Геннадий Мурзин
Без вести пропавший
© Геннадий Мурзин, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Автор (на снимке) будет признателен, если читатели напишут отзывы о романе «Без вести пропавший» либо на личной страничке Ridero, либо на е-майл – gim41@mail.ru. (АВТОПОРТРЕТ).
Глава 1. Ссора
7 СЕНТЯБРЯ. ВТОРНИК. 12. 10.
Зазвенел долгожданный звонок. Учительница физики Зоя Алексеевна Некрасова еще продолжала говорить, но восьмиклассники ее уже не слушали: первыми мальчишки, а за ними и девчонки, сорвались с мест, высыпали из класса в коридор.
Стало невероятно шумно. Ничуть не утихомирились даже тогда, когда мимо школьников по коридору, бросая окрест холодный орлиный взгляд и пощипывая пальцами левой руки длинный и острый нос с горбинкой, прошествовал сам директор Лев Моисеевич Зильберт.
Образовались группы и группки. Там, где коридор сворачивал к лестничной площадке, ведущей со второго на третий этаж, возле самого окна собралось четверо восьмиклассников. Один из них что-то рассказывал, а остальные громко смеялись.
В этот момент рассказчик почувствовал, что кто-то грубо взял его за рукав. Он повернулся и увидел своего одноклассника.
– Тебе чего, «Сара»? – это была кличка Сарварова, на которую тот страшно обижался. Для него она обидно звучала по двум причинам: во-первых, как намек на его бабий характер, во-вторых, как догадка его еврейского происхождения, хотя во втором случае подростки сильно ошибались.
– Посторонись, я сяду, – злобно вращая зрачками, сказал Сарваров.
– Куда сядешь?
– Сюда, – парень ткнул рукой в подоконник.
– С какой стати?
– С такой, «Серый»!
– Садись, – сказал «Серый», – если сумеешь «посторонить» меня.
– Отойди, – грозно выпятив худосочную грудь и приблизившись к «Серому», сказал Сарваров, – а то…
– А что «то»? Ну, давай. Не стой, как пень. Ну! – «Серый» явно поддразнивал.
Сарваров отступил. Впрочем, «Серый», парень не злой и вполне миролюбивый, знал, что все этим и закончится. Сарваров повернулся, зло сплюнул на пол и, уходя, сказал:
– Ну, ты еще у меня поплачешь.
«Серый» спросил:
– Что, папаню на помощь призовешь? Нет, лучше об этом маменьку попроси, – Сарваров остановился, что-то хотел сказать, но ему не дал «Серый». – Иди-иди, трус несчастный.
Раздался звонок на урок английского.
Сарварова, действительно, в школе все мальчишки считали трусом, но трусом злобным и коварным, готовым подло, исподтишка подстроить любую пакость, а потом, когда дело дойдет до разборки, свалить вину на кого угодно. Педагоги к мальчишке относились с осторожным почтением. Да и сверстники не особо задирали. Почему? Опасались? Кого? Нет, не пацана, а статусного положения его родителей.
Мать славилась тем, что после каждой полученной сыночком двойки прибегала в школу и с пеной у рта доказывала учителям, что её чадо самое способное, самое умное на свете, а потому отрицательных оценок не заслуживает. Скандалистка, короче, каких мало, о чем знал не только весь педколлектив, а и все одноклассники.
Сарваров-отец хоть и не уподоблялся вздорной супруге и не бегал по всякому поводу в школу, однако его руководство школы побаивалось даже больше. Этому есть объяснение: Леонид Федорович Сарваров – человек очень известный в Нижнем Тагиле. В 80-е он был секретарем парткома на железной дороге (позднее даже стал секретарем райкома), и потому всякий раз избирался депутатом районного и городского Советов.
Очевидцы свидетельствуют: Леонид Федорович в те еще не столь давние времена почтительно относился к любому выше его стоящему партийному начальнику, угодливо, старался мельтешить пред начальственными светлыми очами. В качестве примера рассказывают такое.
В 1976-м первым секретарем обкома КПСС избрали Ельцина, поскольку его предшественник, Рябов, стал секретарем ЦК КПСС и отбыл в Москву.
Власть в области сменилась и, кажется, надолго, так как новый первый секретарь производил впечатление физически крепкого, спортивно сложенного мужчины, да и сорок пять, которые исполнились недавно, – не возраст для столь высокого ранга партийного руководителя. Почуяв это интуитивно, Леонид Федорович, только-только начавший партийную карьеру, стал держать нос по ветру. Перво-наперво он решил показаться Ельцину. Но как?
Проблема, так как первый и не подозревает еще о существовании Сарварова. Значит, надо найти повод попасть на глаза. Для начала – мельком, в толпе других, а потом и… По слухам, Ельцин остер на глаз и памятлив на новые мелькающие лица.
Сарваров нашел-таки выход из ситуации. Он узнаёт, что Борис Николаевич любит на север области ездить по железной дороге (впрочем, тогда даже в Серов попасть на автомобиле было невозможно, так как нынешней автострады еще не существовало) в специальном вагоне. У самого высокого нижнетагильского тогдашнего начальства существовало неписаное правило: непременно встречать на станции Нижний Тагил поезд с прицепленным литерным вагоном. Ясно, его, то есть Сарварова, никто туда не приглашал: не того уровня фигура.
Сарваров решает: это не беда.
И вот Сарваров узнаёт через знакомых, что поездом Свердловск – Североуральск нынешней ночью проследует Ельцин. Ему известно: поезд прибудет на первую платформу, хотя обычно поступает на вторую платформу и, вполне возможно, стоянка будет удлинена на пять минут, а то и больше.
Глубокая ночь (из Свердловска поезд отправляется в половине первого, на станцию Нижний Тагил прибывает по расписанию в 3.36), на первой платформе пустынно. Сарваров ёжится от ледяной позёмки, переступает с ноги на ногу, нервно поглядывает на часы: остаются считанные минуты.
На платформу через служебные ворота на большой скорости въезжают две черные «Волги» и останавливаются там, где должен быть первый, литерный вагон.
Сарваров издали видит (скорее, догадывается), как из первой машины вышел Петров, первый секретарь Нижнетагильского горкома КПСС, а из второй – при полном параде «генерал» Шаповалов, начальник отделения железной дороги.
Показались прожекторные огни локомотива, осторожно втягивающего состав на станцию.
Сарваров, до этого стоявший несколько в стороне, приблизился к встречавшим начальникам.
Увидев его, Шаповалов удивился и в своей привычной манере, иначе говоря, по-хамски спросил:
– Ты?! Тебе чего?
Сарваров не на шутку струхнул, но вида не показал.
– Мало ли… Вдруг у Бориса Николаевича какие-то вопросы…
– Вопросы? К тебе? – Шаповалов громко расхохотался. – Ха-ха-ха. Да нужен ты ему… Как варежки в Петров день.
– И все же…
Шаповалов машет рукой.
– Хрен с тобой, торчи тут, если так хочется.
Петров, Шаповалов, а, чуть-чуть поотстав, и Сарваров устремляются к единственной двери литерного вагона и останавливаются в выжидательной позе. Проходит минута, другая. Дверь не открывается. Все переводят глаза на окна: лишь в окне служебного купе горит ночничок, в остальных – чернота.
Шаповалов и Петров понимающе переглядываются, но продолжают стоять все в той же позе.
Но вот дверь вагона приоткрывается и показывается помощник первого секретаря обкома в пижаме.
– Отправляйте поезд, – тихо говорит он. – Борис Николаевич отдыхает. Борис Николаевич не выйдет.
– Есть отправлять поезд! – рапортует, вытянувшись в струнку Шаповалов. И затем вкрадчиво добавляет. – Но ты, дружище, скажи, что мы были.
– Непременно доложу, – отвечает помощник, – как только проснется.
Помощник осторожно прикрывает дверь и уходит.
Поезду дают отправление. Литерный вагон слегка вздрагивает и начинает «уплывать» от встречающих.
Петров и Шаповалов направляются к своим машинам. Только сейчас Сарваров замечает в левой руке начальника отделения железной дороги «дипломат» из черной натуральной кожи. Он знает, что в «дипломате»: там пара бутылок армянского пятизвездочного коньяка, палка краковской колбасы и, конечно, несколько банок черной икры. Если верить распространяемым слухам, все это уважает Борис Николаевич. Потому и имеется в «дипломате» встречающих. На всякий пожарный.
Сегодня не повезло. Сарварову – тоже. Он не отчаивается. Он уверен: в другой раз все будет, как надо.
И действительно. Примерно через месяц, в то же самое время, на той же платформе и те же встречающие.
Поезд остановился. У литерного вагона открылась дверь, и показался Ельцин. Он, резким движением головы откинув все время спадающую на лоб непокорную прядь волос, спустился на платформу. Поздоровался сначала с Петровым, потом и с Шаповаловым. Увидев третьего, незнакомого ему, спросил:
– Юрий Владимирович, представьте товарища… Мы, кажется, не встречались.
Ответил Петров:
– Борис Николаевич, это – Сарваров, секретарь узлового парткома.
– А, понятно, – Ельцин улыбнулся незнакомцу и протянул ему руку. – Здравствуйте, товарищ Сарваров.
Шаповалов привычно пошутил:
– Недавно избран… ха-ха-ха… на первый снег писает.
Ельцин взглянул на Шаповалова осуждающе.
– Извините, Борис Николаевич! – Шаповалов, чуть побледнев, вытянулся в струнку, поедая глазами Ельцина. – Виноват, Борис Николаевич! Неудачно пошутил, Борис Николаевич!
Ельцин не ответил. Он повернулся к Петрову.
– Юрий Владимирович, я тут, сидя в вагоне, подумал: не дело, когда почти половина области, ее север, не имеет автомобильной связи с центром. Хорошо бы сделать автостраду до Серова, а? Как считаете? Для экономики было бы хорошо. И для людей, живущих там.
– Дело стоящее, – ответил Петров, – да области самостоятельно не потянуть такую стройку. Как-никак, а более четырехсот километров бездорожья, болот и тайги, много речушек.
– Ваша правда: области будет тяжело, а на Москву рассчитывать не приходится. В Госплан и совать нос не стоит.
Петров снова подтвердил:
– Тяжелая штука.
– Волков бояться – в лес не ходить, – Ельцин улыбнулся. – Надо все же попробовать.
– Такие деньги… В бюджете области и за десять лет не наскрести.
– Верно… Юрий Владимирович, мы с вами кто?
– Партийные работники, Борис Николаевич.
– Это так, однако… По первой и основной профессии – инженеры-строители.
– Так точно! – почему-то по-военному ответил Петров.
– Вот… Я и подумал: а что, если методом «народной стройки»? Например, твой город, точнее, твои промышленные предприятия, разве сообща не одолеют участок от Невьянска до Кушвы?
– Директора заартачатся.
– Придется заставить: где кнутом, а где и пряником. Что делать, если ситуация безвыходная, если народ страдает? – Ельцин стал подниматься в вагон. – Подумай, Юрий Владимирович, подумай. Я намерен поставить этот вопрос на заседание бюро обкома. Надеюсь, поддержишь? Ну, пока! Отправляйте поезд. Не годится срывать расписание, – он скрылся в вагоне.
Сарваров рдел от удовольствия. Он будет долго помнить то могучее рукопожатие могущественного первого секретаря обкома КПСС. Так вот и стал Сарваров третьим встречающим на перроне. Стал особой, особо приближенной к самым верхам. Не по чину, конечно, но…
Когда же КПСС, как говорится, благополучно почила в бозе, он не остался без дел. Наоборот, новая власть, считая бывшую партноменклатуру единственно ценной и могущей хоть что-то сделать для блага трудящегося, единственно дееспособной силой, пригласила Сарварова под демократические знамена. Тот, не смущаясь тем, что только что верой и правдой служил совсем другому режиму, охотно принял предложение. И вот с тех пор он уже много лет является первым заместителем главы администрации района. И это лишь формально, а фактически… Ни для кого не секрет, что глава администрации – тряпка, первый заместитель им крутит-вертит только так. Все важнейшие вопросы решает он, Сарваров, а шеф – лишь «свадебный генерал» с представительскими функциями, который ни одной бумажки не подпишет, предварительно не получив «добро» от своего Леонида Федоровича.
Леонид Федорович в районе – это все. Вот и лебезят перед его сыночком учителя школы. Вот и действуют по принципу: три пишем – два в уме. То есть в журнал лентяю Сарварову-сыночку следовало бы закатить жирную двойку, но на деле ставят тройку – от греха подальше.
8 СЕНТЯБРЯ. СРЕДА. 16. 40.
После окончания уроков восьмиклассники шумно высыпали на улицу, а там – холодно и сыро. Ветер рвет и мечет, дождь переходит в снег и наоборот.
«Серый» отошел в сторонку и стал ждать подружку из параллельного класса. Что-то она задерживается. А ведь заранее условились домой пойти вместе. Завидев одиноко стоящего парня, подошел «Комар»:
– Ждешь? – «Серый» утвердительно кивнул. – Губа у тебя не дура: баба-то классная. Везет же некоторым.
– Хороша Маша, но, к счастью, не ваша, – по-взрослому (от отца не раз слышал) ответил он.
– И чего она в тебе нашла? Ни кожи, ни рожи.
– Каждому своё: одним по душе поп, другим нравится попадья, а третьим – попова дочка.
«Серый» не очень-то, если честно, хорошо понимал смысл поговорки, но часто использовал, потому что так говорил отец.
– Ты такой умный, да? – «Комар» набычился. – Схлопотать хочешь?
– За что? – глядя тому прямо в наливающиеся кровью глаза, спросил «Серый». – Да и не боюсь я тебя.
– Нет, ты все-таки по сусалам схлопочешь у меня, – «Комар» сжал кулаки.
«Серый», примиряюще, сказал:
– Леха, оставь меня в покое. Я стою, ни тебе, никому либо еще не мешаю.
«Комар» стал остывать.
– Слышь-ка, «Серый», это правда, что ты сегодня отшил «Сару»?
– Трус есть трус.
– Да уж… Достаточно цыкнуть – начинает ссать на голяшки. Слизняк. Только благодаря маменьке-папеньке и держится в школе. Я бы таких давил как клопов.
– Зачем «давить»? Не надо. Пусть живет. На земле и такие нужны.
– Жалеешь? Зря! Если что, уж он-то тебя, ни в жизнь не пожалеет.
– Пусть, – сказал «Серый» и, завидев выходящей из дверей школы подружку, махнул той рукой. А «Комару» бросил. – Пока.
– Пока-пока, – ответил «Комар», сплюнул на ступени и вразвалку направился в сторону группы одноклассников, ушедших уже на почтительное расстояние, потом снова сплюнул под ноги и по-взрослому добавил. – Совет вам да любовь.
8 СЕНТЯБРЯ. СРЕДА. 19. 10.
Лёха Комаров только-только дошел до дома. Держа под мышкой сумку с учебниками, он поднялся на третий этаж, открыл дверь квартиры своим ключом, вошел, бросил в сторону сумку. Скинул старенькие и стоптанные ботинки.
– Мам, ты дома? Жрать хочу!
Никто не ответил.
– Ну, опять…
Он прошел на кухню. Включил газ, поставил сковородку, заглянул в холодильник, достал маргарин, откромсав от него изрядный кусок, бросил на разогревшуюся сковородку. Достал четыре яйца, разбив, стал ждать, когда поджарится глазунья.
Вот его традиционный ужин готов. Он стал с жадностью есть. Но тут он услышал, что кто-то скребется возле входной двери. Встал, прошел и открыл. Там, прислонившись к косяку, – его мать: стоит и глядит на сына мутными глазами.
– Что, устала? – издевательски разглядывая мать, спросил он.
– З-з-здравствуй, сынуля, – сказала заплетающимся языком мать и попыталась отделиться от косяка и перешагнуть порог. – И-и-извини… я… э-э-то… У п-п-прия-я-я-тельницы день ангела сегодня… Ну и вот… Кажись, набралась… И-и-извини мать… Я э-э-то… Ну, не специально!
Ноги у нее подкосились. Упала бы, но сын не дал и втащил в квартиру.
– Нажралась. Нет бы и сыну полбанки прихватить.
Мать прилагала отчаянные усилия, чтобы утвердиться на плохо слушающихся ногах, но из этого ничего не получалось.
– М-м-мал еще. В-в-вот в-в-вырастешь и… б-б-будешь зара… зара-батывать… – говорила она, продолжая полулежать на полу прихожей.
Сын вернулся на кухню. Налил себе чай. Стал припивать.
Мать, продолжая шарашиться, с трудом добралась до кухни, вскарабкалась на табурет и попыталась погладить сына по голове, но тот отстранился.
– Опять приперлась без гроша в кармане? Вмазать бы…
– Т-т-ты чего? М-м-ма-а-ать я т-т-тебе или к-к-кто?
– Одно название, что мать.
– Не-е-е в-в-всегда я, с-с-сынуля пила. Э-э-то все отец т-т-твой… Сгубил меня, – по щекам пьяной женщины потекли слезы. – У-у-у, – она погрозила кулаком, – уголовник п-п-проклятый. Н-н-но ты не будешь, да? Ты б-б-будешь учиться, д-д-да? Ты у-у-у меня инженером станешь… Да, и-и-инженером, – она стукнула кулаком по столу, уткнулась носом в столешницу, и захрапела.
Сын отнес мать на кровать, а сам спустился во двор, где его уже поджидали дружки.
– «Травки»? – спросил один из них. – Один «косячок» на твою долю найду. Как-нибудь расплатишься.
– Давай!..
9 ОКТЯБРЯ. СУББОТА. 7. 15.
Иван Андреевич, заканчивая вытирать лицо концами повешенного на шею махрового полотенца, вошел на кухню. Здесь уже были все, то есть почти все. За обеденным столом, болтая ногами и мурлыкая песенку из репертуара группы «НА-НА», сидит в ожидании завтрака десятилетняя Светланка. У ее ног, на полу валяется сумка с учебниками.
Отец, не заметив рюкзачок, запинается. Чертыхнувшись, наклоняется и поднимает с пола сумку. Он сурово смотрит на дочь.
– Это что?
– Какой ты, пап, смешной! Не видишь, что ли?! – девочка крутит в руках вилку и смотрит в потолок.
– Я-то вижу, а вот ты… – и добавляет, – больно умная… не по возрасту…
– Папуль, тут уж ничего не поделаешь: поколение нынче такое умное.
– С чего это ты, доченька, взяла? – отец с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться.
– Как же! Каждый день по телевизору говорят.
– Ты бы пореже у телевизора сидела, и тамошний трёп поменьше слушала, побольше бы заглядывала в книги, в классику… А, ну! – отец сердито трясет рюкзачок перед глазами девочки.
Дочь, крайне нехотя, встает, берет рюкзачок и относит в прихожую. Оттуда доносится звук шлепнувшейся сумки.
– Подними и положи аккуратно на стул! – возвышает голос отец и недовольно добавляет. – И что только из нее вырастет.
Девочка стоит в проеме двери и слышит последние слова, явно же ей адресованные.
– Не волнуйся, папуль: все будет «о кэй». Вот увидишь: вырасту – организую классную рок-группу. Я даже название придумала – «Соловушка». Как?
– И ты, конечно, солировать собираешься? – в глазах отца появляются смешинки.
– Естественно!
На своем месте, у электроплиты, что-то помешивая в кастрюле, хмыкает бабушка и недоверчиво произносит:
– Ну-ну…
– А, что, бабуль, слабо?!
– Поживем – поглядим.
Девочка обиженно надувает свои пухленькие губки, отворачивается к стене и бурчит:
– Ну, бабуль, ты неисправима.
Мать ставит на стол тарелки с борщом и укоризненно говорит:
– Так нельзя, девочка, с бабушкой: не ровня.
Светланка начинает кукситься, пытаясь «выдавить» слезу. Но слеза, ну, никак не хочет появляться на глазах.
– А что она?! – восклицает девочка и начинает притворно хныкать. – Не любит меня бабуля. Сережка для нее – это да, а я… будто чужая ей.
Бабушка молчит: она-то знает хорошо эти Светланкины «штучки». Мать же ласково гладит ее по волосам и успокаивает:
– Зря ты, доченька. Бабушка тебя тоже любит. Бабушка всех нас любит.
– Да-а-а… А Сережку – больше всех.
Иван Андреевич, оторвавшись от тарелки с борщом, поднимает глаза на жену.
– А кстати: где он? Почему не за столом? Все еще дрыхнет?! Ну, я ему, – отец поднимается с места.
Его останавливает жена.
– Ешь, Ваня. Я сама схожу.
Муж, собственно, даже рад, что эту неприятную миссию исполнит жена. Он садится.
Теща недовольно крутит головой и заступается.
– Оставьте парня в покое, – говорит она. – Пущай малый лишние пять минут понежится в постели.
– Портишь, мам, внука.
– А что я говорила?! – успевает вставить Светланка и язвительно добавляет. – Сережка – Ясно Солнышко.
Бабушка обиженно надувается и отставляет в сторону тарелку.
– Ну, да! Ну, конечно! Вы знаете, как надо с детьми, а я нет… Конечно… Откуда мне знать-то? Своих-то ведь не было никогда… Вона, какая дылда, – она тычет сухоньким кулачком в спину своей дочери, – а ведь без отца вырастила… И, вроде как, ничего девка… При образовании и при деле… Не то, что у других… Вы знаете, как воспитывать, а я – нет.
Нина Викторовна выходит, чтобы поднять сына, который действительно любит больше других по утрам нежиться в постели.
Светланка хихикает. Она хихикает оттого, что ей больно уж пришлись по душе бабушкины слова «дылда» и «девка».
Отец смотрит на дочь.
– Ты почему не ешь борщ?
Девочка состроила недовольное лицо.
– Не хочу, пап. Я же девочка.
– Ну и что? Девочки не едят, что ли? Ешь, давай, и помалкивай.
– Мне нельзя.
– Это еще почему?
– Я – на диете
– Ты?! На диете?!
– Ну, конечно, пап. Не хочу я выглядеть толстушкой. Толстушек мальчишки не любят.
Отец округлил глаза. Он знает, что девочка растет не по годам, но чтобы в десять лет и о мальчишках думать?!
– Глупости! – сердится отец. – Об этом думать будешь потом.
– О чем, папуль?
– Ну… это… о мальчишках… еще рано…
– Когда, папуль, в самый раз? Когда состарюсь? Когда как бабушка стану?
Отец недовольно крутит головой.
– Пока что старость тебе не грозит.
– Пока – да. Но годы пролетят…
Иван Андреевич сердито прерывает:
– Ладно, девочка, замнем для ясности, – он поворачивается к теще. – Вера Осиповна, что нынче за дети?
Теща поджимает сухонькие губы.
– Это все телевизоры… Насмотрятся и несут невесть что, – и тут же укорила. – Позволяете много.
– А вы, мамаша, не позволяли?
– Я?! – всплёскивает руками старушка. – Я, зятек, строго так… Чуть-чуть – укорот сразу.
– То и видно, – выразил сомнение зять. – Внуков кто балует?
– Ну… это… Внуки – не в счет. Внуки – не дети. Внуки – больше, чем дети. Будут свои внуки – поймешь.
– У папы внуки? – спрашивает Светлана. – Откуда!?
– А ты, красавица, не встревай, когда взрослые разговаривают, – осадила девочку бабушка.
На кухне появилась Нина Викторовна с сыном. Тот только что умылся, и на веснушчатом носу светились водяные капельки, и топорщился влажный хохолок на лбу.
– Доброе утро, папочка, – мальчик прижался к отцу. – Здравствуй, моя любимая бабуленька, – он обнял Веру Осиповну за шею. – Привет, старуха! – он легонько ткнул в спину сестренку.
Светланка зарделась, испытывая особое удовольствие от тычка.
– Привет, соня-засоня! – она тоже толкнула брата в спину.
Сергей упал на свободный табурет, уставился в тарелку.
– Ну, вот! Опять борщ…
– А вы, сударь, чего изволите? – язвительно поинтересовался отец и добавил. – Ешь молча. Не миллионеры, чтобы всякие разносолы. Слава Богу, это есть. Да и борщ-то с тушенкой, свежими овощами – вкусный очень. Готовила-то бабушка…
– Бабуль, ты? – та кивнула. – Тогда – совсем другое дело, – он отчаянно стал хлебать.
Мать ревниво посмотрела на сына.
– Я, что, плохо готовлю?
– Мам, нет! Ты меня не так поняла.
– Да уж… Поняла тебя, как надо.
И вот дети в прихожей. Они одеваются, чтобы пойти в школу. Из кухни доносится голос матери:
– Про шарфики не забудьте. Погода-то, вон какая: не зима – не осень.
Отец пьет чай. Мать, собрав грязную посуду, принялась за мытье. Бабушка встала, проковыляла в прихожую, сунула незаметно в карман куртки внука два червонца. Он знает, что это такое: бабуля вчера получила пенсию и теперь, вот, делится ею с ним. Как она выражается, «отстегивает положенную социальную помощь подрастающему поколению».
Бабушкин маневр не остается незамеченным со стороны внучки.
– Ну, опять! – громко восклицает она. – А я, рыжая?
– Тс-с-с, – шепчет бабушка. – Ты пока еще мала. Да и у Сережки есть подружка, у тебя же…
– Ну, ладно. Ну, хорошо, – также шепотом говорит девочка. – завтра же заведу дружка.
– Что ты, говоришь? Он мальчик, ты девочка.
– Какая разница?
– Ну, как же! – шепчет бабушка. – Девочку кто приглашает в кино? Мальчик! Кто билет должен на нее купить? Мальчик! Так принято. Поэтому у мальчиков и возникают дополнительные расходы.
В прихожей наступает тишина. Хлопает входная дверь. Родители слышат, как с шумом их дети сбегают по лестнице вниз.
Бабушка возвращается на кухню, наливает чай и тоже начинает пить горячий напиток, прикусывая конфеткой – это ее давняя-предавняя привычка.
Нина Викторовна выражает недовольство.
– Зачем, ты это делаешь мама? Деньги ему ни к чему. Сколько раз говорила, а ты все свое.
– Я? Что? Я ничего… Какие деньги, дочка? Никаких денег. Тебе показалось.
– Не морочь мне, мам, голову.
– Ладно, дала десятку, – вынуждена признать Вера Осиповна. – Парню нужны карманные… Большой уже… Не ругайся, дочка… Я же чуть-чуть… Не могу ничего поделать: люблю я парнишку, очень люблю.
– За что?
– Ни за что… просто так… За что-то не любят… За что-то уважают.
– Балуешь парня. Не на пользу это.
– Скажешь тоже: я и балую?!
Иван Андреевич не стал вмешиваться в разговор тещи с дочерью. Он не то, чтобы одобряет баловство. Нет. Но он также хорошо понимает: теща это делает не со зла. Кроме того, вряд ли зятю стоит вмешиваться в небольшую перепалку матери и дочери. Себе дороже. Вмешаешься и, в конце концов, сам же и окажешься между двух огней. У него отличные взаимоотношения с тещей. И проблемы ему не нужны.
