Геннадий Ангелов
От винта
«Бомбы останавливают время».
Трижды Герой Советского Союза Маршал Авиации А.И. Покрышкин
Не будите солдат спящих, тише,
Им нужна в этот час тишина,
Может кто-то из и не слышит,
Что давно отгремела война…
Нет землянок, глубоких окопов,
Угрожающих минных полей,
И воздушных ночных налётов,
От бомбёжек развалин, смертей!
Нет приказа идти в наступленье,
Невозможен расстрел или плен,
Не грозит им теперь окруженье,
И не видно в боях перемен.
Не будите солдат спящих, тише,
Пусть спокойно лежат в тишине,
Лишь Огонь Вечный в каменной нише,
Им напомнит о прошлой войне.
Он теплом души павших согреет,
Чтоб не мёрзли они под землёй,
Наша память жива, не стареет,
Хоть от горя и слёз – с сединой…
От винта
К 72 годовщине окончания Второй мировой войны и победы над нацизмом.
Книга является художественным произведением. Места действия, имена, характеры вымышлены. Все совпадения с реальными персонажами или событиями абсолютно случайны.
Глава 1
Украина. Наши дни
С чего начался первый рабочий день? Понедельник, уныние и тоска. Ничего не предвещало чего-нибудь сверхъестественного и необычного. Выходные проскочили незаметно и, с утра было лень просыпаться и топать на работу. Закончилась осень, и первые дни зимы стояли морозными. Прогноз ничего хорошего не обещал, и синоптики все как один твердили, что зима будет мокрой и промозглой. Собираясь на работу, я по привычке проверил, всё ли выключил на кухне и, осматривая себя в зеркало, с лёгкой иронией пришёл к выводу, что годы никого не щадят. И седина на висках, и мешки под глазами, и взгляд не такой задорный, без огонька, как в двадцать, когда молодецкая энергия искала выход на танцплощадках и гульках с друзьями, свидетельствовали о том, что скоро соседи будут в спину шептаться и говорить – старый дед, бобыль. Ну и ладно, плевать, живу, как сам считаю нужным. Ни к кому не лезу, не мешаю, тихо и мирно. Долгов нет, своя квартира, приличная работа, машина. В наше время это что-то да значило. На работе я числился на хорошем счету у начальства, получал премии, и всегда мог взять выходной, без лишних вопросов, и кислой мины на лице начальника отдела. Мы с ним были закадычными друзьями, и не реже чем два раза в месяц устраивали лёгкие попойки. Это сближало и настраивало на оптимистический лад. Я всегда был в курсе всего, что твориться в нашей конторе, и если возникала над головой тёмная туча, в виде внеочередной проверки, меня всегда предупреждали заранее. Работая бухгалтером не один год, и имея весомый личный опыт в работе, я всегда руководствовался простыми правилами и старался свою работу выполнять честно. Не скрою, иногда руки сами тянулись к офшорным счетам компании, с длинными нулями в американской валюте, но я себя сдерживал, понимая, что не в деньгах счастье. И даже не в их количестве. Перебирая на столе бумаги, я уныло посмотрел в окно. Пролетали первые снежинки и ветер за окном, завывая, безжалостно раскачивал и ломал хрупкие ветки деревьев. В офисе было тепло, но на всякий случай, я включил дополнительный обогреватель и углубился в отчёты. Конец месяца, в первых числах народ с нетерпением ждёт зарплату. Валера как всегда появился не вовремя.
– Привет друг, что хмурый такой?
– Чему радоваться? – Смотри сколько бумаг.
И я пролистал толстую папку перед большим, грузинским носом Валерки.
– Миша, проще смотри на жизнь. «Работа не волк, в лес не убежит».
– Тебе хорошо умничать, ты начальник и можешь не приходить на работу. Увы, но я себе такого позволить не могу.
Валера скривил лицо и рассмеялся.
– Тебе бы мои проблемы. Жена уже достала.
И по горлу провёл рукой.
– Вот где стоит. То её не устраивает, что я рано прихожу с работы. Начал позже приходить, и что ты думаешь?
Я в задумчивости уставился на друга.
– Почему поздно приходишь… Представь только. И где мои глаза были, когда женился. Одна тёща чего стоит. Сделал ей летом ремонт, так она до сих пор недовольна. Хочет, чтобы я поменял деревянные окна на пластиковые. Это в четырёхкомнатной квартире.
– Брось, у вас прекрасная дочь, вы женаты более двадцати лет. Всё пройдёт. Не накручивай себя, не порть нервы. Как насчёт выходных? Хотя нет, не получится.
– Почему?
Валерка в одно мгновение загрустил, представляя, что выходные будет сидеть с женой перед телевизором.
– На кладбище нужно поехать. Могилку деда поправить. Давно не был.
– Геройский у тебя был дед, Мишка. Лётчик. Когда он погиб?
– В сорок втором, не погиб, пропал без вести. Самолёт разбился, и что произошло дальше неизвестно. Он упал на вражескую территорию, и мог оказаться в плену. Я пытался искать в архивах, но ничего не нашёл. Не один год занимался, перевернул кучу литературы, делал запросы, всё тщетно.
– Мишка, сегодня только понедельник, до конца недели – вечность. Ну, ты меня знаешь, если появится свободное время, я двумя руками «за».
В дверь постучали, и мы почти в один голос с Валеркой ответили: – Открыто!
На пороге показалась Эльвира, секретарь-референт директора, и деловито поправляя очки на миловидном личике, уставилась с недоумением на нас. Выглядела она как всегда – безупречно, и я, задерживая дыхание, смотрел на аппетитные формы красотки. Деловой костюм Эльвиры, серого цвета, подчёркивал потрясающую фигуру, и округлые формы. Туфельки на тоненьких шпильках выгодно подчёркивали стройные ножки. Запах духов Эльвиры напоминал – Эдемский сад. С появлением женщины в кабинете стало более уютно, теплее. Я уже представил, как целую её в алые губки, у неё кружится голова, и я тут же успеваю подхватить на руки и несу в спальню. Наваждение так же быстро исчезло, как и появилось. В руках она держала папку и ждала, когда двоих мужиков отпустит.
– Дёмин, вас ждёт в обед шеф. И не забудьте взять бумаги по прошлому месяцу.
Она хотела уйти, но Валерка схватил её за руку и не отпускал.
– Эльвирочка, солнышко, приходи к нам с Мишкой на выходные. Отдохнём по полной программе. Как добрые коллеги и закадычные друзья. Обещаю, как пионер, торжественно клянусь, приставать не буду.
У Валерки на лбу было написано, красными чернилами, чего он хочет от Эльвиры. Но она глазом не моргнула. Знала себе цену, и не собиралась размениваться на женатика, и старого бобыля.
– Знаю я вас, товарищ Сергеев, вам бы только от жены и детей сбежать, на большее не способны.
– Для тебя на всё, что угодно.
Валерка театрально встал на одно колено и склонил голову.
– Для начала развод с благоверной супругой, не на словах. Потом приходите, но я ничего не обещаю. Впрочем, знаю вас давно, и не верю, что бросите семью. Поэтому мальчики, адью, выходные без меня. Будет скучно, звоните в массажные салоны. И приятный отдых вам гарантирован.
Я хотел было возразить, но Эльвира скрылась за дверью.
– Вот мегера, никому не даёт, – пробубнил с досадой Валера. – А какие буфера, попка. Высший класс!
– Могу помочь охмурить Эльвиру.
– Брось, её танком не прошибёшь. Броня Т-80.
– Сделай фиктивную бумажку о разводе и сунь ей под нос. Только сделай это быстро, чтобы она не опомнилась. Пригласи вечером в ресторан и покажи.
– А что, неплохая идея. У меня знакомая в загсе работает, за деньги, она мне не только сделает бумагу о разводе, а и выпишет новое свидетельство о рождении. И в нём напишет, что я сын Юрия Гагарина.
Друг от души рассмеялся и заметно повеселел. Отряхивая пылинки с брюк сказал: с меня выпивка и закуска. Выставляюсь за твою идею. Пойду, подумаю, как это лучше состряпать.
Я посмотрел на часы, они показывали десять тридцать. До обеда оставалось полтора часа, я схватил мышку и принялся на мониторе открывать папки с отчётами. Цифры мелькали одна за другой перед глазами. Находя ошибки, я тут же исправлял и, включая принтер, распечатывал. Когда половина работы была закончена, уселся в кресло и задумался. Что-то тревожило и, пытаясь сосредоточиться на суматошных мыслях искал ответ. Внезапно перехватило дыхание и закололо сердце. На лбу появилась испарина, и неведомый страх сковал суставы. Откидывая голову на спинку кресла, хотел позвать на помощь. Слова застряли как кость в горле. Встать самостоятельно не мог, и как сноп свалился со стула на пол. Боль была невыносимой и, закрывая глаза, я успел увидеть перед глазами мигающий монитор и жадно глотая воздух, потерял сознание.
Пробуждение было резким и стремительным. Я стоял во весь рост, и в лицо дул тёплый весенний ветер. Где-то вдалеке слышалось пение птиц. Запах отличался от городского тем, что в нём не чувствовалось неприятного смога и горькой терпкости. Боясь открыть глаза – попытался себя ощупать. Ноги, руки целы, сердце не болит. Странно. Я отчётливо помнил, как свалился в офисе под стол и на тебе. Чертовщина какая-то. С боязнью открывая один глаз, увидел солнце и облака. Глаз стал слезиться, и я машинально потёр его рукой. Где я? Местность была совершенно незнакомой. Оглядываясь по сторонам, был удивлён ещё больше, когда увидел, как и во что одет и обут. На ногах красовались кирзовые сапоги, а вместо куртки или плаща – солдатская шинель.
«Цирк, не меньше», – подумал я, и тщательно проверил карманы. Ничего. Шинель источала запах сырости и махорки. Неровная, хорошо укатанная колея вела к лесу и, прихрамывая, из-за того, что ногу натирал правый сапог, заковылял по пыльной дороге. Бред. Людей по близости не наблюдалось, и от этого на душе было тревожно.
– Эй, кто это придумал? Хватит! Нельзя так шутить с человеком, у которого больное сердце.
На мой крик никто не отозвался, и не вышел из-за кустов с микрофоном, камерой, весёлым выражением лица, и словами: вас снимает скрытая камера! И дальше толпа друзей с цветами и подарками набросилась бы на меня. Увы, этого не случилось, и мне пришлось усесться на пень и снять один сапог. Пятка уже кровоточила, и я сорвал подорожник, и приложил к ране. Дорога вела в лес, но идти туда мне не хотелось. Оглядываясь, я любовался природой, тишиной, и думал, успокаивая себя, что это всего лишь сон, и скоро всё закончится. Раньше мне снились цветные сны, в детстве. Тогда я летал, купался в океане, и лазил по горам. Сны были настолько реальными, что родители меня часто ругали за то, что я долго валялся по утрам в кровати. Где-то за лесом, что-то загромыхало, и я невольно втянул голову в плечи. Страх. Он был настолько сильным, что меня прошиб мелкий озноб.
За деревьями послышались голоса. Кто-то разговаривал, причём на повышенных тонах. Голоса чужаков были до боли знакомыми. Странный русский язык, вперемешку с украинским. Суржик, не иначе. Хотя почему чужаков? Они здесь живут, и чужак, скорее всего я, чем они. Становилось страшно, хотя трусом себя никогда не считал, но здесь и сейчас… Уже чётко различая обрывки фраз, и идиотский смех незнакомцев, не на шутку испугался.
– Так ты б ту Галю, не видпускав. Баба в самом соку, Петро. Небось струхнул, шо чоловик вернётся до дому, и к стенке тебя поставит?
– Який там чоловик, Сидор? Я цих комуняк, як стреляв и вишав, так и буду це робити.
– Не бреши, я помню як ти ховався от председателя.
– Кто это?
Я с ужасом смотрел на двоих мужчин. Они странно выглядели, и казалось, что меня не замечают. Одеты в старую австрийскую форму, с сине-желтыми повязками на рукавах. На головах «петлюровки», фуражки которые во время войны носили украинские националисты. У одного на плече висела винтовка, у второго болтался немецкий шмайсер. Тот, что был с винтовкой явно младше по званию, заглядывал в глаза напарнику, приплясывая, словно уличная шавка вокруг хозяина. На вид ему было не больше двадцати пяти лет. Белобрысый юнец, с красным, прыщавым лицом и пышным, рыжим чубом, торчавшим из-под фуражки. Второй, с усами и бородой, был выше товарища и гораздо шире в плечах. Эдакий великан, дядя Стёпа, под два метра ростом. Я отвернулся, надеясь, что это всего лишь сон и скоро всё закончится. Не хотелось наяву с ними познакомиться.
– Ты дивись Петро, це хто сидить? И думает, шо ми его не бачимо.
Щёлкнули затворы, и незнакомцы направились в мою сторону.
– Руки в гору, и не дёргайся, собака. Ты кто такой? И как здесь оказался?
– Ты шо язык проглотил? – спросил второй, и ткнул меня винтовкой в живот.
– С какой части? Комиссар?
В горле пересохло, от напряжения лоб стал мокрым и по спине побежал тоненький ручеёк пота.
– Не знаю, – едва выдавил два слова.
– Контуженный?
Я закивал головой и попробовал улыбнуться.
– Ты зубы не скаль, встал и шагай прямо. Надумаешь тикаты, тут и похаваем, под дубом.
Хромая, и всё ещё не веря в происходящее, я медленно ковылял по тропинке. Мои конвоиры не на шутку развеселились столь лёгкой добыче, и уже строили различные планы. Не выдержав, я остановился и резко повернулся к ним.
– Послушайте, это какое-то недоразумение. Я здесь не должен быть. И вообще, прекратите этот маскарад. Хватит, уже сыт по горло вашим балаганом. Отбой ребята, я полностью поверил в прекрасно поставленный спектакль и хочу узнать только одно; кому из своих друзей обязан за сие чудо?
– Эй, комиссар, ты дурак или прикидываешься? О чём ты базаришь?
Со мной разговаривал Сидор и с идиотской улыбкой на лице не думал отступать. Весомый аргумент в виде шмайсера в крепких руках, был направлен в грудь. И с этим фактом спорить бесполезно. Он оттянул рукоять затвора и вытянул автомат вперёд. От страха зажмуривая глаза, я понимал, что рука у него не дрогнет, и сейчас всё для меня закончится.
– Дурень, – продолжил Сидор, – будешь рассказывать в деревне, кто ты такой и всё остальное. Кругом, и шагай молча, не то пуля поставит всё на свои места. Понял?
Мне ничего не оставалось, как развернуться и идти дальше, проклиная всё и всех, и думая, чья же всё-таки это затея? Тропа заканчивалась и моему взгляду открылась широкая лесная дорога. Повсюду были вырублены кусты, сломаны деревья. Можно было предположить, что совсем недавно здесь прошёл ураган, превративший лес в унылое, заброшенное кладбище. Запах дыма и гари разъедал глаза. Я машинально потёр их руками, и едва не провалился в глубокий ров. Он был присыпан ветками и листьями, и незаметен. Заглядывая и внимательно осматривая, что находится внизу, едва от испуга не прикусил язык. Такого раньше видеть не доводилось, даже в пресловутых фильмах ужасов. Вдоль всей ямы лежали убитые красноармейцы. Жуткая картина заставила меня опустить глаза. Горы мяса и костей, лежали под открытым небом, издавая характерную вонь. От солнечных лучей трупы гнили, и миллионы мух кружили над брошенными останками. Чёрные лица людей, с простреленными глазницами смотрели в небо. Кое-где валялись оторванные снарядами руки и ноги. Чуть дальше я заметил блиндаж, точнее, то, что от него осталось. Доски, камни, посуда, банки консервные, валялись на земле. По всей видимости, прямое попадание разнесло его в щепки. Телега с парой убитых лошадей лежала на боку, и везде кружил невообразимый хаос. «Здесь поселилась смерть», – подумал я, и непроизвольно сжал кулаки.
– Своих шукаешь? Не узнаешь? Смотри, что осталось от твоей доблестной Красной Армии. Такая участь ждёт и других, кто не захочет принять немецкую власть.
Мне захотелось броситься на своих конвоиров и разорвать их на куски голыми руками. Эти ублюдки считали себя победителями и даже не представляли, чем всё для них в ближайшем будущем закончится.
– Молчишь, комиссар? То-то и оно, никто не сможет осилить немцев. Это сила, порядок! Фюрер ненавидит комуняк и евреев, поэтому всех будем стрелять и вешать.
– Всех не перевешаете, – ответил я осипшим голосом.
– Що? – Що ты там бухтишь? В канаву захотел? Покойничков проведать? Так это мы быстро организуем.
– Стреляй сука, чего медлишь?
Я повернулся к ним лицом и готов был принять смерть. Мне уже всё осточертело, и если умирать и лечь в сырую землю, то почему бы не среди своих солдат, на поле боя? Перекрестившись, я двинулся прямо на своих конвоиров. Те замешкались, явно не ожидая такого поворота. Где-то вдалеке заревел мотор, и гул приближался с каждой секундой. Ствол автомата упёрся мне в грудь, но трусливые гады не решались спустить курок.
– Стой! Что здесь происходит?
Оглядываясь, увидел двоих немцев на мотоцикле. Один из них снял очки, заглушил мотор и, спрыгивая, направился к нам. Второй немец остался сидеть в коляске, держа руки на пулемёте, и развернул его в нашу сторону. На груди у немца болталась большая бляха и, судя по нашивкам на форме – это был офицер. Среднего роста, с волевым подбородком, и чуть продолговатым лицом, он смотрел без страха, и совершенно спокойно разговаривал на русском.
– Комиссара схватили в лесу, господин офицер. Контуженный, видать выжил после боя и не знал куда идти. Мы так его тёпленьким и взяли.
Сидор вытянулся и ожидал, что его похвалит офицер. Но тот странно смотрел на меня и молчал. Изучал. И не спешил с выводами.
– Расстрелять всегда успеем. Отведите его в деревню, и сдайте в комендатуру. Выполняйте!
Офицер ещё раз смерил меня суровым взглядом с головы до ног и ушёл. Мне оставалось только благодарить судьбу за то, что не остался лежать с простреленной головой в канаве. Хотя, что будет дальше? Немцы уехали, поднимая столбы пыли на дороге.
– Повезло тебе комиссар, в рубашке родился.
И со всей силы врезал меня кулаком в челюсть. Голова моя тут же откинулась назад, и я свалился как сноп на траву.
– Вставай, гнида красная, тебе ещё час топать до деревни.
Боль от удара была настолько реальной, что я не сразу смог поставить скулу на место. Она болела, и свернутая на правую сторону не поддавалась. На зубах скрипел песок и я, сплёвывая сгустки крови, кривился, и думал о плане мести. Деревенька, в которую меня привели полицаи, ничем особенным не выделялась. Хаты, покрытые соломой, дворики захудалые, скотины и прочей живности не наблюдалось. Создавалось такое впечатление, что никого здесь нет, и война основательно коснулась этого небольшого клочка земли. Люди вымерли, а те, кто уцелел, бежали из деревни. Не захотели быть под немцами и скорее всего, ушли в леса, партизанить. Хотя это были всего лишь мои предположения, ни на чём не основанные. Я вертел головой и пытался заглянуть в окна, чтобы увидеть людей. Но там зияла пустота, мрачная и холодная. Полицаи связали мне руки за спиной верёвкой, и от усталости я готов был упасть без сил на землю и больше не вставать. Возле покосившегося сарая мне развязали руки и затолкнули внутрь. В углу лежал сноп сена, и я свалился в мягкую, душистую траву и сразу от усталости отключился. Сколько я спал, не помню, но разбудил меня сильный удар в живот, после которого я закашлялся и в глазах потемнело. Скрутившись, я с трудом поднялся и, шатаясь, поднял голову. Передо мной стояла наглая морда Сидора и злобно скалилась.
– Пошли, гнида, сейчас ты всё расскажешь и вспомнишь.
В глаза резанул солнечный свет, и я зажмурился. Сидор схватил меня за воротник и потянул в хату, где уже ждал немецкий офицер. Полицай поставил табуретку посреди комнаты и показал мне пальцем. Внутри избы было светло и уютно. Полы сияли чистотой, на окнах висели занавески, в углу под иконкой горела свеча. На дощатом столе стояли два глиняных горшка и бутылка с мутной жидкостью. Самогон? Так и есть. Вместо пробки из горлышка бутылки торчала туго скрученная газета. В печи что-то готовилось, и мясной аромат заставил меня вспомнить о том, что как следует, ел часов пять назад, в другом времени. Сидор остался стоять у двери. Я краем глаза увидел, как он снял с плеча автомат и поставил рядом. Офицер стоял спиной и смотрел в окно, не обращая внимания на шум. Невысокого роста, толстый и малоподвижный. Казалось, что он о чём-то задумался, и плевать хотел на пленного. Когда он повернулся я смог различить знаки отличия. В светло-сером кителе, белой рубашке и черном галстуке, офицер явно гордился своей формой. Это было заметно по холёному и напыщенному лицу. На фуражке зияли канты, в виде серебристого жгутика. На левом рукаве красовался ромбик с буквами SD, погоны чёрного цвета.
– Моя фамилия Эйхман. Оберштурмфюрер СД. Надеюсь, понимаешь, что шутить с тобой здесь никто не намерен? Наслышан, небось, об СД?
Его круглое лицо сияло от удовольствия, и он не был похож на тех немцев, которых я видел в кино. Сама любезность и учтивость. Сытая физиономия Эйхмана могла в любой момент лопнуть. Аккуратно уложенные волосы и маленькая полоска усиков, делала его похожим на артиста цирка, клоуна, в широких шароварах, огромным пузом, вместо которого лежала подушка туго затянутая верёвкой. Я усмехнулся и наклонил голову, чтобы не раздражать Эйхмана.
– Ты партизан?
– Нет, не партизан.
– Откуда?
– У вас прекрасный русский язык, господин Эйхман.
Мои слова польстили Эйфману и на его румяном, почти девичьем лице снова возникла самодовольная улыбка.
– Вы правы, до войны я любил читать русскую литературу. Достоевский, Пушкин, Гоголь. Поэтому мне хорошо знаком не только язык, но и нравы, обычаи этого народа. Предупреждаю вас, что если вы не будете говорить и станете тратить моё время, вас расстреляют.
Он наклонился ко мне и ткнул толстым пальцем в лоб.
– Пуф, и вас уже нет, дорогой мой.
– Мне нечего вам сказать. И то, что вы мне не верите, ваше право. Не помню, как оказался в лесу, где меня нашли эти…
И я повернул голову и кивнул в сторону Сидора. Тот оскалился и подтвердил кивком головы мои слова.
– Значит, не хотите говорить?
Эйфман стал серьёзным и глаза его в одно мгновение превратились в две злобные, маленькие щёлки. Клоун устал от неблагодарной публики и превратился в кровожадного монстра.
– Расстрелять, немедленно.
Его голос перешёл на истерический крик. Топая ногами, он ругался на русском и немецком, и напоследок, со всей силы врезал меня ногой в грудь. Я свалился со стула и закашлялся. Казалось, что уже начал привыкать к ежедневным побоям, и спокойно воспринимал свою дальнейшую участь. Сидор снова выволок меня на улицу, и оттащил к сараю.
– Ну шо, комиссар, я же тебе говорил, что рано или поздно, но расстреляю тебя. Вставай, падла.
Поднимаясь, я увидел ещё двоих полицаев. Они приехали на подводе и смотрели на нас.
– Будь комиссар, на том свете своим привет передавай. И скажи, что всем комунякам гореть в аду.
Понимая, что сейчас всё закончится, я просто упал на землю и закрыл голову руками. Умирать не хотелось, но без оружия я для Сидора был легкой мишенью. И снова сердце начало предательски колоть. Задерживая дыхание, и стискивая зубы, зарычал. Сидор вместе с другими полицаями приближались, и я краем глаза видел их грязные сапоги. Ещё минута и меня расстреляют, и никто ничего не узнает. И тут возникла зияющая холодная пустота, вакуум и, открывая глаза, увидел, что лежу в офисе на полу, и тупо смотрю на настенные часы. Они всё так же показывали половину одиннадцатого. Поднявшись, не обнаружил армейской одежды – шинели и сапог. На мне был одет деловой костюм и галстук. В теле чувствовалась лёгкость. Усталости как не бывало. И сердце работает ровно и без сбоев. Чудеса, да и только. Причудится такое. Я уселся за стол и принялся дальше исправлять документы. И тут моё внимание привлекли пальцы, стучавшие по клавиатуре, точнее ногти. Под ними была липкая грязь. Принюхиваясь, я узнавал запах весны и леса, и последние минуты перед расстрелом в неизвестной деревушке.
