Ганс Христиан Андерсен
В день кончины

Но этот умирающий не обладал душою ребёнка; он чувствовал себя мужем. Он и не трепетал, как жалкий грешник, сознавая, что был истинно верующим, крепко держал все заветы, строго выполнял все религиозные обряды; а между тем, сколько людей – как он знал – шли широкою дорогой греха, которая ведёт прямо в ад! И он сам бы готов был истребить огнём и мечом здесь, на земле, их тела, как были и будут истреблены там их души. Его же путь лежал прямо к небесам; небесное милосердие должно было раскрыть перед ним райские врата, как это обещано всем верующим.

И душа последовала за ангелом Смерти, кинув последний прощальный взор на ложе, где, под белым саваном, покоилась её бренная оболочка, чуждое ей теперь олицетворение её прежнего «я».

И вот, они то летели, то шли, не то по какому-то обширному покою, не то по лесу, где природа являлась, однако, подстриженною, подтянутою, подвязанною, искусственною, как в старинных французских садах. Тут давался маскарад.

– Вот тебе жизнь человеческая! – сказал ангел Смерти.

Все фигуры были более или менее замаскированы, так что не те из них собственно были благороднейшими или могущественнейшими, которые драпировались в бархат и золото, и не те низшими и ничтожнейшими, которые были одеты в ру́бища бедняков. Диковинный был маскарад, что и говорить! А всего диковиннее было старание каждого скрыть от других что-то такое под складками своего платья, и в то же время распахнуть платье другого, чтобы открыть то, что прятал он! При удаче – из-под платья всегда выставлялась голова какого-нибудь зверя: у того – гримасницы-обезьяны, у этого – гадкого козла, скользкой змеи или полузаснувшей рыбы!