Гай Юлий Орловский
Ричард Длинные Руки – принц короны

Глава 5

Меня встретили встревоженными, но понимающими взглядами. Похоже, за время моего отсутствия Палант успел рассказать о Растере и его особой репутации, потому на меня и смотрели несколько странно, хотя и восторженно.

Палант воскликнул с восторгом:

– А какой там столб света ударил, ваше высочество!.. Самого неба достиг, точно!..

– А в конце, – мечтательно сказал граф Райсборн, – вообще взрыв адского пламени, словно проснулся вулкан, ваше высочество!.. Это весьма, это запоминательно…

Я чувствовал с досадой, что обо мне могут пойти слухи еще более причудливые, чем о Растере, тем более что никто ничего не видел, придумывать можно все.

– Возвращаемся, – велел я коротко. – Благодарю за службу, друзья! Всегда приятно возвращаться в той же теплой компании.

Все мгновенно взвеселились, короткая прогулка по морозному воздуху чуточку выветрила хмель, но только чуточку, а дикарское веселье продолжает бушевать и требовать выхода.

Палант спросил бодро:

– Продолжим пир?

– Конечно, – ответил я, – а как же!.. Вся наша жизнь либо пир, либо ожидание пира.

Они с грохотом пронеслись к воротам, там нас осмотрели сверху внимательно, как стражи, так и священники с алхимиками, вдруг да нечто под личинами, ворота распахнулись, и мы победно ворвались в город.

Я продолжал думать о странной просьбе Вельзевула. Первой мыслью было, конечно же, отбросить это дикое предложение и вообще забыть об этой встрече, хотя теперь ничего не забываю, или просто не вспоминать, других дел хватает.

С другой стороны, если уж совсем честно, даже самые демократические страны вынуждены сотрудничать с самыми жестокими и бесчеловечными режимами. Не только тайно, но даже явно. Все-таки живем на одной планете и бывают проблемы, что затрагивают всех, будь то природные катастрофы или спасение утопающих.

А появление барона Вимборна можно рассматривать как природную катастрофу местного масштаба, которая вредит всем.

Счастливые странным приключением на зимнем болоте, рыцари отправились пировать с новыми силами, аппетит за время прогулки нагуляли отменный, я сказал, что приду, возможно, попозже.

По дороге к королевским покоям меня перехватил Альбрехт, всмотрелся очень внимательно:

– Все в порядке, ваше высочество?

– Нет, – огрызнулся я, – но что это меняет?..

– Да я просто спросил, – пояснил он, защищаясь. – Вежливый я. А так мне все равно, что там у вас в порядке, а что нет.

– Порядок, – сказал я зло, – будет только в Царстве Небесном. Да и то… пока нас там нет. А у вас?

– А у меня порядок, – заявил он с апломбом. – Только не везде, не во всем и не всегда, а так вообще-то жить можно. Ваше высочество, хотел бы уточнить ряд вопросов…

– Понятно, – определил я, – работать не хочется.

– Как не хочется, – воскликнул он, – весь горю от некой странной жажды, как бы поработать еще где! Вот у меня сейчас к вам только те вопросы, которые не в моей юрисдикции. Например, что с теми тремя принцессами, дочерьми короля Леопольда? Будем ли устанавливать какие-то отношения с императором Вильгельмом? Каков статус конкубины?

Я посмотрел на него исподлобья и с подозрением.

– Пойдемте в кабинет, граф. Не хочу задавать вам трепку при всех.

Он вздохнул и с самым сокрушенным видом развел руками, а я по дороге в покои короля вспомнил, что за суматохой текучки все никак не могу выбрать времени повидаться снова с дочерями короля Леопольда, только и распорядился держать их взаперти в собственных покоях, кормить и не обижать, что значит оставить в покое до моих новых распоряжений.

В кабинете Альбрехт опустился в кресло, едва я указал взглядом, чтобы без всяких шуточек насчет моего величества, и устремил на меня вопрошающий взгляд.

– Трепку? – спросил он.

– Ну да, – отрезал я. – Что-то у вас все непонятки… женские. С женщинами связанные.

– Император не женщина, – напомнил он.

– Но устанавливать связи, – сказал я едко, – возжелали из-за Аскланделлы? До этого и мыслей таких не было?..

– Это высокая дипломатия, – возразил он. – Нам в загребущие попала драгоценность, почему не использовать?

– Какие-то странные у вас желания, – сказал я с холодком. – Пусть эту драгоценность пользует ее муж.

– Я говорил о ситуации, – вставил он быстро. – Ее использовать!

– Рано, – отрезал я. – Не до Вильгельма пока. Надо разобраться с тем, что прямо щас сыплется на голову.

– Гм, – произнес он, – а что с конкубиной?

Я посмотрел с понятным неудовольствием, но не ответишь же, что не его собачье дело, у правителя даже личные дела не личные, если затрагивают интересы общества герцогов и графов, а также части баронов.

– А что вам непонятно?

– Ну… в первую очередь, – пояснил он смиренно, – как относиться нам. Ваши мотивы понять даже не стараемся, ваше высочество…

Я ощутил в его словах нечто большее, чем шуточку. Приближенные всегда должны понимать своего сюзерена или считать, что понимают, иначе наметится опасная трещина, что имеет тенденцию расширяться.

– Это конкубина Леопольда, – напомнил я. – Мы все сейчас стараемся создать у местного населения какое впечатление? Правильно, изменился только правитель, а так все идет по-прежнему.

Он сказал с сомнением:

– Значит, когда наши священники заставляют всех креститься слева направо и посылают на костер тех, кто упорно крестится справа налево… это они поддерживают прежний стиль жизни?

Я поморщился, быстро зыркнул по сторонам, словно мы еще в людном зале, и сказал тихо:

– Вам, граф, и только вам скажу по большому секрету: мне абсолютно неважно, с какого плеча начинают налагать крест, как и то, тремя пальцами или двумя… да-да, есть и такие христиане!.. Но церковь столь могучая сила, что она должна идти с нами, а не против нас.

Он посмотрел странно:

– А не мы с церковью?

– Граф, – сказал я осторожно, даже с Альбрехтом нельзя позволить себе полную откровенность, – церковь занимается душой человека, а мы живем в телесном мире, не так ли?

– Так, – согласился он. – Это я к тому, что здесь тоже церковь.

Я вздохнул.

– Да. Но это неправильная церковь. Чем? Да тем, что апостольская слабее по своей сути. Не просто слабее, а намного, очень намного!.. Народ ее не уважает, над попами смеется… Вот вам старый анекдот. Один сакрантец зовет другого: «Эй, пойдем в церковь!» Тот отвечает: «Не пойду, после дождя такая лужа прямо перед домом, не выйти…» А тот снова: «Тогда пойдем в кабак!..» А второй: «Ну-у, разве что по самому краешку…»

Альбрехт коротко хохотнул, глаза его живо и весело блеснули.

– Сегодня Норберт рассказал, как самый свежий. Ладно-ладно, понял, такое не стоит и стараться понять. Значит, особого сопротивления не ждать?

– Отдать жизнь за апостольскую церковь, – сказал я, – готовы единицы совсем уж фанатиков, а за римскую поднимутся все… или почти все. Наша помощь епископу Геллерию и его священникам почти не понадобится.

Он сказал осторожно:

– А если местным священникам напоминать почаще, что римская церковь не подчиняется светской власти?

– Правильно роете, граф, – сказал я с воодушевлением, – хотя графы вроде бы не роющие?.. Священники – тоже как бы люди, особенно апостольские, у них и семьи, и дочки на выданье, и коровы в хлеву… Они тоже хотят большей независимости и большей власти. Я имею в виду священников.

Он кивнул с самым деловым видом.

– Значит, начнем переманивать… А насчет конкубины, просто кланяться и не обращать внимания?

Я ответил тихо:

– Девочка очень грамотная, понимает, что запрашивать много рискованно. Потому сама не высунется из норки, пока властелин не позовет. Вот пусть и сидит там, а дальше будет видно. Она конкубина короля Леопольда, не так ли?

– Да, ваше высочество.

– Ну вот, переходной период потому так и называется, что переходит, проходит и где-то исчезает в туманной дали, уступая чему-то постоянному и временно твердому, солидному.

– Чему?

– Пока не знаю, – ответил я сердито.

– Понятно, – сказал он. – Спешу доложить, жизнь в городе налаживается. Перед вашим возвращением примчался гонец, завтра из сел прибудут первые обозы с продовольствием.

– Наши награбили?

Он пояснил с удовольствием:

– Нет, крестьяне сами привезут. Правда, цены задрали до небес…

– Все правильно, – оборвал я. – Плата за риск, они ж первые. Платите! Завтра цены пойдут вниз, другие тоже возжелают заработать.

Он поднялся, коротко поклонился.

– Сэр Ричард…

– Сэр Альбрехт, – ответил я.

После его ухода слуга, в котором я узнал одного из людей Норберта, принес охапку березовых поленьев, уже заботливо расколотых пополам, но не мельче, а то слишком быстро прогорят, сразу пахнуло лесом, поинтересовался почтительно:

– Какие указания на ночь, ваше высочество?..

– Подбрось дровишек в камин, – ответил я. – А разденусь сам, я все еще в походе, как догадываешься.

Он сдержанно улыбнулся.

– Все мы в походе. Какие-нибудь особые указания?

Я вспомнил надменное и полное спеси лицо Аскланделлы, высокомерный взгляд из-под слегка приспущенных ресниц, сказал хмуро:

– Где-то здесь покои леди Ялиссы. Приведи.

Он поклонился и молча исчез.

Конкубина, судя по тому, что переступила порог через несколько минут, либо всегда готова к вызову, либо ее покои где-то совсем близко.

Впрочем, на ней плащ с надвинутым на лицо капюшоном, умница, дает мне возможность пока скрывать ее, не спешит демонстрировать свою близость к новому повелителю.

Я сдвинул капюшон ей на затылок, обнажая уже распущенные волосы рыжеватого цвета. Она подняла лицо, по-детски чистое и ясное, нежный румянец разгорается все ярче, словно я снял не капюшон, а обнажил ее всю.

– Ого, – сказал я с удовольствием, – у тебя под плащом только ночная рубашка?.. Ладно, сбрасывай и ее, потом марш под одеяло!

Она улыбнулась, на щеках появились умильные ямочки.

– Ваше высочество…

Рано утром я облачился потеплее, чтобы никаких подозрений, арбогастр приветствовал меня довольным фырканьем. Стражи во дворе сразу заволновались, один прокричал:

– Ваше высочество!.. А вы не забыли, что мы в чужом городе?

– Ошибаетесь, – возразил я весело. – Этот город – наш!

В окне флигеля мелькнуло женское лицо, но тут же исчезло. Кто там, я рассмотреть не сумел, но, насколько помню, примерно там разместили принцессу Аскланделлу.

Ага, теперь начнет обвинять меня в захватничестве. Если слышала, конечно. Да ладно, кто из нас не захватчик, все что-нибудь да захватываем, утверждаемся и самоутверждаемся. Без этого вообще не возникло бы человечества, а было бы какое-нибудь муравьечество… лет еще миллионов через сто, муравьи не особенно и спешат, вся эволюция впереди.

Город в самом деле тих и подавлен, как и его окрестности. Чересчур молниеносный и жестокий захват столицы посеял панику и разговоры, что пришельцы с коварного Юга истребляют всех, в ком хотя бы заподозрят попытку к сопротивлению, – узнаю работу Альбрехта. Потому везде все тихо, а местные спешат убраться с дороги.

Арбогастр мчится, не выбирая дороги, разве что леса и горы обходит стороной, но и тогда недовольно фыркает, выражая готовность снести их напрочь, а за нами тянется длинный хвост снежной бури, что намного красочнее пыльного облака.

Двести миль на запад, пусть даже немногим меньше, это уже королевство Мордант, но Вельзевул вряд ли знает такие мелочи, да и к чему они ему, у него в аду территории наверняка побольше, да и явно перенаселено, судя по нашему образу жизни…

Когда проскакивали через рощи и перелески, где деревья стоят редко, с потревоженных веток срываются пласты снега, но обрушиваются на землю далеко за нами, там все в снежной пелене, словно в неистовом снегопаде…

Впереди появилась и начала приближаться небольшая горная цепь. Сердце мое тревожно застучало, вон те удивительно тонкие и заостренные горы, издали похоже на гребень исполинского чудовища.

Я взял левее, впереди возник и пронесся мимо замок, но этот расположен примерно напротив первого пика, промчались покрытые снегом крыши домов двух сел, небольшого города, пустое пространство пашен и лугов…

Вон он, замок, почти напротив второго шипа, как сказал властелин ада! В самом деле больше похож на шип, чем на пик, не такой высокий и намного шире, хоть и с заостренной вершиной, похожей на исполинский наконечник стрелы.

Я придержал арбогастра, он рассматривает замок барона Вимборна почти с таким же вниманием, как и я. Возведен из серого камня, из-за чего выглядит простой облагороженной скалой, массивная и достаточно высокая башня с зубцами переходит в такой же серый и широкий донжон, вокруг на десятки ярдов широкий двор без следов построек, ничего лишнего, никаких украшений.

Еще одна башня на самом краю двора, тонкая и высокая, явно для наблюдений, а от нее зачем-то каменная стена к донжону, словно некто начал строить защитную стену, а потом передумал.

Вчера выпал снег, но дворня усердно вычистила до каменных плит, лишь за пределами двора белые горы с желтыми пятнами, да узкая дорога ведет в сторону леса.

На колокольне звонят в колокола, на расчищенном от снега дворе чернеют большие бочки с вином. Люди в доспехах веселятся, а когда я подъехал ближе, увидел трех полуголых молодых женщин, которых пьяные солдаты пинками поднимают с кучи хвороста и заставляют плясать.

Я услышал горестный и безнадежный плач, ярость моментально вскипела так бурно, что я на мгновение задохнулся, затем ощутил на ладони рукоять запрыгнувшего туда в ответ на мой зов меча.

Арбогастр все понял, из галопа перешел в нечто немыслимое, двор надвинулся моментально, я начал дико рубить эти тупые пьяные рожи, кровь моментально запятнала каменные плиты.

Раздались всполошенные крики:

– Это кто?

– Бейте его!

– Спасайтесь, это сам дьявол!

– У кого арбалет, у кого арбалет?

Я носился по двору и неистово рубил и рубил, за это время дважды ощутил едва слышные толчки, а потом увидел два арбалетных болта на снегу.

Арбалетчик торопливо карабкался по ступенькам почему-то на четвереньках, но на самом верху, уже на стене, выпрямился и оглянулся на меня со страхом и ненавистью.

– Тварь, – процедил я.

Стрела Арианта ударила его в переносицу и пробила череп так, что между глаз осталось торчать только белое перо.

Сраженный даже не вскинул руки тем характерным жестом, когда хватаются за пораженное место, молча рухнул во двор, а там ударился о камни плит и распластался, как раздавленная колесом лягушка.

Все три женщины испуганно вскрикнули, одна заплакала еще горше, как плачут несправедливо обиженные дети.

Я взглянул на ее юное лицо с распухшими губами и огромным кровоподтеком под левым глазом.

– Не отчаивайтесь, сестры! – крикнул я. – Теперь о вас знают!.. И вас освободят!

Двери донжона распахнулись, выскочили двое стражей, а ними быстро вышел крупными шагами мужчина в теплой одежде, чуть за сорок, самый расцвет мужской силы, крупный и широкий в плечах, за плечами красный плащ, скрепленный на груди большим рубином в массивной золотой оправе.

Огромное лицо дышит важностью, спесью и гордыней, грудь широка, весь словно вырублен из гранитной глыбы, которой лишь слегка придали человеческие очертания, не заботясь о мелочах.

Несмотря на бешенство, я дрогнул и торопливо наложил на тетиву новую стрелу. Он двигается в мою сторону быстро, несмотря на всю свою громоздкость, взгляд прикован к моему лицу.

– Кто такой? – прорычал он. – Как посмел?

Я торопливо натянул тетиву. Барон был уже шагах в пяти, когда я отпустил кончик стрелы. Не желая рисковать, я нацелил ее прямо в его левый глаз и отчетливо видел, как стальное острие ударило точно в середину.

И… стрела отлетела в сторону. Барон все так же смотрел на меня немигающе, на губах появилась торжествующая улыбка.

– Смертный, – проговорил он со вкусом, – смертный… человечишко…

Я заорал:

– А ты кто?

– Бессмертный, – с удовольствием ответил он и даже остановился, любуясь моим потрясением. – А вот ты, мелкая букашка…

Я молниеносно выхватил меч, арбогастр сделал скачок, я обрушил тяжелый клинок на непокрытую голову. Удар едва не вывернул мне кисть. Нечто непостижимое отбросило лезвие с такой мощью, что я с трудом удержал рукоять.

Арбогастр с готовностью развернулся для нового удара, но барон уже сам неспешно двигается ко мне, голова чуть наклонена, взгляд стал прицельным, а шаги начинают убыстряться с каждым шагом.

– Прочь! – заорал я. – Зайчик…

Ветер засвистел в ушах, а когда я рискнул оглянуться, даже замок на горизонте совсем крохотный продолжал уменьшаться. Если барон и гнался за мной, то совсем недолго.

Как хорошо, мелькнула стыдливая мысль, никто не видит. По мнению моих рыцарей, я не должен падать до такого неслыханного позора, как отступление. Это лишь по моему мнению, кто убежал – тот может и вернуться, в отличие от погибшего, пусть даже очень красиво, возвышенно и доблестно.

Арбогастр перешел на шаг, я сперва удивился, потом сообразил, что он откликается на мое невысказанное вслух решение, еще даже не оформленное, но уже почти принятое.

Надо попытаться еще. Мне показалось, губы барона шелохнулись, когда я вскидывал лук и натягивал тетиву. А это значит, мог успеть произнести заклятие неуязвимости.

Однако это не значит, что подобная неуязвимость длится долго. Ничто не дается даром: либо неуязвимость всего на несколько минут, либо должна высасывать из него все силы, а на это непохоже, стоит вспомнить его цветущий вид.

– Разворачиваемся, – сказал я. – Зайчик… давай обратно, только теперь не прямо во двор.

Глава 6

Арбогастр фыркнул, мол, любая засада нам нипочем, однако понесся сперва по своим следам, затем чуть левее, где в прошлый раз я заметил довольно высокую и крутую гряду.

Барон уже на коне, выехал со двора, не обращая внимания на разбросанные трупы. Дворня утаскивает их через снежные завалы к ближайшему оврагу, женщин увели в помещение, а щедро пролитую кровь засыпают снегом.

Вряд ли барона тревожит вид крови, но ее пугаются лошади, так что все объяснимо и правильно.

Я проследил за ним взглядом: направляется в сторону ближайшего села, что тоже понятно и объяснимо. Его вооруженную охрану замка я порубил, нужно срочно набрать новых крепких, сильных мужчин, способных управляться с оружием.

Лук Арианта с готовностью лег в мои руки, и пока барон неспешно едет, чуть покачиваясь в седле, я наложил стрелу, цель достаточно заметная, взял на прицел сперва лицо, потом взглянул на грудь, прикрытую толстой тканью обычного жилета, пусть и богато украшенного золотыми нитями.

Когда конь барона повернул на повороте и оказался ко мне мордой, позиция куда уж успешнее, я резко натянул тетиву и, держа взглядом левую половину груди барона, отпустил кончик стрелы.

На солнце коротко блеснула искорка, это соскочил крохотный зайчик с острейшего наконечника. Барон даже не вздрогнул, но чем-то заинтересовался, придержал коня.

Стрела, как я сам видел, просто исчезла, барон все так же невредим, даже не ранен. Сейчас вертит головой, словно даже не понял, что его старались подстрелить, наконец вскинул голову и увидел нас с арбогастром на косогоре.

Я услышал его крик:

– Кто?.. А ну, иди сюда!.. Ты тот самый?

– Щас, – ответил я вполголоса. – Вот прям так все брошу и приду. Зайчик, давай деру…

Голос мой, судя по реакции Зайчика, дрожит, потому что обеспокоенный арбогастр рванулся с такой скоростью, что меня едва не переломило в позвоночнике.

Значит, стучало в голове, дело не в заклинаниях. Он в самом деле неуязвим, даже святые стрелы не действуют. Они против нечисти хороши особенно, однако барон Вимборн человек, хоть и продал душу дьяволу…

Можно попытаться с арбалетными болтами моего малого арбалета, их мощь чудовищна, однако, думаю, получится то же самое. Если бы дело было в простой регенерации, пусть и сверхбыстрой, красная стрела решила бы проблему, она разносит жертву на мелкие кусочки и разбрасывает так, что никакая сила не соберет воедино… ну, думаю, не соберет. Однако барон достиг бессмертия более простым, хоть и продвинутым способом, ставши неуязвимым не только для старости и болезней, но и для всех видов оружия.

Я напомнил себе зло, что вообще-то есть способы, пусть большинство из них чисто теоретические; к примеру, можно обрушить на него гору, он останется жив, но никогда из-под нее не выберется. Разве что через полмиллиарда лет гора рассыплется в песок.

Или для верности заманить в ущелье, а там обрушить лавину камней. Хоть и трудно, но осуществимо. Это тоже на века и даже тысячелетия.

Правда, это не казнь, а просто помещение на время, близкое к вечности, в одиночную и очень тесную камеру. Предельно тесную. Но не казнь, за которой последует суд. Вот такой парадокс, сперва казнь, потом суд, а затем отбывание наказания в аду.

Через полупустой Генгаузгуз я проскочил на большой скорости, местные все еще выходят на улицы только по необходимости, вдруг да захватчики сорвутся с цепи и начнут бесчинствовать, как рассказывали священники; стража вокруг дворца приветствовала воинственно-ликующими воплями.

Во дворе навстречу с готовностью бросились слуги. Один закричал весело:

– Ваше высочество, я держу его, держу!

Арбогастр сделал вид, что да, его держат, а я соскочил и двинулся в соседнее здание, где обычно размещали высоких гостей короля.

Здесь, как и в главном здании, дворец все еще больше замок, чем дворец, те же массивные стены, залы широкие и низкие, лестницы тоже широкие, громоздкие, все из камня, вообще ощущение такое, что вырублено из цельных глыб. На некоторых красные ковровые дорожки, другие угрюмо смотрят голым камнем, перила широкие, можно скатываться лежа на спине.

Кроме многочисленной стражи полно монахов, я услышал разговор двух проходивших в сторонке:

– Брат мой, нам всем нужно знать, кому доверять в этой стране еретиков!

Второй пробубнил с тоской:

– Нам всем нужно знать, кому доверять вообще в этом странном непонятном мире…

Какой-то системы в расположении залов я не увидел, в разных одинаковые рыцарские доспехи, всевозможное оружие на стенах, чего не увидишь в королевских дворцах Сен-Мари или Вестготии, огромные головы медведей, снежных барсов и совсем уж редких зверей, имен которых я не знал, но выглядевших устрашающе.

Слуг почти не видно, зато священники и монахи попадаются на каждом шагу.

– Ваше высочество…

– Ваше высочество?

– Все в порядке, – объяснял я по дороге. – Могу же возалкать духовной пищи?.. Припасть к истокам?.. И вообще как бы?

– Ваше высочество, – сказал один, – его преосвященство сейчас изволит молиться в часовне.

Я спросил настороженно:

– По мне видно, что иду к епископу?

Он ответил деликатно:

– Не пойдет же принц к простому священнику вроде меня?

Я взглянул на него внимательнее.

– А это зависит. Если будешь что-то значить, к тебе будут ходить и короли. А где та часовня?

– Желаете, – спросил он, – чтобы я проводил ваше высочество?

– Да, – изволил я. – Веди.

У двери часовни монах с толстой книгой в руках задрал очи к своду, губы что-то шепчут, но едва завидел нас, загородил дорогу. Мой монах поклонился и тотчас же попятился, а священник обратил в мою сторону бледный лик с покрасневшими от ночных бдений глазами.

– Его преосвященство сейчас молится в часовне, – сказал он твердо и добавил с неловкостью: – Подождите чуть, ваше высочество. Епископ вот-вот закончит.

Я сказал с одобрением:

– Короткие молитвы лучше длинных.

Он взглянул на меня искоса:

– Он молился все ночь.

– Ого, – сказал я с неловкостью, – тогда мне кажется, его преосвященство что-то скрывает.

Священник посмотрел на меня с иронией.

– А вам точно скрывать нечего?

И ушел, как Пилат от Христа, не дожидаясь ответа. Я хмуро смотрел вслед. Не люблю, когда последнее слово не за мной, однако, с другой стороны, что я мог ответить?

За дверью послышались шаги, скрипнули плохо смазанные петли. Геллерий, еще не отойдя после беседы с Богом, вышел бледный, изможденный, явно взволнованный, на меня посмотрел без всякого интереса.

Обычно мы отделываемся формальными приветствиями, и хотя он хорош, непримирим и очень силен, но я словно бы храню верность отцу Дитриху, потому больше ни с кем из лиц духовного звания не схожусь слишком уж близко и, конечно, не откровенничаю.

Он произнес с едва уловимым поклоном – не покорности, конечно, а элементарной вежливости:

– Ваше высочество…

– Ваше преосвященство?

– Ваше высочество, – поинтересовался он, – чем обязан столь высокому визиту?.. Давайте зайдем вот в эту келью…

Зал, в который он меня ввел, мало похож на келью, но я кивнул, соглашаясь, что да, по обстановке это почти келья.

– Присядете? – сказал он. – Хотя у нас тут простые лавки.

– С удовольствием, – ответил я, – даже лавки удобнее седла, которое то и дело подпрыгивает, а то и вовсе пытается сбросить узурпатора.

Он с неподвижным лицом смотрел, как я сажусь, расставляю ноги, это чтобы ощутить себя по-хозяйски, все мы нуждаемся в чувстве уверенности, затем сам медленно опустился напротив на простую деревенскую лавку, только и всех удобств, что оструганную.

– Слушаю вас, ваше высочество.

Я постарался укрепиться духом, никто не должен чувствовать мой страх и мою растерянность, проговорил почти легкомысленным тоном:

– Как прошла беседа с Господом Богом?

– Я просто просил дать мне силы, – ответил он сумрачно. – И вразумить, как действовать в стране, что вся населена еретиками.

Я ответил осторожно:

– Кто надеется только на Бога, того он наказывает за легковерие. Бог думает о нас. Но он не думает за нас.

– Я не спрашивал у Господа, – сказал он, – как мне поступить. Но когда излагаешь свои доводы не другому человеку, а Господу, сам начинаешь смотреть на них несколько иначе. И видеть то, что не увидел бы, рассказывая даже лучшему другу.

– Да, – согласился я, – все мы что-то да весьма приукрашиваем, а когда излагаем Господу, то привираем совсем немножко. Это да, вы правы, ваше преосвященство. Может быть, сработает наглядное сравнение? Местное население увидит преимущества нашей жизни, высокий достаток, лучшую одежду, прекрасной выделки сапоги, здесь таких не делают, не говоря уже о наших доспехах, оружии, великолепных конях, упряжи… а повозки на рессорах?

Он вздохнул, покачал головой, лицо помрачнело.

– Не пойдет, – ответил он кратко. – Вера невосприимчива к фактам и уступает только другой вере.

Я взглянул на него в некотором удивлении: а Геллерий еще и умен… Впрочем, он же не сельский попик, а епископ, дураки так высоко не пробиваются.

– Жаль, – сказал я, – но, уверен, вы сумеете доказать, что и вера наша лучше.

Он кивнул, посмотрел на меня уже очистившимся глазами, взгляд стал острым.

– Ваше высочество, вас привели ко мне не вопросы веры?

– Увы, – ответил я сокрушенно, – хотел бы я заниматься только высокими вопросами, как вот вы, но приходится идти по жизни, сжимая в руке не крест, а меч. У меня несколько необычный вопрос, ваше преосвященство… Чем можно убить человека, который сам по себе бессмертен?

Его брови полезли вверх, а взгляд стал еще острее.

– Ваше высочество?

– В буквальном смысле, – пояснил я. – Убить человека… в смысле, убить его тело. На душу я не посягаю, это дело… гм… Господа.

Он уловил мою заминку, но не придал ей значения, не сводил с меня пронизывающего взора.

– Поясните свои слова, ваше высочество… Что значит бессмертен?

– А то и значит, – ответил я сокрушенно. – Я, собственно, ничего не имею против бессмертия, это и обещал нам Господь… ну, там далеко, в Царстве Небесном, однако уже сейчас по земле бродит один великий грешник. Даже величайший.

– Агасфер? – переспросил он и, видя недоумение на моем лице, пояснил: – Вечный Жид, некогда оскорбивший Христа и теперь дожидающийся его возращения, чтобы испросить прощения.

Я отмахнулся.

– Да тот пусть ходит, он не вредит, сам мучается, а это хорошо, когда другие мучаются, а не мы, они равновесие поддерживают для нас. А вот что барон Вимборн бессмертен и неуязвим, это не зело. Мерзавец упивается властью, мучает людей, наслаждается зрелищем их казней…

Он пробормотал:

– И такой человек обрел бессмертие? Это меняет дело… Он может нанести много вреда людям.

– Уже наносит, – сообщил я. – И нанесет еще больше.

Он уточнил:

– Целым народам.

Я вздохнул.

– Он может сделать намного хуже.

– Что, ваше высочество?

– Он может подпортить мою репутацию, – пояснил я. – Якобы не могу справиться.

Он посмотрел на меня несколько странно, но ничего не ответил, только покачал головой.

– Молитесь, сын мой, – произнес он после долгой паузы со скорбью в голосе. – Господь услышит вашу молитву.

– А ответит?

Он пожал плечами.

– Обязательно… но мы не всегда понимаем, что это и был его ответ. Неисповедимы пути Господни, так и его замыслы. Мы вообще не догадываемся, какие у него планы насчет всего человечества.

Я ответил кисло:

– Спасибо, ваше преосвященство. Но я предпочел бы от Господа ответ попонятнее. Думаю, если лишить жизни барона Вимборна, это и будет волей Господа, да только как?

Геллерий задумался совсем уж надолго, лицо стало очень озабоченным, перекрестился с усердием.

– Мало у нас своих трудностей, – пробормотал он. – Неуязвимый злодей, гм… Это Норберт о нем узнал?

Я ответил уклончиво:

– Не совсем. Его… опередили.

– Интересно, – сказал он отстраненно, – кто же это? Обычно Норберт собирает все данные еще до того, как что-то случится.

Я скупо улыбнулся.

– Да, ваше преосвященство, с Норбертом редко бывает, чтобы кто-то его опередил. Так что подскажете?

Он покачал головой.

– Ваше высочество, мои умения лежат… в области воздействия на массы воинов. Я не силен в одиночных схватках…

– Полноте, – возразил я, – мне приходилось видеть, как вы одним словом уничтожали нечисть, а нежить при одном вашем появлении превращается в слизь и пропадает.

– То была слабая нечисть, – пояснил он. – Вообще-то я не боец и плохо знаю, как сражаться с главными демонами… или даже просто могучими.

Я с досадой ударил кулаком по столу.

– Но Вимборна нужно остановить!.. Он сеет ужас своей неуязвимостью. Аппетиты его быстро растут. Пока что он наслаждается полной свободой грабить и насиловать, но если ему вздумается захватить власть и стать королем?

– Прольются реки крови, – пробормотал он. – Это… недопустимо. Господь такое не допустит.

– Господь и не такое допускал, – ответил я с досадой, заметил испуг в его глазах и уточнил благочестиво: – Разумеется, чтобы то ли наказать нас, то ли не дать возлежать на лаврах. Потому мы должны сами. Ковчег Ною не Господь строил!

Он некоторое время вздыхал и мялся, лицо стало совсем желтым, наконец сказал с неохотой:

– В вечночерном лесу, что в королевстве Аганд, живет аскет… Говорят, он знает все. И у него есть ответы.

– Тоже на все? – спросил я с придыханием.

– Так говорят, – подтвердил он. – Однако есть трудность…

– Еще бы, – сказал я с тоской. – Хотя бы что-то досталось мне без трудностей!

– Значит, – сказал он строго, – Господь вас замечает и к чему-то готовит. Кто ему неинтересен, того не нагружает и того не испытывает… В общем, к тому аскету практически нет дороги. А если и есть, то ее не находят. А самое главное, он редко отвечает даже тем, кто проявил чудеса доблести и все-таки добрался и узрел его воочию.