Геннадий Марченко
Меняя историю
Глава 6
«…Все мы помним великолепные произведения писателя, такие как „Печальный детектив”, „Крейсера”, наконец „Марсианин”. Сергей Губернский сам поднял планку, которую, к сожалению, с выходом в свет научно-фантастического романа „Купол надежды” заметно опустил. Понятно, что, принимая непосредственное участие в съёмках фильма и при этом успевая писать песни, Губернский попросту себя загнал. Однако хочется верить, что талант и трудолюбие не позволят Сергею Андреевичу долго почивать на лаврах и вскоре мы увидим новые вещи автора, достойные того, чтобы о нём вновь заговорили».
Я отложил в сторону свежий номер «Комсомолки», задумчиво глядя в окно своего кабинета. Затем перевёл взгляд на пишущую машинку, в которую был вставлен свежий лист с напечатанным на нём заглавием повести «Турецкий гамбит». Как раз приступил к очередному воровству чужой интеллектуальной собственности, когда от работы меня отвлекла Валя, положившая на стол «Комсомольскую правду» со словами:
– Завистники не дремлют.
К сожалению, автор заметки, некто Л. Графова, была права. Второпях кинул в издательство то, что попалось под руку, даже не думая о последствиях. А с другой стороны, у меня в «ридере», по существу, на тот момент оставался неохваченным только Акунин, не «палиться» же на Семёнове, который наверняка после вынесения приговора Огороднику уже задумал писать «ТАСС уполномочен заявить». А может, и Поляков его сподвигнет на что-то, тот фигура вообще высокого полёта.
Так что после долгих раздумий я отнёс «Азазель» Полевому, решившемуся, к моей радости, опубликовать произведение. Посмотрим, что критики напишут после выхода в свет этой повести.
Ладно, почитали о себе – пора и поработать. Я покосился на прикрытую дверь и вытащил из ящика стола электронную книгу. Что ж, приступим…
Где там, приступил, называется! Тут же отвлёк звонок. Беспокоили из Союза писателей.
– Сергей Андреевич, спешим вас обрадовать: за роман «Марсианин» вы стали лауреатом премии «Хьюго»!
– Что, серьёзно?!
– Да, примите наши искренние поздравления! Правда, все лауреаты уже получили свои премии в рамках «WorldCon», куда вы не попали. И поскольку с выездом в Соединенные Штаты у вас не сложилось…
– Почему это не сложилось? Мне никто и не предлагал!
– Хм, видите ли, Сергей Андреевич, секретариат Союза писателей сразу занялся этим вопросом, и сверху мы получили чёткие указания, что ни «Оскары», ни «Хьюго», ни другие премии империалистов нас не интересуют. Но американцы оказались очень настойчивыми, и завтра посол США в СССР Уолтер Стессел хотел бы лично вручить вам премию у нас в Союзе писателей. Сможете подъехать к одиннадцати часам дня?
– Да без вопросов. Костюм не нужен?
– Если оденете – это только приветствуется, всё-таки мероприятие с оттенком официоза. Но американцы в этом плане демократичны, так что на ваше усмотрение.
В итоге я тоже отдал предпочтение демократичному стилю одежды и заявился в Союз писателей в лёгких туфлях, джинсах и заправленной в них светлой рубашке с закатанными рукавами. Посол оказался подтянутым, улыбчивым мужчиной лет за пятьдесят.
– Поздравляю, мистер Губернский, – на довольно сносном русском поприветствовал он и пожал мне руку. – Ваш роман оценён читателями по достоинству, признаться, я и сам его прочитал буквально за день.
Затем, ослепительно улыбаясь, вручил мне статуэтку в виде взлетающей ракеты. Попозировали двум фотографам. Как позже выяснилось, один представлял посольство, а другой – «Литературную газету», где вскоре и появилась небольшая заметка обо мне с соответствующей фотографией. А тогда, поблагодарив господина посла, не отказался выпить с ним по бокалу шампанского, обменявшись дежурными любезностями.
Приятно, чёрт побери, когда твой труд, хотя и ворованный, отмечают такими премиями!
На следующий день я созвонился с Тарковским. Мне не терпелось узнать, что там с картиной, которую вроде уже смонтировали, и когда планируется предпремьерный показ для руководителей Госкино и «Мосфильма». Пришлось обзвонить всю киностудию, прежде чем я нашёл режиссера на монтаже. Выяснилось, что возникла проблема с хронометражем, который составил почти четыре часа. Кураторы проекта потребовали сократить хронометраж хоты бы до ста семидесяти минут, чтобы его можно было пустить в кинопрокат, а не показывать сериями бесплатно по ТВ. Ведь репортаж со съёмочной площадки уже проходил в «Кинопанораме», в павильон «Мосфильма» приезжал сам Рязанов с оператором.
– Одним словом, мы сейчас с монтажёрами сидим и думаем, что бы ещё вырезать без ущерба для качества картины, – подытожил Тарковский.
– Андрей Арсеньевич, я вас умоляю, не режьте только сцены спецэффектов!
– Я знал, что вы об этом попросите, потому и стараемся особо не трогать эти кадры. Тем более что на их съёмку были затрачены большие силы и деньги. Не обещаю, что всё сохраним, но будем стараться по возможности оставить сцены технического плана, особенно сцены невесомости.
– Спасибо! И от меня, и от Клушанцева, который в этот фильм вложил всю душу. Когда примерно предпоказ планируется?
– До конца недели с монтажом надеюсь закончить, затем озвучка и сведение. В конце августа – начале сентября, если всё будет нормально, представим фильм комиссии.
А у меня тем временем приближалась дата отъезда в белорусский санаторий «Летцы». Регулярно названивая помощнику Машерова, выяснил, что первый секретарь на отдых отправится 7 августа. А ещё через пару дней ждут и меня, номер на моё имя уже забронирован.
– Сейчас занимаемся вопросом покупки для вас билетов на поезд из Москвы до Витебска…
– Нет-нет, я сам доберусь, на машине, не беспокойтесь.
С каждым днём, приближавшим меня к откровенному разговору с Машеровым, я волновался всё больше. Пытаясь как-то отвлечься, сосредоточился на перепечатывании Акунина. Закончив «Турецкий гамбит», сразу же приступил к «Левиафану». Блин, когда уже изобретут компьютер?! Надоел уже этот треск от каретки и постоянная заправка листов…
Хорошо ещё, что удалось без особых проблем установить в моём рабочем кабинете второй телефонный аппарат. Почему мой предшественник этим не озаботился, можно только гадать. Вероятно, не любил, чтобы его отвлекали звонки во время работы. Мне же наличие аппарата показалось делом нужным, то и дело приходилось кому-то звонить или меня кто-то искал. Вопрос решился с помощью Давида Израилевича, буквально на следующий день после моего к нему обращения явился мастер и, похвалив, что не стал покупать ненадёжный кнопочный телефон, а выбрал с традиционным дисковым набором цифр, приступил к работе.
Между тем наступил день концерта, где предстояло выступить Инге и «Весёлым ребятам». Чарский приглашал меня на него, пообещав достать пригласительный в первые ряды, но я вежливо отклонил предложение. Мол, сильно занят, в поте лица пишу новую книгу, рабочий кабинет покидаю, только чтобы поесть и справить нужду. И в принципе, я был недалёк от истины.
Созвонились снова на следующий день.
– Публика была в восторге! – не менее восторженным голосом доложил Анатолий Авдеевич. – На концерте присутствовали министр обороны Устинов, первый секретарь московского горкома партии Гришин и руководитель комитета Андропов. Весь зал после выступления Инги аплодировал стоя. Ну и она в подпоясанной гимнастерке, сапожках и пилотке смотрелась очень, знаете ли, органично.
– А как там «Весёлые ребята»?
– У них тоже всё хорошо, спели две песни, бурные овации и т. д. и т. и. Да что рассказывать, концерт на следующей неделе в записи покажут, сами и увидите.
– Это да, только я никак до покупки телевизора не дойду. Ерунду брать не хочется, а хорошие – опять по очереди. Об импортных я вообще молчу, их днём с огнём не сыщешь.
– Сергей Андреевич, что же вы, дорогой, сразу не сказали?! Давно бы с телевизором проблему решили!
– Да как-то неудобно снова вас просить…
– Ой, да бросьте! Свои люди – сочтёмся, как говорил Островский. Я сегодня же позвоню своему хорошему знакомому, заведующему отделом бытовой электротехники в том же магазине, где вы брали холодильник. Или всё же импортный желаете?
– Да, пожалуй, импортный предпочтительнее, тем более деньги вроде есть, на днях аванс получил от одного американского издательства.
– Ого, поздравляю! Выходите на международную арену! А раз вы предпочитаете импортные вещи, то попробую набрать заведующего комиссионкой. У него порой попадаются очень неплохие вещи, которые он не всегда выставляет напоказ, а откладывает для таких, как, например, ваш покорный слуга.
– Спасибо огромное! Ну теперь точно придётся дарить вам с Ингой новую песню. Постараюсь написать до отъезда в Белоруссию.
– Достойный обмен… А вы что, в Белоруссию собрались?
Пришлось объяснять, что недельку поживу в одном санатории с Машеровым, буду записывать его воспоминания для книги. В свою очередь, Чарский поделился планами относительно скорой поездки в Италию, где он присмотрел какую-то уникальную вещицу и уже договорился её выкупить.
Буквально через пятнадцать минут Анатолий Авдеевич позвонил снова, поинтересовавшись, не имею ли я что-то против немецкого телевизора «Telefunken», которому всего полгода, практически новый. Нет, не имею. И тогда мне было сказано, что завотделом ждёт меня завтра ближе к пятнадцати часам, поскольку до обеда он будет отсутствовать по уважительной причине.
Назавтра первую половину дня я посвятил покупке стиральной машины. Валентина отправилась со мной, не доверяя мне приобретение, как она выразилась, столь деликатной вещи. И пацана захватила. Куда деваться, оставить его было не с кем, не Ленку же звать специально. К счастью, на машинки не было такого ажиотажа, как на телевизоры и холодильники, поэтому мы без особых проблем приобрели «Вятку». Она явно выигрывала в сравнении с «Малюткой», оставшейся в Пензе.
Отобедав и оставив Валю разбираться со стиралкой, в начале третьего я отправился в комиссионный недалеко от Арбата. Народу у длинного прилавка почти не наблюдалось, только одна старушка пыталась всучить продавщице золотой медальон, за который, по её мнению, не давали достойной цены. Я подозвал другого продавца, и, когда он донёс до завмага весть, что я от Чарского, тот вышел к прилавку, удостоверился, что я тот самый Губернский, и лично принёс из подсобки телевизор.
– Морячок один, в загранки ходит, буквально вчера принёс аппарат на продажу, – рассказывал заведующий комиссионным, подключая телевизор к сети. – Он у меня частенько бывает, иногда мы что-то продаём, иногда я что-то для себя или знакомых оставляю. И вот вам, видите, подвезло… Ну вот, всё работает, видите, как чистенько с обычной антенной показывает? А если ещё и с усилителем купите…
– У вас есть?
– Антенна? Нет, чего нет – того нет, но в любой радиотехнический магазин можете зайти, наверняка там есть.
– Хорошо, беру телевизор. Сколько с меня?
Озвученная сумма заставила меня слегка приподнять брови. Заметив мою реакцию, завмаг вполголоса пояснил, что помимо той суммы, которая будет указана в чеке, он берёт себе за труды ещё и небольшие, скажем так, комиссионные.
– Недаром же я в комиссионке работаю! – улыбнулся делец. – У вас свой транспорт? А то за дополнительную плату…
– Нет, спасибо, я на «Волге».
– Тогда лучше везите на заднем сиденье. Целее будет.
По пути в Переделкино я приобрёл телеантенну с усилителем сигнала, и уже вечером мы с Валентиной пялились в цветной экран. Всё-таки хорошая вещь телевизор, особенно в то время, когда и компьютеров не было. Хоть какое-то развлечение для простых обывателей. Правда, смотреть по ТВ особенно нечего, на взгляд жителя первой половины XXI века, советское телевидение – самый настоящий отстой. Ну а что смотреть? «А ну-ка, парни!» или аналогичный вариант с девушками? «Песню года», считавшуюся в этом времени верхом счастья всех домохозяек? Ну, согласен, «Песня года» – ещё куда ни шло. «Музыкальный киоск», «Утренняя почта»… Всю музыкальную редакцию ЦТ нужно разгонять к чертям собачьим, нельзя же кормить зрителя такой хренью. И дать установку показывать клипы зарубежных групп, да и нашим ВИА расстараться, чтобы сочиняли не идеологически грамотные песни, а такие, чтобы народ их реально распевал. Вон, хотят люди Высоцкого – пусть его будет завались. И нехай «Машина времени» распевает на всех трёх каналах. «Очевидное-невероятное» с Капицей в принципе сойдёт, только побольше экшна в программу добавить, а то, слушая профессора, можно даже заснуть, что и очевидно, и вероятно. В «Кинопанораме» рассказывать не только о советском кино, но и о новинках зарубежного проката. Можно же в том же Голливуде найти сейчас фильмы, не несущие в себе какой-то идеологической нагрузки. Да и в наш прокат их пустить, то-то государству прибыль попрёт! Хотя на фоне западных блокбастеров наши фильмы будут смотреться серой массой… Ну и что, пусть тянутся, берут пример, чтобы было не хуже!
Что-то я размечтался, а жену вон уже в сон клонит, головку на плечо положила, глазки прикрыла, посапывать начинает. Пойду-ка Даньку гляну, как он там, а потом и Валюшку в постель, и сам с ней рядом. Прижмусь к ней, обниму, уткнусь носом в каштановую шевелюру и буду смотреть хорошие сны.
На следующий день я решил позвонить Чарскому и порадовать его новой песней для Инги. Чтобы не тянуть с подарком, всё ж таки человек мне уже не раз помогал, можно сказать, бескорыстно, а мой скромный композиторский труд оплачивал по высшему разряду. Настал черёд сделать ему презент. А поскольку подарок должен быть запоминающимся, то я выбрал творение Игоря Николаева «Айсберг». Всё-таки на заре моей жизни она звучала едва ли не из каждого утюга и поневоле отложилась в памяти. Хотел почти год назад презентовать его Пугачёвой, да в итоге придержал. Как оказалось, не зря.
– «Ледяной горою айсберг из тумана вырастает, и несёт его теченьем по бескрайним по морям», – напевал я, подбирая аккорды.
К счастью, не очень сложные, и часа через два я приступил к записи нот. А когда всё было готово, с лёгким сердцем набрал из своего кабинета телефон Чарского.
– Алло, – голосом потомственного дворянина выдал на том конце провода антиквар.
– Добрый день, Анатолий Авдеевич, это Губернский…
– A-а, Сергей Андреевич, приветствую.
– Я звоню с хорошими новостями. Помните, обещал вам подарить песню? Так вот, она готова, однозначно станет хитом.
– Вот это действительно новость так новость! Не ожидал, что вы так скоро управитесь… Я просто в нетерпении! Когда же можно будет её услышать?
– Да могу подвезти хоть сегодня. Тут вполне можно обойтись роялем, незачем тревожить Гараняна.
– Тогда жду, я весь день дома. Надеюсь, послезавтра полечу в Италию с хорошим настроением. Заранее уверен, что ваша песня станет шлягером.
До Чарских я добрался через полтора часа, пообещав Вале вернуться как минимум к ужину. Инга в очередной раз порадовала, схватывая всё на лету. Даже по моей просьбе сумела первый куплет пропеть на пониженных, подражая Пугачёвой. Но в итоге мне всё же больше пришёлся по душе её вариант, когда она поёт легко и естественно. Решили идти своим путём. Кстати, сама Чарская и подыгрывала себе на рояле, причём мои ноты в который уже раз страдали минимализмом. Однако Инга сумела прекрасно себе аккомпанировать, добавив некоторой аранжировки.
– Мне нравится! – с детской непосредственностью заявила девушка, опуская крышку рояля.
– Спасибо, Сергей Андреевич, удружили! – сказал Чарский. – Поистине королевский подарок, и мелодия запоминающаяся, и слова прямо-таки за душу берут.
«Спасибо нужно говорить Игорю Николаеву и Лидии Козловой, – подумал я. – Надеюсь, она ещё не написала эти стихи, а то ведь оконфузишься – мало не покажется».
Между тем я подумал, почему бы мне не вступить и в Союз композиторов? Тоже, наверное, нужны рекомендации уже состоящих в Союзе, как было и в случае с писательским. Тут у меня имелся какой-никакой выбор: Паулс, Слободкин и Гаранян. Тем более что ноты я в принципе знаю, а что не умею пока играть на рояле – это не фатально, где написано, что композитор обязан владеть клавишными?
Кто из этой компании наиболее влиятелен? Паша ещё молод, но всё равно довольно известен. Не говоря уже о Паулсе и Гараняне. С другой стороны, Раймонд Вольдемарович в Прибалтике, а эти двое в Москве, да и работал я с ними чаще, а с Паулсом только с песней «Миллион алых роз» моя жена сотрудничала. Решено, сейчас же звоню Слободкину и Гараняну.
Вопрос с рекомендациями решился без проблем, оба согласились за меня поручиться перед руководством Союза композиторов. И уже на следующий день я заехал сначала к одному, затем к другому за рекомендациями, которые приложил к своему заявлению.
– Простите, а какое музыкальное заведение вы заканчивали? – поинтересовался у меня очкастый пенсионер, которому я вручил заявление с рекомендациями.
Вот же подстава! Хотя ещё и Гаранян предупреждал, что спросят о музыкальном образовании, а я понадеялся на авось. Ладно, пойдём ва-банк.
– Никакое, самородок я, – и развожу руками, мол, бывает же такое.
– Но позвольте, вы должны были закончить как минимум музыкальное училище, а желательно вообще консерваторию…
– А что, Моцарта и Бетховена, которые консерваторий не заканчивали, в Союз не приняли бы?
– Ну, знаете, сравнивать себя с такими колоссами!..
Казалось, пенсионер сейчас задохнётся от возмущения.
Я же ощущал полное спокойствие. Ну не примут, и хрен с ними, мне пока и Союза писателей за глаза хватает. Просто подумалось, а почему бы заодно не податься в композиторы? Лишние плюшки не помешают.
– А рекомендаций Слободкина и Гараняна вам что, недостаточно? Вы вообще слышали песни на мою музыку?
– У нас тут не Дом культуры, чтобы песни слушать, у нас серьёзная организация, а на вашем счету, как я догадываюсь, ни одной симфонии или оперы.
– То есть вы считаете, что простых советских граждан на трудовые и боевые подвиги поднимали оперы и симфонии? А не песня «Вставай, страна огромная!» или «Марш коммунистических бригад»?! Что вы скажете французам, которые сражались за свою свободу под слова «Марсельезы»?
– Вы передёргиваете…
– Нет, уважаемый, не знаю, как вас зовут…
– Модест Илларионович Шпон, к вашему сведению, автор симфонии «Ленин жив!», – заявил старичок и попытался гордо выпятить свою впалую грудь. Подумалось, не подыграть ли ему, может, примет за чистую монету?
– Ну как же, слышал, великолепная симфония! А я и не знал, что это вы её автор. Польщён лицезреть вас перед собой, а также искренне надеюсь на ваше содействие.
Ага, вон как глазки-то заблестели. Любит, старый пердун, чтобы ему осанны пели. Ну да мне не жалко, пусть на старости лет потешит своё самолюбие.
– Ладно, молодой человек, я передам ваше заявление на рассмотрение членами комиссии. Позвоните через неделю, возможно, уже будет вынесено какое-то решение.
Через неделю я могу позвонить, только уже из Белоруссии, куда собирался выезжать буквально на днях.
Глава 7
«А дорога серою лентою вьётся», – напевал я, вторя Олегу Анофриеву, чья песня о шофере как нельзя кстати доносилась из установленных в моей «Волге» динамиков. Тёплый августовский день клонился к закату, за спиной осталось около полутысячи километров, и я на крейсерской скорости приближался к санаторию «Летцы», где меня ждала встреча с первым секретарем компартии Белоруссии Петром Мироновичем Машеровым. Правда, в конце пути я едва не заблудился, хорошо, что какие-то грибники или дачники, ожидавшие на остановке рейсовый автобус, подсказали, где нужно сворачивать.
Санаторий оказался затерян в хвойных лесах, располагаясь едва ли не на берегу озера Шевино. Припарковавшись у ворот санатория уже в сгущавшихся сумерках, я прошёл в административное здание, назвал себя, оказалось, что меня уже ждали. Тут же куда-то позвонили, и вскоре появился человек, представившийся Николаем Петровичем, тем самым, с которым я и держал связь по телефону. Не иначе, неизменно находился при шефе, включая отпуска и командировки. Попросил дежурную выдать мне ключи от забронированного на моё имя номера и провёл на второй этаж.
– Пётр Миронович живёт в отдельном домике, а я и его личный охранник расположились в соседнем, – сказал провожатый, запуская меня внутрь. – Машеров уже вернулся с вечерней прогулки к озеру, сейчас у него минеральные ванны, затем ужин. Если что, звоните дежурной, номер телефона вот здесь, под стеклом на тумбочке. Она нами проинструктирована, все ваши просьбы будут выполняться незамедлительно. Естественно, если просьбы будут в пределах разумного… Кстати, магнитофон захватили?
– Конечно, только он в машине остался, за оградой. И другие мои личные вещи там.
– Что же вы сразу не сказали, на территории санатория имеется специальная автостоянка. Пойдёмте, загоните машину внутрь, а я предупрежу Петра Мироновича о вашем приезде. Тогда будем действовать в соответствии с его указаниями.
Через четверть часа, когда я уже поставил «Волгу» на стоянку и принёс свои вещи в номер, Николай Петрович вновь появился и сообщил, что Машеров готов встретиться со мной завтра в десять часов утра у себя в домике. А пока мне можно пройти в столовую поужинать.
– Кормят здесь чудесно, – доверительно, словно какую-то государственную тайну, сообщил референт. – Продукты доставляются из ближайших хозяйств. Может, и без особых изысков, но, поверьте, голодным вы точно не останетесь.
Спровадив его, я занялся разбором вещей. Проверил работу портативного кассетного магнитофона «Легенда-401» производства Арзамасского приборостроительного завода. Его я приобрел за сто семьдесят рублей, к счастью не прибегая к закулисным интригам, как в случае с телевизором. К магнитофону прикупил выносной микрофон и пару десятков кассет, которых, на мой взгляд, должно было хватить для моей работы.
После почти десяти часов за рулём я отрубился сразу же, едва добравшись до постели. А вот проснулся ни свет ни заря, с думами о том, как строить сегодняшний день. Сразу лезть в лоб со своими признаниями, пожалуй, не нужно, это я продумал заранее. Также заранее отпечатал свои показания на машинке, ещё в Переделкино. То есть если я, к примеру, по какой-то причине не смогу всё рассказать Машерову, за меня это сделает машинописный текст на двадцати пяти листах, папку с которым я собирался отдать Петру Мироновичу одновременно с моим признанием. Или, может, сначала отдать для ознакомления, подготовить почву? Ладно, там сориентируемся.
Захватил я, естественно, все вещи, которые попали со мной сюда из будущего, за исключением одежды, чтобы не привлекать лишнего внимания. То есть по местным меркам я одевался вполне даже прилично, считая настоящие американские джинсы, джинсовую куртку и кроссовки «Adidas», но сильно на фоне других советских граждан не выделялся. До кучи прихватил трико и кеды, чтобы сочетать отдых со спортивными занятиями.
Во время завтрака я всё искал глазами среди преимущественно пожилых постояльцев Петра Мироновича. Наивный, наверняка он питается или в отдельном кабинете, или вообще ему всё приносят в домик. Странно, но, выходя без пяти десять из номера с магнитофоном в руках, я не испытывал почти никакого волнения. Сегодня признаваться точно не буду, постараюсь изобразить из себя нормального писателя, заинтересованного воспоминаниями ветерана партизанского движения. Посему папку с докладом и вещдоками припрятал в номере: упаковав всё в водонепроницаемую плёнку, пакет не без труда засунул под крышку сливного бачка. Если будут искать целенаправленно, то, безусловно, найдут, но я надеялся, что пока меня никто ещё ни в чём не подозревает. А от горничной, которая могла из чистого любопытства залезть в тумбочку или тем более под матрас, я таким макаром вроде бы подстраховался.
Прежде чем предстать пред очи лидера Белоруссии, я подвергся обыску.
– Таковы формальности, – пожал плечами Николай Петрович, пока личный охранник Машерова в предбаннике изучал содержимое моих карманов. Даже проверил пломбу на задней стенке магнитофона. Не найдя ничего криминального, кивнул помощнику первого секретаря, и тот постучал в дверь, которой заканчивался короткий коридор.
Получив разрешение, толкнул дверь и жестом пригласил проходить, оставив нас с Машеровым наедине. Тот сидел за столом в простом тренировочном костюме и с карандашом в руках изучал какие-то бумаги. Увидев меня, снял очки и поднялся.
– Добрый день, Пётр Миронович, вот, добрался всё-таки до вас.
– Здравствуйте, здравствуйте, Сергей Андреевич! Приехал вот без супруги, Полина моя с внуками решила повозиться, к дочке отправилась, так что никто нам мешать не будет… Ну что, располагайтесь, тут как раз удобные кресла и столик, на него можно положить магнитофон. Розетка? А вот, сзади кресла, действительно, зачем таскать батарейки, если можно просто подключиться к сети… Чай, кофе, сок?
– От сока или минералки я, пожалуй, не отказался бы, а то что-то в горле пересохло.
– А вы местную водичку ещё не пробовали? Напрасно, очень вкусная и полезная, она из источников подаётся по трубам в третий корпус, там на первом этаже питьевая галерея.
– Обязательно попробую, меня даже записали на грязевые ванны, но вечером, потому что пока я рассчитываю поработать с вами.
– Я не против, хотя и не обещаю, что получится записывать целый день. Всё-таки у меня побольше процедур, да и прогулки ежедневные к озеру. Но, думаю, в любом случае за неделю я успею надиктовать всё, что вспомню интересного… Николай Петрович!
Дверь приоткрылась, и в проеме нарисовался помощник Машерова.
– Коля, будь добр, организуй нам сока или минералочки.
– Один момент.
– Итак, – вновь повернулся ко мне Пётр Миронович, – с чего начнём?
– Давайте с самого детства. Хочется узнать о вас побольше.
– С детства? Ну что ж… Родился я в бедной крестьянской семье, в деревне Ширки, Сенненского уезда Западной области. Не знаю, нужно это вам или нет, но фамилия моего отца – Машерб, с ударением на последний слог. По семейной легенде он был праправнуком француза, солдата наполеоновской армии, оставшегося после отступления в этих местах и принявшего православие, а затем женившегося на крестьянке…
Шестерёнки кассеты размеренно вращались, записывая на плёнку голос человека, на которого я делал ставку в этом мире. Про себя я подумал, что, пожалуй, за два-три дня вполне управлюсь, а там можно будет и выложить козыри, которые, впрочем, могут для меня вполне оказаться и приговором. Но всё же хотелось верить в лучшее.
Между тем Машеров перешёл к войне. Рассказал, как записался добровольцем в истребительный батальон, как попал в окружение, плен, затем побег из поезда с военнопленными… На этом месте нас прервали. Постучал предупредительный Николай Петрович и сообщил, что пора идти на процедуры. А после обеда можно продолжить.
Послеобеденные два часа пролетели незаметно. Мы как раз добрались в повествовании до момента, когда будущий первый секретарь ЦК КП Белоруссии начал преподавать в Россонах и занялся организацией комсомольского подполья и развёртыванием партизанского движения в Россонском районе. Затем настало время ужина, после которого у Машерова была запланирована прогулка по берегу озера.
– А можно мне прогуляться с Петром Мироновичем? – поинтересовался я у Николая Петровича. – Когда общаешься не под запись, нередко узнаёшь о человеке интересные вещи. Если он, конечно, не против.
– Хорошо, я спрошу, но ничего обещать не могу.
Руководитель Белоруссии ничего не имел против собеседника, наверное, со своим помощником он и так наговорился до колик. Увидев, что охранник вновь меня шмонает, возмущённо заявил:
– Степан, я понимаю, что ты начальник моей охраны и имеешь соответствующее предписание от своего руководителя. Но в данном случае твой непосредственный начальник – я, и мне не хочется, чтобы моих гостей обыскивали. Меня народ избрал на эту должность, а я его должен бояться? Так что не нужно так делать.
– Хорошо, Пётр Миронович, больше не повторится, – процедил Степан, недобро косясь в мою сторону.
Определённо, Машеров мне нравился всё больше и больше. Тем более что когда я решил провести небольшую рекогносцировку, он как-то легко подключился к теме обсуждения советской действительности.
– Вот вы как считаете, Пётр Миронович, почему простой советский человек вынужден записываться в разного рода очереди, чтобы приобрести вещи, отнюдь не считающиеся предметами роскоши? Да что там говорить, даже мне, члену Союза писателей, далеко не всегда удаётся избежать этих треклятых очередей. А взять тот же магазин «Берёзка»! Почему человек с улицы не может купить понравившуюся ему вещь? Почему дипломат может там отовариться за инвалютные рубли, а какой-нибудь фрезеровщик, сорок лет отстоявший у станка, не может? Сам видел, как пацаны клянчили у иностранца жвачку, так тот швырял её на асфальт и хохотал, когда дети ползали на карачках, устраивая драку за неё. Неужто наша промышленность не может наладить выпуск какой-то жевательной резинки, раз на неё такой спрос? Это же не наркотик, в конце концов. Или лучше, чтобы наши дети позорились перед иностранцами?
– Я с вами во многом согласен, Сергей Андреевич. Правда, «Берёзка», если вы не в курсе, помогает стране накапливать и сохранять валюту. А о жвачке мне рассказывали, есть такие факты, и, честно, стыдно за нашу молодёжь. Понятно, что нам пришлось пережить тяжелую войну, восстанавливать страну из руин. И я считаю серьёзным достижением, что за прошедшие тридцать лет мы освоили космос и научились управлять атомной энергией. В научных сферах мы продвинулись далеко. Но за громадьём планов нередко забываем об элементарных нуждах простого советского человека. Нет, мы много сделали, взять хотя бы бесплатные медицину и образование. Однако и здесь не обходится без взяточничества и круговой поруки. Есть связи и деньги – получи место в вузе, даже будучи безграмотным двоечником, а достойный абитуриент вынужден идти в техникум или в вуз, где меньше конкурс. Так же и в медицине. По блату тебе обеспечат и палату на одного, и уход, и лекарства. Нет блата – лежи в общей, с обшарпанными стенами, и жди, когда медсестра соизволит вынести из-под тебя утку. Не говоря уже об импортных лекарствах, которые могли бы спасти не одну жизнь, или в крайнем случае кому-то облегчить страдания.
Машеров непроизвольно сжал ладонь в кулак, губы его превратились в тонкую, побелевшую ниточку, на лице заходили желваки. Он словно вспомнил какой-то случай из своей биографии. Кто знает, возможно, с кем-то из его близких когда-то случилась трагедия. И даже он не смог помочь, хотя в это мне, честно говоря, слабо верилось. А я покосился на охранника, который держал дистанцию в пятьдесят шагов, зорко за нами наблюдая, но при этом не имея возможности слышать наш разговор.
