Ганс Христиан Андерсен
Домовой мелочного торговца
Он выразился довольно невежливо, особенно по отношению к бочке, но лавочник рассмеялся, и студент тоже: он, ведь, так сказать, пошутил только. Зато домовой обиделся: как смели сказать такую вещь самому домовладельцу, продавцу лучшего масла!
Наступила ночь, лавку за́перли, и все, кроме студента, улеглись спать.
Домовой вошёл в спальню и взял язычок хозяйки, – он ей, ведь, не нужен был, пока она спала. Стоило домовому прикрепить этот язычок к какому-нибудь предмету в лавке – тот сейчас получал дар слова и мог высказать все свои мысли и чувства не хуже самой лавочницы. И хорошо, что язычок мог служить лишь одному предмету зараз, а то они просто бы оглушили друг друга.
Домовой прикрепил язычок к бочке, в которую сваливались старые газеты, и спросил её:
– Вы в самом деле не знаете, что такое поэзия?
– Знаю! – отвечала она. – Это обыкновенно печатается в подвальных столбцах газеты и потом отрезается. Полагаю, что во мне этого добра побольше, чем у студента, а я, ведь, только ничтожная бочка в сравнении с самим лавочником.
Потом домовой прикрепил язычок к кофейной мельнице, – то-то она замолола! Затем к кадочке из-под масла и, наконец, к выручке. Все оказались одного мнения, а с мнением большинства приходится уж считаться!
– Постой же ты, студентик! – сказал домовой и тихонько поднялся по чёрной лестнице на чердак, где жил студент. В каморке было светло; домовой приложился глазком к замочной скважине и увидал, что студент сидит и читает рваную книгу; но какой свет разливался от неё! Один яркий луч, исходивший из книги, образовывал как бы ствол великолепного дерева, которое упиралось вершиной в самый потолок и широко раскинуло свои ветви над головой студента. Листья его были один свежее другого, каждый цветок – прелестною девичьею головкой с жгучими чёрными, или с ясными голубыми глазами, а каждый плод – яркою звездой. И что за дивные пение и музыка звучали в каморке!
