Галина Маркус
Всё рифмуется
Отраженье
Белый снег и чёрные стволы.
Голо и стерильно, как в больнице.
Новые реальности малы,
не хочу ни плакать, ни лечиться.
Лампа за спиной, окно без штор.
Вот, стою – мишенью чёрных улиц.
Тьма слепит, в упор глядит Ничто —
где-то я с собою разминулась.
Нет, там кто-то целится, молчит.
Может, обозналась – вечер, тени?..
Не спасут врачи и палачи,
если убивает отраженье.
2011
Светотень
Границу нормы пододвину
на полшага, совсем чуть-чуть,
потом ещё наполовину —
и окажусь в стране причуд.
Здесь фонари горят под солнцем
и перекрикивают день.
Рисуйте, значит, как придётся,
всю эту нано-светотень.
Болеет тротуар. Прямая
теперь немножечко крива.
На небе облака ломает,
под ними морщится трава.
Зато со мною всё в порядке —
тут вам меня не изменить.
Я тихо двигаюсь с оглядкой,
из вида не теряя нить.
Но правда в зеркалах провисла.
Вот не пойму, кто виноват,
что я вам улыбаюсь кисло
и странно скашиваю взгляд.
2016
Разбираем ёлки
Ну вот, мы разбираем снова ёлки,
в коробки утрамбовываем праздник.
И то, о чём мечтали втихомолку,
попросим, подождав иных оказий.
Давно уже играем в эти игры:
заказ услуги свыше – торг уместный.
За свечечку по пять рублей привыкли
оздоровляться полностью телесно.
А коли раскошелимся на двадцать,
будь добр, Ты предоставь всего сверх меры,
а то, смотри, мы будем сомневаться
в Твоих – ну как их? – заповедях веры.
Грешны? Мы не крадём, не убиваем,
всё мелочи, а им виною – случай,
а если и чужого пожелаем —
так что же Ты других снабжаешь лучше?
Мы совесть выключаем, как приёмник,
а наши обещания и клятвы,
как будто многоразовые ёлки
в коробках тесных спрятаны куда-то.
Ты слишком много хочешь. Дай свободно
пожить немного. Сколько можно правил?
Ну что Ты всё стучишься в наши окна?
Ведь мы Тебя сейчас не вызывали!
И если б Ты пришёл сегодня к храму
и требовал – негромко, но упорно, —
любить врагов, мы б вызвали охрану
чтоб не мешал творить Тебе поклоны.
2003
Страшный сон
«Французы спятили, им отказали разом
И чувства, и душа, и мужество, и разум».
(Агриппа д`Обинье, «Трагические поэмы»)
– Марго, Марго! Мне снился страшный сон…
Охвачены безумием французы:
клянутся убивать перед крестом
и в помощь призывают Иисуса!
Ни жалости не зная, ни пощад
под сенью ночи, дьяволом ведомы,
Того, Кто заповедовал прощать,
назначили виновником погрома.
Хохочет, наслаждаясь, сатана:
кто разделён – его покорен власти.
Хоть до небес не выросла стена,
но истина разодрана на части…
Гиз отомстить, конечно, был бы рад
за все свои любовные печали,
но Медичи, но твой тщедушный брат
елей и мёд на свадьбе источали!
Ведь наш союз, средь смуты и войны, —
вершина Золотого Ренессанса,
спасение и веры, и страны —
не может быть двух истин… и двух Франций.
А снилось: реки крови – в воды рек
текли, и покраснела за ночь Сена.
Женою католичку я нарек,
но ныне – даже в Лувре нет спасенья.
То ужас был! Ворвался в спальню люд,
Я пал ничком, занёс приклад убийца…
Марго, Марго, прекрасная, молю,
скажи, тебе подобное не снится?
Признайся – для кошмара нет причин?
И магией любви на ниве счастья
свершится чудо…
– Генрих, помолчи!
Сюда идут! Скорее – прячься, прячься!
2009
Диалог
«Ну ладно, Ты за них умрёшь.
А хочешь знать, что будет дальше?
Любви и веры – ни на грош,
но море фарисейской фальши.
Предвидишь тысячи святых
как оправданье человека?
Но ты пришёл не ради них,
они и так Твои от века.
О, христианство победит!
Гляди, готов костёр для Жанны,
а сколько до-… а впереди…
Всех, помолясь Тебе, зажарят.
А ты готовишься – на боль!
Вот гвоздь – насквозь, вот смертный ужас…
За что? Чтобы один король
грозил крестом другому… Хуже,
Всё будет хуже во сто крат,
людей опять сжигают люди.
Твой брат по крови – им не брат,
там страшно… слышишь: «Jude, Jude!»
И дальним откликом: «Жиды!»
А что? Тебя они распяли.
Так пусть же превратятся в дым
или отвалят… то детали.
А вон писатель от казны
нарисовал – кого? – в икону:
антихриста, что полстраны
отправил загибаться в зону.
А вот, смотри: вот тоже крест,
Не деревянный, для начала,
а золотой, на животе,
что так несётся величаво!
Живот садится в лимузин
(есть бог иной у этой касты).
И грешникам другим грозит
он именем Твоим напрасно.
Скажи, где любят тут врагов,
отдав последнее кому-то?
Здесь надо зазубрить стослов,
и Ты у них в кармане – круто!
А автор этих наглых строк?
Как лихо он других порочит!
А между прочим, сам он… стоп.
Он про себя писать не хочет.
Теперь Ты видишь хорошо:
нет смысла умирать за этих».
«Но Я на час сей и пришёл.
Для них. Для всех. Вставайте, дети…»
2015
Газон
Чем пьянее, тем позднее,
что теперь держать фасон?
Всё увяло. Зеленеет
лишь искусственный газон.
Воздух серый, пеплом полон,
трудно плакать и смотреть.
Начинает шоу клоун,
А заканчивает смерть.
Шут – он тоже не железный
и играет кое-как.
Все давно под стол залезли,
веселится лишь дурак.
Чем позднее, тем пьянее…
Кто с пелёнок не привит,
тот, как травка, зеленеет
и на солнышке блестит.
2015
Бисер
Я рассыпала бисер смеха,
нахожу по углам случайно.
Здесь без смеха идёт потеха,
и сажусь я на трон молчанья.
Мой народец! На разной ноте
все молчат, только болен каждый:
«за» молчат, но молчат и «против»,
в лоб молчат или глаз не кажут.
Кто-то гордо, а кто невольно,
кто стыдливо, а кто жестоко.
Но им больно… Как всем им больно!
Даже в казни не будет прока.
Пусть палач инструмент заточит,
хочет – тупо, а хочет – остро,
но казнит он молчанья молча,
и во мне он разбудит монстра.
Встану с трона, скажу: не надо
подчинённых таких мне вовсе.
Но с другими – не будет сладу,
их опять переманит осень.
Бросив трон, собираю бисер —
не метать, а подальше спрятать.
Мир творился не слишком быстро.
Рыбы, птицы. И день был – пятый.
Осенне-депрессивное
Мы поздние нотки на слабенькой ветке —
пора нас судить беспощадней и строже.
Никто не спасётся, расставлены метки,
и хоть бы скорее… пускай не тревожат
пустые надежды. Последние песни
поют дураки, оторвавшись от стаи.
Но небо закрыто, диагноз известен,
кто смог бы взлететь – тот давно уж летает.
А нам и пытаться теперь уже тщетно,
а нам – покружив, пополнять эти сонмы
шуршащих и мёртвых, цветных и бесцветных —
осеннюю норму упавших и сорных
из прошлого года, из прошлого века
– мы ляжем слоями, от нас не убудет,
мы смыслы без звука, мы ноты-калеки,
обычные души обыденных судеб.
Нас поздняя осень привычно зачистит,
а мы никого не зовём за собою…
Вот только немного сочувствуем листьям,
что станут надеяться новой весною.
2016
Послесловие к дружбе
Господи, благослови ее, пожалуйста, успокой, включи в ее доме свет и ко лбу прикоснись рукой. А если и виновата в чем, то не она одна… Я знаю, слова – это страшно, они достигают дна.
Но ведь оно притаилось, оно родилось давно, оно очень долго пряталось, но было ей не равно. И с детства одежда колется, и строг родительский дом, а эта любовь шершавая кожу сняла потом.
Я что-то могла-должна была? А может, и не должна… Наверно, лежит вина на мне, иначе – какого рожна? А если я не причина, то почему тогда – цель? Сколько же было хорошего… с лучшею, с ближней моей. Не было крепче дружбы – ненависть ее крепка. Скажут, что можно убить меня – не дрогнет ее рука. Пока ее стрелы – мимо, пока еще недолет, но если они попадут, тогда… это войдет в нее.
Боже, молю, утешь ее в тягостном сне – пускай
просто забудет про страх и боль, только не отпускай, только не говори «не Моя», не урони во мрак!
Господи, она так любит…
Просто она любит – вот так.
*** («Мастер и Маргарита»)
Разве это счастливый исход?
Дальше – вечность. И вечна тоска.
Позади – и роман, и полёт.
Да, покой… всё, что в сердце живёт
не удастся уже расплескать.
Но к чему устремляется дух
в этой жизни? К кому воззовём
мы в страданьях и в радостях? Глух
тот покой. Свет лампадки потух,
и никто нам не явится в нём.
Для кого и о чём будет стих?
Слушать музыку? Гений в ней жив,
если Света божественный лик
в человечье творенье проник,
как история древняя – в миф.
Звать к Нему – назначение муз!
Что осталось? Земная любовь
в царстве духа, вне органов чувств?
Мир вдвоём – удивительно пуст
в повтореньях обманчивых снов…
Раз живая Любовь – не со мной,
всё не через Него и не в Нём,
что зовётся тогда добротой,
милосердием? Страшный покой…
Что не дарено – то мы крадём.
Разве нужен мне домик и сад?
Ни свечей, ни друзей не хочу.
Рай без Бога – всего только ад…
Нет, не Мастер, а Понтий Пилат
счастлив, с Ним уходя по лучу.
2006
*** (чудо)
Уже забили петуха,
уже повесился Иуда…
А все-таки, случится чудо,
хоть и не верится пока.
Мы спрятались в своих домах.
Нас запирает осторожность,
и меч безумства убран в ножны,
и сторожит, как цербер, страх.
А говорят, пришла весна,
да это попросту издевка!
Какая подлая уловка,
какая яркая блесна!
На самом деле, свет убит…
Наш свет в пещере замурован,
привален камень. Промыслово
на нас взирает злобный быт.
Надежда – словно решето,
все в пустоту из ниоткуда…
Но все равно: случится чудо
внезапно, просто. Ни за что.
2020
Люди с тёмными глазами
Перед ними беспомощны полностью мы,
и теряем слова, и теряемся сами.
Но приходят с какой-то иной стороны
люди с тусклыми тёмными, злыми глазами.
Они бродят средь нас, они смотрят на нас,
словно видят насквозь, и мы им не по нраву.
А на дне их бездонных таинственных глаз
есть неведомый яд, колдовская отрава.
И отводим мы взгляд, натыкаясь на них,
но умеют вылавливать нас зеркалами.
И тогда – пролезает в мой сон и в мой стих
кто-то с тёмными, злыми… моими! глазами.
2007
*** (храбрости в мире не поровну)
Храбрости в мире не поровну,
все мы боимся дементоров.
Все-таки выберем сторону —
встанем на сторону светлую.
Пусть для начала лишь мысленно,
щурясь на жгучее белое,
только нащупаем истину,
слепим словами несмелыми.
Нету чудеснее праздника,
чем, все сомненья измеривши,
выйдя ко свету опасливо,
встретить таких же поверивших.
Лица увидеть знакомые,
лица увидеть безвестные
выбравших верную сторону,
тоненький лучик над бездною.
2020
В сказке
Так и живем с чудесами
– яблочко кружит по блюдцу.
Смыслы проявятся сами,
стоит их только коснуться.
Нам удивляться не нужно,
– мы замурованы в сказке,
шарик по блюдечку кружит,
всё ускоряясь к развязке.
Смотрим подслеповато
взглядом испуганной дичи, —
что там увидишь со дна-то,
коли живешь в этой притче?
Сказка-то ложь, да намеки…
Глянешь вокруг: персонажи
учат усердно уроки,
только свои, а не наши.
Выпустим ль в поле клубочек,
биться с кощеем ли станем,
знает лишь сказочник точно,
чем все закончится с нами.
Хоть в чудесах мы не шарим,
сказку-то сказывать скоро…
Не тормозил бы он шарик,
не разбивал бы фарфора…
2020
АНКЕТА
*** (от хрустальной зимы…)
От хрустальной зимы замирая в восторге
и рыдая от сломанных веток рябин,
шла она в синеву и, скользя на пригорке,
так хотела, чтоб он её больше любил!
Чтобы ей не завидовать глупым сюжетам
и парить над житейским цинизмом подруг,
чтоб любовь не казалась похожей на смету,
а была бы похожей на «взгляды» и «вдруг».
Но какие же взгляды, когда уже поздно,
если титры идут, свет включают в кино.
И он рвётся к прохладе, стремится на воздух,
ну а ей остаётся, как прежде, одно:
то ползти, то лететь – в пустоту… до предела.
Экономя желанья, сжигать их дотла.
Он любил – но не так, как она бы хотела.
А лишь так, что мечтать о других не могла.
2011
*** (подоконник, книжка, чашка)
Подоконник, книжка, чашка.
К мёрзлому окну
тонкой блеклой промокашкой
зимний свет прильнул.
А за шторкою дремотной
день уже остыл.
Тянут время неохотно
старые часы
и немодным циферблатом
смотрят мне в глаза:
ты-то, ты-то вино-вата,
так-таки и знай.
Любопытная, рябина
тычется в окно.
Клин не выбиваю клином,
так что всё равно.
Но глядят друг в друга окна,
дотемна близки…
День твой был сегодня соткан
из моей тоски.
2016
«Рябина», Елена Юшина, пастель
Жёлтый цветок
Обглодали вороны рябину —
в эту зиму мороз был жесток…
Из окна кто-то по ветру кинул
густо-жёлтый, без ножки, цветок.
Неестественно-яркою точкой
он на ветках тоскливых повис,
и вцепился в них жадно и прочно,
и не смотрит, бессовестный, вниз.
Как серьгою дешёвою в ухе
у монашенки сирой горит,
придавая иссохшей старухе
и комичный, и жалостный вид.
Инородный – висит и не вянет,
притворяясь, что тут и зачат.
Но стыдится его притязаний
это дерево. В цвет кумача
наряжалась недавно гордячка,
горьковатым и тонким был вкус.
Ей не нужно нелепых подачек
и обиден под старость конфуз.
Но судьбой и ветрами прибило,
к ней насмешливый жёлтый цветок.
Он завянет… любимый… постылый…
В эту зиму мороз – так жесток…
*** (бабье лето…)
Бабье лето. Сентябрь. И туман по утрам.
Доставать ли забытое летнее платье?
Если верить глумливым кривым зеркалам,
лоск мой только годам набегающим кратен.
Нарушая все правила, скачут листки
под колёса, на красный – за осенью новой,
как мышата весёлые, прочь от тоски,
друг за другом, смешинками, слово за словом.
Их недолгая резвость, бессмысленный фарт,
всё не впрок. И, устав притворяться живыми,
затихают, уткнувшись носами в асфальт,
на обочине, в сизом забвении, в дыме.
Ну и ты, разумеется, не виноват.
Мне самой не нужны – ни закваска чужая,
ни шутливый намёк, ни настойчивый взгляд.
Просто зря ты сказал: «Я тебя уважаю».
2010
Надежда
Снег сыплет и тает, ты прячешь озябшие руки
и думаешь – вечность застыла под этим окном,
сейчас всё решится – иначе ты сгинешь в разлуке,
и этой расплаты ждут небо, деревья и дом.
Ах, эти влюблённые – просто наивные дети.
Она не придёт, и что толку упрямо стоять
и слать смс… Но, хоть я за неё не в ответе,
я буду с тобою, я рядом – опять и опять.
Я в каждой развилке и в каждом твоём повороте,
в молитвах и снах, и под дверью сижу у врача,
и прячусь в словах, и звучу в самой трепетной ноте,
и в точке, и в строчке, что надо с абзаца начать.
Чем дольше с тобой, тем я буду сильней и заметней.
Я в тяжести лет и в концовках прочитанных глав,
и в длинных гудках, и в коротких… И самой последней
покину тебя, лишь на крохотный миг обогнав.
2017/к картине Елены Юшиной «Я тебя обязательно дождусь», пастель/
*** (меня ты узнаешь легко)
Меня ты узнаешь легко
в сумбуре роящихся улиц,
людской меня схватит поток
и выплюнет, как несъедобное.
Пальто мне всегда велико,
гримасой привычною хмурюсь
от новых и старых тревог,
да обуви неудобной.
Сквозь страны и через века
судьбы предписанием сложным,
виляя в случайностях дня,
на ощупь ступая впотьмах
идём мы друг к другу, пока
не станет однажды возможным,
что ты повстречаешь меня,
узнаешь в бессчётных мирах.
В том месте, где треснут асфальт,
и брошен пакет из-под сока,
ты сделаешь двадцать шагов
на север. И сразу поймёшь,
что это действительно я,
стою тебя жду одиноко
минуту и пару веков!
Узнаешь.
И мимо пройдёшь.
2003
Голый пейзаж
В этом голом пейзаже какое-то есть облегченье.
Словно выбора нет, и бесчисленных смыслов не надо
узнавать и слова подбирать, что расскажут точнее
о природе вещей… и тобой отведённого взгляда.
Всё так пусто и ясно. Не будет других примечаний.
Разветвленье дорог затерялось в одном из сугробов.
Если это печаль… нет причины у нашей печали.
Если это довольство – то чем мы довольны так… оба?
Для чего тосковать? Позади белый город и вечер,
и ветрище – такой, что казалось, обрушатся крыши.
Но – прошёл стороной,
и мне сравнивать, стало быть, не с чем,
разве только с надеждой, что ты меня всё ещё слышишь.
Застарелой лыжней время тащится дальше по кругу,
И как небо в мороз, моя совесть чиста. Но водою,
подо льдами укрытой, застынет судьба. По заслугам!
С этой совестью чистой, мой милый, тебя я не стою.
2007
*** (ты меня не ищи)
Ты меня не ищи. Я по узкой лыжне проводов
ухожу мимо окон слепых, замороженных разом
только фразой одной…
Той негромкой и будничной фразой,
погасившей огни всех идущих навстречу домов.
И дома, растворяясь в картонной тоске позади,
бестолково таращатся в небо пустыми глазами.
Этот город написан в коричневом цвете гризайлью,
и на плоскость его никому вслед за мной не взойти.
Это вовсе не дождь, это белый густеющий клей.
Он стекает с зонта, обливает покатые крыши.
Если я не уйду – ты меня никогда не услышишь,
ты меня не ищи… не ругай и не слишком жалей.
Ты меня не ищи, раз найти до сих пор не сумел.
Далеко на краю под названием «там, где нас нету»
в автомате кофейном налью себе крепкого цвету,
пожую, запивая, зефирный рассыпчатый мел.
Клей застывший на зонтике треснет, пойдёт кракелюр.
Может быть, я найдусь – только если ты правда захочешь
не оставить меня навсегда в нарисованной ночи,
в тот момент, как художник закончит картину свою.
2012
«Не ищи меня…», Елена Юшина, графпланшет
Что в улыбке твоей…
Что мне в этой улыбке? Смущенья напрасный итог.
Всё чужое в тебе, всё ненужное, всё – под запретом.
Ни закон обойти, ни поверить невнятным приметам:
что не путь – то тупик, всё неправильно, больно, не то.
Чей-то профиль мелькнёт за автобусным тёмным стеклом,
кто-то мимо пройдёт, кто-то глянет в глаза ненароком…
Что мне в этой улыбке? Сомнений сплошная морока,
будто что-то могло… Не могло… не могло, не могло!
Твой растерянный взгляд: самому не понятно, на кой
я мерещусь тебе на дорогах не найденных общих?
– То досадливо лоб так серьёзно, по-взрослому, морщишь,
то не можешь сдержать этой детской улыбки нагой.
Словно брошен пятак в постоянно пустую казну,
но к улыбке твоей никогда не бываю готова.
Даже если локтём прикоснёмся нечаянно снова —
проходи! Я сама, словно тень по стене, проскользну…
Будь же щедрым пока и разменных монет не жалей.
Пусть истрачу их все, не найдя очевидной разгадки,
не подсовывай сердцу украденным золотом взятки —
лишь умножит печаль то, что скрыто в улыбке твоей.
2008
Черноплодка
Тонкий прутик – рябину – принёс ты в свой сад,
посадил и сказал: «Станешь нежной и кроткой,
будешь ягодой красной мой радовать взгляд».
Обманули тебя. Прижилась… черноплодка.
Хоть упрямые ветки я в небо тяну,
только грозди мои – тяжелы и нелепы,
пригодятся вину, словно чуя вину,
но не каждому вкус их понравится терпкий.
На сестру я без зависти, в общем, смотрю.
Пусть она, а не я, вдохновляя поэтов,
всякий раз повторяет испытанный трюк:
привлекать к себе взор не весною и летом,
а когда уже красок не будет иных,
ярко-огненной вспышкой, печальною ноткой.
Но никто не возьмёт в свой пронзительный стих
неказистую, с пыльной ногой, черноплодку.
По плодам, по плодам… Но ты ценишь меня?
От давления, верно, советует доктор.
И продавшего кустик злосчастный кляня,
выжимаешь из ягод оборванных сок мой.
Хлещет густо-рубиновой кровью мой сок!
Как обманчива внешность: красотки-то пресны.
Но ты шепчешь: «Разборчивей буду я впрок
и куплю ярко-алую». Глупый мой… честный.
Детсадовская история
Ты в этот день дружить со мной решил,
вручая дар – никчёмный, хрупкий, детский.
а я его прижала сразу к сердцу —
стеклянный шар – от щедрости души.
И бережно несла его домой,
и любовалась света преломленьем,
из рук не выпуская на мгновенье,
шептала грустно-ласково: «Ты – мой».
Нет толку возмущаться и ворчать…
Но и сейчас, как прежде, непонятно,
за что ты рассердился и обратно
потребовал свой шарик сгоряча.
«Не отдавай, – сказали мне друзья. —
Соври, что потеряла». Неуместно
подарки забирать. Но только честной
тогда ещё была зачем-то я.
Проплакав целый вечер, поутру,
не проглотив на завтрак даже крошки,
тебе я протянула на ладошке
нелепую и хрупкую мечту.
А ты… А ты! Да ты о нём забыл!
Забыл и о приказе, и о ссоре.
Плечами пожимая, отдал Оле…
Такая вот детсадовская быль.
2008
/«Глициния», Елена Юшина, холст, масло/
Скорпион
В кн. Иисуса, сына Сирахова, злая жена сравнивается со скорпионом (Сир. XXVI, 9).
Под камнями, в щелях, под пожухлой листвой
ночью прячется зло. Ядовитое жало
на хвосте у него, и клешнею кривой
он цепляет прохожих сверчков запоздалых.
Не ходи в этот край, не подпитывай страсть.
Не должна быть любовь ни жестокой, ни тёмной…
Ту, к которой ты хочешь сегодня припасть,
в жёны взять – всё равно, что схватить скорпиона.
Только впрыснет под кожу накопленный яд,
и навеки печалью наполнится сердце.
Проклянёшь её лживые ласки стократ,
обожжёшься, но так и не сможешь согреться.
А потом кубок ревности выпьешь до дна.
Поцелует – укус, ускользнёт из объятий.
Нету хуже беды, чем дурная жена,
и чем злая жена – нет сильнее проклятья.
Глянь на небо – вот так и погиб Орион,
в цвете лет, преисполненный жизненной силы…
…Притаился готовый к броску скорпион.
Нарядилась и я. Ну, иди ко мне, милый!
2008
Подъездно-соседское
Тапки на босу ногу,
куртка сползает с плеч.
Хватит курить, ей-богу,
спички в подъезде жечь.
Тоже, подумать, драма!
Лучше ложись и спи.
Дочку качает мама,
муж постирал носки.
Всё у тебя в порядке,
строй из себя – не строй…
Тапки протри о тряпку,
грязь не носи домой.
Вон и подружка с пивом,
тоже, наверно, стресс…
И у нее всё криво.
И у неё всё – без…
2014
Как-то…
Морщины… Что морщины? Неизбежность.
У тонкокожих – как-то сразу, вдруг.
Глаза закрой – и снова стану нежной
под лаской снисходительною рук.
И отзовусь приветливо на фразу,
мол, у тебя опять усталый вид.
У тонкокожих, знаешь, как-то сразу…
И больно, даже если не болит.
А для тебя – бессмысленная вахта,
и раньше тоже был не высший класс.
У тонкокожих – быстро это как-то.
Но только у меня, а не у нас.
2014
