Геннадий Мурзин
Хамелеоны. Детективы в стиле ретро
Алые седины
Часть 1
Из воспоминаний полковника милиции Плотника:
«То, что Средний Урал – это становой хребет оборонной промышленности страны, тогда знали все или, по крайней мере, догадывались. Я, молодой опер, – в том числе. Естественно, западные спецслужбы (особенную активность проявляло ЦРУ) нашу область относили к зоне своих «жизненно важных интересов». Особенно в послевоенный период. Этому есть и объяснение: после окончания Великой Отечественной войны и с началом холодной войны СССР начал интенсивное, коренное перевооружение Красной Армии. А кто, как не мы, уральцы, должны были выковать» новые образцы танков, пушек, а потом и ракет? Ну, а коли так, то западных разведчиков хлебом не корми, но дай порыться в новинках науки и техники своего потенциального противника. Аллен Даллес (тогдашний шеф ЦРУ) не уставал запрашивать у конгресса США для своих неотложных нужд все новые и новые бюджетные вливания».
Майор Кадочников, заместитель начальника УгРо области, чувствовал себя нынешним утром неважнецки: всю прошлую ночь он с группой своих, как он выражался, ребяток просидел в засаде. Ни на минуту не сомкнул глаз. Сейчас вот, то и дело позевывая, с нетерпением поглядывал в окно, где свирепствовала метель, мечтая о той минуте, когда ему можно будет рвануть домой – к жене и детям; когда удастся броситься в кровать и мертвецки заснуть часиков этак на двенадцать – никак не меньше. И пусть попробуют только его разбудить!
Недосыпание – не единственная причина дурного расположения духа, пожалуй, даже и не главная. Он буквально зверел, когда разработанная операция на его глазах лопалась, как мыльный пузырь. Он получил точную информацию, что бандюги (два брата-погодка), за которыми он уже охотится полтора месяца, должны были наведаться к мамаше, живущей в собственном доме в пригороде Свердловска, то есть в поселке Палкино. Все предусмотрел. «Капканы» расставил надежные, ребяток проинструктировал. Всю ночь – на ветру и морозе – просидел в засаде. А те, ради кого он пошел на такие жертвы, не появились. Осечка! Почему? А черт его знает. Возможно, кто-то предупредил о засаде, но где произошла утечка информации? Кадочников не верил в это. Он склонялся к тому, что звериное чутье, интуиция подсказала им об опасности. Он искренне верил в интуицию. Потому что он сам мог предсказать о завтрашней неприятности. И его предсказания обычно сбывались. Не на все сто процентов, ясно, но все же…
Сегодня утром, когда он пришел к шефу с пустыми руками, тот устроил ему настоящую баню. А он? Стоял, виновато разглядывая половицы, и молчал. Понимал, что шеф обрабатывает его совсем не зря. Внутри у него все клокотало, но сдержался. Особенно обидно, так как мылили его и парили, будто пацаненка. Мог бы шеф и прошлые заслуги учесть, помягче с ним обойтись: не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, а лишь ест, спит и в рот начальству усердно заглядывает.
Кадочников чертыхнулся по адресу шефа. Хорошо, что в кабинете никого нет, и никто не сможет передать. У начальства угодников всегда хватает. Наверное, есть они и у него. Однако он их как-то не замечает. Да и не считает он себя начальством, а скорее всего – чернорабочим. За что, кстати, ему также достается. С полгода назад сам генерал Чернышев прилюдно сказал, что Кадочников все хочет делать своими руками и готов лично брать каждого бандита, а ведь в его задачу входит совсем другое: он, Кадочников, не рядовой оперативник; ему надо над стратегией борьбы с уголовным элементом думать, налаживать контроль за деятельностью подчиненных, иначе говоря, – ру-ко-во-дить. Ты, говорит, майор, кончай с этим… с армейскими замашками; входи в новые условия, перестраивайся на новые рельсы; личная храбрость, говорит, вещь полезная, но и головенкой надо иногда работать. Опять же обиделся, но попробуй-ка возразить генералу! Да и, честно сказать, он прав! Однако ж, обидно все равно!
В таких упреках (так сказать, между строк) он легко прочитывал еще кое-что. Он, Кадочников, скорее всего и получше бы руководил, но, как выражался Чапаев в известном фильме, грамотешки маловато. За его плечами-то всего семь классов. Он и в войну, наверное, пошел бы далеко, подальше, чем командирство взводом полковой разведки, однако с образованием-то – полный конфуз.
Демобилизовавшись и приехав домой, когда вызвали в райком КПСС и сказали, что работать ему, Кадочникову, уже не на ВИЗе, подручным сталевара, как до войны, а в уголовном розыске. Подучили малость. Но что такое трехмесячные курсы? Так… одно баловство. Кто будет спорить: такие курсы – уже кое-что. По крайней мере, он хоть узнал разницу между Уголовным и Уголовно-процессуальным кодексами. Тогда-то, в сорок шестом, начальство хлопало его по плечу и говорило: «Не унывай, мужик. Не в следователи идешь; в твои основные обязанности будет входить другое – пошел, выследил, скрутил, доставил, а тут тебе равных нет». Подслащивали пилюлю-то… Оно так: за четыре года войны двадцать восемь раз переходил линию фронта, и только раз безрезультатно. Во всех других случаях – «язык» был. Однажды даже умудрился пехотного обер-лейтенанта приволочь.
А попозднее ему вообще крупно подфартило: в кустах возле автострады три битых часа сидел он и еще двое разведчиков. Все – ничего. Но потом… Неподалеку остановился роскошный «Опель» и из него, как ошалелый, выскочил фриц и – в придорожные кусты. Видать, крепко прижало. Ну, там он его и взял… прямо за этим делом и со спущенными штанами. При нем черный кожаный портфель. Доставил к своим. Оказалось, майор-фельдъегерь и с секретнейшей почтой. Дошло до командующего фронтом Конева. Конев, значит, приказывает, чтобы он, этот самый фельдъегерь, а при нем младший лейтенант, Кадочников то есть, были доставлены в штаб фронта. Там его, Кадочникова, накормили до отвала, ну, разумеется, поднесли и спиртишку – полнющую фляжку. Ну, говорит Конев, и силен ты, мужик: надо было сподобиться такого важного нацистского франтика голыми руками взять!
К спирту-то из фляжки не притронулся. Видит Конев, что он бережет драгоценную жидкость-то для товарищей боевых; приказывает адъютанту налить, помимо того, полнехонькую, до краев алюминиевую фронтовую кружку, а в ней – пол-литра, и говорит: пей, солдат! Выпил, конечно. А как же! Нельзя отказываться, когда командующий подносит. Последнее, что он помнить, как его выносили из штаба фронта и укладывали в личный автомобиль командующего. Очухался уже в полку. Приоткрыл осторожненько так один глаз, видит, как все на цыпочках ходят, сон, значит, его драгоценный оберегают. Зырк налево – там, сбоку, на постели орден Красного Знамени и орденская книжка лежат. Вот это да, думает про себя, а и не помню, когда товарищ Конев его-то мне вручил. Зырк – налево, а там фляжечка, родимая. «Поди, пустая?» – подумал он. Незаметно для всех тронул рукой. Вот, зараза, – полнехонька!
Как какая-то пружина его подкинула на постели.
– Пьем, мужики! – заорал он. – Маршал Конев жалует!
Выпили… досуха. На троих-то, на разведчиков, маловато показалось. Не пробрало. Так комполка, мужик-то был тоже ничего, из своего НЗ еще чуток добавил по такому случаю спиртишку – еще такую же фляжку. Получилось хорошо. Теперь – в самый раз.
…Расхаживая по кабинету, майор Кадочников недовольно пробурчал:
– Не всем же быть грамотными… Они, грамотные, хлеб-то беленький привыкли кушать… А кому же черняшку потреблять?
Это его любимые аллегории. Он за них цепляется точно также, как утопающий хватается за соломинку. В дверь кабинета кто-то постучал. Кадочников остановился.
– Да-да, входите.
Открылась дверь, и вошел сержант Ивлев. Он – из молодых: два месяца назад окончил Нижнетагильскую школу милиции. Будущий офицер. Аттестован, но документы где-то в Москве подзадержались. Сержант протянул конверт.
– Это – вам, товарищ майор. Просили передать лично в руки.
– Спасибо, сержант. Положи на стол.
Ивлев прошел к столу, положил, повернулся и вышел. Кадочников продолжал стоять на том же месте, пытаясь угадать, что же там, в принесенном конверте? Решил проверить интуицию. Итак, что же она, родненькая говорит – плохое или хорошее? Судя по всему, ни то, ни сё – серединка на половинку, нечто среднее, нейтральное. Он подошел к столу, взял конверт, надорвал, вынул вчетверо сложенный лист, вырванный из школьной тетради, и, с большим трудом разбирая неряшливый почерк, стал читать.
«Майору милиции Кадочникову Н. И.
от внештатного сотрудника уголовного розыска Вайнберга Ильи Иосифовича, носящего кличку «Тихоня»
Р А П О Р Т
Докладываю о нижеследующем:
а) вчера, то есть 29 января 1953 года, в 20 часов 33 минуты, после закрытия магазина «Светлана» заместитель директора Соловейчик Яков Яковлевич, по предварительному сговору с товароведом Прошкиной Аллой Демидовной и с ее молчаливого согласия тайно похитил со склада два куска костюмной чисто шерстяной ткани типа «Бостон» темно-серого цвета объемом 50 м каждый;
б) похищенное означенный гражданин, то есть гражданин Соловейчик, лично вынес через служебный выход и погрузил в служебный автомобиль «Победа» бежевого цвета госномер 05—02 СВА и отвез к себе, очевидно, на квартиру;
в) управлял автомобилем при этом он лично сам.
Сообщая о факте злостного расхищения социалистической собственности, я вправе выразить надежду, что расхититель будет наказан по всей строгости советских законов.
К сему!
«Тихоня», то есть ваш информатор и помощник Вайнберг.
P.S. В том случае, если вы, товарищ майор, захотите узнать еще какие-либо подробности, приходите завтра на встречу в штатском. Мы сможем встретиться ровно в 12.25 возле будки «Соки-воды», что на углу Ленина и Пушкина».
Из воспоминаний полковника милиции Плотника:
«Обыватель часто, когда хотел человека обозвать, унизить называл „сексотом“. А многие ли из них знали, что же обозначает это слово на самом деле? Смело могу сказать: никто или очень мало кто. Сексот, сексот, повторяли мы в быту, не пытаясь расшифровать сокращенное слово. Так вот: „сексот“ – это секретный сотрудник, чаще всего внештатный, иногда – штатный. Скажите, чего тут унизительного в этих двух словах? Ничего! А в деле, которым занимался „сексот“? Тоже не вижу ничего позорного. Скажите, есть ли государство (пусть самое-пресамое демократическое), в котором бы уголовная или тайная полиция не имела своих секретных агентов и не пользовалась поставляемой ими информацией? Нет таких! „Сексоты“ были у нас до революции, после революции, есть они и сейчас и возьму смелость сказать, что ничуть не меньше. Во времена оные были случаи, когда эти самые „сексоты“ сводили какие-то личные счеты, слали наветы, по которым отправляли на Колыму невинных, – все так. Но… Разве меньше было в обществе анонимов, по писулькам-доносам которых творилось зло. Но они не были „сексотами“! Не „сексоты“ же, заглядывая в замочные скважины, подглядывая за личной жизнью соседа по квартире или товарища по работе, доносили в парткомы, что некий гражданин „Н“ спит с чужой женой?! Совсем не „сексоты“! Ни одна спецслужба, повторю еще раз, никогда не сможет обойтись без информации своих секретных агентов. У нас, конечно, не очень, но на Западе широко практикуется платить за поставляемую информацию, причем платить хорошо. Попросту говоря, это такая же работа, как и всякая другая. Да, „сексотом“ может стать не каждый. Но точно также не может стать каждый, например, столяром, шофером или летчиком. Ну… это я так… к слову».
Майор Кадочников, прочитав рапорт, недовольно покрутив головой, начал свой монолог:
– Сколько раз говорил, чтобы без этих, завихрений, а он все продолжает и продолжает, – Кадочников хмыкнул. – Под детектива работает, то есть хочет им казаться. Не дитя ведь, а… Хотя сообщения его всегда точны, логичны и, главное, – ладно написаны. Вот только почерк… Не приведи Господь! Не первое донесение читаю, а привыкнуть к его каракулям, ну, вот никак не могу приноровиться.
Он свернул обратно бумажку, всунул в конверт и положил в стол – поглубже и подальше. Он считает, что лучше, если сексота знает кто-то один и постоянно имеет с ним дело. Это, чтобы случайно не засветить его и не подставить под удар. Так что его «Тихоню» знает только он. Даже его шеф не имеет представления об информаторе. Знает, что такой есть, – и ладно. Этого достаточно.
– Жаль, что сообщение не по моей части, – разочарованно произнес вслух Кадочников, – но тем не менее… Надо будет с ним встретиться, порасспросить о деталях, убедиться, что информация – стопроцентной надежности и передать в ОБХСС. Это их «епархия». Пусть пошуруют. Понятно, без нас им не обойтись. Но это в том случае, если попросят помощи. А попросят, – он ухмыльнулся, – обязательно. С дебетом-кредитом разбираться – они большие мастаки. А вот брать преступника, проводить обыск и некоторые другие следственные действия, – сказав последние столь мудреные слова, он самодовольно погладил себя по груди, как бы поощряя себя за происходящий процесс самообразования, – это у нас получается все же получше.
Кадочников широко и громко еще раз зевнул, потянулся и пошел к начальству отпрашиваться, чтобы разрешили ему сегодня уйти со службы пораньше: уж больно сильно тянет в постель…
Часть 2
Из воспоминаний полковника милиции Плотника:
«Вот повсеместно говорят и пишут: «особисты», то есть сотрудники особых отделов, на фронте творили произвол: после освобождения фашистских концлагерей их обитателей, то есть наших военнопленных, отправляли эшелонами в другие лагеря – советские. Иногда, не вникая в обстоятельства, при которых военнопленный оказался в плену. Так, очевидно, бывало. Потому что всеобщая подозрительность, недоверие к собственному народу – это, так сказать, в крови советских вождей. Вот лишь два расхожих постулата: кто не с нами, тот против нас; у нас нет военнопленных, у нас есть лишь предатели.
Я не сделаю никакого открытия, если скажу: слепое следование названным постулатам стоило жизни немалому числу вполне добропорядочных людей. Все это так. Однако я бы не стал об этом лишний раз вспоминать, если бы… Если бы и здесь не было оборотной стороны медали, о которой почему-то сейчас почти не вспоминают. О чем я? О том, что с военнопленными немцы вели соответствующую работу. Не всегда, но вербовка давала свой результат. Находились люди, которые соглашались работать на противника. Им не обязательно тотчас же давали задания. Многих вербовали, если так можно выразиться, про запас. Кто-то, подписывая обязательство, думал, что, попав таким образом на родину, о нем со временем забудут; кто-то сознательно шел на это. Забавно, конечно, но получалось так, что именно те, завербованные военнопленные успешно проходили проверки бдительных особистов. Была еще одна категория военнопленных, самая немногочисленная, но, возможно, самая опасная – это ложные военнопленные, то есть перед тем, как оставить концлагерь под натиском Красной Армии, немцы внедряли в среду военнопленных своих, проверенных людей. Например, из числа полицаев, обагривших руки в крови мирных людей на оккупированных территориях. Конечно, вчерашние полицаи попадали туда под другими фамилиями. Например, им присваивались фамилии тех, кого немцы собирались расстрелять.
У этих, последних тоже не было определенного задания. Впрочем, это не совсем так. У них были задания. Но со спецификой. Им заранее было определено место проживания, чаще всего вблизи секретного оборонного объекта, потом устроиться на работу на этот объект и работать и числиться в передовиках и новаторах, в активистах-общественниках. Короче говоря, заиметь, как сегодня говорят, определенный имидж, стать в глазах окружающих настоящим советским человеком. И последнее задание – ждать, ждать, ждать. Я помню случай, когда к одному вот такому агенту заявились посланцы с Запада аж через пятнадцать лет. Да, таких «военнопленных» было не миллионы, но несколько тысяч – точно. Много таких нашли пристанище после войны на Урале. Я об этом вспомнил не случайно. Я хотел напомнить, что любая медаль имеет две стороны – лицевую и оборотную. Лицевую видят все, а оборотную дано увидеть далеко немногим».
Ведь вот только что светило солнце и – на тебе: откуда ни возьмись, небо заволокли низкие облака, подул пронизывающий ветер, пошел снег, точнее – не снег, а снежная колючая крупа.
Кадочников, стоя возле будки «Соки-воды», поеживаясь от попадавших за шиворот холодных крупинок, поджидал «Тихоню», своего сексота. Он снял меховую варежку, потянул немного к плечу рукав телогрейки и взглянул на часы: они показывали 12.24. Еще минута. Надо же, какая пунктуальность.
«Тихоню» он завидел издали. Тот, беззаботно размахивая авоськой, появился у Главпочтамта, пересек проспект Ленина, пропуская каждую идущую по нему машину. Приблизившись к Кадочникову, полушепотом произнес:
– Здравия желаю, товарищ майор.
– Не придуряйся, – сердито сказал Кадочников, – Ни души кругом. Только мы с тобой – два идиота.
– «Уши» имеют и стены.
– Да, ладно тебе… Мог бы и пораньше прийти.
– Точность – вежливость королей.
– Будет тебе блистать передо мной эрудицией… Не за тем пришел… Говори, что еще у тебя? – Кадочников вновь поежился. – Брр, какая мерзкая погода.
– Не стоит стоять на месте. Пойдемте, товарищ майор. Чтобы не вызывать подозрений.
– Ты прав: стоя на одном месте, можно окончательно задубареть.
Они пошли в сторону улицы Малышева.
– Жду. Чего молчишь?
– Товарищ майор, на мой взгляд, я все сообщил в донесении. Если еще что-то надо, спрашивайте.
Кадочников недовольно хмыкнул и мрачно взглянул на совершенно серьезное лицо Соловейчика.
– Во-первых, во всех малейших подробностях расскажи, каким образом тебе стало все это известно?
– Секрет фирмы…
– Я уже говорил: кончай с этим. Не малец!
– В день, указанный в рапорте, я обратил внимание, что при мне они, заместитель директора Соловейчик и товаровед Прошкина, то и дело загадочно переглядываются. Вот я и взял их под подозрение, догадался, что они что-то замышляют. Вечером я, сделав вид, что спешу домой, ушел чуть-чуть пораньше. То есть, не ушел я на самом деле, а стал следить за ними. Они были все время в своем кабинете, недалеко от подсобки. Я стал, соблюдая все меры предосторожности, прислушиваться, о чем они говорят, оставшись одни. Вот и услышал, что договариваются. Но я знаю: слышать – одно, видеть – совсем другое. Я вышел во двор: там – большая груда всякой тары. Спрятался за нее и стал ждать. Первой ушла Прошкина. Вышла. Огляделась по сторонам. Видимо, хотела удостовериться, что никого нет. Убедилась и пошла. Проходя мимо кабинета, приподнялась на цыпочки и постучала в окно три раза. Она ушла. А, спустя некоторое время, появился он, то есть Соловейчик. Он нес один тюк материи. Положил на заднее сиденье машины. Огляделся по сторонам. Ушел назад. И вновь вернулся с еще одним тюком такой же материи. Положил туда же, на заднее сиденье. Сел на место водителя. Завел машину и уехал. Когда он въехал под арку, чтобы выехать на Восьмое Марта, я выбежал и проследил, куда повернет. Он повернул в свою сторону. Значит? Домой!
– Это – всего лишь твое предположение.
– Но я же до того слышал, как они договаривались. Речь шла о его квартире.
– Скажи, на следующий день, когда ты с ними встретился на работе, как они вели себя по отношению к тебе? Что-то необычное заметил?
– Нет. Все, как обычно… Нормально… А что, товарищ майор?
Кадочников не ответил. Но зато вновь спросил:
– Скажи, он или она тебя не могли заметить?
– Вы о чем, товарищ майор?
– О том, что они могли заметить, что ты следишь за ними.
– Ну, нет! Если бы заметили, то не могли быть наши отношения прежними. Они могли притворяться. Но – меня не проведешь. Я бы учуял все равно.
– Тут что-то не так, нет, не так, – засомневался Кадочников.
– Не сомневайтесь, товарищ майор… Чистейшей воды злостное хищение.
– Скажи еще: два тюка такой ткани… Куда им столько? Продать? Сложно. Сколько денег надо…
– Я слышал между ними разговор о том, что они намерены всю ткань разделать на отрезы по три, три с половиной и четыре метра, а потом, через знакомую женщину, продать на барахолке.
– Они и об этом говорили?
– Да. Они также договорились насчет того, как разделят между собой выручку. Шестьдесят процентов Соловейчик забирает себе, тридцать – Прошкиной, десять – торговке.
– А ты случайно фамилию торговки не слышал?
– Нет. Ее фамилия не называлась.
– Надо же: есть хоть что-то, что тебе неизвестно, – сыронизировал Кадочников и усмехнулся..
– Ваш голос, товарищ майор, звучит не так, как следует, если исходить из серьезности ситуации.
Кадочников пропустил мимо ушей замечание сексота.
– Вот что, «Тихоня», – Кадочников взял его за рукав драпового пальто с каракулевым воротником. – Скажи-ка мне еще одно: зачем тебе все это?
– Что именно, товарищ майор?
– Если бы мы платили за информацию хорошо – другое дело…
– А-а-а, так вот вы о чем?
– Именно об этом! Ради чего сотрудничаешь с органами? Не идеи же ради!
– Почему нет, товарищ майор?
– Свежо предание…
«Тихоня» обидчиво отвернулся.
– Вы, я вижу, мне не доверяете, но почему? Я вас подвел когда-то? Помните, год назад вы мою информацию также подвергали сомнению и что?
– Тогда – правда… все было точно.
– А сейчас? Почему сейчас сомневаетесь? Не сомневайтесь: идите, делайте обыск и, я вам ручаюсь, вы все найдете. Ну, конечно, если будете ходить с неделю вокруг да около, то…
– Ты полагаешь, что все так просто? Ты сообщил, я рванул и накрыл ворюгу?!
– Как хотите, товарищ майор. Я свою часть работы сделал. Сделал, как мог. Теперь – слово за вами.
– Подозрительно, но все равно спасибо. Будем думать.
– Но не долго, товарищ майор, а иначе можете опоздать.
– Будем думать столько, сколько потребуется, «Тихоня».
– Извините, я же по доброте душевной…
– Вот в этом-то я и как раз не совсем уверен.
– Вы… опять о том же? Почему вам, товарищ майор, нельзя поверить, что я могу действовать в ваших интересах исключительно из идейных побуждений? Извините, но я не перевариваю ворюг, а их в системе советской торговли хватает…
– Э-т-то точно! Недавно один районный прокурор на совещании так и сказал: была бы, мол, его воля, то он бы каждого второго торгаша отправил в тюрьму без суда и следствия. И ошибки, то есть невинно посаженного, не оказалось бы.
– Ну, тут он хватил лишку, товарищ майор. Как можно – без суда и следствия?
– Нельзя, конечно, нельзя. Однако все присутствующие его столь эмоциональное высказывание восприняли благожелательно. Во всяком случае, поняли, что он имел в виду. А, говоря так, прокурор лишь хотел подчеркнуть, насколько преступность охватила всю систему торговли. Как с ней бороться – никто не знает.
– Я знаю, товарищ майор.
– Ты?!
– Признайтесь, настоящей борьбы и нет.
Кадочников повернулся и внимательно посмотрел ему в лицо.
– Не понял.
– Вокруг совторговли многие кормятся – те, кто влияют на принятие решений. Вот вы, товарищ майор, получив мой рапорт, о чем в первую очередь подумали?
– Честно?
– Да.
– Подумал в первую очередь о том, что ты фантазируешь…
– Ну? А я что говорю?! Даже вы готовы с порога отмахнуться и все списать на мои, якобы, фантазии. А почему? А потому, что знаете: как только станет известно, что вы копаете под Соловейчика, – такое начнется…
– Какое «такое»?
– Ой-ей-ей… так-таки и не знаете?.. Когда в наш магазин поступает импорт, то во дворе плюнуть негде – сплошь начальство. Пока оно не отоварится – в открытую торговлю ничего не поступит. А самые большие начальники и их родня – даже и не ходят. Им прямо на службу принесут все, что надо.
– Фантазер ты, однако…
– Хотите факты?
– Если уж сказал «а», то у тебя ничего не остается другого, как идти дальше, – почти шутливо заметил Кадочников.
– Извольте, товарищ майор… С месяц назад сам лично отвозил образцы тканей первому секретарю горкома КПСС. Его супруженция, видите ли, решила выбрать что-то поприличнее для своей дочки, для ее обновки на день рождения. Надо ли говорить, что выбранное ею на прилавке никто и никогда не видел? У директора есть список лиц, которые обслуживаются с заднего хода. Сам видел.
– А ты не боишься, что все сказанное тобой будет известно твоему директору?
– Ну, – «Тихоня» опешил, даже остановился от неожиданно прозвучавшего вопроса, – надеюсь на вас, товарищ майор. Вы же не выдадите меня, правда?
– Что ты, конечно, нет. Но с другими, даже из нашего «ведомства», не слишком откровенничай. Поосторожнее, братец.
– Спасибо, напомнили, что язык лучше держать за зубами.
– Вот именно! А вообще, ты опять же прав. У торгаша, когда пытаешься ему прищемить хвост, сразу находится могущественный покровитель. Но ты не думай, что я, осторожничая, испугался. Нет! В данном случае – другое… Даже объяснить не могу.
Они стояли на перекрестке улиц Пушкина и Малышева.
– У вас, товарищ майор, нет больше вопросов? Я пойду. А то в магазине хватятся.
Кадочников протянул осведомителю руку.
– Извини, братец, что не доверяю… Я никому не доверяю. Даже себе. Не обижайся, ладно? А за информацию – спасибо. Ну, будь!
Кадочников крепко пожал «Тихоне» руку, повернулся и пошел назад, в сторону проспекта Ленина, а его осведомитель, потоптавшись чуть-чуть на месте, повернул на право и пошел по улице Малышева. Им во многом было по пути, но шли они разными путями.
