Геннадий Марченко
Выживший. Чистилище

– Опа, новенький, – донеслось из задних рядов.

Лица практически у всех равнодушные, лишь некоторые посмотрели в мою сторону заинтересованно.

– Здорово всем! – сказал я, вспомнив нейтральное приветствие из когда-то прочитанного о правилах поведения новичков в камере.

– И тебе не хворать, – ответил протиснувшийся вперёд чуть прихрамывающий невысокий мужичок в потрёпанном пиджачишке. – Тебя как кликать-то, бедолага?

– Ефим. Ефим Сорокин.

– А меня можешь звать Костыль. И какую статью шьют?

– Без понятия. Предлагают записаться в шпионы.

– Ха, да тут полкамеры «шпионов» и «диверсантов», а остальные враги народа, – растянул в улыбке щербатый рот уголовник, в каковые я его сразу же записал. – А любопытный у тебя прикид, не по-нашему вон на штанах написано. Дипломат, что ли?

Хм, интересный вопрос. Можно и дипломатом прикинуться, только как долго смогу косить под работника заграничного посольства или консульства? А ну вдруг в этой толпе кто языками владеет, устроит мне экзамен? Я-то сам по-английски лишь с пятого на десятое могу общаться, но на дипломата такой уровень не тянет. С остальными языками и вовсе беда. Сказать, что был частным предпринимателем, барыгой? В эти годы барыгой можно было быть лишь подпольно, золотые времена нэпа уже прошли, насколько я помнил. А может, прикинуться каким-нибудь спортинструктором?

– Чё молчишь-то, Ефим Сорокин?

– Инструктором РККА был по рукопашному бою.

– Типа вроде как драться умеешь? – ощерился Костыль.

– Типа вроде как.

– А что, может, проверим?

– Рискнёшь? – криво ухмыльнулся я в эту наглую уголовную морду.

– А чё, ты меня за фраера, в натуре, держишь? – И Костыль бесцеремонно схватил меня за отворот майки.

Вернее, попытался схватить, потому что я перехватил его руку и недолго думая заломил запястье, заставив слишком любопытного подследственного с перекошенной от боли рожей присесть на корточки.

– Никогда. Так. Больше. Не делай.

– Понял, бля, понял!.. Отпусти, бля, больно!

Я отпустил запястье и увидел, что на освободившееся пространство выперлись трое нехилых таких «жильцов», габаритами мало уступающих подручным Шляхмана.

– С-с-сука! – просипел Костыль, держась за запястье. – Ну всё, хана тебе, инструктор.

– Ну-ка заканчивай, Костыль, своё представление.

Вперёд выступил высокий короткостриженый мужчина с щёточкой усов над верхней губой по нынешней моде в распоясанной гимнастёрке с оторванными петлицами. Сразу было понятно, что, прежде чем сюда угодить, он занимал серьёзный пост в армии или органах.

– Ты, комбриг, нишкни, а то и сам отхватишь, – кинул ему Костыль. – И твои бывшие заслуги тебе не помогут, будешь «метростроевцем» – под нарами копошиться, а жрать у параши.

Вот ведь, казалось бы, теснота такая, что и шагу лишнего не ступить, а умудрились моментально освободить пятачок в несколько метров, может, чуть меньше классического ринга. Я находился в центре его, а подручные Костыля обступали меня с трёх сторон. Один из них, долговязый, поигрывал ножкой от табурета, ещё один, со шрамом поперёк рожи, сжимал в руке носок, набитый, кажется, песком, а их главарь – заточку, сделанную из ручки обычной ложки.

Отрабатывали мы и такие ситуации, причём с боевым оружием, так что в осадок я выпадать не стал, а лишь чуть поменял стойку, на что побитое на Лубянке тело отозвалось лёгкой болью. Не так уж и сильно меня покалечили палачи Шляхмана, чтобы я не смог отбиться от простых уголовников.

Первым меня атаковал обладатель деревяшки. Ну кто же так бьёт-то!.. Размахнулся, словно топором полено рубить собрался. Я даже, кажется, успел усмехнуться, прежде чем сделать полшага вперёд, сокращая дистанцию, и нанести опережающий тычок согнутыми в фалангах пальцами под мышку. Аккурат в нервный узел!

Движение заняло сотые доли секунды – с реакцией у меня всегда был порядок. Ножка от табуретки с глухим стуком покатилась под ноги одного из зрителей, который испуганно отступил в сторону. Дальнейшая судьба самопального оружия меня не интересовала, потому что, не давая обезоруженному, чья правая рука повисла плетью, прийти в себя, я шлёпнул его ладонью по гортани. Отвернувшись от захрипевшего противника, рубящим ударом ребра ладони сломал ключицу следующему оппоненту, который, вопя благим матом от болевого шока, рухнул на колени. Третий малость замешкался, обозревая картину внезапного падения товарищей – оба со стонами корячились на полу. Этим замешательством я и воспользовался, на этот раз решив сделать всё не только эффективно, но и эффектно. Удар ногой в прыжке с разворота – самое то, когда нужно выпендриться, хотя в реальном поединке с равным соперником после такой «красоты» скорее тебя самого отправят в нокаут. Блоки, нырки и уклоны ещё никто не отменял, а также одновременную атаку противника, который находится в неустойчивой позиции.

Ну а у меня всё получилось как в учебном фильме: кроссовки даже без шнурков держались на ногах неплохо. И лежавший на полу в отключке уголовник прекрасное тому подтверждение.

– А теперь ты, Костыль, – с улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего, сказал я, делая шаг в сторону главаря.

– Не подходи, сука, порешу!

Костыль выставил перед собой заточку, делая выпады в мою сторону, впрочем на безопасном пока для себя расстоянии. Я сделал ещё шаг, ещё… Мужик отступал, пока не упёрся спиной в находившийся под оконцем столик с парой табуреток, одна из которых была о трёх ножках. После этого бросил подпиленную ложку на пол и поднял руки, словно сдающийся в плен немец на кадрах военной кинохроники.

– Твоя взяла, – выдавил из себя Костыль, глядя на меня исподлобья.

Я подобрал с пола заточку, провёл по острому краю ногтем. Такой легко можно горло перерезать. Себе, что ли, оставить… А если обыск? На фига мне такие проблемы? Поэтому кинул её и зашвырнул ногой под дальнюю шконку. А вот ножку я велел Костылю присобачить на место, чтобы порядочным людям было комфортно сидеть. Уголовник проглотил и это оскорбление, тем более что его подручные всё ещё приходили в себя. Те двое очухаются, а третьему, со сломанной ключицей, прямая дорога в больничку. Блин, может легко меня сдать, пусть даже это и потянет на стукачество, что наверняка не добавляет баллов в блатной среде. Но теперь уж что об этом думать: что сделано, то сделано.

– У твоего подельника перелом ключицы, пусть ему окажут первую помощь, – сказал я Костылю.

Ожёгши меня взглядом, тот принялся барабанить в железную дверь. Через несколько секунд открылся глазок.

– Чё за дела?

– Корешу моему плохо. С верхней шконки упал, ключицу сломал. В больничку к лепиле ему надо.

Глазок закрылся, а через несколько минут в двери провернулся ключ, и в камеру вошли два надзирателя в разных званиях, в которых я пока практически не разбирался.

– Этот, что ли?

– Он, – кивнул Костыль.

– Слышь, идти можешь?

– Могу, – сквозь зубы ответил бедняга, держась за плечо.

– Тогда вперёд.

Дверь захлопнулась, и жизнь камеры вернулась в обычное русло.

– А вы молодцом себя проявили. Я и сам люблю побороться, успел даже изучить некоторые приёмы самбо, но такую манеру боя вижу впервые. – Ага, давешний комбриг нарисовался.

Смотрит с симпатией, видно, местный авторитет всем успел порядком надоесть.

– Комбриг Феликс Осипович Кржижановский, начальник пехотного училища. – Представляясь, он даже чуть щёлкнул каблуками, после чего протянул мне руку.

Рукопожатие было крепким, видно, и впрямь борьбой увлекается.

– Ну а я уже представлялся. Правда, не вам, а этому, – кивнул я на затихарившегося уголовника.

– Но мы все прекрасно слышали, что вы Ефим Сорокин, инструктор РККА по рукопашному бою, – улыбнулся Кржижановский. – Давайте присядем, что ли… Эй, товарищ, подвиньтесь чуток… А в каком звании, если не секрет, под чьим командованием?

Этак он меня сейчас втянет в расспросы, так что я сам запутаюсь. Не зная местных реалий, довольно легко попасть впросак.

– Не спрашивайте, военная тайна, – понизив для солидности голос, сказал я. – Служба в секретном подразделении не предполагает широкой огласки.

– Понял, – так же тихо ответил комбриг и перешёл на другую тему: – Вас били?

– Было дело. Не то чтобы сильно, но завтра обещали продолжить.

– А меня ещё нет, но угрожали, требовали написать донос на самого себя, что я якобы являюсь врагом народа и провожу на своей должности вредительскую деятельность. Какая чушь! Мне бы только до товарища Сталина добраться, уж он бы разобрался.

– И как вы собираетесь добираться?

– Моя супруга должна позвонить товарищу Молотову. Может, даже и он сможет решить мой вопрос, разобраться с этой глупой ситуацией.

– Почему же глупой? Тысячи командиров и сотни тысяч простых, также ни в чём не повинных людей были уже расстреляны или оказались в лагерях. Хотите сказать, что это была ошибка, что советское руководство ошибается?

Комбриг отстранился от меня, в его взгляде появилась настороженность.

– А откуда вы взяли эти цифры?

Вот блин, народ-то тут, похоже, и не в курсе.

– Методом простого подсчёта, используя арифметическую прогрессию. Где-то знакомого арестовали, где-то в газете напечатали, по радио сказали… Вот и прикидываешь, сколько могло набежать в общей сложности. И цифры получатся серьёзные, поневоле задумаешься, не по ошибке ли людей под одну гребёнку метут?

– Советское руководство не может ошибаться, – покачал головой комбриг. – Только виновные несут заслуженное наказание.

– То есть вы считаете себя виновным? Нет? Но ведь ошибки быть не может, сами же только что об этом сказали.

– Ну… Может, за редким исключением.

– Поверьте, каждый оказавшийся на вашем месте считает, что именно с ним ошиблись и что правда восторжествует. Только когда их ведут по расстрельному коридору, они начинают понимать, что дело пахнет керосином. Да только уже всё, поздно пить боржоми, если почки отвалились. Так что оставь надежду, всяк сюда входящий, – процитировал я фразу из Данте, которая позже приглянется руководству какого-то фашистского концлагеря. – Кстати, как часто у вас тут кормят? А то с утра не емши, кишка кишку грызёт.

– Ужин уже был, теперь только утром, – пробормотал взгрустнувший после моей отповеди комбриг. – Но ведь есть же случаи, когда ошибка выяснялась и человеку возвращали свободу, звание…

– Один на тысячу? Может, и есть, если заступается кто-то из больших начальников. Так что будем лелеять наш шансик на заступничество. А по-хорошему все эти репрессии – государственная доктрина. Трудно понять, чего добиваются Сталин и… и Ежов. – Насчёт фамилии нынешнего наркома внутренних дел я мог и заблуждаться, всё-таки Ягода, Ежов и Берия как-то шустро меняли друг друга и даты их пребывания во главе наводящей на простых граждан ужас организации стёрлись в моей памяти. Но, к счастью, с фамилией Ежова я, кажется, угадал, потому что моя фраза не вызвала у собеседника удивления и тем паче подозрения. – Но за несколько лет репрессий поменялся практически весь командный состав РККА и НКВД. Причём убирают профессионалов, а назначают порой малограмотных выскочек, – почти цитировал я по памяти вычитанное когда-то в периодике. – Вы же, наверное, и в Гражданскую повоевали?

– Так точно, и даже империалистическую захватил. Служил в звании подпоручика.

– Видать, и это припомнили? Молчите? Значит, припомнили.

– Но в Гражданскую я был красным командиром!

– Это уже мало волнует тех людей, которые решили отправить вас сюда. Вполне вероятно, донос на вас накатал какой-нибудь ваш заместитель, метящий на ваше место.

– Егоров? Нет, что вы, он точно не мог.

– Ну, может, правда когда-нибудь и вскроется, но не факт, что вы уже будете в состоянии отомстить негодяю. В лучшем случае отделаетесь лагерями, хотя и там есть шанс протянуть ноги. Ещё не подписали признательные показания?

– И не буду! Почему я должен клеветать на самого себя?!

– Будете. Никто ещё не выдерживал их пыток… Опять же, за редким исключением. Говорите, вас ещё не били? Вот как начнут бить, так сразу вспомните мои слова… А у вас тут, кстати, как спят, в пересменку?

– Да, по очереди, мест на всех не хватает. Но вы новенький, после допроса, думаю, вам уступят.

В общем, определились с местом моего ночлега, и вскоре, несмотря даже на тусклый свет из-под потолка лампочки в пятнадцать свечей, я провалился в первый свой сон в прошлом.

Глава 2

То ли снилось что-то, то ли нет… Утром, когда раздался стук в железную дверь, возвещающий о прибытии утренней баланды, которую блатные обзывали шлюмкой, я всё ещё сладко дрых, аки невинный младенец. Впрочем, таковым и являлся, как и большинство несчастных, оказавшихся со мной в одной камере Бутырки. Не обращал даже внимания на «парашютистов», то бишь клопов, изрядно покусавших свежее тело. Проснулся, когда меня кто-то легко потрепал за ногу. Оказалось, давешний комбриг.

– Я в вашу посуду каши взял, правда, она уже остыла.

Пшёнка и мутный чай. Не мой привычный завтрак с тостами и кофе, но я так проголодался, что и совсем чуть-чуть подсоленную кашу на воде схомячил за один присест да ещё и ложку облизал до состояния идеальной чистоты.

Пока ел, Кржижановский негромко проинформировал, что всю ночь он и ещё один товарищ, бывший военный инженер Куницын, присматривали, чтобы уголовники чего со мной во сне не учинили. Комбриг даже подобрал брошенную мной заточку. Но Костыль и его поредевшая банда никаких инсинуаций в мой адрес не предпринимали. Пока, во всяком случае.

Кстати, в камере имелось ещё несколько уголовных элементов, но те были мелкими сошками, сами побаивались Костыля и старались от него как-то дистанцироваться, кучкуясь собственной компанией. Это хорошо, иначе, объединись они с костылёвскими, мне и моим новым товарищам пришлось бы тяжко.

– Тогда давайте меняться, – сказал я. – Вы ложитесь на моё место, а я буду за вами приглядывать… Нет-нет, заточка мне не нужна, оставьте себе, я и без неё справлюсь, если что.

Тем временем за столиком у окошка Костыль и его два подельника, опасливо косясь в мою сторону, курили в круг самокрутку и играли в карты. Святцы – всплыло в памяти жаргонное название игральных карт. Да, теперь придётся их запоминать, словечки-то блатные, могут и пригодиться. Если, конечно, не расстреляют, чего мне категорически не хотелось бы.

Делать было нечего, почему бы не продумать линию поведения на грядущих допросах? Шляхман обещался сегодня наведаться, и предчувствие этой встречи поселило в моей груди неприятный холодок. Бить будут однозначно, но и помимо этого у нынешних палачей богатый арсенал. Кое-что из когда-то прочитанного о методах допроса в годы репрессий отложилось в моей памяти, и эти знания оптимизма мне не прибавляли.

Может, сразу сознаться, не дожидаясь, пока сделают инвалидом? Один хрен напишут сами всё за меня, если уж приспичит. Просто, наверное, этому Шляхману по кайфу заставить меня сдаться, сломаться, доказать саму себе и своим подручным, что он крутой следак. М-да, положение – не позавидуешь. Почему не закинуло в XIX век, например, или вообще во времена Владимира Мономаха? А лучше – во времена хрущёвско-брежневской «оттепели», там точно было бы полегче. А теперь в лучшем случае лагерем отделаешься – что-то не очень обрадовался Шляхман известию о моём прибытии из будущего. Тем более какой-то Реденс там фигурировал, видно, он и дал команду этому следователю с нерусской фамилией взяться за меня со всей ответственностью. То есть до товарища Сталина мне, судя по всему, не добраться. Хотя не факт, что и он мне поверил бы. Чего доброго, вообще дал бы приказ расстрелять. Нет человека – нет проблемы.

– Череп, бороду шьёшь, – донёсся до меня голос Костыля.

Я повернул голову. Это он к лысому подельнику, похоже, обращается, который тут же растопырил пальцы:

– Костыль, ты чё?! Чё за гнилой базар, в натуре?

– Думаешь, я не просёк, что у тебя бубновый туз в шкерах заныкан?

– Гонишь, нах! На, гляди, где туз?!

И картинно задрал штанины, обнажая волосатые ноги, обутые в стоптанные ботинки без шнурков. Неизвестно, чем бы у них там всё закончилось, но в этот момент распахнулась входная дверь, и нарисовавшийся в проёме надзиратель крикнул:

– Сорокин, на выход!

В груди неприятно кольнуло и, к моему удивлению, вместе со мной к двери направился ещё один мужичок.

– Сорокин Ефим, – уточнил надзиратель.

Понятно, это мой однофамилец рванулся. Я был бы, честно говоря, не против, если бы вызвали не меня, но и мой однофамилец, услышав имя, облегчённо вздохнул. Ладно, бедолага, буду отдуваться за нас двоих. А второму Сорокину я порекомендовал приглядеть за всё ещё спавшим Кржижановским. Мол, если что – толкай комбрига, а ежели не углядишь, вернусь и спрошу по полной. Мужичок закивал, обещая всё чётко выполнить.

На этот раз обошлось без наручников. Странно, в прошлый раз я продемонстрировал, что меня лучше не трогать, поскольку могу дать сдачи. Откуда такая самоуверенность?

В комнате для допросов я обнаружил не только Шляхмана с обиженным на меня Рыковым, но и какого-то сотрудника НКВД, сидевшего в сторонке, нога на ногу. Исходя из моих скромных познаний, три ромба в петлице соответствовали званию комиссара госбезопасности какого-то там ранга. В любом случае званием он был повыше моего следователя, потому что Шляхман поглядывал на него уважительно. Внимание привлекали и наколки на его руках, особенно якорь на правой. Из моряков, что ли… Небось был каким-нибудь анархистом.

– Ну что, Сорокин, подумали?

– Над чем, гражданин следователь?

– Над тем, стоит ли признаваться в антигосударственной деятельности. Троцкизм или шпионаж? А? Что молчите? Кстати, мы тут потрясли кое-какие архивы, отыскали трёх Ефимов Николаевичей Сорокиных примерно вашего возраста, однако ни один под внешнее описание не подходит. Так как ваша настоящая фамилия?

Мне это уже начинало надоедать. Всё по кругу, решили, видимо, измором взять. Как-то мне довелось проходить в числе подозреваемых в деле со смертью делового партнёра. Там тоже следак попался дотошный, всё предлагал мне взять вину на себя. Мол, в организме покойного обнаружен сильнодействующий яд, а его смерть вам была выгодна по ряду причин. Признайтесь – и получите минимальный срок. Не уболтал, тем более что я действительно никого не травил. Потом выяснилось, что его на тот свет отправила собственная жёнушка, заподозрив в измене. А вот возьми я вину на себя – и чалился бы по «мокрой» статье, пусть даже с минимальным сроком. И бизнесу моему пришёл бы трындец, и пятно на биографии на всю жизнь.

– Сорокин моя настоящая фамилия, Ефим Николаевич. И от своих прошлых показаний я не отступлю.

– А почему в камере представились инструктором РККА? Да ещё и подследственному Фомину ключицу сломали.

– Может, я и есть инструктор РККА и служу в секретном подразделении? Настолько секретном, что не имею права разглашать сведения о себе.

– А вы интересный фрукт, – наконец произнёс сидевший в тени незнакомец. – Позвольте представиться: первый заместитель наркома внутренних дел СССР Михаил Петрович Фриновский.^[1] Я тут, честно говоря, немного по другим делам заезжал, но встретил Василия Иосифовича, который рассказал мне о вашем случае. И он меня заинтересовал. Не каждый день к нам попадают путешественники во времени, так что решил заглянуть на допрос. Конечно, в фантастические истории такого рода поверить достаточно трудно, но, что интересно, даже по отпечаткам пальцев следствию пока не удалось выяснить ваше прошлое. Словно и в самом деле прибыли из XXI века. Кстати, как там, в будущем? Через сколько лет коммунизм установится на планете?

Издевается, что ли, или впрямь интересуется? Во всяком случае, по его непроницаемой роже трудно было определить.

– Хотите правду? Что ж, слушайте.

И вкратце рассказал, что через четыре года на СССР без объявления войны нападёт фашистская Германия. Что самая кровопролитная война в истории продлится почти четыре года и мы потеряем 20 миллионов людей. Однако Советский Союз восстанет из руин и станет одной из сильнейших держав в мире, во многом благодаря своему ядерному статусу, а нашим главным соперником будет ещё одна ядерная держава – Соединённые Штаты. Что в странах Восточной Европы установится социалистический строй. Что в 1953-м не станет Сталина, а ему на смену придёт Хрущёв, который тут же возьмётся за развенчание культа личности вождя народов и реабилитацию невинно репрессированных (ну извини, Никита Сергеич, ежели я тебя подставил). О расстреле Берии, как и о высшей мере его предшественнику Ежову, я решил умолчать, мало ли… Что затем Хрущёва сменит Брежнев, это будут самые спокойные годы в истории СССР. Пусть «эпоха застоя», однако многие мои современники пенсионного возраста, да и некоторые помладше, не отказались бы в неё вернуться.

Что в середине 80-х Горбачёв затеет перестройку, которая станет началом конца моей страны, а довершит всё Ельцин. Наши бывшие союзники по соцлагерю тут же переметнутся на сторону новых, западных «друзей». И Россия, которая скатится до состояния страны третьего мира, реально станет колоссом на глиняных ногах, и лишь наличие ядерного арсенала всё ещё будет оставаться сдерживающим фактором.

– А затем Ельцина сменил выдвиженец силовых структур Владимир Путин, и страна начала укреплять свои позиции на международной арене. На момент моего попадания в это время Путин был у власти, почитай, семнадцатый год, если не считать четыре года символического нахождения в роли Председателя Правительства Российской Федерации, когда он всё так же, по существу, управлял страной.

На какое-то время в допросной воцарилась тишина. Я даже слышал раздающиеся за дверью шаги надзирателя.

– Да-а, интересные вещи вы нам рассказали, гражданин Сорокин, – нарушил молчание Фриновский. – Записал всё, Шляхман? Что же это, выходит, товарищ Сталин устроил культ личности? И якобы невинных людей велел расстреливать и ссылать в лагеря?

– Не все из них, конечно, были невинными, но сотни тысяч пострадали ни за что. Если верить нашим историкам, – тут же добавил я.

– Историкам, значит… Ну-ну.

Фриновский поднялся и, заложив руки за спину, остановился в метре от меня. Мне пришлось глядеть на него снизу вверх. Ничем с виду не примечательное лицо чуть полноватого человека с короткой стрижкой. Вот только в глазах сквозил такой металл, что я словно почувствовал исходящий от этого человека могильный холод.

Не успели в моей голове промелькнуть все эти мысли, как короткий боковой удар в скулу отправил меня на цементный пол. Ох ты ж ни хрена себе, ударчик-то у этого козла поставленный. А под глазом, чувствую, уже наливается гематома. Медленно поднявшись, посмотрел на как ни в чём не бывало стоявшего в прежней позе Фриновского.

– Вот как с такими надо, Шляхман, а ты всё политесы разводишь, – процедил заместитель Ежова, не сводя с меня ледяных глаз. – Он тебе тут сказки рассказывает, а ты и уши развесил. Я этих паскуд за версту чую, ещё с революции, и ставил к стенке без всяких рассусоливаний.

Я слушал его и думал: врезать сразу в ответку или обождать? Они-то привыкли иметь дело с безропотными подследственными, а я молча терпеть насилие над собой не намерен. И по хрен, что отметелят до потери пульса, зато будут знать, как поднимать руку на российского спецназовца.

– Виноват, товарищ заместитель народного комиссара! – вытянулся в струнку следак.

– Виноват… Разучился допросы вести? Я по его морде вижу – засланный казачок.

И без предупреждения – ещё один удар. Впрочем, на этот раз я уже ждал такой подлянки, а потому в последний миг уклонился и, не мудрствуя лукаво, зарядил Фриновскому в печень. Тот, выпучив глаза и глотая ртом воздух, стал медленно оседать на пол. Не успел я осознать сам факт того, что применил физическое насилие к самому заместителю народного комиссара, как мне сзади прилетело по почкам.

Хорошо так прилетело, в глазах тут же потемнело, и мне уже стало не до угрызений совести. Затем я ощутил себя вновь лежащим на холодном полу, а мои многострадальные бока в это время отбивали чьи-то сапоги. Я лишь постарался принять позу эмбриона, чтобы хоть как-то снизить эффективность ударов.

– Ладно, хватит, а то сдохнет прямо здесь, – услышал я голос Фриновского. – Сорокин, встать!

Я, пошатываясь, кое-как принял вертикальное положение, вытирая рукавом футболки сочащуюся из носа кровь. Неплохо меня обработали, неплохо… Кажется, ещё и по зубам досталось. Вроде не выбили, но надо будет потом произвести ревизию состояния моих многострадальных зубов.

– Давай его в камеру, и будешь мне лично докладывать, как идёт следствие, – обернулся Фриновский к Шляхману.

Последний распорядился, и меня, нетвёрдо стоявшего на ногах, отконвоировали. Голова кружилась, мутило, и хотелось в этот момент только одного – чтобы сознание отключилось и не возвращалось как минимум в течение ближайших десяти часов. Но, как назло, в забытье впасть не получилось.

Тем временем чьи-то заботливые руки уложили меня на шконку, кто-то стал протирать влажной тряпкой кровоточащие раны, а в общем бубнёже я разобрал голос комбрига Кржижановского:

– Нельзя же так с человеком, пусть даже он и подозревается в шпионаже или вредительстве. Есть же закон!

– Ага, закон-то – что дышло, как поворотил, так и вышло. – Это уже вроде Костыль прорезался.

Блин, и на спине лежать больно, и на животе, и на боку. Слева, кажется, пара рёбер дала трещину – при глубоком вдохе болело немилосердно. Надеюсь, хоть не сломаны. Языком повозил во рту… Один нижний зуб чуть качается, остальные вроде ещё крепко держатся. Ну хоть спасибо, что без зубов не оставили. Гигиене полости рта я с детства уделял особое внимание, даже в чеченской командировке не расставался с зубной щёткой и зубочистками. Причём, по примеру некоторых голливудских персонажей, постоянно перекатывал одну зубочистку во рту. Второй день без зубной щётки меня немного смущал, и ещё неизвестно, когда она вообще у меня появится, хотя по сравнению с той переделкой, в какую я угодил, это было сущим пустяком.

– Ну чё, инструктор, отмахался? – снова Костыль. – Теперь ты в моей власти. Щас подумаем, как тебя лучше попользовать…

– Шёл бы ты отсюда, Костыль, подобру-поздорову, – охолонил его твёрдым голосом Кржижановский.

– Опа! Ты чё, комбриг, белены объелся, в натуре? Совсем страх потерял?

Повернув голову, вижу, как Феликс Осипович выпрямляется, оказавшись на голову выше настырного уголовника, чьи двое подельников разом напрягаются. Но вижу, что и вокруг комбрига начинает кучковаться народ с лицами, наполненными решимостью. Ага, а Костыль, оказывается, струхнул, глазки-то забегали.

– Ты что же, думаешь, мы тут так и будем терпеть твои выходки? – грозно вопрошает комбриг. – Не сумеем дать достойный отпор?

– Ладно-ладно, не кипешуй, комбриг, – стушевался Костыль. – Никто твоего кента трогать не собирается, это мы так, шуткуем.

И в сопровождении двух быков двинулся в «блатной угол». Фух, отлегло! Воспользовавшись моей беспомощностью, и впрямь могли сотворить со мной что-нибудь. Понятно, грыз бы глотки врагов зубами, но, так или иначе, сила сейчас на их стороне. И если бы не Кржижановский… Обязан я ему теперь, очень обязан.

– Спасибо, товарищ комбриг, – выдавил я.

– Да не за что, это вам спасибо, товарищ инструктор, что подняли ил со дна нашего болота, показали им вчера, где раки зимуют. А то, видишь ли, установили тут свои порядки… Я смотрю, вам сегодня крепко досталось.

– Да уж, так меня ещё не били. Рёбра, гады, поломали, почки тоже, похоже, отбили.

То, что почки отбитые, я убедился во время посещения параши, куда кое-как, не без помощи добрых людей, всё-таки добрался. Правда, нужду справлял за занавеской один. Без особой радости наблюдая за красноватой струёй, с тоской думал, что же меня ещё ждёт? И похоже, ничего хорошего. Если уже после двух дней допросов такое со мной сотворили, то дальше будет только хуже. Если и до смерти забьют, то закопают где-нибудь на окраине Москвы в братской могиле и даже креста не поставят. Ох ты ж боже мой! За что меня так угораздило-то?!

Баландёр принёс обед: баланду с куском хлеба на брата, овсяную кашу с куском настолько просоленной селёдки, что жгло рот, и по стакану светлого чая. Кусок сахара выдавали отдельно, и многие предпочли припрятать его до лучших времён. А я кроить не стал, тут же опустил в ещё горячую воду. Не так же грызть, как некоторые. Чудо, что челюсть не сломали, удары у этого Фриновского весьма чувствительны. Хотя самым твёрдым из пайка помимо сахара был кисловатый хлеб, но и его можно размочить.

Невольно вспомнилось, как в детстве бабушка крошила мне хлеб в тарелку с молоком и я за обе щеки уминал эту тюрю. Эх, где ты, моё беспечное детство, которое уже не вернуть…

После обеда рядом со мной присел немолодой интеллигентного вида товарищ.

– Куницын Степан Порфирьевич, артиллерийский инженер, – представился он.

– Очень приятно, Сорокин, – пожал я протянутую руку.

– Хотел выразить вам свою признательность.

– За что?

– За то, что поставили на место этих уголовников.

– Ах вон вы о чём… Да не за что, рад, что пробудил ваше общество от спячки своим примером, – усмехнулся я. – И вам спасибо, что прикрываете меня теперь, когда я немного не в состоянии постоять за себя.

К нашей беседе присоединился комбриг. Как-то невольно они двое переключились на воспоминания, и Куницын спросил меня:

– А вы, Ефим Николаевич, сами-то откуда родом будете?

Блин, как бы ответить, чтобы не запалиться?.. Сам-то я из Подольска, но мало ли, вдруг здесь кто-нибудь тоже из подольских, начнут ловить на нестыковках. Всё-таки Подольск 2017-го и 1937-го – две большие разницы. Ладно, если что, сошлюсь на секретность.

– Из Подольска я.

– Из рабочей семьи?

– Отец у меня железнодорожник был, умер, а мать портнихой работала.

Тут я малость приврал. Отец у меня до выхода на пенсию был кадровым офицером, дорос до подполковника. А мать в политотделе служила машинисткой. Когда мне было три года, отца перевели служить в ГСВГ,^[2] куда он полгода спустя привёз и нас с матерью. Там я вполне сносно насобачился шпрехать на языке аборигенов, это знание мне пригодилось годы спустя во время контактов с немецкими бизнесменами. В 1989 году в рамках объявленного Горбачёвым плана одностороннего сокращения Вооруженных сил СССР из Западной группы войск был выведен и расформирован в том числе и десантно-штурмовой батальон под командованием моего отца. Мы осели в Подмосковье, а через два года батя вышел на пенсию.

К счастью, после этого вопросы о малой родине закончились, и мы начали обсуждать наше будущее. Оба моих собеседника были уверены, что следователи во всём разберутся и вскоре они окажутся на свободе и будут восстановлены в правах и званиях.