, гляжу, волынишь много.
Фомин, кажется, обиделся.
– Еще чего? – сказал он и отвернулся к окну.
Трое гостей, точнее – реальных хозяев, прибывших в кемпинг, – сидели в гостиной, только что вернувшись из бани. Не одеваясь, а лишь слегка прикрывшись полотенцами, они сидели за столом, накрытом по всем правилам «новых русских», – стол ломился от яств.
Толстячок, еще больше порозовевший после парилки и купания в бассейне, утонул в кресле.
– Хряпнем, мужики, по рюмашечке, за легкий парок и за наших чудных парильщиц, – предложил он.
– Хорош все же «Камю», настоящий напиток. «Наполеон» ему и в подметки не годится, – разглядывая содержимое рюмки на свет, произнес «Музыкант».
– Особенно того разлива, которым торгует твоя фирма, – съязвил «Хозяин» в ответ на реплику «Музыканта».
Тот промолчал, накладывая на кусок черного хлеба толстый слой красной икры. Он закусывал, чавкая и причмокивая, видимо, этим выражая свое удовлетворение.
– Ну, ты даешь, – «Хозяин» осуждающе смотрел на «Музыканта». – Стыдно! Жрешь икру, как черт знает что.
«Музыкант» оторвался от бутерброда, зло сверкнув глазами.
– Чего ты строишь из себя денди? – прорычал он. – Мы тут одни. Мы из одного корыта едим, из одной кадки пьем.
– Кончай, братва! – обратился к ним третий, именуемый братанами как «Дикой». – Чего вы, в самом деле, из мухи слона делаете.
– Извини, «Музыкант», – «Хозяин» примирительно протянул тому руку, – я пошутил и, кажется, неудачно.
Они обменялись рукопожатием. И в это время в гостиной появились девчонки.
– Кажется, ссора? – изумленно спросила одна из них, жгучая брюнетка. – Ну, вас нельзя оставлять одних.
Стараясь еще больше разрядить атмосферу, «Хозяин» притворно изумился, глядя на прислонившуюся к нему брюнетку.
– Ты как посмела войти сюда в таком виде?
– А что, милый попечитель, я тебе не нравлюсь? – озорно выпячивая свои голые груди, спросила она.
– Это что? – он взялся за крохотные плавочки. – Форму нарушаешь? Долой! – одним движением он сорвал с нее единственную деталь ее нижнего белья. – Вот это уже совсем другой вид, – и он шлепнул девку по голому заду.
Та притворно взвизгнула и вскочила к нему на колени.