Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

Гарри Килворт
Головоломка

Полная версия

Эта книга посвящается Робу, моему приятелю, который так же, как и я, любит смотреть на огонь и часто помогал мне увидеть тени в языках пламени.

Garry Kilworth

Jigsaw

Зовите меня Макс – меня все так называют.

Добро пожаловать в мой блог! Я много путешествовал вместе с отцом, и я начинаю рассказ об этом, потому что хочу, чтобы вы могли прочитать о моих приключениях. Но есть и еще одна причина…

У меня есть одна тайна. Очень большая тайна. Конечно, у меня много тайн, а у кого их нет? Но это совершенно особая тайна. И пришло время рассказать о ней, потому что такие вещи рано или поздно начинают бурлить внутри тебя. Словно у тебя есть маленький зверек, который все время пытается вырваться на свободу. Я больше не могу держать ее в себе. Лучше расскажу обо всем сейчас таким образом в Интернете. Ведь рано или поздно всё равно это выйдет наружу.

Ну вот, перед вами эта история. Я взял ее из своего дневника, который вел в Иордании и на острове Кранту. Можете верить мне или не верить. Я-то все равно знаю, что все это правда.

29 апреля, остров Кранту

Рам говорил нам, что остров Кранту появился в результате извержения подводного вулкана. Это видно по камням: они все в острых, как бритвы, зазубринах. Если упадешь на них, то они запросто могут пропороть ногу насквозь. Кое-где на острове торчат странные остроконечные утесы. Наверное, когда остров покроет вода, они будут смотреться как шпили затонувших церквей. Папа говорит, что они напоминают ему готические башни.

Кранту находится довольно далеко от побережья малазийского острова Саравака. Сейчас на Кранту уже никто не живет, и вскоре он утонет в море. Или море придет и поглотит его. Я точно не знаю, как именно все произойдет. Возможно, это как-то связано с глобальным потеплением, но папа еще говорил, что причина в том, что риф постепенно крошится. Недавно над коралловыми рифами прошло цунами, после этого рифы засыпало песком. Коралловые полипы – это живые существа, и, как я полагаю, они задохнулись. В любом случае, сейчас большая часть кораллов мертва и они просто гниют. Хотя внутри рифа, в лагуне, некоторые полипы по-прежнему живы.

Сразу после приезда мы помогли папе починить сарай для вяления рыбы, который остался от местных жителей. Раньше на Кранту жили рыбаки, но им пришлось уехать с острова, когда возникла угроза его гибели. После себя они оставили что-то вроде деревни, хотя хижины совершенно непригодны для жилья. Сделанные в основном из пальмовых листьев, стены и крыши кое-где прогнили, а местами были снесены ветром. Деревню окружала изгородь из толстого бамбука, вероятно для защиты от диких кабанов, но сейчас в тех местах, где бамбук обвалился, изгородь зияет дырами.

Мы просто приехали в деревню, и она стала нашим домом. Сарай для вяления рыбы должен был стать папиной мастерской. То есть папе предстояло делить ее с Рамбутой – малазийским зоологом, который присоединился к нам в Кучинге, когда мы останавливались на Сараваке. Когда они начали работать, я понял, что буду видеть папу не очень часто. Дела поглощали все его время.

Тем не менее чинить сарай для вяления рыбы было здорово. Я научился работать разными инструментами. Мы пилили доски и заколачивали ими дыры. Было очень интересно наблюдать, как старый, сгнивший сарай превращается в строение, которое может выдержать непогоду. А когда мы делали перерыв в работе, то у нас оставалось время попинать мячик.

Рамбута – очень крутой парень. Он маленького роста и очень подвижный. Нашей футбольной площадкой был квадрат утрамбованной земли. Кстати, должен вам сказать, в том, что касается игры, Рамбута может дать фору самому высококлассному нападающему. Он потрясно владеет мячом. Он научил меня и Хасса таким штучкам, о которых я раньше просто никогда не слышал. Папа разозлился. Он сказал, что нанял Рамбуту потому, что тот имеет докторскую степень, а не потому, что он ловко управляется с мячом.

Тем не менее папа был потрясен. Он даже сам начал играть, поэтому у нас получилось две пары: я и Рамбута против папы и Хасса. Не знаю почему, но папа всегда предпочитает Хасса мне. Иногда даже кажется, что он меня не очень-то и любит. Бабушка говорит, что это из-за мамы, но это совсем несправедливо. Меня даже там не было, когда мама умерла. В любом случае, я стараюсь не ревновать папу к Хассу. Бабушка часто повторяет, что это не его вина.

Как бы там ни было, но папа вовсе не был футболистом. Рамбута мог мгновенно увести мяч прямо у него из-под носа. Из-за этого папа прямо-таки вспыхивал как огонь. Он метался по полю, стараясь отобрать мяч, и кончалось все тем, что он спотыкался и падал.

Было очень весело. Но лишь до тех пор, пока не началась серьезная работа. После этого мы редко видели папу и Рамбуту, разве только на занятиях. Они занимались тем, что делали бамбуковые рамы внутри сарая для вяления рыбы. Они не говорили зачем, да я и не очень-то интересовался.

Мы с Хассом занялись собственными делами в тропическом лесу и в лагуне.

1 мая, остров Кранту

Я наступил на колючий анемон, и нога раздулась, как воздушный шар. Рам смазал ее какой-то жгучей мазью, но зато она снова стала нормальной. Теперь я не могу ходить и мне придется сидеть на месте. Это скучно. Просто чертовски скучно.

2 мая, остров Кранту

Такое впечатление, что про меня все забыли.

Папа по уши в работе, и у него даже не хватает времени поесть как следует. Это на самом деле очень плохо. Кажется, он никогда не выйдет из своего сарая для вяления рыбы. Как всегда, происходит что-то необычное, а я даже не решаюсь спросить об этом. Папа велел мне заниматься своими делами, а когда я спрашиваю Рамбуту, он отвечает: «Я не могу ничего рассказать, Макс. Это дела твоего отца».

Ну вот так мы и живем, работы и секретов выше крыши, совсем как в Иордании, где я впервые познакомился с Хассом. Но даже там, в пустынях Кумрана, мы с Хассом весело проводили время. Наверное, сейчас, когда папа в очередной раз начинает сходить с ума из-за новой находки, самое время кое о чем рассказать.

Мой папа провел большую часть жизни в пустынях Иордании и Сирии. Он археолог, а значит, занимается поиском различных старинных вещей: оружия, горшков и тому подобного. Мама тоже была археологом, когда была жива. Вместе они сумели раскопать немало всего ценного. Большинство их находок сейчас в музеях или университетах. Я всегда очень гордился родителями, хотя и никогда не говорил об этом вслух. Я любил прихвастнуть ими в школе, даже когда был совсем маленьким. С хвастовством даже связан один смешной случай. Однажды один мальчишка из моего класса сказал, что его отец – известный исследователь пещер и что он недавно открыл новую пещеру в Бразилии. Тогда я сказал, что зато мой отец находит древнее оружие.

– Какое же? – спросил мальчишка. – Что он нашел?

Я порылся в памяти, пытаясь вспомнить хоть одно название, но в голове было пусто, что обычно и случается в такие минуты.

– Зачем тебе знать? – слабым голосом спросил я.

– Надо, – ответил мальчишка, складывая руки на груди, в то время как вокруг нас собирались другие дети. – Назови нам хотя бы одно редкое оружие, которое нашел твой отец.

– Он нашел… – У меня только что закончился урок по основам религии, и я усмехнулся, когда подумал об этом. – Он нашел апостольский топорик.

Все дети, стоящие вокруг, рассмеялись.

Апостольский топорик.

Мне самому до сих пор смешно, когда я вспоминаю об этом. Я даже когда-то рассказывал об этом папе, но он не понял, что здесь смешного, и я почти уверен, что теперь он уже и вовсе не помнит об этом случае.

Я люблю пустыню. В ней все кажется таким чистым и ясным: пространство между землей и звездами, лунные лучи на камнях, и даже пыль в пустыне кажется чище. А звуки! Дети из той школы, в которую я ходил, никогда не были в пустыне и думали, что там тихо. Это не так. Вовсе не так. Это тишина, когда можно услышать, как песок шуршит от движений ящерицы и как птицы садятся на камни. Там есть существа, переговаривающиеся друг с другом: бродячие собаки и коричневые соколы со взъерошенными крыльями. Даже слышно, как жуки пробираются сквозь песок. Там встречаются экземпляры размером с кулак, панцирь у которых твердый, как какая-нибудь железка. Эти звуки вовсе не вызывают никакого беспокойства, по крайней мере у меня. Наоборот, они даже успокаивают, как, например, успокаивают голоса родителей, копошащихся внизу, когда ты просыпаешься от ночного кошмара, или голос молочника, что будит тебя на рассвете. Это приятные звуки.

– Когда ты собираешься ложиться спать? – спросил папа однажды вечером, подняв голову от работы и словно только заметив, что я рядом. – Уже давно за полночь.

– Я знаю. Сейчас пойду, только прочитаю еще несколько страниц.

– Ну хорошо. – Он наклонился к ноутбуку со спутниковым Интернетом. – Мне надо отправить несколько писем по электронной почте, но, когда я закончу, нам уже действительно будет пора ложиться.

Мой папа – археолог. Он говорит, что он просто человек, которому посчастливилось заниматься именно тем делом, которое удается ему лучше всего. Его специализацией был Ближний Восток. Три года назад он отправился в Сирию и нашел там целую кучу старинного оружия, увидев которую все работники Британского музея чуть не свихнулись от радости. Затем отец был в Иордании, в месте Кумран. Там много wadis — высохших речных русл, где когда-то в древние времена стояли города. Мне кажется, раскопки были очень скучными. Попадались только горшки и сельскохозяйственные инструменты. Тесло – такая штука, чтобы обстругивать доски на крыше дома. И ничего больше. Никаких мечей или наконечников копий, как на раскопках в Сирии.

Я продолжал читать, надеясь, что папа забудет обо мне, углубившись в свои горшки. Но желтый свет лампы, подключенной к походному генератору, становился все тусклее, и глаза уставали. Нужно было увеличить силу тока, но, если бы я попросил об этом папу, он явно отправил бы меня в постель. В этот самый момент полог палатки поднялся, и на пороге появился один из иорданских коллег папы.

– Джеймс, – сказал профессор Ахмед, – у нас гость.

Папа приподнял брови:

– Гость в такой час?

Но лицо профессора Ахмеда оставалось серьезным, и папа резко спросил:

– Что такое?

Я точно знал, что в этот момент он подумал, что это террористы или бандиты – словом, повод для беспокойства.

Должно быть, профессор Ахмед почувствовал в голосе папы тревогу, потому что поспешил объяснить:

– Ничего страшного, Джеймс, это просто мальчик-пастух. Он сказал, что хочет видеть тебя.

– Боже ты мой! Он что, еще не спит?

Профессор Ахмед пожал плечами и улыбнулся:

– Ну он же пастух. Ему надо пасти коз.

– А, ну да. Конечно же. Приведи его сюда, хотя я даже не представляю, что… Неважно, веди его сюда.

Профессор поднял полог палатки повыше и махнул рукой куда-то в ночную пустыню.

– Taal hinna, – крикнул он кому-то в темноту, что означало «иди сюда».

В палатку вошел арабский мальчишка. Он был примерно моих лет, может быть, немного постарше.

У него было худое лицо с большими карими глазами, и он тут же окинул меня уничижительным взглядом. «Чертов нахал!» – подумал я. Как и я, мальчишка неширок в плечах. Он был худым и гибким, особенно сильно выпирали кости на запястьях и лодыжках. Его лицо, руки и босые ноги толстым слоем покрывала пыль. Мальчишке не мешало бы принять душ, но от него совсем не пахло. Это была пыль пустыни, а не грязь.

Смерив взглядом мальчишку в шортах до колен и футболке с фотографией рок-группы Arctic Monkeys, он снова повернулся к папе.

Перед нами стоял мальчик, которого нелегко смутить. У него был настолько взрослый взгляд, что он выглядел по крайней мере вдвое старше своих лет. Позже я узнал, что, в отличие от меня, он немало перенес и рано повзрослел.

В руках мальчишка держал большую урну, на вид довольно увесистую. Он поставил ее на землю и посмотрел папе в лицо, одновременно снимая рваную тряпку, которая была обмотана вокруг его головы. В этот момент кто-то крикнул профессору Ахмеду, что один из верблюдов заболел. Я был очень доволен собой: моих знаний арабского хватило для того, чтобы понять фразу. Профессор что-то проворчал себе под нос.

– Прошу прощения, Джеймс.

– Ну конечно же иди! – сказал папа. – Я поговорю с этим парнем.

Когда Ахмед вышел из палатки, пастух заговорил хриплым шепотом:

– Сэр, я принес вам кое-что очень ценное. Очень старое.

– Для пастуха ты очень хорошо говоришь по-английски, – сказал ему папа. – Где ты учил язык?

Мальчишка немного напрягся.

– Мой отец был учителем, – сказал он. – В одной школе в Аммане. Он научил меня хорошо говорить по – английски.

– Действительно, научил неплохо.

Казалось, мальчик хотел полностью прояснить этот вопрос:

– Мой отец погиб – несчастный случай. У меня нет матери – она умерла, когда я родился. Меня послали сюда, здесь живет мой дядя.

– Твоему дяде принадлежат отары овец?

– Мой дядя – богатый человек, у него большой дом. Но он не любит меня, поэтому и послал на ферму. Мне приходится работать на фермера.

– Понятно. Ну а что ты мне принес? Эту замечательную урну? Это действительно ценная штука…

По папиному тону я понял, что он сочувствует этому иорданскому мальчику. А я лично очень сомневался, не сочинил ли мальчишка всю эту слезливую историю прямо на ходу, чтобы разжалобить папу и получить побольше денег. Может, этот горшок чего-нибудь и стоил, а может, нет, но папа все равно собирался купить его. Он присел и начал изучать горшок, ощупывая его руками и проводя ногтем по узору.

– Этот орнамент… – начал он, но мальчишка его перебил:

– Не сам горшок, сэр. Там кое-что внутри.

Папа взглянул на него, изучая его лицо в тусклом свете лампы.

Я выскочил вперед, так как мне послышалось нечто похожее на стрекот сверчка.

– Змея?! – воскликнул я. – У тебя там змея?

Не знаю, почему я сказал именно про змею, но змеи всегда были для меня особыми животными. Местные жители часто ловили змей и носили их в таких горшках. Не то, чтобы я боялся змей. То есть я, конечно, немного побаиваюсь их, особенно ядовитых, но меня к ним влечет. Как они скользят в песке, двигаясь безо всяких усилий. А эти узоры на их спинах, которые сверкают в солнечном свете!

Мальчик повернулся и снова посмотрел на меня. В его взгляде читалось неприкрытое презрение.

– Змея? – переспросил он. – С чего бы мне приносить змею?

– Не знаю, – тихо ответил я, пожимая плечами. Затем окинул его презрительным взглядом, который я так хорошо натренировал в школе. – Ладно, сдаюсь. Так зачем?

– А ну-ка прекрати, Макс, – сказал папа. – Где твои манеры?

После этого они оба больше не обращали на меня внимания, мальчишка обращался только к папе.

– Пожалуйста, сэр, загляните в эту урну. Там вы найдете шкуры. Козлиные шкуры. А на них письмена. Я нашел их в пещере в горах. Там их двенадцать, сэр. Письмена выглядят очень, очень древними. Даже я, сын учителя, не смог их прочитать.

Глаза папы расширились. Но все-таки я был сыном своего отца, чтобы сразу понять, о чем он думает. Он часто повторял, что мы находимся на территории, где были найдены свитки Мертвого моря. Вот какую историю рассказывал мне папа.

Один бедуинский мальчик-пастух по имени Мухаммед-Волк (какое крутое имя! Немало отдал бы, чтобы иметь такое! Только представьте себе, как учитель вызывает ученика с таким имечком к доске!) нашел свитки Мертвого моря в пещере, где он разыскивал отбившуюся от стада овцу. Свитки находились в запечатанных глиняных горшках, всего их было семь, и они были завернуты в полотно. Кроме этих существовали еще и другие свитки (на мой взгляд, куда более интересные). Например, был некий свиток «Войны», где перечислялись различные армии, виды оружия и планы битв. Он был написан в таком духе: «Сыны света ведут яростную войну с сынами тьмы». Звучит по-настоящему круто, прямо как в каком-нибудь фильме-фэнтези.

То есть мы находились в самом подходящем месте для того, чтобы найти какие-нибудь старинные свитки. И кажется, эта история с мальчиком-пастухом повторилась.

Папа заглянул внутрь горшка.

5 мая, остров Кранту

Остров Кранту – это наш тропический рай, где мы можем играть и развлекаться практически весь день, за исключением нескольких часов школьных занятий с Рамбутой, за которые мы должны благодарить святого Фому Аквинского, покровителя образования. Нам с Хассом было по-прежнему интересно, что же происходит в сарае для вяления рыбы, но мы уже перестали спрашивать об этом. Папа ничего не говорил нам, и Рам тоже. Нам, мальчишкам, строго-настрого запретили даже близко подходить к сараю, пообещав, что если мы хотя бы приблизимся к нему, то будем немедленно отправлены домой, в Англию, и больше и ногой не ступим на остров Кранту.

Этот сарай был чем-то вроде мрачного храма, в котором мой папа исчезал каждый день. Мне он казался замком, населенным демонами и стоявшим на вершине холма, куда никак нельзя залезть. Или в чертовски глубокой пропасти, где никакой веревки не хватит, чтобы достать до дна.

Нам не разрешалось заглядывать внутрь, и от этого искушение заглянуть чуда было еще сильнее. Но мы прекрасно знали, что если сделаем это, то последует самое страшное на свете наказание. Мы будем изгнаны с острова и больше никогда не вернемся. Когда я читал об изгнании в книгах, я всегда думал, что это не так страшно, как смертная казнь, но теперь, когда появилось место, которое я по-настоящему полюбил, я изменил свое мнение.

Я выплюнул изо рта загубник трубки.

– Ты видел этого ската-хвостокола?! – крикнул я Хассу, вдыхая воздух лагуны. – Он такой огромный! Прямо с кофейный столик!

Мы ныряли с трубками и масками около кораллового рифа. В кристально чистой воде под нами плавали сотни рыб разных видов. Существа всех форм и оттенков просто слепили глаза. Смертельно опасные были самыми интересными. Львиная скорпена с ядовитым гребнем; отвратительные, покрытые наростами бородавчатки с шипами, укол которых убивает за две минуты; морские змеи, чей яд в пятьдесят раз сильнее яда королевской кобры. Все они плавали среди коралловых садов, и от этого зрелища просто захватывало дух. Кораллы-мозговики, мадрепоровые кораллы, роговые кораллы – назовите любой вид кораллов, и они нашлись бы в нашей лагуне.

– Что это там?

Хасс быстро рассекал морскую гладь, маска его была поднята на лоб, трубка болталась.

Он указывал куда-то за риф.

Я поднял маску и посмотрел в том направлении, куда Хасс указывал пальцем. Вначале я ничего не увидел. Волны разбивались о риф, взлетая на метровую высоту, и пришлось ждать затишья, чтобы что-нибудь разглядеть. Потом я заметил его – белый парус на горизонте, прыгающий на волнах вверх и вниз.

– Это всего лишь лодка, – сказал я. – Какая-то яхта.

– Она плывет сюда.

– Да нет же! Сюда запрещено причаливать. Ты же слышал, что сказал отец. Мы единственные, кому дали разрешение находиться здесь.

– А может, они в беде, а, Макс? Или у них кончилась вода?

– Кто знает? Давай лучше посмотрим на этого ската! Он поселился между двумя камнями. Ты увидишь, как из песка торчат его глаза…

Тем не менее позже, когда мы шли назад через тропический лес, снова увидели лодку. Она причаливала к рифу. Парус был спущен, и я увидел на палубе высокого мужчину.

– Отцу это не понравится, – пробормотал я, обращаясь к Хассану. – Вот увидишь!

Разумеется, папа вовсе не обрадовался.

– Что?! – закричал он, только услышав о яхте.

– Яхта. Довольно-таки большая. Сейчас причаливает прямо в лагуне.

Папа подбоченился и посмотрел в том направлении, где была лодка, как будто он мог видеть сквозь тропический лес.

– Хасс говорит, что им просто нужна вода, – сказал я. – Так ведь, Хасс?

Лицо папы слегка разгладилось.

– Да, наверное, так и есть. Конечно же. Молодец, Хассан! А я уже собирался отправиться туда и выглядел бы полным дураком. Вода. Ну конечно же им нужна вода!

Но в действительности никакая вода им нужна не была. Два часа спустя невдалеке от нашего лагеря появился тот самый высокий мужчина, которого я видел на палубе яхты. Папа только что вышел из сарая, хлопнув дверью. Мужчина приблизился к нему, приветливо протягивая руку и улыбаясь той самой улыбкой, которую мой папа называет компанейской. Такую улыбку обычно демонстрируют банковские служащие или страховые агенты.

– Грант Портер, – представился мужчина с американским акцентом. – Кажется, мы некоторое время будем соседями.

Папа не обратил никакого внимания на протянутую руку.

– Это частная собственность, – сказал он. – Вам нужно разрешение властей, чтобы причалить здесь к берегу.

Улыбка моментально исчезла с лица мужчины.

– Да что вы говорите? Ну если это действительно так, то у меня есть разрешение.

Папа подбоченился:

– Могу я поинтересоваться, кем оно выдано?

– Малазийским правительством.

– У меня на руках разрешение, выданное администрацией острова Саравак. Они уверяли меня, что здесь никто не будет нас беспокоить.

– А я получил свое разрешение в Куала-Лумпуре, в центральном правительственном офисе. Кажется, у вас разрешение всего лишь от местных властей, в то время как у меня – от центральных. Что вы на это скажете?

Теперь тон мистера Портера был очень воинственным. Я кое-что знал об американцах от детей из Соединенных Штатов, которые учились в нашей школе. Когда ты впервые встречаешься с ними, они всегда предлагают свою дружбу. Но если она хоть раз была отвергнута, они делаются просто невыносимыми. Папе следовало бы следить за собой: этот янки был по крайней мере в два раза больше его. И папа никогда не умел драться. Мозги у него были величиной с церковный купол, но, думаю, в те дни даже я бы с ним справился.

Тем не менее мистер Портер вел себя как джентльмен. Как и папа, он предпочитал решать проблемы словами, а не кулаками.

– Послушайте, что я вам скажу, – заговорил папа. – Я сейчас на середине одного очень важного эксперимента. Я не могу позволить, чтобы посторонние шатались вокруг да около и мешали мне сосредоточиться. Вам следует найти другой остров. Этот в любом случае скоро исчезнет в море, так что, что бы вы тут ни искали, вы все равно этого не получите. Скоро все исчезнет.

– Как раз по этой причине я сюда и прибыл, – сказал Портер. – И у меня нет никакого желания уезжать куда-либо еще. В моих бумагах говорится, что я могу оставаться здесь в течение шести месяцев. Как насчет этого?

С этими словами американец стремительно развернулся и пошел по тропинке, ведущей через тропический лес к лагуне.

– Чертов ублюдок! – вскричал папа, со злостью пиная ни в чем не повинное дерево. – Кем, черт побери, он себя возомнил?!

Рамбута попытался успокоить папу.

– Джеймс, – сказал он, – если у него есть разрешение, то мы ничего не сможем с этим поделать.

– Если он еще раз появится около нашего лагеря, – продолжал бушевать папа, – я сниму с него скальп!

Тут заговорил Хассан.

– Их надо убить, – бесстрастно сказал он. – Это правильно, это нужно сделать. Когда твоя семья под угрозой…

У меня, наверное, глаза от удивления стали как блюдца. Хассан говорил серьезно!

Папа же просто офонарел от слов своего пасынка. Тот, видно, зашел слишком далеко. Папа всегда говорил, что культурные традиции и воспитание значат очень много.

– Хассан, – сказал он, теперь уже спокойным тоном, – я вовсе не имел в виду, что действительно сниму с него скальп. Это всего лишь такое выражение.

Хассан неожиданно улыбнулся, и в его глазах сверкнуло удовлетворение.

– Ага, вот вы оба и попались!

Я вздохнул с облегчением и похлопал брата по плечу. Хасс просто пошутил. Но, кажется, папа совсем не понял эту шутку. Он просто продолжил излагать то, что начал:

– Если у человека есть разрешение от местных властей, то мы ничего не можем с этим поделать. Придется потерпеть. Но мы не должны поддерживать никаких отношений с этим незваным гостем. Я хочу, чтобы вы, мальчики, и близко не подходили ни к нему, ни к кому-либо еще с его яхты. Он там, кстати, один?

– Мы никого больше не видели, – ответил я.

– Ну тогда это, скорее всего, какой-то яхтсмен-одиночка. Понятно. Не подходите к нему. Избегайте его. Но, Хассан, запомни, никакого насилия. Ты понял? Как твой отец, я запрещаю тебе.

Хассан кивнул, многозначительно взглянул на меня и пожал плечами. Он не понимал, почему папа воспринял его слова так серьезно и почему его шутка не удалась. Позже я объяснил ему, что рассмешить отца очень трудно. Его чувство юмора спит где-то в глубине мозга. Чтобы его рассмешить, нужно, чтобы шутка была плоской и очевидной.

– Пойдем, – предложил я чуть позже, – посмотрим еще разок на эту яхту.

Мы побежали по тропинке к пляжу. Солнце почти зашло, но красота была необыкновенная. Мы так обкушались этими закатами, что перестали их замечать. Белый песок пляжа сверкал под мягким светом вечернего солнца. Манящие крабы выбирались из нор, как раз когда мы перепрыгивали через поваленную кокосовую пальму. Раки-отшельники выстраивались на парад в украденных раковинах. Мы побежали к линии прибоя, чтобы оттуда посмотреть на дорогущую яхту, которая мягко покачивалась на волнах в лагуне.

Мистер Портер был не один. На палубе еще находилась женщина, которая укладывала в бухту тросы и закрепляла паруса. Наверное, это его жена или подружка: примерно вдвое его меньше, пухленькая и очень милая. Как и он, она была загорелой и обветренной морским бризом. Волосы у нее слиплись. По всей видимости, из-за соленой воды. На ней были самые короткие белые шорты, какие я когда-либо видел, и мужская рубашка, завязанная узлом на животе.

Когда девушка выпрямилась, то заметила, что мы смотрим на нее. Несколько секунд она колебалась, потом улыбнулась и помахала нам.

Нисколько не задумываясь, я махнул ей в ответ.

– Предатель! – прошептал Хасс.

– Это был просто жест вежливости, – сказал я, защищаясь.

– Они враги нашего отца.

– Да нет же! – ответил я. – Они просто соседи, которых мы бы не хотели иметь. Спорим, я первый добегу до старого бревна!

Я бросился бежать вдоль пляжа по направлению к огромному побелевшему бревну, прибитому к берегу. Когда-то оно было огромным живым деревом. Даже сейчас оно возвышалось метра на два над песком: такой громадине позавидовал бы даже Моби Дик. Это был ствол гигантского тропического дерева, который прибило к нашему острову. Мы могли забраться на него, только карабкаясь по высохшим на солнце ветвям и сломанным сучьям этого дерева-призрака. Это было наше убежище, место встреч и совещаний. С его самой высокой точки открывался прекрасный вид на голубые океанские дали.

Отличная перспектива.

Прекрасное место, чтобы расслабиться и успокоиться.

Что касается мистера и миссис Портер, я был весьма раздосадован тем, что нас поймали, когда мы наблюдали за ними, а еще больше – тем, что я помахал миссис Портер в ответ. Со мной это всегда случается – я делаю многие вещи совершенно автоматически. А когда кто-нибудь наезжает на меня, я никогда быстро не могу сообразить, что ответить. Когда время проходит, я понимаю, что надо было сказать то-то и то-то, и тогда он бы заткнулся.

Почему иногда у меня реакция быстрая, но когда это действительно важно, в тех ситуациях, когда это действительно имеет значение, я не могу быстро соображать? Меня это просто достает. Просто ненавижу себя за это. Хотелось бы быть поумнее.