Гай Юлий Орловский
Ричард Длинные Руки – принц-регент
Часть первая
Глава 1
Треск в небе затих и отдалился, выдавленный со стороны Храма мощными и насыщенными медью звуками огромного колокола, медленными и тягучими, как молодой, но уже застывающий мед. Следом едва слышно донеслись, несмотря на немалое расстояние, слова молитвы, называемой спасительной, что ограждает весь мир защитным от Зла щитом.
В детстве читал, что однажды корабль короля Филиппа Августа застиг на море сильнейший шторм, и король повелел всем молиться: «Если удастся продержаться до того часа, когда в монастырях начнется утреня, будем спасены, ибо монахи начнут богослужение и сменят нас в молитве».
Огромная черная гора вблизи еще выше и страшнее, тучи выглядят скальными массивами, что соударяются над головой, высекая искры молний, а те бросают вниз страшные сполохи неистового небесного огня, однако с каждым шагом арбогастра молитва звучит громче и яснее.
Гора ограждена высокой каменной стеной явно просто по традиции – кто в здравом уме приблизится к таким ужасам? Разве что бесстрашный Бобик весело ринулся огромными прыжками в сторону массивных ворот в ограде.
За Храмом, как уже вижу, поднимаются здания монастыря. Молитва оттуда звучит настолько мощно и властно, что заглушила треск и грохот в тучах, а чудовищные молнии потеряли жуткий блеск, только на землю все еще падают страшные отсветы небесной битвы.
– Назад, – велел я Бобику. – Рядом!.. И вести себя весьма. Мы же теперь как бы вот!.. Понял?
Он вздохнул и пошел рядом с моим стременем; для него не так важны слова, как интонация, собакам вообще можно бы говорить только одно слово, только у нас не хватит интонаций на все случаи жизни.
Я постучал рукоятью меча в калитку в левой половинке ворот, подумал и слез, даже брату паладину надлежит выказывать смирение перед теми, кто выше по рангу в духовной области.
Через минуту прогремел могучий бас, похожий на рык молодого сильного медведя:
– Кто дерзновенно стучит в ворота нашей скромнейшей обители?
– Ладно, – сказал я, – открывай. Видно же, не мимо ехал.
– Мы не перед всеми распахиваем ворота, – ответил голос.
– Мы не гордые, – ответил я, – можем и через калитку. А есмь я по сути брат паладин, паладин Господа нашего Всевышнего и Милосердного. Свой, как бы вот так, если смотреть сбоку.
Калитка распахнулась без скрипа. Я все-таки думал, что для арбогастра придется открыть ворота, однако Зайчик нагнул голову и прошел достаточно легко, словно проем в калитке специально для него раздался, а то и в самом деле вроде бы раздался, что-то у меня с глазами.
Бобик смиренно вдвинулся следом и тут же воспитанно сел, изображая комнатную болонку-переростка.
По ту сторону забора монах огромного роста в темно-коричневой рясе и с надвинутым на лоб капюшоном с огромным интересом рассматривает Бобика. С таким же вниманием перевел взгляд на арбогастра, наконец повернулся ко мне.
– Твои, брат паладин? – прогрохотал он.
– Нет, – ответил я с достоинством, – это я ихний. Вернее, мы друг друговы. В общем, не считаемся титулами, ибо друзья, хотя субординацию и вассальную присягу блюдем, ибо такова жизнь в том оставленном за спиной греховном, но таком весьма как бы мире…
– Такова жизнь, – повторил он. – И так везде. Да будет Господь с тобой, брат паладин. Давно не видел таких замечательных собачек… Меня зовут брат Жак.
– Мы все трое замечательные, – ответил я с достоинством.
– Я вижу, – согласился он и добавил деловым голосом: – Только гордыня в стенах нашего монастыря не приветствуется. Почему? Как думаешь, почему?
– Спасибо, брат, – ответил я. – В мирской жизни порой забываешь базовые требования к человеку вообще, не только к элите нашего мира, монахам. Ибо человек он только тогда, когда чуточку монах, верно?
Он кивнул в сторону арбогастра и Бобика.
– Они в самом деле… породистые. Хорошо, найдем место. Собака вообще божья тварь, все идут в рай… Про лошадей ничего не сказано, но, думаю, коням тоже там есть уголок, подальше от сада, чтоб райские кущи не объедали, вон какая пасть… А собакам, конечно, там бегать можно везде.
Я спросил:
– А здесь?
Он скупо улыбнулся.
– Конечно, нет. Или думаешь, собакам можно забегать в ризницу? Да туда не всем монахам разрешено!.. Мне, правда, можно.
– Поздравляю, – сказал я. – А на кухню?
Он оглянулся на Бобика.
– Ему или мне? Это как посмотрят повара.
– Тогда все в порядке, – сказал я с облегчением. – Это такой подхалим, к любому умеет подлизаться, если только его чесать и подкармливать.
– Выходит, устроить нужно только тебя? – спросил он. – Тогда все проще. Пойдем, покажу свободную келью.
– Никого не стесню? – спросил я.
Он покачал головой.
– У нас треть келий пустые.
Я промолчал, что в других монастырях монахи спят в общих помещениях, достаточно тесных, а здесь то ли нехватка кадров, то ли Храм действительно в слишком суровом климате.
Он подошел к арбогастру, без боязни перед его страшной пастью взял под уздцы, правда, рука у него с бревно, а ладонь с лопату…
– Пойдем со мной, лошадка. Я тебя устрою по-королевски. Мы не занимаемся коневодством, но у нас десяток коней и добротная конюшня.
– Прекрасно, – ответил я. – Только поместите моего коня подальше от других. Из него неважный монах.
– В смысле?
– Может и подраться, – пояснил я, – если заденут. Ну никакого смирения, хоть какие молитвы ему читай!
Он спросил с интересом:
– А «Аве Мария» пробовал?
– Нет, – сказал я озадаченно. – А что, поможет?
– Нет, – ответил он, – но интересно было бы взглянуть.
– А насчет моей маленькой собачки?
Он сказал после паузы:
– Я такое не решаю, но пока возьми ее с собой, только пусть не выскакивает из твоей кельи.
– Вообще?
– До особого распоряжения старших, – пояснил он. – Если бы я тут распоряжался, я бы им нараспоряжался!
– Рядом женский монастырь поставил бы?
Он хохотнул.
– Понимаешь, брат паладин! Желательно в том же здании, чтобы по морозу не бегать.
– Прекрасно, – ответил я с энтузиазмом. – Мне, как христианину, главное, чтобы были устроены мои конь и пес, а я уж как-нибудь перебьюсь, если женский монастырь близко! Лучше, конечно, два, но и с одним жить можно!
Он молча улыбнулся и повел арбогастра в сторону просторного каменного сарая, что наверняка и есть конюшня.
Я проводил их взглядом. Огромный монах завел арбогастра в темный проход, Бобик чинно пошел следом, дескать, только посмотрит, а у меня за спиной раздался мягкий голос:
– Приветствуем тебя, путник!
Я обернулся. В трех шагах появился, когда только и подошел, толстенький священник, невысокий, с округлым мягким лицом и бесконечно добрыми, почти детскими глазами.
– И вам благодать Божья, – ответил я.
Он сказал участливо:
– Позволь принять тебя, путник! И устроить с теми скромными удобствами, которые нам доступны.
– Я вообще могу без удобств, – сообщил я. – Господь терпел и нам велел.
– Да-да, – согласился он, – это угодно. Я отец Мальбрах.
– Наставник новициев? – спросил я.
Он мягко улыбнулся.
– Нет, туда еще рано. Я елемозинарий…
– А-а-а, – сказал я, – понятно. Нет, я не нуждаюсь в милостыне…
– В милостыне нет ничего унизительного, – возразил он и покраснел. – Это от слова «милость», «милосердие», так что отбрось гордыню, брат. Никто не узнает, что ты принял помощь…
Я кивнул понимающе. Монахи полагают, что лучше быть обманутыми, чем оказаться подозрительными и безжалостными. Потому к тем людям, которые, на их взгляд, были некогда богатыми и могущественными, а сейчас стали нищими, относятся с особой деликатностью, чтобы не травмировать их гордость, а помогать им вообще предпочитают втайне.
– Я в самом деле не беден, – сообщил я, – а прибыл сюда по важному делу. Мне бы встретиться с аббатом.
– Служение Всевышнему не терпит суеты, – ответил он благочестиво, – у аббата забот много. Но тобой займутся либо келарь, либо бейлиф.
– Хорошо, – сказал я, – когда?
– Как у них появится время, – ответил он кротко, но с едва заметным упреком, дескать, не следует требовать к себе повышенного внимания у занятых людей, это неучтиво и не весьма по-христиански. – Жди, сейчас придут и займутся тобой.
Я оглянулся на дверь конюшни, откуда выскочил Бобик, а когда снова повернул голову к отцу Мальбраху, там было пусто до самого входа в Храм, а ступени ровно и чисто запорошены снегом.
Бобик примчался вприпрыжку, веселый, все понравилось, хотя ему почти всегда везде нравится. Я потрепал его по башке, а когда двинулся к главному зданию, оттуда торопливо вышел и поспешил мне навстречу, оставляя следы на снегу, молодой монах – капюшон отброшен на спину, лицо очень худое, бледное, но без привычной монашеской мягкости.
Он сунул руки в знак смирения в широкие рукава, правую в левый, левую в правый, держа их на груди, поклонился достаточно учтиво, но с достоинством знатного человека.
– Приветствуем тебя, брат паладин, в нашей обители!
– И я рад, – ответил я. – А что, на мне написано, что я паладин?
Бобик тоже посмотрел на него с интересом: а ну-ка отвечай, откуда сведения, кто передал, когда. Монах ответил уклончиво:
– Красный крест на плаще…
– Знак участника Крестового похода, – напомнил я.
– Простой крестоносец не сумеет пройти через врата, – ответил он, и я не понял, врет или говорит правду: монахи редко жестикулируют и гримасничают, – а ты вошел… и не один.
Он покосился на громадного черного пса, я видел в его глазах испуг, но он постарался не выказывать страха, ведь все в руке Творца, и произнес ровным бесцветным голосом:
– Меня зовут брат Альдарен. Елемозинарий велел мне встретить тебя и показать свободную келью.
– Гм, – сказал я, – вообще мне уже предложили разместиться…
Лицо его не изменилось, но в голосе прозвучала нотка неприязни:
– Кто, брат Кердальт?
– Я еще не знаю, – честно ответил я, – кого как зовут. Но вроде бы его звали Жаком.
Он чуть отступил, это Бобик начал рассматривать его слишком пристально, быстро посмотрел по сторонам.
– Брат Жак, вы сказали?
– Сейчас устраивает моего коня.
Он чуть сдвинул брови.
– Человек декана. Да, десятник тоже может встречать гостей, но вообще-то их обустройством должен заниматься келарь.
– Хорошо-хорошо, – сказал я поспешно, – я разве против? Мне лишь бы устроили хорошо моего коня и собачку.
Он кивнул, быстро зыркнул на конюшню и сказал поспешно:
– Пойдемте. Пусть брат Жак устраивает коня, а мы покажем, где можно разместиться вам самому при наших скромных удобствах.
Я прислушался: даже сюда доносится ровный монотонный гул, а пол под ногами вроде бы слегка подрагивает.
Брат Альдарен снова посмотрел на Бобика, затем на меня.
– Слышите?
– Да, – ответил я. – И как вы…
Он отмахнулся.
– Не обращайте внимания, брат паладин. Как давно уже не обращаем мы. Привыкнете, перестанете замечать. Демоны беспрестанно ломают нашу защиту, да только им это не под силу.
Бобик посмотрел на него, слегка зарычал, шерсть на загривке вздыбилась.
– Это он на демонов, – объяснил я поспешно. – Святая собачка, рвет их на куски, а иногда и в клочья.
Он побледнел, перекрестился.
– На куски… как отвратительно…
– Не всем же молитвой, – сказал я, чуть обидевшись за Бобика. – А защиту не расшатают?
– Ни за что, – заверил он. – Поставили еще те святые, что основали Храм. Мелкие демоны сгорают за милю, средние рассыпаются в прах в сотне ярдов, а самые могучие успевают коснуться стен, но все равно погибель настигает всех, ибо святость Храма велика, крепка и незыблема.
Он двинулся к раскрытым воротам в главное здание, мы с Бобиком пошли следом, я пробормотал на ходу:
– Странно…
– Что?
– Когда я подъезжал, – пояснил я, – не видел ни одного… Хотя да, могут быть незримыми. Но почему никто не набросился на одинокого всадника?
Он сказал с чувством превосходства:
– Так это же демоны! Тупые. Им велели штурмовать Храм, вот и штурмуют. А их самих в это время хоть по голове бей.
– И что, – уточнил я, – никто…
Он пожал плечами.
– Говорят, аббат Гильом в очень древние времена выходил и бил их в спину, уничтожая десятками в день. Но взамен каждого убитого тут же появляются новые, к тому же брат Герберт упрекнул Гильома, что бить в спину нечестно даже демонов, и аббат повинился, что да, дескать, старая воинская привычка взяла верх, но теперь надо вести себя как подобает смиренным монахам, защищаться только молитвой…
Входя в широко распахнутые, несмотря на зиму, двери, я все еще не понимал, то ли в самой горе продолбили ниши для Храма и монастыря, то ли такая странная архитектура, а все эти страшные черные сколы, вздымающиеся в небо, нечто вроде ужасающих по красоте и величию башен Кельнского собора, их строили четыреста лет, ухлопали несметные ресурсы, но все назначение – только вызывать восторг у всякого, кто их видит даже издали.
Едва переступил порог, всего охватила торжественнейшая тишина, и я сообразил, что во дворе, несмотря на приглушенность, все же раздражают постоянный треск над головой, грохот и рев, как и суматошный блеск молний, зато сейчас блаженно спокойно, мирно, как и должно быть под сводами монастыря, где так хорошо размышлять над вечными проблемами.
Бобик смирно идет следом, понимает, что здесь ему не там. В этом благочестии пересекли два зала. Во втором я наконец увидел двух монахов, но оба прошли под дальней стеной, тихие и незаметные, как две чучундры, склонив закапюшоненные головы и держа руки на груди в широких рукавах.
Глава 2
Светильники на стенах, на мой взгляд, слишком уж высоко, это ж какие лестницы к ним надо. Я засмотрелся, и Бобик тут же оказался рядом и, подпрыгнув, предложил достать их и потрепать на полу.
– Как светло, – сказал я, – только вот люстры…
Брат Альдарен спросил вежливо:
– Что с люстрами?
– Хороший свет, – похвалил я, – но где веревки… Или как у вас их спускают?
Он спросил:
– А зачем?
– Чтоб заменить свечи, – объяснил я непонятливому, слишком уж заучился парень, простых вещей не понимает, скоро совсем святым будет. – А иначе как?
Он сказал равнодушно:
– А-а, это… Брат паладин, не стоит забивать голову посторонними и весьма мирскими мелочами. Служенье Богу не терпит суеты. Не отставайте. Эти свечи менять не нужно.
– Чего?
– Они горят, – произнес он без всякой насмешки над моей тупостью, – вечно.
Я сказал понимающе:
– Магия… Но разве не запрещена?.. Или это чудо?
Он поморщился.
– Брат паладин, ну какая тут может быть магия?.. Да и чудес мы еще не удостоены. Простые свечи. Только вечные, понимаете?
Бобик тоже посмотрел на меня с удивлением: что тут понимать и вообще зачем ломать голову, все же понятно.
Я пробормотал:
– Но… как?
Он отмахнулся.
– Просто там воск продолжает… расти, что ли? Как гриб, что растет и растет, понял? С такой же скоростью, как горит свеча.
– А-а-а, – сказал я, – потому их не стоит гасить днем?
Он сказал довольно:
– А ты быстро схватываешь, брат паладин. Может быть, проживешь до первого испытания веры.
Он обращался ко мне то на «ты», как к равному себе собрату, то на «вы», все-таки я паладин, а это как бы выше или, по крайней мере, что-то другое, но, похоже, вежливость все-таки начинает брать верх.
– Не пугай, – сказал я по-свойски. – И так уже всего колотит. Я ужасть как боюсь привидений и священников.
Дальше еще зал, наконец лестница, ведущая вниз. Опускались мы достаточно долго, пока не вышли в бесконечно длинный коридор, дальний конец теряется в темноте, по одну сторону массивные двери из темного дерева, расположены близко одна к другой, так что помещения должны быть совсем крохотные, придется отвыкать от королевских апартаментов.
– Уже скоро, – сообщил он доброжелательно.
– Здесь?
– Да, – ответил он, – с самыми младшими.
Я покосился на стену, напротив каждой двери по жестяному подсвечнику, свет яркий, ясный и чистый. Думаю, и по всему монастырю эти вечные свечи. Их состав монахи вряд ли знают, уровень знаний не тот, однако наверняка на бесчисленных опытах проверили, что если отрезать от свечи немножко и оставить на столе или блюдце, то начнет медленно расти новая свеча. Если ее не разжечь, будет расти и расти, пока не заполнит собой всю комнату. Думаю, самый простой способ уничтожить – выбросить на мороз, холод убивает такое почти сразу.
Правда, можно и сжечь, если швырнуть в камин или вообще на горящие угли. Тогда рост не поспеет, и масса свечи сгорит, охваченная пламенем со всех сторон. Но методом проб и ошибок отыскали, молодцы, оригинальное решение…
Бобик забежал далеко вперед, остановился возле одной двери, оглянулся и весело оскалился, показав страшную красную пасть с двумя рядами острейших зубов.
Брат Альдарен замедлил шаг.
– Он что… чует?
– Мышей? – спросил я.
– Нет, – ответил он шепотом, – где вас разместим.
– Он много чего чует, – ответил я сварливо, – да только не говорит! Но лучше всего чует кухню.
Бобик смотрел, как приближаемся, и весело помахивал хвостом. Брат Альдарен сказал бледным голосом:
– Но он остановился точно у этой двери… Да, все верно, это ваше пристанище на эту ночь, брат паладин. А что будет дальше, ведают только Господь и наш келарь.
Он улыбнулся, дескать, шутка, я могу и не сообразить, все-таки воин, а у воинов, как известно, чугунные головы и почему-то медные лбы.
– Спасибо, брат Альдарен, – сказал я. – Аминь.
– Аминь, – ответил он автоматически, хотя я брякнул, как мне кажется, совсем не к месту.
Я потянул дверь на себя, но первым вбежал, понятно, Бобик, отпихнув меня так мощно, что я впечатался в косяк. Келья выглядит прямоугольной пещерой, выдолбленной в толще камня, там узкое ложе, стол, длинная лавка, два стула, а на столешнице, что радует, чернильница и стопка перьев в стаканчике из глины.
Нарушая простоту кельи, в стене напротив довольно большой камин, огражденный изысканно сплетенными в орнамент толстыми железными прутьями, да еще простая деревянная лестница, что наискось над ложем и ведет наверх, словно бы на чердак…
Когда я оглянулся, монах уже уходил, набросив капюшон на голову и спрятав руки в рукава.
Я захлопнул за собой дверь, Бобик уже покрутился в тесной келье на месте и плюхнулся посредине, а я задумчиво посмотрел на деревянное ложе. Вроде бы не видать сюрпризов, хотя помню, как придворные короля Неаполя и Сицилии обвинили Гильома Верчерского, основателя комплекса монастырей Манте-Вирджино, что он втихую распутничает, и подослали к нему самую красивую куртизанку. Гильом ответил, что ляжет с нею, но только в ту постель, где спит он сам. Обрадованная дура торопливо вошла в его келью и увидела ложе с раскаленными углями, на которых и спит всегда Гильом, чтобы бороться с искушениями плоти.
Потрясенная куртизанка тут же продала все свое имущество, принесла деньги Гильому, а тот основал для нее женский монастырь в Венозе и ее сделал настоятельницей. Она стала известна как блаженная Агнесса де Веноза, но это уже неинтересно. Куртизанки нам все-таки чем-то интереснее. Странно, чем?
Никаких куртизанок, напомнил я себе. Здесь все борются с искушениями плоти, вот и ты борись, герой, с самым упорным и опасным врагом, а уступай не так уж и сразу.
Бобик поднял голову и внимательно посмотрел на меня.
– Тебе проще, – напомнил я. – Самые мощные искушения у людей… Несмотря на времена года.
Он удовлетворенно вздохнул и опустил морду на лапы, уже готовый заснуть крепко и чутко. Я опустился на лавку и обратил внимание на лестницу.
Монашеская келья, рассчитанная на одного человека, не крохотный чуланчик, как я представлял в детстве, а система помещений, где на первом этаже рабочие комнаты монаха, а на втором две комнаты, где он молится, читает книги, ест и спит.
Кузнечные мехи, подставка для дров, камин с простой железной решеткой, что не дает вываливаться углям на пол, кочерга, совок, длинный и кривой садовый нож, кирка, ящик с берестой…
На отдельном столике кремень, но это дань традиции, наверняка огонь зажигают от свечей, а также рубанок, им можно настрогать стружку для разведения огня.
Бобик поднялся, скорбно вздохнул, подошел к двери. Во взгляде, брошенном на меня через плечо, читалось неимоверное страдание.
– Понял, – буркнул я. – Только недолго! Ты мне нужен. И не лопни.
Он стрелой выметнулся в приоткрытую для него дверь, а я закрыл и вернулся к ложу.
Меч поставил у изголовья, запрет на ношение оружия не распространяется на гостей, а я так и вовсе брат паладин, воин Господа, для паладинов отдельные правила, надо их поскорее узнать, чтобы отстаивать свои гражданские и прочие права и не давать садиться на голову.
Вообще-то мало кто знает, но если верующий совершает греховное деяние, ангел ждет сто восемьдесят минут, а то и целых три часа. Если человек осознает греховность поступка и чем-то компенсирует его добрым, то грех не будет засчитан и обращен против него в Судный день. Так что очень важно еще и задумываться о том, что совершил, иногда можно успеть отыграть назад.
В дверь мощно поскреблись, я торопливо отворил, пока Бобик не процарапал ее насквозь. Он вошел важно, бока раздуты, без ритуальных кругов плюхнулся посредине и сразу же заснул.
– Молодец, – похвалил я. – Быстро ты там все очистил. Ничего, приготовят заново. Труд из обезьяны сделал человека, а усердность – монаха.
Я готовился лечь, когда в дверь вежливо постучали. Бобик поднял голову и посмотрел строго, но пока что не зарычал.
Я крикнул:
– Открыто!
Вошел очень молодой монах с подносом в руках, посмотрел на Бобика и в ужасе застыл на месте.
Я поднялся с лавки, а он сказал торопливо, все еще не отрывая взгляда от Бобика:
– Нет-нет, брат, помогать не надо. Если ваша собачка не очень возражает, я поставлю это на стол. Такова моя обязанность.
– Хорошо, – сказал я, – не буду. Но я думал, обедаем в общей трапезной.
– Так и будет, – сообщил он, – с завтрашнего дня. А пока вы путник, прибывший из холодного и злого мира. Насыщайтесь, отдыхайте… Испытания начнутся завтра. Но если вы не для вступления в орден, то все будет иначе.
– Как?
– Не знаю, – признался он. – Пока вы просто гость.
Я наблюдал, как он ловко, но без излишней суеты перекладывает на стол хлеб, сыр, с десяток круто сваренных яиц, достаточно крупную и толстую рыбину, при виде которой Бобик приподнялся и облизнулся.
– Сегодня постный день, – сообщил он, словно извиняясь, – так что мясо будет только завтра.
– Ничего, – ответил я, – Христос тоже рыбу весьма любил! А Петр так и вовсе ею промышлял. Как тебя звать, брат?
– Брат Жильберт.
– А меня Ричард, – сказал я. – Пока еще не брат… и вряд ли им стану. Но не возражаю, если так называют.
Он скупо улыбнулся.
– Еще бы.
– Это очень высокое звание? – спросил я. – В этом монастыре? Вроде титула?
– Думаю, – ответил он осторожно, – выше, чем в большинстве монастырей. Возможно, выше, чем во всех остальных.
– Брат Жильберт, – сказал я, – присядь и раздели со мой трапезу.
Он покачал головой и ответил смиренно:
– Брат паладин, я не должен.
– Повинуйся, – сказал я настойчиво. – Я паладин, выше по званию.
– Но вы не из нашего монастыря, – произнес он.
– Мы все из одного монастыря Господа Бога, – сказал я внушительно и перекрестился. – Ибо так рекомо.
Он сказал поспешно:
– Аминь.
Я жестом велел ему сесть, он присел послушно и уставился на меня добрыми и чистыми глазами невинного ребенка.
– Как тут вообще идут дела? – поинтересовался я.
Он ответил быстро:
– Как положено.
– А как положено?
– Согласно уставу, – ответил он. Мне показалось, по лицу скользнула некая тень, однако он продолжал смотреть мне в лицо честными глазами. – И положению о монастырях.
– Ах да, – сказал я, – ну конечно… Это мы, паладины, свободнее в своих действиях и поступках.
– У вас большая ответственность, – ответил он смиренно. – Я предпочитаю по правилам и уставу. Когда слишком свободен… можно ошибиться и совершить великий грех..
– Ну, – сказал я, – мелкий человек не совершит великого греха. Для этого надо быть человеком с большими запросами. У вас все поступают по уставу?
Он ответил чуточку уклончиво:
– У нас очень свободный устав… если сравнивать с уставами других монастырей.
– Вы их читали? – спросил я с интересом.
– У нас в библиотеке много чего интересного, – ответил он так же уклончиво.
Я вслушивался в его мягкую речь, правильно построенные фразы, в какой-то момент он бросил взгляд на меня, когда я смотрел в сторону, и мне показалось, что это другой человек, постарше, поопытнее, и повыше рангом, чем рядовой монах.
– Чем занимаются монахи? – спросил я.
Он ответил уклончиво:
– Работы в монастыре много. И всем занятие находится по их силам и способностям. Отдыхайте, брат паладин.
– Как долго?
– Завтра, – сказал он значительно, – вас примет приор, а то и сам аббат, настоятель монастыря.
– Спасибо, – произнес я. – Это великая честь.
Он кивнул.
– Разумеется. Ведь аббатом у нас сам отец Бенедарий!
– Ага, – ответил я, – сам Бенедарий, кто бы подумал… В самом деле сам Бенедарий? Не шутите?
Он произнес с гордостью:
– Вы убедитесь завтра сами.
Я не стал провожать его к двери, здесь он хозяин, а я гость, прислушался к удаляющимся шагам, сбросил сапоги и рухнул на ложе, чувствуя, как сладко заныло усталое тело, получив наконец-то отдых.
Эту ночь буду спать как бревно, измотался за долгий путь в седле через морозный мир, хоть вот сейчас, когда уже засыпаю, хорошо бы осмыслить увиденное: странные недоговорки брата Альдарена, разнобой при встрече, когда явно две группы собирались меня устроить… Интересно, куда определил бы брат Жак, этот гигант показался простецким и бесхитростным малым; еще надо понять опасливые взгляды любого монаха, встречаемого на пути…
Тело мое вздрогнуло само по себе, по коже прокатилась холодная волна. Я почувствовал, как на обеих руках шевелятся волосы, вставая дыбом.
Где-то близко появилась опасность, нечто огромное и чудовищно сильное вышло на охоту, бесконечно злое, сейчас осматривается, как только что выбравшееся из глубокой черной норы.
Опасность приблизилась, я торопливо выдернул меч из ножен, скатился на пол и, выставив перед собой острие, замер в ожидании. Для замаха не будет времени, а так вдруг да оно само напорется на острие.
Холод прокатился по телу, неведомый враг приближается, приближается… Я задержал дыхание, сейчас распахнется дверь, из коридора метнется нечто ужасающее, точно не люди…
Я покосился на Бобика, но Адский Пес, чуткий к любой опасности, почему-то спокойно дрыхнет, даже ухом не шелохнет.
В какой-то момент мелькнуло нечто темное, на краткий миг возникло на стыке стены и потолка, в самом уголке, там и так темно, и почти сразу ощущение близкой и смертельной опасности начало слабеть, отдаляться, уходить.
Когда совсем испарилось, я переполз обратно на ложе, но рукоять меча из ладони не выпустил, стараясь сообразить, что же случилось и почему эта тварь не набросилась.
Возможно, не заметила? Или все-таки послана не за мной? Возможно, она на свободной охоте, либо нужен кто-то иной…
И все-таки сон теперь не шел, я лежал с колотящимся сердцем и старательно продумывал все варианты, кто мог за мной послать и, главное, что именно. Первоначальное предположение, что это не за мной, пришлось отбросить. Слишком облегчающее жизнь, а та научила, что меня что-то все стараются нагрузить, лягнуть, пнуть, ударить, но никак не дать пряник или хотя бы похлопать по плечу, не говоря уже о том, чтобы почесать спинку.
Сна ни в одном глазу, ах да, нужно поупражняться в переносах, пока еще получается замедленно, не умею сосредотачиваться, всякая мелкая хрень отвлекает…
Представил в руке меч, выкованный гномами, сейчас он у меня в моей королевской опочивальне, буквально ощутил в ладони холодную рифленую рукоять… чувство такое, что вот уже сомкнул пальцы, но перевел взгляд на ладонь…
Сжал и разжал пальцы, условия для переноса самые идеальные, ничто не мешает и не отвлекает, однако… однако меча нет.
Возможно, расстояние, возможно, свирепые холода, но самое разумное объяснение – святость монастыря блокирует любые магические действия.
На всякий случай попрактиковался, создавая вино в большой глиняной кружке; получилось, хотя чему так уж радоваться? Видимо, создание вина и пищи у меня за счет моей паладинистости, а телепортация мечей – уже магия, здесь абсолютно неприемлемая, хотя намного более нужная.
