Галина Кузичкина
КГБ. Мифы и реальность. Воспоминания советского разведчика и его жены
* * *
Год учебы в «Школе 101» пролетел почти незаметно, и вот наступил июль 1976 года. Нам предстояло сдавать экзамены, которые состояли из двух частей: практической и теоретической.
Практические экзамены проходили на «Вилле». «Вилла» – это кодовое название части тренировочного комплекса «Школы 101», расположенного в черте Москвы недалеко от станции метро «Речной вокзал» в начале Фестивальной улицы, как раз напротив маленькой церкви. Комплекс огорожен кирпичным забором, на воротах надпись: «Технологическая лаборатория». За воротами довольно обширное трехэтажное здание из кирпича песочного цвета. Этот комплекс использовался в основном для проведения УСО (Курсы усовершенствования для офицеров разведки, уже имеющих практический опыт работы за границей и намеченных руководством для продвижения по службе) и практических занятий для слушателей «Школы 101».
На «Вилле» мы должны были провести 10 дней. Обстановка воссоздавалась точно как в резидентуре за границей. Резидентом являлся начальник отделения. Все это время мы жили на «Вилле» безотлучно, как в посольстве. За это время нам нужно было провести весь комплекс операций с агентами, используя все, чему нас обучили за год. Нам предстояло работать с «агентами», роль которых играли приватные преподаватели (офицеры разведки КГБ, вышедшие на пенсию). Каждому слушателю выделялись два «агента», и в общей сложности нужно было провести с ними девять операций: явку – первый контакт с использованием пароля, личную встречу, моментальную встречу, две тайниковые операции, обмен информацией с помощью технических средств и последнюю личную встречу. Перед каждой операцией мы должны были проводить три часа на заранее подобранном проверочном маршруте, стараясь выявить слежку, которая не выставлялась каждый раз. Нам нужно было провести одну из тайниковых операций, находясь под наружным наблюдением, естественно, незаметно для него, и осуществить один чистый и легендированный отрыв от наружки. Здесь необходимо отметить, что нам сразу было сказано, что операции под наружкой и отрывы мы проводим только для тренировки. В практической работе за границей это не применяется. Там, если разведчик только увидел слежку или заподозрил ее, можно прекратить проведение операции и вернуться в посольство.
Перед выходом на встречу с каждым из нас беседовал «резидент». Обсуждались задания по легенде и планы проведения встречи. Некоторым из нас было категорически запрещено угощать своих «агентов» спиртными напитками во время встреч, так как среди приватных преподавателей были запойные лица. Стоит ему немного выпить, и он уже не сможет остановиться неделю, а то и больше.
Естественно, что все мы допускали ошибки в работе с «агентами». Перед моей первой явкой мне не удалось оторваться от наружного наблюдения. В соответствии с правилами, они продержали меня под наблюдением три часа и затем бросили. Из-за этого я опоздал на основную встречу и мне пришлось выходить по запасному варианту через полчаса. «Агент» поинтересовался причиной моего опоздания, и я без колебаний сказал ему, что меня очень плотно держали под наблюдением. Мой «агент» так разозлился, что хотел уйти со встречи, но, видя мою полную наивность, сжалился и объяснил, что мы никогда не должны говорить нашим агентам о таких вещах. Это может напугать агента и привести к потере источника. Был и еще один случай, когда «агент» (по легенде советник-посланник посольства Швейцарии) сказал мне, что его посол уехал в отпуск и он сейчас возглавляет посольство. Я, естественно, пропустил это мимо ушей. Оказалось, что это была ловушка. Я должен был попросить его ознакомить нас с шифрами его посольства. Но откуда мне было знать про эти шифры? Во время занятий нас с шифрами не знакомили.
Во время нашего пребывания на «Вилле» ходили упорные слухи, что нам собираются устраивать захваты. Это означало, что нас могут арестовать во время операции и подвергнуть допросу с пристрастием, то есть попросту избить и посмотреть, как мы это переносим. И это тоже, как оказалось, были только слухи. Захват устроили только одному нашему слушателю, в смелости которого Ревизоров сомневался. Никто его и пальцем не тронул. Продержали его немного в милиции, да и отпустили.
Ну вот наконец прошли эти изнурительные десять дней, и мы вернулись в основное помещение школы. Мечта у всех была одна – отоспаться после этих операций, написания отчетов по встречам, отчетов по наружному наблюдению, по использованию технических средств… За эти десять дней мы хорошо усвоили одно – в нашей будущей работе бумаготворчество будет занимать не менее 50 % времени.
Сразу после возвращения мы начали сдавать экзамены по спецдисциплинам и иностранному языку. Все они завершились успешно. И вот наконец последнее собрание, где нас поздравили с успешным окончанием Краснознаменного института КГБ и пожелали успехов в дальнейшей работе. Каждому из нас в отдельности было сказано, в каком отделе или Управлении ПГУ мы будем продолжать службу. Как и предполагалось, я был распределен в Управление «С» ПГУ. После этого был банкет с вином в помещении столовой. Мы понимали, что преподаватели будут отмечать чрезмерное употребление алкоголя, но, несмотря на это, как это всегда и случается, многие на радостях основательно набрались, включая и преподавателей. На следующее утро, 26 июля, с больными головами мы навсегда покинули здание «Школы 101».
С Павлом Кузьмичом Ревизоровым мне тоже довелось познакомиться. Он приезжал к нам домой. Володя точно описал его внешность, я запомнила его именно таким. От посещения нас полковником Ревизоровым осталась только одна его фраза:
– Книги у вас есть. Это хорошо.
Неужели он должен был объезжать квартиры всех своих слушателей, делать это каждый год после нового набора в «Школу 101» и неужели были среди них те, у которых в доме не было книг? Мы предложили чай, он не отказался. После чаепития сразу уехал.
Его визит выглядел пустым мероприятием для отчета. В дальнейшем я несколько раз сталкивалась с ситуацией, когда действия сотрудников КГБ, с моей точки зрения, выглядели формально и даже глуповато.
В школе у Володи появилась возможность покупать билеты в театр. За год мы послушали «Кармен», я одна без него (он был занят) посмотрела «Лебединое озеро» с Майей Плисецкой и Александром Годуновым, сходили во МХАТ.
На спектакле «Кармен» произошел неприятный инцидент, наверное, именно поэтому так хорошо все осталось в памяти. Партию Кармен исполняла Галина Карева, солистка Кировского театра. Опера шла во Дворце съездов, места у нас были очень хорошие, мы все видели подробно. Один из артистов в сцене драки нечаянно задел ножом щеку Каревой, хлынула кровь. Из-за кулис вынесли вату и бинт, она приложила их к лицу и так, придерживая «повязку» рукой, допела до антракта. Спектакль не отменили, когда Карева вышла на сцену после перерыва, рана на щеке была видна, но это не помешало артистке, пела она прекрасно.
Володя закончил учебу, и мы едем отдыхать. Летим в Адлер. Там нас встречают и везут на госдачу. Все было для нас впервые. Ни в Сочи, ни в Пицунде мы до этого не были. А что говорить о «Чайке» (только в день свадьбы ездили) и о госдаче! Дача была из старых, довоенных. Кому принадлежала раньше, не знаю, но интерьеры были имперские, в стиле кабинетов Сталина и иже с ним в определенные времена.
Пицунда подарила нам еще одно удивительное знакомство, которое не забылось за эти годы. Однажды на пляже рядом с нами оказалась пара – симпатичный мужчина и высокая белокурая женщина, говорили они на немецком. Неожиданно мужчина обратился к нам с каким-то вопросом на чистом русском языке, но с едва уловимым акцентом. Мы стали здороваться при встрече. Они жили в туристическом комплексе, а мы жили в городе. Когда мы опаздывали на пляж, они занимали нам место в тени и шезлонг, так же поступали и мы.
Мы познакомились. Мужчина представился, его фамилия была Димитров, и он рассказал нам о себе:
– Я родился в Болгарии. Когда нас освободили от фашистов, я вступил в Красную армию и до конца войны воевал в танковых войсках под командованием маршала Рыбалко. Дошел до Берлина. Однажды мой сослуживец предложил пойти с ним в гости к молодой немке, с которой он познакомился накануне. Его знакомая обещала прийти с подругой.
– Вот она, эта подруга, – кивнул Димитров в сторону жены. – Девушка осталась совсем одна, все погибли, а дом уцелел, прекрасный особняк в Берлине. Вот так и получилось, что я остался в Германии. У нас есть сын, но он абсолютный немец, – последние слова он произнес с явным сожалением.
– А вы ездите в Болгарию? – поинтересовались мы.
– Да, два, а то и три раза в год. Но это пока жива мама, не будет мамы, вряд ли я буду ездить туда не по делам. Не к кому, хотя родственники есть.
Конечно, в один из дней мужчины заговорили о машинах, и мы, наивные, спросили, есть ли у Димитрова машина, а если есть, то какой марки. Его ответ был прекрасен своей лаконичностью:
– Машина может быть только одной марки – «Мерседес». У меня «Мерседес».
Ранним утром на маленьком пароходике мы с Володей отправились на экскурсию в Афонские пещеры (Димитровы там уже побывали). Возвращались поздно вечером. Погода после обеда ухудшилась, подул резкий ветер, похолодало. Еще издали на совсем пустом пляже мы увидели две фигуры. Это были Димитровы, в руках они держали теплые пледы. Они знали, что мы были легко одеты, и вышли встречать нас, так как беспокоились, как бы мы не простудились.
Нет ни национальности, ни вероисповедания, ни политических или каких-либо других убеждений и взглядов, мешающих относиться друг к другу с любовью. Люди с добрым и открытым сердцем есть всюду. И нам с Володей повезло встретить именно таких людей летом 1976 года в Пицунде.
Глава 3
1 сентября 1976 года в 9 часов утра я пришел в уже знакомое мне бюро пропусков КГБ в Фуркасовском переулке. Мне опять выдали разовый пропуск, и я, немного увереннее, чем в первый раз, вошел в подъезд № 5 уже в качестве сотрудника этой организации.
Внутри пятого подъезда меня ждал тот самый высокий брюнет, который сопровождал меня во время первого визита в это здание. На этот раз он представился – Валентин Иванович Ерофеев, полковник, начальник отдела кадров Управления «С» ПГУ. Мы прошли налево по коридору и поднялись на седьмой этаж на лифте с дверью «от тюремной камеры». Комната отдела кадров № 701 находится в противоположном от лифта конце коридора. В комнате кроме Ерофеева работали еще два довольно молодых сотрудника. Валентин Иванович на этот раз выглядел очень дружелюбно. Он расспросил меня о семье и отпуске. По-видимому, он никуда не торопился, да и я тоже, у меня еще и рабочего места-то не было, и я рассказал ему о случае, который произошел со мной во время отпуска.
В «Школе 101» я подружился с одним из слушателей, Валерием Майсурадзе. Он был сыном заместителя председателя КГБ Грузии генерала Майсурадзе. Будучи парнем добрым и общительным, Валерий предложил мне провести отпуск после окончания школы на международном курорте в Пицунде, куда простым смертным попасть было невозможно. Но Валерий пообещал, что его отец все устроит. Так оно и произошло. Генерал Майсурадзе встретил нас в аэропорту Сочи. Мы отобедали на его госдаче на берегу моря. Генерал в прошлом был офицером разведки КГБ. Он называл вышестоящих офицеров ПГУ по именам и много расспрашивал о «Школе 101». Он производил приятное впечатление умного человека. После обеда генерал Майсурадзе отвез нас в Пицунду на своей «Чайке» с шофером. Когда мы остановились у здания КГБ Пицунды, в дверь «Чайки» просунулась голова начальника горотдела КГБ.
– Здравия желаю, товарищ генерал! – голова в машине, спина согнута, руки по швам.
– У тебя здесь все в порядке? – спросил генерал.
Начальник горотдела ответил утвердительно.
– Устрой нашего товарища из Москвы со всем комфортом, – отдал приказ генерал.
– Есть! – рявкнул начальник горотдела.
Он объяснил, что лучше всего мне с женой жить не в международной курортной зоне, а на частной квартире и иметь пропуск в международную зону на пляж. Питаться он предложил нам в столовой для местных работников курорта, где цены были примерно процентов на 70 ниже обычных. Он выписал мне пропуск в международную зону, на обратной стороне которого крупными буквами написал: «КГБ». Погода стояла отличная, мы были устроены прекрасно, и все шло нормально. Но вот однажды, когда мы уже почти заканчивали обедать в курортной столовой, в зал вошел молодой грузин, один из работников курорта, и направился к окну раздачи за своим обедом. Но, к его удивлению, ему сказали, что он опоздал и весь обед уже роздан. И молодой человек взорвался.
– Как это так, ничего не осталось? Разве ты здесь первый день работаешь? – кричал он на женщину. – Не можешь запомнить, кто пообедал, а кто нет?! Я работник курорта, это моя столовая, и мне не хватило! Кормите здесь кого попало! – он оглядел зал, и его взгляд остановился на мне. – Кто это такой? Он не работник курорта! Почему он здесь ест? – кричал он, указывая на меня.
– Тише ты, – попыталась успокоить его заведующая столовой, – он из КГБ!
– А плевать я хотел на КГБ! Кто они такие? Почему КГБ должен мой обед есть?! – не унимался грузин, на которого, как видно, слово «КГБ» произвело не устрашающее, а раздражающее действие.
Выслушав мой рассказ, Валентин Иванович как-то грустно посмотрел на меня и сказал:
– А ты что думал, что слово «КГБ» имеет какое-то магическое действие? Ничего. Поработаешь немного, тогда разберешься, что к чему.
После такого вступления Ерофеев объяснил, что кроме семьи никто не должен знать, где я работаю в действительности. Моим учреждением прикрытия он назвал Министерство иностранных дел СССР, но заметил, что это может поменяться. Все зависит от обстоятельств. Таким образом, передо мной уже вырисовывалась перспектива, что я поеду за границу в качестве дипломата. Мне была выдана справка с места работы для предоставления в домоуправление, в которой стояло: «Сотрудник МИД СССР». Так что для всех моих соседей я уже стал дипломатом. Ерофеев сказал также, что в районном военкомате моя фамилия будет внесена в особый список сотрудников КГБ, которые выпадают из-под юрисдикции армии.
После завершения этих формальностей Ерофеев сказал, что я буду работать в 7-м отделе Управления «С», и проводил меня в комнату № 714. В комнате было два человека: Валентин Михайлович Пискунов, начальник направления, и Ростислав Козлов, сотрудник. Пискунов маленький, сухой, с редкими седыми волосами, глубокими морщинами на лице. По виду ему было лет пятьдесят, но был он не по возрасту крикливо одет, и манеры у него были какие-то суетливые. Он начал объяснять мне работу своего направления, вдруг обращался к Козлову с какими-то вопросами, то начинал говорить, как он устал за воскресенье. Сплошной сумбур, из которого я только усвоил, что это направление отвечало за работу в Иране, Афганистане и Турции. Что делать, мне никто не объяснил, и оставалось только сидеть и рассматривать комнату.
Пискунов суетился. Он выбегал из комнаты, возвращался, говорил с Козловым о каком-то «Конраде», опять убегал. Ростислав Козлов, по виду лет под пятьдесят, оказался очень приятным человеком с мягкими манерами, но с острым прищуром глаз. Было в нем что-то от священника. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что он работал на Ближнем Востоке «под крышей» Русской православной церкви и был гражданским секретарем ее представителя. За свою добросовестную службу он был даже награжден несколькими церковными орденами. Задавленная государством, Православная церковь вынуждена была предоставлять гражданские посты в своих представительствах за границей офицерам Управления «С», которые обслуживают нелегалов в странах, не имеющих дипломатических отношений с Советским Союзом. Например, в Израиле. Но церковь НИКОГДА не соглашалась на использование КГБ постов священников.
Наступило время обеденного перерыва, 12 часов дня. Мы пошли в столовую. Спускаясь по широкой лестнице, Пискунов давал мне пояснения.
– Седьмой и шестой этажи в этом крыле здания занимает Управление «С». На пятом этаже Управление пограничных войск. На четвертом этаже сидит председатель КГБ, туда без надобности ходить не нужно. На третьем этаже Девятое управление (телохранители). На втором этаже располагается Третье управление (армейская контрразведка). Первый этаж занят административными службами.
Столовая располагается в вестибюле пятого подъезда, направо от входа. Столовая самообслуживания. Очередь движется довольно быстро вдоль раздаточного прилавка.
В очереди меня вдруг кто-то взял за локоть.
– Володя, ты где это путешествуешь? Почему на работу не пришел?
Я оглянулся и увидел сзади себя того самого кавказца, который говорил со мной по-персидски в кабинете Корзникова во время моего первого визита в здание КГБ.
– Мы тебе уже и стол приготовили, а ты где-то гуляешь, – продолжал он.
– Я не гуляю, – ответил я, – отдел кадров направил меня в 714-ю комнату сегодня утром.
Глаза моего собеседника расширились.
– Хорошо, после обеда разберемся, – сказал он.
После обеда я вернулся в 714-ю комнату и опять начал ничего не делать и смотреть, как суетился Пискунов. Вдруг дверь открылась и вошел мой кавказец.
– Володя, подожди, пожалуйста, в коридоре, нам с Валентином Михайловичем переговорить нужно, – сказал он.
Минут через пять он вышел и спросил:
– У тебя там какие-нибудь личные вещи остались? Если нет, тогда пошли со мной.
По дороге он представился:
– Начальник Восточного направления 2-го отдела Управления «С» Исмаил Муртазаевич Алиев, полковник. С самого начала ты предназначался для 2-го отдела, а Пискунов тебя незаконно перехватил. Но я сказал ему пару ласковых слов. Никакой совести нет у этого человека.
Подробности этой истории мне известны не были, но я как-то сразу почувствовал, что Алиев говорил правду о Пискунове.
Мы прошли до конца коридора, спустились по лестнице на шестой этаж и вошли в комнату № 601.
Обстановка в комнате № 601 была совершенно противоположной пискуновской. Никакой суеты, все спокойно занимаются своим делом. Отношения между сотрудниками и начальником направления дружеские, его все называют по имени – Исмаил, но никакого панибратства. Алиев с готовностью помогает каждому, кто к нему обращается. Он произвел на меня впечатление глубоко умного восточного философа, который относился очень вдумчиво к любой проблеме, какой бы маленькой она ни была. В свое время он окончил персидское отделение Бакинского университета, и его знание Ирана и языка этой страны было великолепным. Естественно, что этому способствовало и то, что по национальности он был талыш. Язык этого маленького народа, проживающего на границе с Ираном, входит в иранскую группу языков. За свою карьеру он три раза побывал в командировках в Иране. Из последней его пришлось выводить, так как иранская секретная полиция САВАК планировала провести против него провокацию. Они боялись Исмаила, ведь он мог спокойно и уверенно «растворяться» среди иранцев. Хотя ему было уже пятьдесят, он отличался очень крепким здоровьем. Обстановка дружелюбного юмора в этом направлении пришлась мне очень по душе.
Моя работа в Управлении «С» началась с изучения его структуры. Дело в том, что в «Школе 101» нам почти ничего не говорили о нелегальной разведке. Была прочитана одна лекция на эту тему, которая касалась в основном вопросов истории. С самого начала советской власти нелегальная разведка была основной и, пожалуй, единственной формой разведки большевиков. Все дипломатические отношения были разорваны, посольства закрыты. В этих условиях был создан Иностранный отдел ВЧК, в который вошли коммунисты-интернационалисты, имевшие опыт конспиративной работы за границей. В своей работе они широко опирались на поддержку иностранных компартий, членов Коминтерна. Такое положение продолжалось до конца Второй мировой войны.
Начальником Управления «С» в 1976 году был генерал Кирпиченко. Он был «варягом». На языке Управления «С» это означает, что человек не был выходцем и воспитанником этого управления, а прислан туда со стороны. Карьера Кирпиченко сложилась довольно интересно. Он был из 18-го отдела ПГУ и специализировался по арабским странам. Он был резидентом КГБ в Египте, когда отношения с Садатом стали давать трещину. Резидентуре КГБ через свои источники стало известно о планах Садата выдворить всех советских советников из Египта. Источники были надежными, одним из них был сам начальник службы безопасности Египта Сами Шараф. Резидентура направила эту информацию в Центр, но, к их удивлению, никакой реакции не последовало. Наоборот, стали задавать вопросы, насколько надежна информация и т. д. Дело в том, что советский посол в Египте Владимир Михайлович Виноградов в то же самое время направлял в ЦК КПСС информацию совершенно противоположного характера, убеждал Москву в том, что Садат продолжает оставаться «верным другом» СССР. Тревожная информация продолжала поступать от агентов резидентуры, и Кирпиченко отсылал ее в Центр. Посол же гнул свою линию, и в Политбюро верили ему, так как он был членом ЦК КПСС. Но информация Кирпиченко настораживала, и Москва просила посла подтвердить эти сведения. Посол настаивал, что все нормально. Более того, за день до объявления Садатом о выдворении советских советников посол Виноградов провел с ним встречу и получил личные заверения в теплых дружеских чувствах. На следующий день советские были выброшены из Египта. Косыгин, который был тогда председателем Совета Министров, куда входил и КГБ, распорядился «присвоить этому толковому резиденту звание генерала и дать высокую должность в Центре». Вот так Кирпиченко стал начальником Управления «С». А что же сделали с тем послом? А ничего. Он возвратился в Москву и получил должность заместителя министра иностранных дел. Членов ЦК у нас не наказывают.
И вот наступил день, когда мне в отделе кадров выдали удостоверение сотрудника КГБ, краснокожее, с гербом на обложке. Наверное, каждый сотрудник КГБ испытал это чувство при вручении УДОСТОВЕРЕНИЯ. Чувствуешь, что тебе вручили символ власти, при предъявлении которого любое твое желание будет выполнено как по взмаху волшебной палочки. Такое чувство создается у молодого офицера ходящими по всей стране слухами о всесилии КГБ.
Но вот кадровик «вылил мне на голову ведро холодной воды»: УДОСТОВЕРЕНИЕ НИКОМУ НЕ ПОКАЗЫВАТЬ. Особенно сотрудникам милиции. И вовсе не потому, что ты сотрудник разведки и должен держать свою причастность к этой организации в секрете. Дело совсем в другом. Между милицией и КГБ существовала настоящая вражда, которая шла с самого верха. Председатель КГБ Андропов и министр внутренних дел Щелоков ненавидели друг друга. Прежде КГБ имел возможность держать милицию под контролем, имея там своих агентов. Но вот Щелоков, который был приятелем Брежнева, убедил генерального секретаря сделать милицию независимой от КГБ полностью. Брежневу эта идея пришлась по душе, так как этот шаг ослаблял влияние КГБ и превращал милицию в равного КГБ соперника. Все это позволяло Брежневу проводить политику «разделяй и властвуй». Стравливая эти две организации, партия направляла их злобу друг на друга, оставаясь при этом в полной безопасности. И если одна из этих организаций попытается выступить против партии, то ей всегда можно противопоставить другую. Несмотря на вражду, Брежнев. Андропов и Щелоков жили в одном доме на Кутузовском проспекте, 26, и этот дом охранялся как сотрудниками КГБ, так и МВД.
Коррумпирование общества происходило на глазах у КГБ, но сделать сотрудники ничего не могли. У них не было на это никаких прав. Сотрудники КГБ называли свою организацию инвалидом с отрубленными руками, который все видит, но поделать ничего не может. Но парадокс заключался в том, что об этом положении было известно только ЦК КПСС и самому КГБ. Даже в МВД правда была известна только немногим высшим чинам. По стране продолжали ползти слухи о неимоверном всесилии и влиянии КГБ, и многие граждане, недовольные распространением коррупции, открыто спрашивали, куда же смотрит КГБ. В большинстве случаев сотрудники КГБ молчали об истинном положении по двум причинам. Во-первых, было стыдно признаться, что такая «всемогущая» организация на деле превращена партией в бумажного тигра. Во-вторых, этому все равно никто бы не поверил, настолько невероятно все это звучало. Я как-то пытался объяснить своим друзьям истинное положение КГБ. От меня просто отмахнулись, сказав, что я все выдумываю.
Эту слепую веру в народе во всесилие и вездесущность КГБ очень умело использовали партийные работники, отводя недовольство людей от партии и направляя его против КГБ.
Чем же в это время занимался КГБ в целом? Разведкой за границей, контрразведкой против иностранцев в СССР, охраной государственных границ, радиоперехватом иностранных коммуникаций, охраной высшего партийного руководства, работой по диссидентам и валютчикам. Никакого отношения и доступа к борьбе с коррупцией. Партия с коррупцией бороться не хотела, она использовала ее для своего обогащения.
Естественно, что КГБ не был чист от коррупции, но она не была столь ужасающей, как в МВД. Андропов строго карал тех, кто был замешан в коррупции. Например, в 1972 году сотрудники КГБ, работающие по валютчикам, были арестованы за получение взяток от «своих подопечных». Наказание было очень суровым. Большинство из них были расстреляны.
Я отнюдь не утверждаю, что сотрудники КГБ являются людьми другого сорта. Они такие же обычные советские люди, как и все, но строгая дисциплина и отсутствие прямого доступа к источникам коррупции сдерживали ее распространение. Коррупция в КГБ имела вид небольших подарков непосредственному начальству после возвращения из загранкомандировки, устройства обедов в ресторанах и у себя дома. Но и все эти «невинные» вещи были строжайше запрещены. Да и не только это. Даже отмечание повышений в должности, звании и дней рождений с приглашением своих коллег были тоже строжайше запрещены в КГБ. Все это, конечно, делалось, но очень тихо и с большим риском. Если кто-то попадал в милицию в нетрезвом состоянии после подобного мероприятия, то страдал не только он, но и устроитель, и остальные присутствовавшие. Виновный мог быть выгнан из КГБ без пенсии. Карьеру остальных можно было считать замороженной на многие годы. Причиной была все та же вражда между Андроповым и Щелоковым. По указанию министра внутренних дел каждый случай задержания милицией сотрудника КГБ докладывался ему лично, и он бежал с ним к Брежневу, который, в свою очередь, журил Андропова.
Почему же партийные работники так ненавидели КГБ? Ответ на этот вопрос простой – из-за событий 1937 года (начало сталинских репрессий). Но не потому, что НКВД по приказу Сталина уничтожил ленинскую гвардию партии, а потому, что нынешние руководители принимали в этом самое непосредственное участие. Если посмотреть даже на официальные биографии таких людей, как Брежнев, Косыгин, Подгорный и других, то ясно видно, что их профессиональная партийная деятельность началась с 1937–1938 годов. Это значит, что они заняли места замученных и уничтоженных людей. Но для того, чтобы быть замеченным, в то время нужно было выслужиться. А выслужиться можно было только одним путем – безоговорочно поддерживая репрессии и принимая участие в них. Я не имею в виду участие в казнях. Но активное участие в «выявлении врагов народа» и написании доносов на них в НКВД.
НКВД в 30-е годы претерпел значительные изменения. Там тоже были проведены чистки в рядах старой гвардии, взамен которой Сталин набрал новых людей. Это были дети уничтоженных после революции «врагов», дети раскулаченных и сосланных крестьян, все, кто был зол на советскую власть и жаждал мести. Вот этим-то и объясняется невообразимый ужас репрессий 30-х годов. Вновь испеченные сотрудники НКВД не имели жалости к партийцам ленинской гвардии. Они уничтожали людей, уничтоживших их семьи.
После смерти Сталина Хрущев обвинил его во всех преступлениях, стараясь не замарать партию. Но вот сталинисты сбросили Хрущева в 1964 году и начали «отмывать образ вождя от грязи». Но джинн уже был выпущен из бутылки, и нужно было найти виновного в сталинских репрессиях. И нашли – КГБ. С 1964 года с приходом Брежнева к власти началась неофициальная травля КГБ. Нужно сказать, что к этому времени в КГБ уже почти не осталось людей, принимавших участие в репрессиях. Сразу после хрущевских разоблачений большинство тех, у кого «руки были в крови», были убраны из аппаратов КГБ. Они были переведены на другую работу. Отец одного из моих знакомых был полковником госбезопасности, и его в 1956 году отправили из Москвы на Дальний Восток, где он стал начальником нефтеприисков на одном из Курильских островов. Но его огромная квартира в доме КГБ на Смоленской площади за ним была сохранена. В моем доме жил молчаливый и хмурый человек по имени Андрей Дмитриевич. Он носил военную форму без погон, и говорили, что он работает «в органах». Однажды я слышал, как он в разговоре о мужской физической силе сказал: «Я ребром ладони с одного удара ключицу перебиваю». Меня, мальчика восьми лет, поразило не то, что он мог перебить ключицу одним ударом, а то, что говорил он об этом в настоящем времени. Я все думал, где же это он сейчас, когда нет войны, может перебивать ключицы. В 1956 году Андрей Дмитриевич неожиданно в одну ночь исчез из нашего дома. Только позднее я узнал, что он был одним из палачей КГБ.
И вот с такими-то людьми добровольно сотрудничали «брежневы», по собачьи заглядывая им в глаза. Вот поэтому-то и ненавидели они КГБ, где было известно их настоящее лицо.
В 1976 году культ личности Брежнева, казалось, достиг своего апогея. Он уже стал единоличным правителем в стране, повесил себе на грудь три звезды Героя Советского Союза, присвоил себе звание маршала и сделал себя председателем Совета обороны и наполучал неимоверное количество международных наград. В его угоду перекраивалась история Второй мировой войны.
В народе все это вызывало глухое недовольство. Но было место, где недовольство высказывалось открыто, – КГБ. Может показаться невероятным – КГБ и открытое недовольство? Но именно так. В мои первые недели в Управлении «С» я не мог ушам своим поверить и думал, что меня проверяют, ведя все эти «антисоветские» разговоры. Но никто и не думал меня проверять. Просто то, что сейчас, при Горбачеве, называют перестройкой в умах и гласностью, началось в КГБ с середины 70-х годов. В КГБ не боялись. И не потому, что мы были на вершине власти (как упоминалось выше, власти-то почти что не было), а потому, что мы видели и знали гораздо больше о всей той грязи наверху, чем кто-либо другой.