Галина Шестакова
Нехорошая квартира
Квартира
Зимой после развода, я переехала на съёмную квартиру на улице Окулова. Это был пятиэтажный дом прямо напротив старого винзавода. В народе такие дома называют «хрущёвки». В подъезде всегда парило, пахло влажной штукатуркой и сырым подвалом. Ступеньки, со временем истёрлись. Даже бетон не вечен.
Вещей за время брака нажила я немного – два чемодана и сумка. Это включая книги и зимние вещи. Поэтому две комнаты было излишеством. Маленькая комната, которая по расположению должна быть спальней, пустовала. Кровати не было. В углу комнаты стоял старинный стул, с облезшим лаком и засохшая фиалка на окне.
Все мои пожитки уместились в большой комнате, совмещённой с кухней. Там стоял круглый, колченогий стол, диван и буфет. Но ремонт, в квартире был почти европейский. С претензией.
При осмотре квартиры меня больше всего порадовала ванная комната. Обычно в хрущовках это малюсенькое помещение, никаких излишеств вроде стиральной машины, туда не поместиться. А эта – громадная, совмещённая ванная, вся в розоватой плитке. Хорошая сантехника, зеркало в рост человека на стене. «Хочешь, танцуй, хочешь гостей принимай», как говорила моя бабуля.
– Только вот стиралки нет. – Сказала девушка-риэлтер. – Но, если решите свою поставить, вон слив сделан. – Она показала на чёрную дыру, в розовом фартуке ванны.
Роскошная ванная комната решила вопрос. Я искала квартиру подешевле, да и однокомнатной вполне бы хватило, но всё что мне предлагали – было серым и грязным.
В этот же вечер я перевезла свои пожитки в квартиру. Вымыла пол, заглянула с тряпкой в буфет. Скрипучая дверца, с вырезанными на ней фруктами, выпустила в комнату забытый и любимый запах бабушкиной стряпни. В комнате запахло ванилью, и квартира сразу ожила. В таком буфете должна жить красивая антикварная посуда, столовое серебро и льняные салфетки с вышитой шелком монограммой. Ничего такого у меня не было. Была любимая китайская пиала, костяного фарфора, из которой я пила чай. Я поставила её на полочку, а все остальные полки буфета заняла книгами. Вот разживусь и куплю себе красивой посуды для своего буфета. Я погладила вырезанные фрукты, и хмыкнула: «своего буфета». Вот так я решила, что эта квартира должна стать моей.
Перед сном надо очиститься – смыть с себя волнения и горести прошедшего дня. Поставив табуретку, крючка для одежды, почему-то дизайнеры не предусмотрели, я сложила на неё джинсы и майку и забралась в ванну. Горячий душ, насколько выдерживает кожа, чтобы не обвариться и не покрыться волдырями – самое прекрасное успокоительное для меня. Пока я поливала себя почти кипятком и напевала под нос колыбельную из «Порги и Бесс» я была совершенно счастлива. С неохотой, закрыв воду, я поставила ногу на пол, и тут же с криком, залезла обратно в ванну. Лихорадочно соображая, где бы взять что-то потяжелее, желательно молоток. Но кроме шампуня и куска мыла, в ванной ничего не было тяжёлого.
Высунув морду из сливного отверстия для стиральной машины на меня смотрела большая крыса. Смотрела очень внимательно, шевелила усиками и совершенно меня не боялась. Послушав мои истеричные крики, и удостоверившись, что опасности я не представляю, крыса спокойно вылезла из трубы и пошагала из ванной в комнату. Это было слишком! Крыса в моей квартире! Как я буду спать? Я засну, а она залезет на диван, со своими грязными лапками и будет меня так же, как сейчас рассматривать?
Я выскочила из ванной, по пути пытаясь схватить хоть что-нибудь. Но ничего тяжёлого я ещё не завела. Я не ожидала, что мне придётся обороняться от кого-то. Книги швырять было жалко, посуду – тоже. Разозлившись, я кинула вслед уходящей крысе тапок. Не попала. Крыса остановилась, повернулась и посмотрела на меня осуждающе, тяжело вздохнула и пошла в маленькую, пустую комнату. Я плотно закрыла дверь в комнату. Попалась!
Я воинственно упёрла руки в бока и посмотрела в окно. За окном стояла старушка и так же, как крыса осуждающе на меня смотрела. Издержки первого этажа. Шторы заведу себе завтра, сегодня занавешу простыней от слишком любопытных соседей. Натянув джинсы и майку, я пошла разбираться с крысой. Её в комнате не было. Куда могла деться крыса из закрытой комнаты? За стулом и фиалкой, спрятаться она не могла, но я проверила. Окно закрыто. Я ещё раз огляделась, пустая комната, крысы нет. Ладно. Я закрыла плотно дверь, подпёрла, для надёжности её чемоданом и стулом. Проверю утром. Ночью, долго не могла заснуть, истерично хваталась за телефон и светила наугад в разные стороны, пытаясь застать крысу врасплох. Крысы не было. Я заснула уже под утро, и в эти несколько часов сна, мне, как и ожидалось, снились гигантские крысы.
****
Как только открылись магазины, я купила большой молоток и шторы. Уже подходя к подъезду своего дома, я увидела вчерашнюю бабушку, которая, вместе с подружкой, осуждающе на меня смотрели.
– Здрассти… – я тихо поздоровалась и попыталась улыбнуться.
Но бабушки мне не ответили. Давешняя, тихо прошипела:
– Срам-то, какой!
И обе покивали головами, словно китайские болванчики, поджав бескровные губы. Я развернулась и решила проверить, каким образом бабка вчера подглядывала. Мне стало интересно, как старуха умудрилась пройти по сугробам, которые, как я видела из квартиры, были у меня под окнами. Под осуждающими взглядами старушек я завернула за угол дома и увидела снежную целину под окнами всего дома, и тоненькую тропиночку – проторённую ровно до моего окна.
Ругая себя, что не занесла тяжёлые шторы и молоток домой, я, постоянно проваливаясь в снег, дошла до окон своей квартиры. Здесь была вытоптана небольшая площадка, что бы было удобно смотреть в окно. Вся квартира была как на ладони, особенно вечером, когда нет штор и включён свет. Бесплатный кинотеатр для одного зрителя. Пока шла обратно придумывала для старухи казни египетские: залью ночью всю тропку водой – пусть ноги переломает. Потом, остыв, подумала и решила, что будет удобно падать в снег, а ходить подсматривать не очень. Ладно, уж, совсем успокоившись решила я – пусть не ломает ноги. Может одна живёт, может скучно ей до зевоты, и телевизора нет. А ноги переломает, дома сидеть будет, совсем двинется разумом. Может, конечно, и двигаться ей нечем, разума нет вовсе, раз подглядывает, да ладно. Кто знает, что меня ждёт в таком возрасте? Нет, только не это – подсматривать, подслушивать. Вышла из-за дома, посмотрела строго на старуху:
– Срам-то, какой, подсматривать, бабушка, – решила укорить её.
– Срам! Срам – это квартира твоя! – бабка нисколько не смутилась. – Жильцы меняются каждую неделю! Не квартира, а содом и гоморра!
– Я-то, тут при чём? – я пожала плечами. – Я девушка порядочная, надолго приехала.
– И ты уедешь! Нечистая квартира эта! Уж и попа сюда звали. И гадалку водили, всё одно, бегут все. И ты сбежишь!
Бабка плюнула мне под ноги, и презрительно скривила губы. Я вздохнула и пошла домой. Квартира мне нравилась и совсем не походила на про́клятую. Крысу я изведу, а все остальное меня ничуть не пугает. Вечером я повесила шторы на окна, задёрнула, и вышла проверить – что теперь можно увидеть в моих окнах. Плотные темно-коричневые шторы не пропускали света. Да, затоскует теперь бабка. Надо бы лопату завести и засыпать тропинку снегом, что б совсем не повадно стало шастать под чужими окнами.
Крыс
Слив, под ванной я туго забила мокрыми газетами, и села успокоено пить чай. Теперь ни бабка, ни крыса мне не грозила. На сегодня все дела переделаны, и я устроилась у круглого стола с книгой. В квартире было тихо, пахло ванилью из буфета, я читала и пила чай.
Вдруг в ванной комнате, что-то упало с глухим стуком, оттуда вышла крыса, остановилась и недовольно посмотрела на меня. Как мне показалось, крыса тяжело вздохнула и пошла в маленькую комнату. Пока я вскакивала, и судорожно искала молоток, крыса зашла в комнату и пропала. Я опять проверила, не спряталась ли она за фиалку и стул. Там её не было. Куда девалась крыса в совершенно пустой комнате? Может это галлюцинация? От такого неожиданного вывода о само́й себе я плюхнулась на стул, промахнулась и упала на пол.
Встала, ругнулась и вновь повторила вчерашние действия – плотно закрыла дверь в комнату, подпёрла её чемоданом, стулом и для надёжности сверху положила бесполезный молоток. Ни гвоздей, ни досок у меня не водилось. Ночью я просмотрела всевозможные страшные сны про крыс и утром встала измученная, не выспавшаяся и с синяками под глазами. Нехорошая квартира.
Едва дождавшись открытия магазинов, я пошла и купила гвозди и доски. С выбором досок я намучилась. Сначала я выбрала самую толстую, подумала и решила, что сил приколотить этакую орясину у меня не хватит.
– Вам помочь? – пристал ко мне навязчиво-любезный продавец. – Вам брусок для чего нужен?
– Приколотить, – хмуро ответила я.
Ну не объяснять же, в самом деле, про крысу?
– А куда? – улыбался продавец, и всячески проявлял любезность.
– Куда надо, – тяжело вздохнула я.
– Вы что-то строите? Дом? Или мебель? Для чего вам нужен такой брусок? Сто на сто, это серьёзный размер! – сочился любезностью мужчина. – Возможно, вам подойдёт размер поменьше?
– Доска. Мне нужна доска. И я выберу сама! – строго сказала я. – Мне надо подумать.
– Конечно, – он взял меня под локоть, – я вас провожу, к стенду, где доски. А какая вам нужна доска? Берёза? Сосна?
Тяжело с такими продавцами. Я выбрала две доски в палец толщиной разных пород. И гвозди. Весь выходной занималась варварским заколачиванием двери в маленькую комнату. В принципе, она мне не нужна.
Вечером, сидя с книгой у круглого стола, я не читала, а напряжённо ждала крысу. Может быть, это действительно галлюцинация? Тогда она просто пройдёт сквозь заколоченную стену, и я буду знать, что у меня проблемы посерьёзнее, чем просто крыса в доме.
В ванной комнате опять глухо упали мокрые газеты из трубы для слива, и через некоторое время вышла крыса. Она дошла до двери, увидела, что дверь крест на крест заколочена и села. Тяжело вздохнула и повернулась ко мне:
– По-человечески тебя прошу – открой дверь, – сказала крыса надломленным старческим голосом.
Я почему-то сказала «хорошо», взяла молоток и начала отдирать доски. Провозилась полчаса под бдительным взглядом крысы. Отодрала доски, оставив на стене безо́бразные рваные дыры.
Крыса, ещё раз вздохнув, встала и пошла. Я подумала, что это уже пожилая крыса, проводила её взглядом и заметила, место в середине комнаты, где крыса пропала. Она просто растворилась в воздухе. Я села на диван и задумалась. Если крыса не смогла пройти через заколоченную дверь, это значит она настоящая. Не галлюцинация. А то, что крыса смогла раствориться в воздухе? Это значит, что она галлюцинация?
Подвал
Надо решить этот вопрос раз и навсегда. Я решительно направилась в комнату. Постояла над местом, где пропала крыса, пощупала. Под линолеумом пол был неровным. Там явно, что-то спрятано. Я ещё раз внимательно осмотрела комнату. Странно, но после ремонта линолеум не был закреплён по периметру. Я потянула за угол и осторожно завернула его. В полу был люк. Я попыталась открыть его, но ни ручки, ни чего, за что можно было бы поднять крышку, не было. С этой квартирой я скоро обзаведусь полным набором инструментов. Нужно что-то, чем подковырнуть тяжёлую крышку. У меня есть только небольшой нож. Я принесла его и попыталась просунуть в щель между крышкой и полом. Бесполезно. От досады я стукнула кулаком по крышке. Она тихо поднялась. Нож с глухим стуком упал в люк. Я наклонилась рассмотреть, что там, внизу. Там было темно и пахло мокрой штукатуркой. Я вздохнула и пошла за телефоном. Надо купить ещё и фонарик. Включив на телефоне режим фонаря, я нагнулась над люком и посветила вниз, комната внизу не уступала размерами комнате сверху. Она была выложена камнем и вызывала стойкие ассоциации с подвалом старинного замка. От пола вниз уходила деревянная лесенка, довольно шаткая на вид. А внизу плескалась тёмная, почти чёрная маслянистая вода. И всё это было у меня в квартире, в обычной хрущёвке.
То, что крыса попала в подвал, я не сомневалась, но как она туда попала, не понимая крышку и не закатывая линолеум? В это время, ко мне в квартиру позвонили. От неожиданности я дёрнулась, стукнулась локтем о край крышки, и телефон упал вниз. Но упал он без хара́ктерного всплеска, а с глухим стуком, словно на ковер.
Я, проклиная всех желающих меня увидеть, в столь не подходящее время, вздохнула и полезла вниз. Раз не было всплеска, вполне возможно, что это очередная моя галлюцинация и телефон лежит просто на полу, и возможно, даже жив. Правда, свет от включённого фонарика не пробивался сквозь маслянистую воду. Я с опаской спускалась по шершавой лесенке, ожидая соприкосновения с водой. Но вода, словно опускалась всё ниже и ниже, и я, спустившись с последней ступеньки, встала на сухой кирпичный пол. Сразу подвал приобрёл довольно прозаичный вид. Стены стали просто кирпичными, как и пол. Сухой подвал с маленькой отдушиной, выходящей на улицу. Сквозь неё попадало немного света, и холодного воздуха с улицы.
Мой телефон лежал на полу и был вполне жизнеспособен. Я подняла его, запихала в карман джинсов и собралась вылезти из этого странного подвала, и тут я увидела в углу крысу. Она сидела, сложив передние лапки на животе и усмехаясь, смотрела на меня.
– Полезла всё-таки, настырная. Ну, пошли тогда, – сказала крыса, привстала на задних лапках и превратилась в маленького старичка. Белая, кольцами борода до колена, светло-серый зипун и светлые валенки с калошами. Ростом он едва доставал мне до плеча.
Старик кашлянул, ещё раз усмехнувшись, посмотрел на меня, поднял руку, и взял с пустой стены факел. Только что его там не было. Я стояла и изо всех сил держалась за хлипкую занозистую лесенку, чтобы не упасть. Стена, за лестницей растворилась, и старик шагнул во влажную черноту подземного хода.
– Пошли, – ещё раз позвал он меня, таким же надломленным старческим голосом, как давеча просил открыть дверь.
Я кивнула и шагнула в каменный коридор. Наверху настойчиво звонили в дверь.
– А почему крысом-то? – я не утерпела и спросила. – Я боюсь крыс. Неужели приятно быть крысом?
– Так быстрее получается, – усмехнулся старичок. – Я в человеческом-то виде, шагаю небыстро, старый стал.
– А куда шагаете? – после пережитого стресса из меня градом посыпались вопросы.
– На Кудыкину году, – смешком ответил старик. – Идём ужо, не обижу.
Представить, что этот старик может обидеть, было невозможно. Наоборот, хотелось его опекать и помогать переходить через лужи. Хотя сама я шлёпала за ним в тапочках. Не совсем подходящая обувь для прогулок по подземельям. Когда я в очередной луже потеряла тапок, старик остановился, покачал головой:
– Ну, бестолочь, ты! Полезла в подвал в тапках! – он махнул рукой, указывая на жалкое состояние моих ног. Один тапок и два мокрых осклизлых носка. – В сапогах надо ходить, в резиновых, – наставительно сказал он. – И в шерстяных носках. Резину на голые ноги нельзя! Ревматизьму заработаешь. Поняла?
Я мотнула головой. Понимай не понимай, а резиновых сапог у меня не было. Он ещё раз махнул рукой в мою сторону, и мне стало удивительно тепло. Я стояла в красных резиновых сапогах. Внутри сапог было всё по правилам – хлопковые носки, а сверху шерстяные. Отвратительно грязные и мокрые носки и один тапок исчезли. А джинсы, до этого мокрые до колена, высохли.
– Вот так-то лучше, – удовлетворённо сказал старик, повернулся и пошёл, не дожидаясь моих благодарностей.
– Хорошо как! – радостно сказала я. – Спасибо!
– И в майке одной, по подвалам неча шастать, – вместо ответа сказал старик. – Ревматизьма тебе не шутка.
Я тут же поняла, что уже давно замёрзла, передёрнула от холода плечами, и стала согреваться, под появившейся на мне старинного покроя куртке. Тёплой и толстой, как валенок.
– В фуфайке надо ходить, – проворчал притворно старик. – Тюшей меня зовут.
– Тюшей? – оторопела я. – Есть такое имя?
– Дмитрий значит, – пояснил старик. – Пошли, заждался он.
Больше на мои расспросы старик не отвечал, шаркал впереди. Я шла и пыталась запомнить дорогу. Но это было совершенно бессмысленное занятие. Запомнить все повороты, разветвления было невозможно. По пути встречались разные ходы: почти засыпанные землёй, из старинного красного кирпича, и тёмные каменные – высокие круглые своды, выложенные из больших речных огалышей.
Тюша, медленно, но очень уверенно шаркал впереди меня, не отвлекаясь на созерцание.
– Мы всё ещё в Перми? – почему-то тихо спросила я.
– А где ж ещё? – пожал плечами старик. – Пермь, она большая. И вся изрытая ходами. Все рыли: и церковники, и купцы, и лихие люди. Смотри. – Тюша махнул мне рукой и остановился у одного из отворотов.
Я шагнула за ним в темноту. Огонь факела дрогнул и чуть не погас, так сильно потянуло из темноты сквозняком.
– Тихо ты. – Он поймал меня за руку. – Свалишься. Здесь ограждений нет.
Мы стояли на маленькой площадке. Внизу, в каменных стенах гулко плескалось небольшое озерцо. В середине покачивалась большая лодка с парусом. Точнее, от паруса остались истлевшие лохмотья. Подгнившие борта лодки, пробитая выстрелами мачта – лодка доживала свои последние годы.
– А почему она вся, словно расстреляна?
– Это купеческая лодка, на ней товар с Камы, везли прямо в дом купца. От Камы много ходов подземных нарыто. Кто сухопутные копал, кто такие – водные. По сухопутным товары везли на телегах.
– А стрелял-то кто? – не унималась я.
– Кроме торговых людей, и лихие люди были. Они тоже копали. И нападали, – пожал плечами Тюша.
– И всё это под ногами у нас? – задохнулась я от удивления. – Каждый день, я езжу на работу, а под ногами такое!
– Такое… – проворчал Тюша, – пошли.
Мы ещё долго плутали, от развилки к развилке.
– Не смотри туда, – вдруг строго сказал Тюша. – И взял меня за руку.
– Куда? – я завертела головой, надеясь увидеть ещё что-то интересное.
– Вот ведь, настырная! – рассердился Тюша. – Пошли. Не чо там смотреть. Злое место.
Вопрос про то, как место может быть злым, волновал меня сильно. Но Тюша настойчиво тащил меня, и сбавил ход, только минут через пятнадцать. Отпустил руку, и хмыкнул:
– Ну, спрашивай, не то лопнешь.
– Что там было? – осторожно начала я расспрашивать.
– Капище там. Смерть. И зло. Мне не совладать, – он затушил факел. – Ну вот, пришли.
– Куда? – я тихо спросила лишь бы услышать свой голос, испугавшись полной темноты.
Полоз
Слова гулко прозвучали в кромешной тьме. Я как летучая мышь пыталась поймать звук своего голоса. Безуспешно. Но ощущение чего-то большого, нет, просто гигантского и живого появилось. Постепенно тьма, стала рассеиваться и я стала различать, что стоим мы в большой пещере, рядом течёт подземная река. Тёмная, почти чёрная и тягуче-маслянистая. Точнее, казалось, что бежит тяжёлое, густое масло. Отработка. Такое сливают из двигателя машины. Отработанное, чёрное, густое масло. Я смотрела на реку и не могла отвести взгляд. Она была живая! И разумная! Звучит странно, но именно такие чувства вызывала эта река. По обычным размерам река была не очень широкая, метра полтора. Такую и вброд можно перейти. Пока я размышляла над разумностью реки она изменилась, в ней стали появляться золотые искорки, потом они увеличились в размерах и стали похожи на громадные чешуйки или монетки, и от них шёл ровный медовый свет.
Я наклонилась и опустила руку. Вода была тёплой. Она обволакивала и ласкала мои пальцы. Внезапно она загустела и приобрела плотность. Моя ладонь лежала на блестящей и жёсткой чешуе. Иногда, среди чёрных чешуек вспыхивали золотые, словно монетки. Чешуя дрогнула и заскользила у меня под ладонью. Я испугалась и отдёрнула руку. Река превратилась в громадную змею, такой толщины, что если бы мне пришла в голову бредовая идея обнять её, это вряд ли бы получилось. Змея двигалась в русле реки, и сворачивалась бесконечными толстыми кольцами. Постепенно она заполнила всю пещеру и повернула ко мне свою громадную плоскую морду, приблизив её на расстояние вытянутой руки. Приоткрыла пасть и затрепетала раздвоенным языком, едва не касаясь моего носа. Я старалась не дышать. И если бы могла, то остановила бы сердце, ненадолго. Колени стали подгибаться, и я попыталась упасть в обморок.
– Не боись, девка, – Тюша взял меня под локоть. – Не съест он тебя. Он девками не питается.
– Кто это? – еле ворочая пересохшим языком, спросила я.
– Такить это Полоз, – хмыкнул Тюша. – Великий Полоз, рази не слыхала? Ты же в Перми живёшь, знать должна.
– Это сказки, – выдавила я и всё-таки упала в обморок.
Очнулась я оттого, что на меня брызгали водой. Рядом на коленях стоял Тюша, и ласково смотрел на меня.
– Больно впечатлительная ты, – не по-настоящему ворчал он. – Большой, конечно, Полоз, но в обморок то зачем падать. Мокро тут, того и глядишь ревматизьму схватишь!
Я села и осмотрелась. Полоза не было, рядом опять текла тёмная маслянистая река.
– Это он? – я ткнула пальцем в направление реки.
– Не, это река, – успокоил меня Тюша.
– Просто река? А мы? Мы ещё в Перми?
– Конечно, – Тюша хмыкнул. – Здесь, по ходам можно год ходить, и всё в Перми будешь. Точнее, под…
Я села на сухой камень и задумалась. Получается, город есть наверху и город здесь.
– А он обитаемый? – я продолжила свою мысль.
– Город под землёй? – понял меня Тюша, словно услышал мои мысли. – Обитаемый.
– И кто здесь живёт? Купцов сейчас нет, лихих людей тоже поизвели, – стала допытываться я.
– Ну уж, и поизвели, – усмехнулся Тюша. – Никакой власти это не под силу. Здесь другой город, и другие законы. Кто ж сюда сунется-то?
– И кто же живёт в этом городе?
– Да много кто… – ушёл от ответа Тюша. – Вставай давай с камня-то! Ревматизьма! – опять он сообщил мне свою любимую болезнь. – Пошли, чаем напою тебя.
Мы прошли вдоль реки, свернули в маленькую пещеру, повернули ещё раз и увидели тяжёлую деревянную дверь. Тюша с натугой дёрнул её, дверь скрипнула и открылась. Мы попали в обычную избу, только без окон. Тюша запалил старинный самовар, ворча про себя:
– Не люблю я это лепистричество… не доверяю.
– Лепестричество? – хихикнула я. – А сколько тебе лет, Тюша?
– Да почитай, годков триста. А, может, и поболее. Кто ж их считает-то?
Он покачал хромовым сапогом в трубу самовара, напустил дыма в комнату, раскашлялся и поставил трубу, которая выводила дым в соседнюю пещеру. Деловито шаркая, достал из пузатого расписного буфета чашки со щербинами, поставил сахарницу с колотым кусковым сахаром, желтоватым и плотным. Вазочку из мутного стекла с вареньем, ложки и маленькие стеклянные блюдечки.
– Варенье земляничное, – гордо сообщил мне. – В розетку набирай, – он ткнул кривоватым артритным пальцем в стеклянное блюдечко, – и лопай, сколь душе угодно.
– В розетку, – повторила я. – Тюша, а семья где твоя?
– Нету, семьи-то. Бобыль я.
– Как это?
– Да так. Меня в солдаты, а невесту мою Варю, помещица замуж выдала и услала в другую деревню.
– Как это? – я опять повторилась от возмутившей меня несправедливости.
– Да так, – в тон мне ответил Тюша. – Я помещице приглянулся, красивый был. Да на што она мне! – пожал плечами Тюша. Без сожаления, так про очень давнишнее говорят. Спокойно. Отгорело уже всё, прошло. – Я Варю-то шибко любил. А когда вернулся в деревню, после двадцати пяти лет государевой службы, Варюша померла уже. Я и ушёл в леса.
– Совсем?
– Совсем. Не мог смотреть-то на барыню. И мои уже все померли. И домишко развалился совсем. Ушёл, землянку выкопал и стал жить, – Тюша ласково посмотрел на меня и налил чаю.
– В землянке? – ужаснулась я, представив себе: зима, вместо потолка мёрзлая земля, ссохшиеся корни, червяки и жужелицы, так и сыплются мне за ворот. И спать, наверное, на земле приходится, и печки нет.
– Ну, печка-то была, – усмехнулся Тюша, словно прочитав мои мысли. – И спал на досках. Ревматизьма! – он поднял свой кривой палец.
– Это не шутки! – закончила я, за Тюшу. – А Полоз?
– Что Полоз? Не он обижает людей-то, – пожал плечами Тюша. – Кто к нему бескорыстно, тот обиды от него не имеет.
– Хозяин! – в комнату вошёл моложавый мужчина. – Чаем напоишь? – Густой бас заполнил всё небольшое помещение.
Тюша радостно засуетился, доставая ещё чашку и розетку для гостя. Пододвинул ему сахар.
– Сахарок-то мой любимый! – улыбнулся мужчина в длинную золотистую бороду.
– Берегу те, сахарные головы, ещё Грибушенские, – вздохнул Тюша. – Это не нынешний рафинад!
– Грибушенские? – не поверила я. – Это что, ещё до революции?
– Давнишние, – насупился Тюша. – Сейчас таких, не делают. Ты попробуй! – он положил щипчиками мне на розетку желтоватый осколок сахара. – Ты его за щеку, – наставительно сказал Тюша. – И чаем запивай. вприкуску.
– Тогда уж вприпивку, – я сунула кусок сахара за щеку и удивилась. Действительно, современный рафинад тут же расползся бы на крупинки, глоток горячего чая и нет его. А так, конечно, можно чаи гонять по многу стаканов. Я всё удивлялась, когда читала, что чая пили по восемнадцати стаканов.
– Что, помощницу нашёл? – подмигнул мне мужчина.
– Нет, сама на голову свалилась. Теперь ей деваться некуда – будет помогать, – строго сказал Тюша.
А я пила второй стакан чая с грибушенским сахаром и мне было всё равно. Помогать так, помогать, только сахар не отбирайте.
– Ишь чо! – усмехнулся Тюша на мою довольную физиономию. – Швыркает, и ухом не ведёт.
– Вкусно, – я успокоенно вздохнула. – Надо ещё и из блюдечка попробовать, как купчиха, – я совсем вошла во вкус старинных чаепитий.
– Ладно, – мужчина встал и слегка поклонился. – Спасибо, за компанию и угощение. Пойду я.
– Доброй ночи, Евсей Иваныч, – Тюша поклонился мужчине и проводил до двери.
– А чего помогать? – тут же пристала с расспросами я.
– Потом расскажу. Сейчас спать. А утром пойдём по владениям Полоза.
За маленькой дверцей оказалась уютная спаленка. Кровать, не кровать, но топчан с мохнатой шубой был. Поначалу жестковато, но тепло и уютно. Тюша хмыкнул, оставил мне огарок свечи и ушёл. Я поворочалась и заснула.
