Галина Павловна Константинова
Мойры не плачут
– Что-то тебя, Андрюша, на политику пробило.
– Да раздражает это, понимаешь? Вот смеются тут над скрепами, а ведь это наш стержень. Но только не совсем то, над чем мы смеёмся. Наши скрепы, на самом деле, в русской культуре. В языке, литературе. Ты посмотри, я не говорю литературу, особая статья, а вот просто во что превратилась журналистика? Есть ведь и талантливые. Ну, на что они тратят свой нормальный русский язык, на перетирание странных новостей из бывших республик? Журналистика… Мне обидно, понимаешь. Сейчас принято опять же, хихикать, мол, что была ваша журналистика в советское время. Да, я там только-только начинал. Но мне было интересно. Концерт – интересно, собрались в поход – интересно. Даже поездка в колхоз и ударный труд со своими товарищами – интересно.
– Слушай, если так классно было там, почему же вы продали это всё?
– Так пойми, мы были как в тумане. Сначала перестройка. Горбачёв толкает классные речи, что гласность, свобода и так далее. Под этим соусом свобода предпринимательства. Все подпольные цеха, как потом мы узнали, легализуются. И так, под шумок, потихоньку, сливают нашу Родину, извините, в унитаз. Вот спроси меня, в 91 что я думал о перевороте? Конечно, то, что мне тут втыкали на телевидении. Там, кажется, тоже сначала балеты крутили как у нас любили, при смерти генеральных секретарей. Вот, тут и объясняют – наш герой Ельцин, он за суверенитет. Классно же. Вот сейчас скажи Москве – а давай мы тут Уральскую республику организуем. А тебя, родимую, отрежем от наших налогов. Что скажет Москва? А тогда Москва дала всем отрезаться и попилить всё то, что осталось на наших территориях. Мы продались за триста сортов колбасы, и только сейчас выясняется, что колбаса – ненастоящая, и всё – ненастоящее, с пальмовым маслом. Всё порешал рынок, это же классно – товаров много, выбор есть, производитель борется в конкуренции за наши кошельки. Ерунда, что госты отменили, а если и рисуют, что чисто для рекламы. Чтобы в нашем подсознательном всплыли образы, что это всё очень качественное.
– Слушай, но всё равно ведь прогресс не остановить. Не было ничего, сам же рассказывал. С туалетной бумагой и то дефицит. И вообще. Кончай ностальгировать. Ты в той стране мог бы квартиру себе купить?
– Мог получить, подождав. А мог бы и купить. Кооперативная квартира, кстати, в долг давало государство, на несколько лет, без процентов.
– Да-да, я видела эти кооперативные квартирки-хрущёвки. Спасибо, не хочу. У меня вон почти такая же, чуть-чуть получше. Ты посмотри, посмотри, что стоит теперь на компросе, они такие тусклые эти здания сталинские. А внутри уже сыплются.
– Погоди, сыплются они потому, что их уже тут годами, если не десятилетиями, никто не ремонтирует. Тут грозятся к трехсотлетию города привести в порядок сталинский ампир. С одной стороны, здорово. С другой – деньги бюджетные, то есть, наши.
– Но ведь и в твоей замечательной стране государство заботилось обо всём, забыл? Ты тоже платил налоги, и государство всё тебе давало. Ничего страшного, пусть отремонтируют.
– Да, но государство ремонтировало своё имущество, а не частное. Сейчас получается, мы платим, а кому-то перераспределяют. Причём, если бы бедным, ещё понятно. Но на компросе не все бедные. Есть и такие, которые скупили весь этаж верхний и сделали пентхаусы, правда, на уровне пятого этажа. Им тоже положено выделить деньги на ремонт фасада, как думаешь?
«Какой же он мелочный. Считает деньги чужие, сам свои не сильно хочет тратить», – думала Варвара.
Глава 24
Наконец-то Варваре удалось выйти на улицу. От Влада пришла смс-ка: «Прости, что так долго не появлялся, были дела. Я купил билеты на «Мельницу», это послезавтра. Ты пойдёшь со мной?». Неожиданно и приятно.
Небо расчистилось, и старые здания на компросе сразу будто обнажились. Компрос как древний мамонт, с почерневшими костями балконных балясин, постепенно начинал шевелиться. Видно было, что на теле мамонта есть грубые раны, но он живой, и просто готовиться встать и тяжелой поступью пойти куда-то на север. С утра был туман, но солнце греет всё сильнее…
«Дороги сплелись в тугой клубок влюбленных змей,
И от дыхания вулканов в туманах немеет крыло…
Лукавый, смирись! Мы всё равно тебя сильней,
И у огней небесных стран сегодня будет тепло.»11
Варваре хотелось лететь. Странное ощущение, неужели она влюбилась? Когда же это было в последний раз, наверное, в школе. Когда нет ни поджимающих бабочек в животе, а есть только ощущение полета. Что-то чистое, неимоверное, не осквернённое ничем. Вот такие странные эпитеты крутились в голове. Она присела на скамейку на липовой аллее. Листочки начали пробиваться, такие маленькие, слабые, беззащитные. И я, такая обнажённая перед новыми чувствами, ведь они могут быть не нужны другому человеку.
Она написала: «Да, пойду обязательно. Позвони накануне». Она прибежала домой и открыла крышку ноутбука. Пока грузился редактор, строчки выстраивались сами по себе. Она даже не понимала, почему тема, которая случайно всплывала в разговоре, вдруг выплеснулась сразу готовыми предложениями. У вокзала прошлой осенью собирались коммунисты и протестовали против пенсионной реформы, а притащил её туда Женька. Сейчас это немного забылось, но Женька своими революционными разговорами поднял воспоминания. Она снова разместила статью на дзене.
Приведут ли митинги к революции?
Несколько месяцев назад у нас в городе состоялся митинг против пенсионной реформы, организованный коммунистами. Народу было немного, по моим прикидкам, порядка пары-тройки сотен человек.
Среди обычных речей по поводу как нас грабят, стали проникать и лозунги про инпичмент президенту и отставку правительства. А это значит, что движение против реформы переходит в политическое русло и остро встает вопрос именно о смене политического строя.
Мне запомнилось выступление журналиста Аркадия Кононова. Интересные мысли, что нам всё время будут давать какие-то подачки и ждать изменений кардинальных не нужно.
Также прозвучала информация, что журналистов перевели не на трудовые договоры, а на просто контракты по оказанию услуг. То есть, власть начала спускать на места указания, чтобы немного прикрыть «оголтелую» прессу на местах, которая не хочет петь в унисон центральным каналам. Журналист также усомнился в том, что забрасывание власти письмами поможет.
Нет, бюрократический аппарат, поддерживаемый денежными вливаниями, спокойно всё прожует. В качестве примера он привел себя – когда он писал письма, что против него действует ОПГ, которая хочет отобрать его пенсию, ему отвечали просто отписками, и только в одном месте ответили, что состава преступления ПОКА нет, то есть, и заниматься-то нечем.
Но самые интересные беседы произошли у меня уже с обычными людьми, участниками митинга.
Дама пенсионного возраста рассказала, что работала на кабельном заводе, сейчас там идёт дальнейшее разрушение всего. Закрывают профилакторий, а рабочие работают часть времени в цехе, а часть на проходной. Она недоумевала, как можно развалить такой огромный завод, неужели кабельная продукция никому не нужна (и тут же вспоминала, что в советские времена она нужна была в шахтерском деле, а шахты, как известны, закрываются повсеместно). Видно было, что человек очень болеет за своё родное предприятие, потому что, если кто не помнит уже, раньше в заводскую среду люди попадали с молодых лет, и все этапы становления проходили на своем родном предприятии. Это была и преемственность, и верность предприятию, и глубокая привязанность к коллективу.
Сейчас, как известно, менеджеры обычно пришлые, не понимающие либо вообще производства, либо им это предприятие до лампочки. А если не до лампочки, то, согласитесь, молодой менеджер 30 лет просто не в состоянии понимать производственные масштабы.
Недаром в Японии нужно идти к управлению с низов. Там не помогает то, что твои папа-мама капиталисты или давно работают в начальниках. Нужно понять производство именно с каждого станка. А если нет, то никак не объяснить рабочему, который кидает свой инструмент там, где стоял, потому что кончилась смена. То есть, рабочий перестал ощущать, что это предприятие – родное. И что от его личного вклада что-то зависит. Ведь все равно все барыши достанутся буржуям, да еще не местным (менеджмент приезжал туда вахтовым методом, то есть не только хозяева пришлые, но и начальники).
На митинге выступали молодые рабочие и просто студенты, они больше походили на рэперов и игрались своими яркими лозунгами. Осознание того, что ты реально живешь в классовом обществе, есть класс эксплуататоров, а есть класс, который подвергается эксплуатации, и власть выражает только интересы правящего класса, пока звучало нечасто.
А теперь приведу доводы людей, которых устраивает строй, власть, и кто не видит проблемы в увеличении пенсионного возраста.
Главное недоумение – а зачем выражать свое мнение, просто поговорить можно где угодно, если нет результата, то действия не нужны. Ну, на самом деле, это просто практический подход буржуазного мышления. Трудно спорить с теми же достаточно обеспеченными людьми, что их эксплуатируют и угнетают. У них вопрос – а зачем протестовать, ведь государство просто меняет условия игры, эти блага (пенсии, соцобеспечение), которые оно может давать, а может отобрать.
Я рассказала о волне протеста, организованной коммунистами. Но есть еще либеральные течения, которые борются за избирательные права, то есть демократию, как прописано в основном законе. Эти митинги обычно несогласованные и привлекают много молодёжи.
Все мы наблюдаем за этими митингами, просматривая ролики на YouTube.
Правда, в этом году организация митингов направлена за реализацию права каждого человека участвовать в выборах. О пенсионной реформе как-то забылось, потому что со стороны правительства и Президента была поставлена жирная точка в этом вопросе.
Несмотря на многочисленные аресты участников несанкционированных митингов, «как в Париже» не наблюдается. Можно сказать, это всё еще мирный протест.
Так выльются ли митинги в реальные забастовки или другие действия?
Глава 25
Всё-таки весна наступала. Люди шли, открывшись ветру нараспашку.
Варвара надела пальто-оверсайз и грубые ботинки. Почему-то всё в чёрном цвете. Чтобы не было мрачно, намотала ярко-оранжевый шарф.
Влад стоял около колонны, в чёрных очках. Вид такого загадочного кента. В остальном никаких изменений, обычные джинсы и пуловер.
– Привет! – подошла она, непроизвольно улыбаясь.
Вдруг откуда-то, как у волшебника, возник букетик подснежников.
– Они же завянут, маленькие, – разочарованно протянула Варвара.
– Нет, мы их поставим в стаканчик, у меня во дворце культуры знакомая работает. Сейчас зайдём и всё уладим.
– А, ну тогда ладно. Спасибо, что позвал. Я стараюсь не пропускать её концерты.
– Живая акустика всегда круче даже самых продвинутых колонок. Я бы на Рамштайн сходил, но… Кажется, до нас им долго ещё ехать, – со смешком закончил он.
Яркая публика прибывала и прибывала. Билеты оказались буквально на пятом ряду, и Варвара с подробностями изучила Хелавису на сцене.
… Они вышли в сиреневую вечернюю мглу. Фонтаны рядом с дворцом ещё не работали.
– И как тебе концерт? – спросил Влад.
– Хорошо. Но мне показалось, что она уставшая.
– Это потому что близко.
– У неё интересные метафоры. Некоторые прямо впечатываются в мозг – «вспоминай моё имя, прикасайся рукой». Ну, и музыканты. Хотела бы я так писать стихи… Она, кажется, знает несколько языков и может на них петь или практически писать тексты. Здорово. А ты, что ты находишь в этом тяжёлом Рамштайн? Я смотрела их последний клип. Странные, смешанные чувства. Особенно эта негритянка беременная. И эти щенки. Брр…
Они присели на скамейку. Влад, как заметила уже Варвара, не курил. Возможно, в прошлом у него была такая привычка. Вообще, он производил ощущение слишком «орднунг-орднунг», немецкое слово, застрявшее в голове непонятно как. Странно, что ему нравится группа, которая буквально ломает все стереотипы.
– Так это именно и ценно. Что касается негритянки – ты уже, наверное, читала, что это осмысление проблем миграции. Видишь ли, Линдеманн родился в Восточной Германии, во времена социализма. У него есть сингл, называется «Радио». Я слушал передачу по переводу. Хитрость в том, что я не знаю немецкого, но обычно читаю переводы его песен. Так вот, «Радио». Смысл такой – мы жили в закрытой стране, и лишь иногда, как глоток свободы, слушали радио. Нам запрещали привозить пластинки, в общем, как у нас в СССР – железный занавес. Ну, и потом Берлинская стена рухнула. Наступила свобода. Как раз осмысление проблем миграции и есть осмысление свободы, внезапно свалившейся на голову. Клип «Дойчланд» интересный. Разобран уже до деталей, вроде бы, всё понятно. Но когда смотришь это целиком, возникает в голове что-то невероятное. Осмысление истории. Если бы у нас так осмыслить. Но сколько ни стараются, получается попса. У Рамштайн музыка очень сильная, на самом деле. Тексты жёсткие. «Амор, амор, алле воллен нур дихь цахмен», если, конечно, правильно говорю. Любовь, все хотят тебя приручить. Простые слова. Но начинаешь их крутить, и получается – все хотят манипулировать людьми. Все говорят о любви, а на самом деле – хотят получить власть. Кстати, насмотрелся я на этих тёток на декаднике, хочу и нынче к Скоробогатову пойти.
– Что за тётки?
– Да эти, улетевшие. Там их местная большая тётя развлекает, ведьмой себя воображает. Сидят, ритуалы какие-то со свечами делают. Пляски устраивают. И всё потому, что очень хочется приручить мужчин. Амор-амор. Кстати, дальше. У него мысль – все хотят тебя (то есть, любовь) приручить, но в итоге попадаются к тебе в пасть, то есть, в пасть любви, конечно. Клип того жёстче. Просто понимаешь, что любовь в итоге получается какой-то предопределённостью. Даже нет – чудовищем, которое хочется приручить, но в итоге дрессировщик вынужден положить свою голову в пасть. Представила картинку? Дрессировщик кладёт в пасть льва голову. И пасть закрывается.
– Как-то кровожадно. Что-то стало холодать…
– Ты же не пьёшь, или скрывала? – с хохотом он обнял её за плечи. – Слушай… насчёт прошлого раза. Ты извини, пожалуйста. Меня этот алкоголик уже довел до ручки, практически. Я, кстати, сейчас плотно занимаюсь этой темой. Мониторю рынок. Можно продать долю. Что-то пока держит в этом доме, ностальгия, что ли. Короче говоря, я ему тут дал денег на дорогу и отправил в его любимую деревню. А сам пока решаю для себя, что выгоднее. У него эту комнату купить или свои комнаты продать и купить себе что-нибудь приличное. Конечно, привык я жить в полногабаритных квартирах, ну, посмотрю, что тут ещё в центре есть. Так что, квартира полностью свободна.
– Это приглашение?
– Считай, что так. Но и ты девушка свободная, и вправе, как пишут в некоторых учебниках, сделать свой осознанный выбор. Но, внимание, выбор накладывает ответственность.
– Хорошо, пошли, но небыстрым шагом. Сегодня хорошо.
Они зашли в квартиру и уже по-настоящему обнялись и поцеловались. Мысли не мешали. Варвара знала, что если мысли улетают, то наступает облегчение. Будто отогнал мух от мёда.
Всё происходило молча и в полной тишине.
Странно. Варвара не думала, а просто ощущала. Это был танец или что-то другое, когда партнёр ведёт, но не навязывает, будто ты сама только этого и хотела минуту назад, просто не знала. Это момент, когда не надо преодолевать отвращение к старому телу и прибегать к помощи владельцу этого тела довести себя до нужного состояния.
Варвара сейчас поняла, насколько её сковывает Андрей. Насколько он неприятен именно потому, что все отношения лживы. Тут всё-таки одна муха-мысль залетела: «Неужели ты думаешь, что с Владом у тебя будет полная гармония? Ты его совсем не знаешь!».
… Утро было нежным и сонным. Варвара ощущала себя королевой, потому что Влад встал рано и сбегал за пирожными, которые были уложены на красивую тарелку и поданы на подносе вместе с кофе.
Но идиллию утра разрушил телефонный звонок.
Влад сидел в кресле и поглаживал её за ногу, пока она пила кофе, жмурясь от лёгкой щекотки.
– Да, я слушаю. Представьтесь, пожалуйста.
В трубке что-то ответили.
– А почему я должен Вам верить? Пока не вижу никаких причин.
В трубке снова что-то стали доказывать.
– Хорошо, я постараюсь. Это очень срочно?
Видимо, собеседник был убедителен. Влад ещё на несколько минут выходил на кухню, и Варвара ничего не смогла понять из разговора. Потом он быстро зашёл в комнату:
– Одевайся, мне нужно срочно встретиться с одним человеком. Возникли проблемы. Я тебя подвезу на машине. Извини, что так получилось. Понимаешь, бывают у мужчины дела.
Глава 26
Дорошин сидел в своём кабинете, но услышал шум в коридоре. В дверь быстро постучали, и в проёме показалась голова Шашерина.
– Виктор Николаевич, вот тут рвётся к Вам толпа посетителей, говорят, что только с Вами будут разговаривать.
– А в чём дело?
– Говорят, мошенничество.
– Ну так пусть пишут заявление.
– Говорят, что мошенничество неявное.
– Ладно, пусть проходят.
В кабинет ввалилось человек пять, странные тетки в платках и длинных юбках.
– Гражданки, говорите по одному, иначе будет не понятно.
– Так, буду говорить я, – взяла слово сухонькая женщина неопределённого старческого возраста. – Мы состоим в церкви Свидетелей Иеговы. У нас община, живём на окраине города, в посёлке, несколько частных домов. В нашей общине состояла Зайцева Екатерина Васильевна, сестра наша. Вот недавно она умерла. В марте.
В комнате на пару минут воцарилась тишина.
– Ну, она нам по завещанию оставляла свою квартиру, на улице Ленина. Квартира большая, полногабаритная, так случилось, что детей у неё не было, не пришлось…
– Ладно, понятно. Пройдёт полгода, вступите в наследство, какие проблемы? – как будто что-то предчувствуя.
– Дело в том, что, хотя мы и не вступили в права, но у нас был ключ, по факту мы там часто бывали и некоторые даже жили. В центре города, удобно было, посёлок наш далеко. Да и Екатерина, сестра наша, всегда была рада нам.
– То есть, по факту вы уже владеете?
– Ну, практически да. Оплачиваем коммунальные услуги, как положено. Последний раз на квартире ночевала Зоя, – старушка кивнула рукой назад, – так вот, она там была примерно пару дней. Неделю назад позвонили на домашний телефон, стали угрожать и требовать возвращать долг. Она сказала, что ничего не знает, а хозяйка умерла. Вчера мы снова были вынуждены остановиться в квартире, я сама там была. В квартиру позвонили, уже в дверь, ворвались несколько человек, тыкали удостоверениями, я вижу плохо, на словах сказали, что служба судебных приставов. Показывали бумажку, что Екатерина должна миллион рублей банку.
– Это уже интереснее, – будто проснулся Дорошин.
– Миллион и еще проценты, и еще штрафы! – воскликнула старушка, закатывая глаза, будто призывая Бога в свидетели.
– Хорошо. Значит, покойница взяла кредит.
– Она не могла взять кредит, зачем ей, у нее была пенсия. Тем более, такой огромный. Её кто-то принудил к этому. Сейчас банк требует платить по кредиту, так как мы сказали, что её больше нет, на квартиру наложили арест на все сделки. Кто-то её вынудил подписать кредитный договор, а деньги отобрал. То есть, это чистой воды мошенничество.
– Хорошо, пишите заявление, будем разбираться. Сделаем запрос в ФССП.12 Да, сразу, на всякий случай, есть ли у вас фотография?
Сухонькая старушка вытащила из сумки слегка пожелтевшее фото.
– Но это примерно год-два назад было.
– Хорошо. Она в вашей общине сколько лет была?
– Пару лет. Дело в том, что до этого она была на грани отчаяния, мы ей оказали помощь, вытащили её из бездны…
– Давайте без пафоса. В чём выражалось – на грани бездны и вытащили из бездны?
– Ну, она пила. Мы с ней познакомились, когда она побираться ходила. Там, в переходе около рынка. Поговорили, пригласили к себе, выяснили, где живёт, чем занимается. Она же нестарая была, но пенсия по вредности, маленькая совсем. Оплачивать сама квартиру не могла, за пособиями обращалась, говорили, излишки площади, сама выкручивайся.
– Понятно. В общем, вы и материально ей помогли, и ещё вылечиться помогли.
– Так оно, мы просто сняли у неё комнату, чтобы было где останавливаться. Насчёт лечения нельзя сказать, что мы ей помогли до конца. Бывали у неё срывы. Да, лечили как могли. Врачей находили. Не всегда помогало.
– Тут подробнее. Что за врачи, где находили.
– Да нам посоветовали врача, раньше в психиатричке на Банной работал.
– Фамилия?
– Беликов Артур Александрович.
Дорошин набрал внутренний номер.
– Алексей, зайди ко мне снова. Кажется, тут наш персонаж снова объявился, с которым ты недавно имел светскую беседу.
Шашерин зашёл в кабинет.
– Продолжайте… Как вас звать?
– Евдокия, сестра Евдокия.
– Вы гражданку Зайцеву прямо в клинике лечили?
– Так вот нет, не совсем, дорого там. Предложил нам Беликов на дому, сказал, что у него есть благотворители, он может оказать бесплатно. Полис как раз мы восстановили. Ну, в общем нам бесплатно обошлось. Но ненадолго хватило. Почему мы тут и останавливались часто, чтобы она в разнос не пошла.
– Хорошо. А она ничего не говорила, что хотела что-то покупать и поэтому ей нужны деньги?
– Она иногда говорила, что хотела бы квартиру продать и купить что-нибудь к нам поближе. Мы её отговаривали.
– Почему? Потому что вам тут удобно было пользоваться недвижимостью? Вы поэтому её уговорили написать на вашу общину завещание? Кстати. У вас юридическое лицо, или она на кого-то конкретного составила завещание?
– На конкретных людей, – немного покраснев, сказала Евдокия.
– То есть, лично на Вас?
– На меня и еще трёх сестёр. В общем-то, мы все друг другу доверяем…
– Очень хорошо. А теперь скажите мне, есть ли у вас и других наследниц своё жильё?
– У меня комната есть, живёт дочка. Про других точно не знаю.
– Ладно. Значит, пишите заявление, оставляйте у дежурного свои координаты. Мы вам позвоним.
Когда тётушки вышли, Дорошин обратился к напарнику:
– Что думаешь?
– Думаю, что они очень заинтересованы в этой квартире. Но вот про кредит, скорее всего, не знали. Либо – кто-то из этой компании за спиной других договорился с Зайцевой, чтобы взять кредит. Как вариант – их, я так понял, человек десять. В выигрыше с квартирой – четыре человека. Следовательно, остальные в пролёте. Как взять кусок от Зайцевой – можно за спиной других напеть песни про общину и заставить её взять кредит. Тем самым, компенсировать то, что увели напарницы. Надеюсь, иллюзий нет насчёт благих намерений, которыми выложена дорога в ад.
– Хорошо, но смерть?
– Да, про причину смерти мы не спросили, сразу переключились. Давайте я попробую вернуть эту Евдокию.
Через пару минут Шашерин вернулся.
– Представляете, скоростные электрички какие-то. Оказывается, заявление у них было наготове, быстро исчезли. Вот телефон, – Шашерин протянул начальнику листочек.
– Набирай, включай на громкую, – скомандовал Дорошин.
– Алло, Евдокия? Это вам следователь Шашерин звонит.
– Да, я слушаю.
– Мы забыли спросить – какова причина смерти Зайцевой?
– Я сама заключение не читала, родственники-то у неё есть, они на руки получали…
– Понятно. В принципе, родственники, в зависимости от родства, тоже могут претендовать на наследство. Ладно. Есть у вас телефон родственницы или родственника?
– Да, есть, я сейчас пока немного занята, а вот, у Зои в телефонной книжке, – Евдокия продиктовала телефон.
– Получается, – рассуждал Дорошин, – родственники всё-таки есть, и в принципе, возможно, они тоже хотели получить эту квартиру. Прав был Булгаков, квартирный вопрос до сих пор остаётся самым главным. Мне сейчас нужно ехать, участвую в переговорах, в качестве поддержки. А ты – звонишь родственнице, уточняешь причину смерти. Делаешь запрос в ФССП, выясняешь банк. Далее. Нужно, я думаю, сходить в этот банк, посмотреть, на основании чего они дали кредит. Кредит немаленький, а почему-то без залога. И вообще. Что она там указала – для каких целей такая огромная сумма. Вообще, это очень странно. И опять этот Беликов возник на горизонте. Нужно подумать, как с ним поговорить, он явно что-то скрывает.
– Да, Виктор Николаевич, между этими тремя случаями я тоже чувствую какую-то странную связь. Вроде и факты есть связующие, но они ничего не доказывают. Есть какая-то тень преступления, но ясности нет.
– Действуй, – Дорошин похлопал по плечу щуплого Шашерина, одновременно сворачивая улыбку на лице.
