Галина Юзефович
Таинственная карта
Ночной взгляд[19]
Мир страшных рассказов Дарьи Бобылёвой строго логичен и живет по четким, раз и навсегда установленным формальным правилам. Если сказать вампиру-невидимке, присосавшемуся к человеку в московской подземке, «Я тебя вижу» – он в ужасе исчезнет, бросив свою добычу («Тот, кто водится в метро»). Если вовремя подкармливать хлебом и молоком живущего в простенке старой московской коммуналки Забытого Человека, он перестанет вредить домочадцам и вообще немного успокоится («Забытый человек»). Если человек смотрит на тебя так, будто хочет тебя съесть, он, скорее всего, в самом деле этого хочет («Ночной взгляд»). Ну, и, конечно же, при обращении с куклами – не так важно, фабричными или самодельными, – очень важно соблюдать технику безопасности, а то мало ли что («Старшая сестра», «Петрушкин лог»).
Проблема в том, что законы этого мира писаны не людьми, не для людей, и вообще люди в нем – персонажи второстепенные. Они неважны настолько, что их даже не потрудились проинформировать об этих извечных установлениях. Впрочем, незнание правил, конечно же, не освобождает глупых и самонадеянных людишек, возомнивших о себе невесть что, от самой суровой ответственности за вольные или невольные их нарушения. Именно это непривычное осознание собственной маргинальности, неожиданное понимание, что человеческое место в стройном и структурированном мире древних материй и энергий – не просто не центральное, а какое-то унизительно неприметное, порождает очень сильный читательский дискомфорт, а вместе с ним – сладкий, затягивающий ужас.
Ту же схему вселенной со смещенным центром, привнесенную в отечественную литературу еще братьями Стругацкими в «Пикнике на обочине», Дарья Бобылёва уже протестировала в романе «Вьюрки». Однако если там у мистических проблем, обрушившихся на внезапно изолировавшийся от мира дачный поселок, в конце концов обнаруживалась единая причина, некий глобальный метафизический сбой, при обнаружении и устранении которого гармония восстанавливалась, то в «Ночном взгляде» этого утешения читателю не предлагается. Люди – крошечные букашки, слепо суетящиеся в опасной близости от неумолимо вращающихся шестеренок, о существовании и принципах работы которых они (за редчайшими исключениями) даже не подозревают. Возможности разобраться во всей этой сложнейшей космической механике нет, а значит, нет и надежды научиться уворачиваться хотя бы от самых опасных деталей.
Однако оборотной стороной ощущения тотальной человеческой беспомощности, густо разлитого по страницам прозы Дарьи Бобылёвой, парадоксальным образом становится уютное, детское (или, если угодно, религиозное) чувство «мы маленькие, от нас ничего не зависит, за нас всё решат большие и сильные, у которых есть план и которые знают, как надо». Именно эта причудливая дихотомия ужаса и уюта, опасности и надежности и является фирменным приемом Дарьи Бобылёвой, эффектным и эффективным одновременно, и сейчас, после выхода «Ночного взгляда», об этом можно говорить со всей уверенностью. Как и о появлении на российском литературном горизонте нового яркого автора с собственным выразительным, узнаваемым голосом.
Ребекка Куанг
Опиумная война[20]
При поверхностном взгляде «Опиумная война» выглядит коллекцией всех мыслимых штампов, причем как издательски-маркетинговых, так и сугубо литературных. Юная эмигрантка в первом поколении (на момент публикации романа Ребекке Куанг было всего двадцать два года), несуразно огромная для дебюта цифра издательского аванса, этническое фэнтези как жанр, трилогия как способ организации текста и сильная героиня как его смысловой стержень… В общем, стандартный набор всех выигрышных с точки зрения американского рынка компонентов, в девяти случаях из десяти маркирующий стопроцентную пустышку.
К счастью для читателя, «Опиумная война» – тот самый десятый случай и чудесное (иначе не скажешь) исключение из всех правил.
Роман начинается как история бедной, но умной и отважной сиротки по имени Рин из далекой южной провинции (действие «Опиумной войны» разворачивается в вымышленной империи Никан, списанной со средневекового Китая), решившей – в строгом соответствии с жанровыми ожиданиями – прыгнуть выше головы и поступить в престижную военную академию. Надо ли говорить, что задуманное Рин удается, и она вливается в ряды избранных, обучающихся боевым искусствам в учебном заведении, похожем одновременно на Хогвартс и монастырь из «Кунг-фу панды».
Но когда читатель уже смирился с тем, что ему предстоит знакомство с ориентальным (и существенно более жестким) вариантом «Гарри Поттера», сюжетная парадигма резко трансформируется. На Никан нападает соседняя империя Муген (ее прообразом очевидно послужила Япония), вчерашние кадеты отправляются на кровавую и совсем не похожую на их тренировочные поединки войну, а на смену Роулинг в качестве образца и литературной первоосновы приходит «Властелин колец» Толкина. Вместе со своим отрядом Рин защищает от мугенцев жизненно важную крепость, и в этой обороне несложно узнать оборону Гондора из третьей части толкиновской трилогии. Куанг не скрывает источник своего вдохновения – и, чтобы яснее обозначить аллюзию, использует прямые цитаты: так, героический командир Рин совершает рискованную вылазку за стены города, чтобы спасти раненого товарища – точь-в-точь, как Гэндальф, под стенами Минас-Тирита спасающий от полчищ орков Фарамира.
Но и это еще не всё. На войне Рин обнаруживает, что в ней самой и в ее ближайших сподвижниках дремлют могущественные и страшные силы, не вполне подвластные своим носителям, и обладающие собственной – по большей части злой – волей… Тут, как несложно догадаться, в «Опиумной войне» начинает звучать тревожная тема из «Людей Х» или, если угодно, «Дома странных детей» Рэнсома Риггза (неслучайно подразделение, в котором служит Рин, называют «Странными детьми»), а общий колорит романа от сумрачного сгущается до непроглядно черного…
Казалось бы, ничего хорошего от текста, собранного из трех до дыр затертых мотивов и поверху декорированного китайской экзотикой, ждать не приходится. Однако Ребекке Куанг удается невозможное – превратить набор типовых деталей в полнокровную, ни на что не похожую и захватывающую историю. То, что у любого другого автора обернулось бы вторичной и предсказуемой поделкой, в ее руках становится повествованием одновременно каноничным и неожиданным, логически стройным и эмоционально наполненным. Вливая новое вино в старые мехи, Куанг ухитряется не пролить ни капли.
И это, конечно, лишний раз доказывает, что применительно к литературе знаменитый принцип 10 000 часов осознанной практики, якобы способных обеспечить успех в любой сфере, не работает. Единственное, что отличает Ребекку Куанг от легиона безликих молодых писателей, пробующих свои силы в жанре фэнтези, – это не поддающийся сколько-нибудь точному взвешиванию и обмериванию талант, самобытный и яркий. И, как показывает успех «Опиумной войны», его вполне достаточно.
Таде Томпсон
Роузуотер[21]
Представьте себе, что прямо посреди романа Амоса Тутуолы (или, если угодно, Чимаманды Нгози Адичи) приземляется и пускает корни некая загадочная инопланетная сущность – непостижимая и непредсказуемая. Сущность эта избегает прямого контакта с людьми, исподволь вступая с ними в симбиоз и таким образом шаг за шагом меняя нигерийскую реальность, и без того довольно экзотичную для европейского читателя, под свои еще более экзотичные нужды. Если вам удалось вообразить эту картину, можете считать, что вы неплохо представляете себе сеттинг романа «Роузуотер», лежащего на пересечении великой нигерийской литературной традиции (частью которой, без сомнения, является англо-нигерийский прозаик Таде Томпсон) и классической научной фантастики.
Роузуотер – название города, который вырос вокруг непроницаемого извне инопланетного купола, однажды вздувшегося посреди нигерийской саванны. Купол щедро снабжает своих соседей-людей электроэнергией, а еще раз в год в нем ненадолго образуется отверстие, из которого вылетает субстанция, исцеляющая увечных и – что куда менее приятно – возвращающая из могил мертвецов. Кроме того, в окрестностях купола время от времени рождаются так называемые сенситивы – люди, наделенные способностями, которые в другую эпоху назвали бы паранормальными или экстрасенсорными.
Главный герой романа Кааро – из их числа. Он работает в службе безопасности банка и отвечает за его защиту от атак других сенситивов, однако эта работа – лишь прикрытие: на самом деле Кааро – сотрудник секретной спецслужбы, задействующей его уникальные способности в своих (далеко не всегда гуманистических и благородных) целях. Однажды Кааро получает задание, имеющее самое непосредственное отношение к его собственной судьбе: кто-то (или что-то) последовательно уничтожает других сенситивов, и похоже, их смерти связаны с тем самым куполом, которому они обязаны своим таинственным даром.
В пересказе роман Таде Томпсона выглядит, увы, существенно более логичным и стройным, чем в действительности. Повествование в «Роузуотере» выстроено нелинейно – едва ли не половину текста занимают пространные и несколько путанные флешбэки, рассказывающие о мятежной юности Кааро, о его прежних профессиональных достижениях и провалах, иногда имеющих отношение к магистральному сюжету, а иногда связанных с ним лишь по касательной. Как результат, на собственно развитие интриги места остается разочаровывающе мало: некоторые линии обрываются, некоторые разрешаются утомительной скороговоркой, а некоторые отсылают ко второй и третьей частям цикла («Роузуотер» – первый том заявленной трилогии).
Однако сюжетные изъяны романа с большим запасом компенсируются его достоинствами, главное из которых – упомянутый уже сеттинг. Таде Томпсон выбирает рискованную, но в его случае предельно эффективную стратегию: ничего не объясняя и не комментируя, предоставляя читателю самостоятельно догадываться, что обыденно для сегодняшней Нигерии, что возможно на уровне допущения, а что возникло как результат проникновения инопланетного разума, он конструирует реальность одновременно убедительную и волнующе многослойную. Под стать романному антуражу и герой – сложный, нарочито лишенный всего героического, почти отталкивающий, но при всём том (и несмотря на свои необычные способности) поразительно живой, человечный и обаятельный.
Впрочем, сводить «Роузуотер» к банальному фантастическому аттракциону в диковинных декорациях было бы несправедливо. В многократно обкатанный и в литературе, и в кинематографе сюжет ползучего вторжения Томпсон вводит новые – и весьма нетривиальные – черты. Так, в его версии инопланетяне не представляют собой гомогенной массы, как это бывает обычно, но обладают разнонаправленными (хотя и равно не постижимыми для людей) устремлениями. Так же и людская реакция на их присутствие не сводится к полюсам сопротивления или коллаборационизма, что делает «Роузуотер» текстом если не реалистичным (применительно к научной фантастике это слово всегда преувеличение), то во всяком случае оригинальным и психологически достоверным. Ну, а если прочесть «Роузуотер» как роман о колонизации, где место белых поработителей занимают выходцы из иной вселенной (или, вернее, где две последовательные и равно травматичные колонизации накладываются друг на друга), то в нем откроется еще и третье, и четвертое дно.
Ольга Фикс
Улыбка химеры[22]
То, что вся современная русская фантастика вышла из шинели братьев Стругацких, даже повторять неловко – и так все знают. Тем ценнее выглядят тексты, формально лежащие в рамках этой традиции, но при этом ею не исчерпывающиеся и способные вступить с ней в осмысленный диалог. Именно таков роман Ольги Фикс «Улыбка химеры», поначалу прикидывающийся милой книжкой для подростков, а потом внезапно и коварно оборачивающийся пугающей антиутопией.
Действие «Улыбки химеры» разворачивается то ли в недалеком будущем, то ли в какой-то альтернативной вселенной победившего коммунизма. Люди живут в достатке и мире, реализуя свои природные таланты на благо общества. Для того, чтобы позволить детям вырасти в максимально гармоничных и ответственных взрослых, в десять лет они в обязательном порядке отправляются в интернаты, откуда возвращаются домой, к родителям, лишь на несколько недель в году. Впрочем, в интернатах жизнь устроена очень хорошо и разумно: к ученикам относятся с уважением, начиная с четырнадцати лет они могут практиковаться в интересующей их профессии и заниматься сексом, а с шестнадцати им, в принципе, позволено заводить семью и рожать детей. И хотя теоретически правила запрещают подросткам покидать территорию школы, на практике администрация сквозь пальцы смотрит на их недалекие отлучки и неопасные приключения, которые, в сущности, тоже готовят ребят к самостоятельной жизни в будущем.
«Улыбка химеры» начинается как типовой «школьный» роман. Девочка Маша горячо (и, похоже, небезответно) влюблена в молодого учителя обществознания Макса. Макс тяжело переживает недавний развод и не чувствует себя готовым к новым отношениям. Машина подруга отличница Аня готовится стать врачом. Будущая закройщица Лера ждет ребенка от будущего механизатора Сережи. Мальчик Саша, мать которого вопреки закону пыталась удержать сына при себе, тихо бунтует против интернатских правил… Романы, размолвки, ночные вылазки за ограду, трудности профессионального самоопределения, сложности с родителями, чуткие и понимающие наставники, – словом, нормальная, добрая подростковая проза.
Однако понемногу школьная идиллия начинает трескаться и проседать. Неподалеку от школы обнаруживают зловещий засекреченный объект с диковинными обитателями. Невинная игра, в которую Маша играет на крыше своего дома, оборачивается форменным колдовством, причем не самого светлого толка. Всерьез занявшись медициной, Аня выясняет неприятные подробности про страшную болезнь – вторичный сколиоз, от которого страдают многие подростки. Мрачные недомолвки, темные секреты множатся, да и вообще грань реальности оказывается неприятно зыбкой, а мрак будущего – по-настоящему непроглядным. Интернат, поначалу казавшийся Хогвартсом, при ближайшем рассмотрении оказывается школой для клонов из романа Кадзуо Исигуро «Не отпускай меня», а то и чем-то похуже.
Не дайте себя обмануть нарочито незатейливой манере авторского письма и юности главных героев: не все книги про детей являются одновременно книгами для детей, и в данном случае глянцевая оболочка прозы young adult таит в себе нечто совершенно иное. Принимая за основу, обживая и детализируя солнечный мир «Полудня» (именно оттуда родом и Дон Румата из «Трудно быть богом», и Максим Каммерер из «Обитаемого острова»), автор «Улыбки Химеры» в то же время вступает в содержательную полемику с братьями Стругацкими, обнажая темную изнанку и неизбежные издержки абсолютного добра в их понимании.
Однако, как уже было сказано, полемикой со Стругацкими книга Ольги Фикс не исчерпывается – более того, ее можно читать, вообще не подозревая об этом контексте. Отсылая к другим «школьным» повестям – от «Гарри Поттера» до «Дома, в котором», Фикс сознательно и умело деконструирует канон, наполняя его новым – сумрачным и неожиданным – смыслом, сразу и актуальным, и вневременным.
Эдуард Веркин
Остров Сахалин[23]
В постапокалиптическом мире, погибшем в результате ядерных ударов, чудесным образом уцелела только Япония. Вся Евразия охвачена эпидемией «мобильного бешенства» – жуткой болезни, заживо превращающей людей в зомби. Сахалин же и Курилы служат своего рода фильтрационным лагерем – местом, где в ужасной тесноте, антисанитарии и убожестве прозябают миллионы китайцев, чудом сбежавших с континента, японские каторжники и ссыльные, а также небольшое количество корейцев – самого презренного и дискриминируемого меньшинства (ядерную войну развязала Северная Корея, и теперь ее уцелевшие сыны и дочери расплачиваются за грехи отцов).
Именно на Сахалин, в край смерти и мрака, с исследовательской миссией приезжает из Токио главная героиня – юная синеглазая Сирень, дочь русской женщины и высокопоставленного японского чиновника, специалист по новой и модной научной дисциплине – «прикладной футурологии». Сирень убеждена, что определенные варианты будущего в своем стремлении осуществиться влияют на настоящее, и что в местах вроде Сахалина следы этого влияния заметнее всего. Местные власти приставляют к Сирени сопровождающего и телохранителя по имени Артем – члена местной воинской касты «прикованных к баргу», и вместе они отправляются на обзорную экскурсию по всем кругам островного ада. Однако в планы героев вмешивается мощное землетрясение, и то, что начиналось как безопасная научная экспедиция, оборачивается для Сирени и Артема безоглядным бегством наперегонки со смертью…
Любой отзыв на «Остров Сахалин» обречен начинаться с перечня больших и малых ляпов и огрехов, которыми изобилует роман. Герои запросто меняют имена – автор забывает, как кого зовут, и не дает себе труда перепроверить. Огромные сюжетные ветки попросту отваливаются: так, многообещающая линия с противостоянием двух сахалинских кланов – «прикованных к ведру» и «прикованных к багру» – в какой-то момент беззвучно и безвозвратно уходит в песок. А реалии и приметы монструозной сахалинской жизни подгоняются под каждую конкретную мизансцену без всякой логики и связи с последующими или предыдущими эпизодами: птиц нет, но почему-то есть яйца; ле́са, пригодного на растопку, то нет (и топить приходится мертвецами, которые таким образом превращаются в ценнейший ресурс), то есть, то снова нет, и так далее.
Однако то, что в случае с любым другим романом стало бы ему смертным приговором, в случае с книгой Эдуарда Веркина поразительным образом почти никак не влияет на итоговое впечатление. Природа веркинского дарования (многие уже могли оценить его масштаб по роману «Облачный полк» – лучшей современной детской книге о Великой Отечественной) такова, что без труда нивелирует все заусенцы и шероховатости. С головокружительной лихостью миксуя классическую лагерную прозу с эстетикой трешовых гонконгских боевиков, а стиль чеховских путевых заметок (конечно же, «Остров Сахалин» в значительной степени писался как оммаж Чехову) с приемами, словно бы напрямую перекочевавшими сюда из «Дороги» Кормака Маккарти, Эдуард Веркин создает мощнейший, страшный и захватывающий роман, выходящий далеко за рамки традиционного постапокалиптического жанра. И хотя «Острову Сахалин», спору нет, не помешала бы серьезная редакторская (и, возможно, авторская) доработка, даже в своем нынешнем виде он даст фору многим книгам, относящимся к разделу так называемой «большой литературы».
Джо Уолтон
Среди других[24]
Набор элементов, из которых строит свой роман англичанка Джо Уолтон, кажется одновременно и банальным, и совершенно безумным в силу принципиальной их несочетаемости. Одиночество избыточно умного и начитанного подростка, утрата и ее переживание, поиск друзей, школьная жизнь – унизительная и некомфортная, счастливые воспоминания детства, первое осторожное приближение к сексуальному опыту, – с одной стороны. Колдовство, магия и волшебные существа – с другой. В сущности, чего-то одного хватило бы с избытком, но Джо Уолтон отважно объединяет первое со вторым, отчего и то, и другое приобретает принципиально новые вес и объем.
Пятнадцатилетняя Морвенна Фелпс, героиня и рассказчица романа «Среди других», сама себя сравнивает с хоббитом Фродо после того, как тот уничтожил Кольцо Всевластья и выполнил тем самым свое земное предназначение. Год назад Морвенна вместе с сестрой-близнецом Морганной силой колдовства сумели остановить свою мать – злую ведьму, стремившуюся к мировому господству (что конкретно, как и почему там произошло, читатель так никогда толком и не узнает). В великой последней битве Морганна погибла, а Морвенна выжила, но навсегда осталась калекой. Теперь ей приходится обустраиваться в принципиально новой жизни – жизни, в которой всё главное уже позади. Она оказывается под опекой отца, которого никогда прежде не знала, ее отправляют в школу для девочек, где ей плохо, и вообще весь мир вокруг становится прозаично обычным, нормальным, серым и скучноватым; единственное, что утешает, – это запойное чтение фантастики и фэнтези. Морвенна по-прежнему видит волшебный народец и может творить магию, но магия эта совсем не похожа на то, как ее принято представлять, и не добавляет героине мудрости. Морвенна – самая обычная, напуганная и одинокая девчонка-подросток, мечтающая найти свой «карасс» (так в романе Курта Воннегута именуется общность близких по духу людей), а магия ее меняет мир так плавно и незаметно, что никогда не угадаешь – сработало оно или нет, да и было ли что-то на самом деле.
Несмотря на то, что «Среди других» собрал коллекцию самых престижных фантастических наград – от «Небьюлы» и «Хьюго» до Британской премии за лучшую фэнтези, назвать книгу Джо Уолтон фантастикой не повернется язык. Магия в ней так обыденна и так неочевидна (в самом ли деле Морвенна наколдовала себе друзей-единомышленников из деревенского книжного клуба – или они появились бы в любом случае?), волшебные существа так эфемерны и непостижимы, что понять, где в точности проходит граница между фантазией, детской игрой и реальностью, решительно невозможно. И именно эта причудливая размытость границ, эта мерцающая неоднозначность наполняет роман Уолтон подлинным глубинным волшебством, о котором более традиционным фантастам (да и вообще многим другим писателям) остается в лучшем случае завистливо мечтать.
