Светофора зелёные цифры по секундам нисходят на ноль. Три сюжета трёхцветной палитры — "Радость встреч"… "Безразличие"… "Боль"…
Перекрёсток закованный в дуги, Суета, беготня, карусель… Где под вальс, где под рэп, где под фуги город крутит свои центрифуги, рассыпает машин карамель.
Ты уходишь за спины, за шляпы бриллиантом в безликом зерне. Я стою. Я остался. Хотя бы помаши на прощание мне…
Светофора зелёные цифры — будто пульса обратный отсчёт. Пиццикато асфальтовой цитры… Древних майя закончились циклы, чей черёд совершить переход?
В кафе
Побудь немного женщиной До девочки уменьшенной, До солнца увеличенной, От суеты отвинченной. Побудь собой – красивою, Раскованно счастливою, Ни радостью вчерашнею, Ни утварью домашнею, Ни чьей-то болью-трещиной… Побудь любимой женщиной!
EV’e
На бедре византийского воска Солнце прыгает в капельках-блёстках, Нагота ослепляющей формы, Взгляд призывный? Покорный? Притворный? Счастье в чёрной полоске-бороздке? На тростинке качнулась стрекозка… Без запрета и без ответа Лета вспышка внезапная эта.
Ни викторий, ни сдачи на милость, Было в плюс, переставлю на минус Наваждение матовой кожи, Жар берёзовый банного ложа, Губ обманных малиновый привкус — Отмолюсь, Оттолкнусь, Отодвинусь. Помолчу, покурив на причале, В невозвратные дали отчалю.
Льдинка
Потревожу сон сороки — У колодца льдинкой хрустну, И всего-то той мороки, Что с утра немного грустно.
Топорами застучали — Это сторож баню рубит, И всего-то той печали, Что любимая не любит.
У ворот соседских брусья Так опрятны, так пахучи, Всё никак не соберусь я Стать богаче да покруче.
Всё никак не соберусь я Стать красивым и известным, Пролопочут что-то гуси, Пролетая клином тесным.
Приготовлю дров охапку, Настрогаю впрок лучины, Отыщу в чулане шапку Да тулупчик из овчины.
Выйду в поле освежиться, Разгуляться, разогнуться, Зайцу свистнуть, обнажиться, В чёрный омут окунуться! Первым снегом растереться, Смяв зелёную травинку, Растопить в печурке сердца Грусти маленькую льдинку!
Серебряный конь
Степь. Весна. На водопое В табуне резвятся двое — Конь-вожак и молодица, Вороная кобылица. У него и масть и грива Серебристого отлива, На груди как кулаки Налитые желваки. А она – лозою гибкой, Лёгкой таборною скрипкой Вожака едва коснётся, Вновь отпрянет и смеётся, То галоп вокруг танцует, Дразнит, ластится, волнует, А цыганские глаза — Жеребцам степным гроза.
Он сказал: «Умчимся в дали! Так, чтоб ветры не догнали, В тот лазоревый простор, Где синеют цепи гор, Где шелка травы немятой, Где разлив цветов и мяты, Как на той цыганской шали…» Он позвал: «Умчимся в дали!» – Нет, – она ему сказала, — Не могу, я так устала… Мой хозяин, мой наездник, Он меня совсем заездил, То всю ночь на мне проскачет, То относится как к кляче — Запрягая в тяжкий воз, Поутру ведёт в обоз… Не могу, я так устала, — Так она ему сказала. И легко боднув под брюхо, Горячо шепнула в ухо: – Здесь, к тому же, удальцы Молодые жеребцы!
Крупом царственно вильнула, Стройной ножкою лягнула В грудь седого скакуна На виду у табуна… Конь один умчался в дали. Много лет его видали В дальнем вольном табуне… Вот и всё о скакуне.
Вороная ж постарела, Посерела, раздобрела, Нарожала жеребят… Временами, говорят, Долго смотрит на закат, Шевелит беззубым ртом, Да гоняет мух хвостом.
