Галина Го
Возможный театр
Белый шум
Театральный твист для трех мужчин и женского голоса.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
РАКОВ.
ЩУКИН.
ЛЕБЕДЕВ.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Занавес открывается. На сцене – обычный большой городской двор спального района со множеством металлических «ракушек», уходящих за горизонт (на заднике). Одна «ракушка» по центру с открытым зевом – пуста. Рядом ведро и мужик, стоит лицом в зал с задранной вверх головой, как будто переговаривается с кем-то в окне этажа эдак пятого. Это РАКОВ, у него в руках большая кисть в белой краске. Одет он соответственно моменту – в рабочую одежду, но многоцветно: при ярком резиновом фартуке и перчатках.
РАКОВ (кричит). Почти закончил!
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Завтра дождь обещали.
РАКОВ. Теперь не заржавеет! А?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ну че ты ее открыл?
РАКОВ. Проветриваю. Вещи уход любят.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Вещи любят…
РАКОВ. Я хочу, чтоб когда машиной обзаведемся – ей все у нас понравилось.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (с угрозой). Кому – ей?
РАКОВ. Машине.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. И когда ты собрался ей «обзаводиться»?
РАКОВ. Надеюсь, в этом году.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. А че, мы потом не могли за эту «ракушку» заплатить?
РАКОВ. А потом не будет, и придется за километр на стоянку ездить…
Мимо проходит ЩУКИН, он в джинсовом костюме, а на голове у него белая капитанская фуражка.
РАКОВ. Здоро́во!
ЩУКИН. Привет. Как дела?
РАКОВ. Да вот «ракушку» прикупил. Теперь дело за малым…
ЩУКИН (ухмыляясь). А у тебя разве машина есть?
РАКОВ. Будет. Надо приближать желаемое всеми силами!
ЩУКИН. Главное, чтоб это не был берег или риф, если ты капитан корабля! Ха-ха…
РАКОВ. Щука, ты с флота уже когда уволился, а шутки у тебя все боцманские!
ЩУКИН. Да я там всю жизнь, считай… Был бы флот, я б и сейчас…
РАКОВ. А ты в круиз поезжай… Сейчас туризм развит!
ЩУКИН (снимает фуражку и промокает носовым платком лоб). Боюсь.
РАКОВ. Чего боишься? Воды?
ЩУКИН (ржет). Что на воображаемые педали жать начну… По привычке… Ты когда-нибудь на штурманском сидении сидел, когда за рулем кто-то другой?
РАКОВ. На каком?
ЩУКИН (махнув рукой). Я все забываю, что ты не водила… Ты б на курсы, что ль, сходил… Чтоб приблизить желаемое!
РАКОВ. Не… Это потом… А то спугнуть боюсь…
ЩУКИН. А-а-а…
Мимо проходит ЛЕБЕДЕВ. Он в белом плаще, застегнутом на все пуговицы, в очках и с мягким потертым кожаным портфелем под мышкой.
ЛЕБЕДЕВ (растерянно, но доброжелательно кивает). Добрый день!
РАКОВ и ЩУКИН (хором). Здрассьте.
РАКОВ и ЩУКИН поворачивают головы, провожая его.
РАКОВ. А че он все время с портфелем ходит?
ЩУКИН. Может, у него там ноутбук?
РАКОВ. А когда ноутбуков не было, что он там носил?
ЩУКИН (пожимает плечами). Книжки, тетрадки…
РАКОВ. А дома нельзя почитать? Че с собой-то таскать?
ЩУКИН. А может, он без них не может? Как наркоман без дозы. Как рыба без воды…
РАКОВ. Без книжек? Я вот после школы только газеты и журналы читаю. Ну в интернете еще… Иногда. Редко. Телик же есть…
ЩУКИН. Телик – да…
РАК. И ничего, не умер…
ЩУКИН (достает из пачки сигарету). Может, нам просто удалось избежать… зависимости?..
РАКОВ (угощаясь). Да, страшная это штука…
ЩУКИН (закуривает). Он ведь не только читает, он еще и сам пишет, бедный… И неизвестно, от чего больше зависит!
РАКОВ (затягиваясь). А че пишет-то? Стихи?
ЩУКИН. Не знаю. Я не читал…
РАКОВ (мечтательно). Может, почитаем? Сейчас же никто не читает, жалко товарища… Для кого он старается?
ЩУКИН. Господина!
РАК. Что?
ЩУКИН (достает карманную пепельницу с крышечкой). Давай… Все-таки в детстве вместе тут по лужам на плотах плавали… весной…
РАКОВ (тоже затушил). А здорово было! Помнишь, как я однажды чуть не утоп? Ты ж меня вытаскивал.
ЩУКИН. Смешно было. У тебя глаза вытаращились, по воде лупишь…
РАКОВ. Я ж за корягу зацепился… испугался… Меня тогда Раком и окрестили… А тебя – Щукой…
ЩУКИН. А Лебедев тогда, как старший, нас успокаивал…
РАК. Ща вот и не скажешь, что он старше… (Кивает в сторону, куда прошел Лебедев.) А все равно…
ЩУКИН. А глубина была – всего-то метр с небольшим…
РАКОВ. А у нас рост тогда какой был?
ЩУКИН. Вообще-то да… карапеты… Ну и влетело нам тогда!
РАКОВ. Ща вот кому-нибудь расскажи, что лужа была глубиной больше метра и величиной с озеро…
ЩУКИН. Да… Если сами по ней не плавали – вряд ли поверят…
РАКОВ. Да-а…
ЩУКИН. А за грибами, помнишь, ходили, там у леса еще от деревни несколько домиков оставалось…
РАКОВ. Э-эх, наша лужа… Я даже по ней скучаю…
ЩУКИН. Теперь дети вон в торговом центре «плавают»… Чего там только нет: и кино, и компьютерные залы, и игровые зоны, и рестораны… Суши-муши всякие… Сплошное разорение для родителей…
РАКОВ. Да-а… У них – своя «лужа»…
ЩУКИН. Они ее, кстати, так и называют!
РАКОВ. Значит, сохранилось предание!
ЩУКИН. Это как?
РАКОВ. Раз место называется «лужа»!
ЩУКИН. А говоришь, что со школы не читаешь… Предание…
РАКОВ. Ну… (с выражением) «старины глубокой»…
ЩУКИН. Не дави на меня интеллектом…
РАКОВ. Я таких «словов» не знаю! (Ржут.)
Мимо в обратную сторону проходит Лебедев. Он все так же растерянно кивает Ракову и Щукину. Портфель держит перед собой, как бы обнимая.
РАКОВ (провожая его взглядом). «Страшно далеки они от народа…» А он, наверное, много слов знает…
ЩУКИН. Наверное.
РАКОВ. А если читатели этих слов не знают, зачем их писать? Чтоб они комплексовали?
ЩУКИН. Кто – они? Слова?
РАКОВ. Те, кто читать станут.
ЩУКИН. Кто это от этого когда комплексовал?
РАКОВ. Мне неприятно, когда я чувствую себя идиотом.
ЩУКИН. А ты не чувствуй! Зачем тебе читать? Тебе ж и так не скучно?
РАКОВ. Нет.
ЩУКИН. И мне – нормально. Мы, в конце концов, свободные люди, приближаемся к общеевропейскому уровню. Вон у нас и торговые центры, и отели, и «Макдоналдс»… Все как у людей!
РАКОВ (поддерживая). И лужи уже нет давным-давно!
ЩУКИН. Да! И банкоматы, и карточки пластиковые…
РАКОВ. И всякие перформансы и недели моды…
ЩУКИН. И все-таки я скучаю. Только ты никому не говори, ладно?
РАКОВ. По луже?
ЩУКИН. Засмеют!
РАКОВ. А ты не обращай внимания!
ЩУКИН (ностальгически). Мне мама носки вязала и шарф…
РАКОВ. Помню, рыжий такой шарф, длиннющий…
ЩУКИН. Я его три раза вокруг шеи обматывал!
РАКОВ. Ты этим шарфом всем глаза мозолил!
ЩУКИН. У меня его потом в стройотряде сперли… Жалко так было… Мама уже больше связать не успела…
РАКОВ. А я борщ помню, который твоя мама варила… Вкусный…
ЩУКИН. А мама Лебедева, помнишь, курицу с корицей на его день рожденья готовила?..
РАКОВ. …И мы все мечтали, чтоб он нас пригласил, чтоб попробовать…
ЩУКИН. А ты разве не пробовал?
РАКОВ. Ни разу.
ЩУКИН. Извини…
РАКОВ. Да чего там… это просто… обедать пора, наверное…
Слышен женский голос.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Э-э-эй!
Раков задирает голову.
РАКОВ. Ну че?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. У меня все готово! И борщик поспел!
РАКОВ. Пойдем? Выходной все ж, по рюмашке?
ЩУКИН. Не откажусь!
Раков закрывает «ракушку», которая оказывается белой, забирает ведро, и они уходят. Вслед за ними проходит Лебедев, неся портфель на голове, придерживая рукой. Останавливается, ставит портфель у ног, достает из кармана коньячный шкалик, отвинчивает пробочку, делает маленький глоток, из другого кармана достает белый мел и пытается что-то написать на «ракушке». Ничего не видно. Белое на белом пропадает.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Занавес открывается, на сцене сумерки – все кажется серым и стертым, даже одинокая «ракушка», стоящая на том же месте по центру. Серое на сером. Все как будто «висит» в пустоте.
Ближе к авансцене в позе лотоса с закрытыми глазами сидят Раков и Щукин, одетые в серое. Мычат и вроде как медитируют. Через некоторое время выходит Лебедев, тоже в сером, и садится точно так же, но в стороне и глубже. Достает очень длинную сигарету, прикуривает и выпускает дым, потом закрывает глаза и продолжает курить.
ЩУКИН (открывает глаза). Где это мы?
РАКОВ (открывает глаза, озирается и говорит таинственно). Где-то в пространстве.
ЩУКИН. В каком еще пространстве?
РАКОВ. В пространном.
ЩУКИН. Типа мы спим, и нам все снится?
РАКОВ. Может быть.
ЩУКИН (кивая на Лебедева). А это кто?
РАКОВ (таинственным шепотом). Кто-то.
ЩУКИН. А че он делает?
РАКОВ (внимательно рассмотрев Лебедева). Осваивает, не видишь, что ль?
ЩУКИН. Что осваивает?
РАКОВ. Время! Да это Лебедь, кажись…
ЩУКИН. А зачем его осваивать?
РАКОВ. Осваивать надо все! В смысле «делать своим»…
ЩУКИН (ржет). Ты слова перепутал. «Делать своим» – это «присваивать», а он просто пускает на ветер!
РАКОВ. Ветер, знаешь, тоже не в одну сторону дует!
ЩУКИН. И что?
РАКОВ. И все.
ЩУКИН. В чем смысл твоей мысли? Я что-то не усек!
РАКОВ. Ну… Ветер тоже осваивает… Горы там, пустыни, моря…
ЩУКИН. В смысле – стирает с лица земли?
РАКОВ. Где ты тут землю увидел?
ЩУКИН (озирается). Тут вообще ничего нет.
РАКОВ. «Ракушка» вон есть. Моя!
ЩУКИН. И что, мы теперь в ней жить будем?
РАКОВ. Это же лучше, чем просто «в пространстве». В каком-никаком, а в домике…
ЩУКИН. Может, лучше проснемся? Я домой пойду…
РАКОВ. Можно подумать, это я тебя тут удерживаю. Заложник нашелся…
ЩУКИН. Так мы спим или нет?
РАКОВ. Глаза у нас открыты – значит, мы не спим!
ЩУКИН. А у Лебедя вон – закрыты, но он курит. В смысле осваивает… В смысле пускает на ветер…
РАКОВ. Может, мы ему снимся?
ЩУКИН. Давай тогда его растолкаем. Он проснется, а мы – домой пойдем…
РАКОВ. А че ты так заторопился? А поговорить?
ЩУКИН. Не нравится мне тут. Неуютно как-то. И дымом пахнет…
РАКОВ. А помнишь, как осенью пахло, когда листья жгли?
ЩУКИН. Еще бы! Это был самый грустный запах на свете…
РАКОВ. Не, самый грустный – это в больнице…
ЩУКИН. А самый веселый?
РАКОВ. Тополь и сирень… Лето впереди!
ЩУКИН. Не, самый веселый – пирожками мамкиными.
РАКОВ. А кофе помнишь, в гастрономе мололи…
ЩУКИН. А почему, интересно, в детстве все так ярко пахнет, а потом…
РАКОВ. Может, мы просто принюхиваемся?
ЩУКИН (подозрительно). А мне кажется, это провокация. Теперь все как-то одинаково пахнет…
РАКОВ. Скажешь тоже… Я вон по телику видел, что сейчас даже специальные спреи выпускают с запахами разной вкусной еды, горячей выпечки.
ЩУКИН. Зачем?
РАКОВ. Чтоб покупателя дразнить, и чтоб он больше покупал.
ЩУКИН. А мы и «ведемся».
РАКОВ. Не, меня жена научила всегда в магазин сытым ходить…
ЩУКИН. Экономный метод. Ну ладно, давай Лебедя будить!
РАКОВ. Страшно.
ЩУКИН. Почему?
РАКОВ. А вдруг он проснется, а мы – исчезнем?
ЩУКИН. Как это?
РАКОВ (начинает вставать, ощупывая все вокруг себя). Как-то все непонятно…
ЩУКИН (тоже встает). Да разбудим его – и дело с концом!
Подходит к Лебедеву и пытается отнять у него все такую же длинную дымящуюся палочку, но у него ничего не получается.
ЩУКИН. Че-то время-то ни фига не осваивается.
РАКОВ (подходит). Как?
ЩУКИН. Пепел не падает, хотя дым идет. Сигарета не уменьшается.
РАКОВ. Может, это какие-то новые технологии?
ЩУКИН. Наносигарета – вечная сигарета?!
РАКОВ. Мало ли чего придумают! Эти. Которые много слов знают…
ЩУКИН. А зачем тогда она такая длинная? Ну дымилась бы себе вечно, будучи обычного размера…
РАКОВ. А может, этот нанозакон вступает в силу только при такой длине?
ЩУКИН. Что нам делать?
РАКОВ (усаживаясь на прежнее место). Расслабиться и получить удовольствие!
ЩУКИН (плюхаясь рядом). Донт ворри?
РАКОВ. Би хэппи!
ЩУКИН. Да-а… времена… Даже мы с тобой чего-то по-английски знаем!
РАКОВ. Да! Мне лужу нашу, конечно, жалко, но есть многое, что мне теперь гораздо больше нравится… Что вот детские площадки… Что цветы во дворах, никакого дефицита, можно поехать за границу… Отдыхать или даже работать… И там – не заблудишься – те же самые «ашаны-машаны»…
ЩУКИН (мечтательно). Банки и «Макдоналдсы»… И пахнет так же… Если, конечно,
не рядом с морем…
РАКОВ (принюхивается и оглядывается). Да чего здесь об этом вспоминать?
ЩУКИН. А что делать?
РАКОВ. Плохое тоже есть!
ЩУКИН. Объяснись!
РАКОВ. Ну вот сейчас – кризис, и выясняется, что все государства – должники.
ЩУКИН. Ну?
РАКОВ (шепотом). А кому они должны? Ты понимаешь?
ЩУКИН. Банкам?
РАКОВ (громче). А банки чьи?
ЩУКИН. Хозяев…
РАКОВ (еще громче). А хозяева кто?
ЩУКИН. Не знаю.
В этот момент Лебедев очнулся, поднялся и ушел со сцены, воткнув дымящуюся палочку в пол.
РАКОВ (громко). Они что – ничьи, не граждане? На другой планете живут?
ЩУКИН. Ты меня запутал совсем.
РАКОВ (опять шепотом). Я сам запутался. Как начну про это думать – просто голова пухнет.
ЩУКИН. Я никогда об этом не думал… Ты знаешь что? Ты лучше машину себе купи.
РАКОВ. Вот и я о чем! Надо себя занять чем-нибудь, а то… думать начнешь…
ЩУКИН. Пойдем все-таки Лебедя будить… (Поворачивается и замирает.)
РАКОВ. Рискнем! (Поворачивается…)
Пауза.
РАКОВ. Не понял…
ЩУКИН. Может, это наш сон?
РАКОВ. Но мы ж не спим?
ЩУКИН. Или спим. Одно из двух.
РАКОВ. А эта все дымится, но не уменьшается. Может, тут времени нет?
ЩУКИН. Как это – «нет времени»?
РАКОВ. Ну… Все застыло и остановилось…
ЩУКИН. А мы?
РАКОВ. А мы – духи… Бестелесные сущности!
ЩУКИН (подходит к Ракову и сильно щипает его).
РАКОВ. Ой! Больно!
ЩУКИН. Значит, не бестелесные.
РАКОВ (подходит к «ракушке» и открывает ее). Мне как-то не по себе. (Забирается в «ракушку».)
ЩУКИН. Ты что – автомобиль?
РАКОВ. Нет, я – в домике. Иди ко мне, если хочешь…
ЩУКИН (садится с ним рядом). Вроде как под крышей.
Некоторое время сидят молча и съежившись. Сумрачный свет постепенно еще меркнет до полной темноты. Раздается женский голос, который поет песню на стихи Мандельштама «Раковина» под аккомпанемент гитары…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС.
Быть может, я тебе не нужен.
Ночь. Из пучины мировой,
Как раковина без жемчужин,
Я выброшен на берег твой.
Ты равнодушно волны пенишь
И несговорчиво поешь,
Но ты полюбишь, ты оценишь
Ненужной раковины ложь…
Ты на песок с ней рядом ляжешь,
Оденешь ризою своей,
Ты неразрывно с нею свяжешь
Огромный колокол зыбей.
И хрупкой раковины стены,
Как нежилого сердца дом,
Наполнишь шепотами пены
Туманом, ветром и дождем… ( О. Мандельштам, М.Конина)
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Ночь. Верхом на покрашенной Раковым белой «ракушке» сидит Лебедев в белом плаще, как в первой сцене. Пятками упирается в покатую крышу, обнимает свой портфель. На глазах слезы.
ЛЕБЕДЕВ. Я сегодня видел несчастный случай! Человек упал… плашмя почти… Показалось даже, что звон стукнувшейся головы был слышен… Вроде как сознание потерял или умер… Все под Богом ходим.
Я шел по улице, думал о чем-то своем… Нет. (Надо иметь смелость быть честным.) Я шел на крышу. Чтоб с нее спрыгнуть. Обстоятельства такие у меня… безвыходные… Не вписываюсь я никуда… И тут краем глаза замечаю: человек падает и лежит… Около него хлопочут, кто-то звонит в скорую, а я стою как пришитый… Парень такой высокий, красивый… Стоял и вдруг упал… А я – на крышу… Дурень. (Достает платок, вытирает испарину.)
Он с кем-то говорил… с коротышкой каким-то… И тот стукнул его… А потом, когда красавец этот упал, – смылся быстро… Легонечко так… стукнул… в «солнышко»… Я в кино видел… что такие удары есть, которые смертельные… а их даже можно и не заметить…
(Открывает портфель, достает коньячный шкалик, откручивает пробочку и глотает, некоторое время следит за тем, как внутри становится теплее, завинчивает пробочку, убирает шкалик, пожимает плечами.)
Может, это, конечно, сказки… для кино… ну, чтоб позанимательней… Я сам тоже люблю чего-нибудь навыдумывать… Что, например, люди – прекрасны… Что они всегда хотят быть хорошими, а плохими становятся от условий… Потому что не получают того, чего им хочется… А чего всем хочется? Я на это отвечаю так: всем хочется быть любимыми, востребованными и полезными другим людям… Разве не так?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Возможно.
ЛЕБЕДЕВ (испуганно). Кто здесь?..
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Может, всем хочется быть счастливыми?
ЛЕБЕДЕВ. А счастье у всех разное.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Что-то вроде того… Кому-то счастье – любить, а кому-то…
ЛЕБЕДЕВ (задирает голову вверх). Мне вот когда-то гипнотизер один рассказывал, что под гипнозом человек не может убить…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. И что это доказывает?
ЛЕБЕДЕВ (смотрит в сторону). Что человек рожден нравственным существом.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (смеется). Тут кто-то на крышу собирался…
ЛЕБЕДЕВ (смотрит в другую сторону). Каюсь.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Какой прекрасный нравственный человек мне встретился!
ЛЕБЕДЕВ. Я не виноват… Я жертва обстоятельств… Мы все!
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Каких обстоятельств?
ЛЕБЕДЕВ. Жизнеустройственных.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ладно. Крышу вычеркиваем.
ЛЕБЕДЕВ. Это провидение просто…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Скажите еще – благословение…
ЛЕБЕДЕВ. Оно же проклятие…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ну и как вы до такой жизни дошли?
ЛЕБЕДЕВ. У меня – родители с высшим образованием, спецшкола, музыкальная школа, литературный кружок…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. МГИМО, Консерватория или МГУ?
ЛЕБЕДЕВ (перебивает). Какая разница?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (продолжая). А где ж еще про добро и зло «заморачиваться»?
ЛЕБЕДЕВ. Ну почему… Школа… Русская литература… Тогда ж еще никому в голову не приходило, что она не нужна…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Зато атеизм пришел во все головы!
ЛЕБЕДЕВ (о своем). Учителя у нас были прекрасные… Обращались на «вы» к ученикам…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ну вы просто с другой планеты… Это что-то из царскосельских времен…
ЛЕБЕДЕВ. Просто повезло!
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Счастливчик!
ЛЕБЕДЕВ. Это как посмотреть… Мне в жизни места нет! Столкновение с жизнью, знаете ли…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Тепличные растения на воле не выживают.
ЛЕБЕДЕВ. Я вот за границу поехал, там чисто, все продумано и удобно устроено, для людей! Никто никого не ужасает и себе не ужасается… Старину свою они холят… Остатки города XIIвека… Все ухоженное, улочки узенькие, лесенки, вместо газона – горшки с цветами… прям на камнях… Хотелось к этим камням прижаться… дотронуться до прошлых времен… И никому не приходит в голову что-нибудь испортить, разбить… Почему у нас не так?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Загадочная русская душа?
ЛЕБЕДЕВ. Ну если в этом загадочность – на фиг она нужна?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Это все легенды и мифы…
ЛЕБЕДЕВ. Мы как будто создаем себе реальность, а потом страдаем от нее… И никто не должен быть круче нас… в страдании.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. «Или доброту чужую видя и тою уязвлен быв…»
ЛЕБЕДЕВ (улыбаясь и поднимая указующий палец вверх). «… Или лукавое помыслих…»? Да. Теперь модно в благородных поступках находить гаденький мотивчик.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Если поступаешь достойно, значит, тешишь свою гордыню?..
ЛЕБЕДЕВ. Выпендриваешься, значит… противопоставляешь себя. Грустно. Быть Человеком стало неприлично…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Смена ценностей после разоблачения «строителей коммунизма»?..
ЛЕБЕДЕВ. Какая смена? Разве быть человеком – значит быть завистливой, обидчивой,
жадной, подлой, ленивой и подозрительной гадиной?..
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Вы говорили, что человек – прекрасен… Похоже, это не жизненное утверждение.
ЛЕБЕДЕВ. Я – точно не прекрасен… И очень трудно поверить, что другие лучше.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. А этот красавец, упавший сегодня на улице…
ЛЕБЕДЕВ. Про убийство я все же не уверен… Воображенье разыгралось… (Снова мысленно погружаясь в увиденное.) Хотя коротышка, напротив, стоял и быстро смылся…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Детектив – самое популярное чтиво?!
ЛЕБЕДЕВ (не слыша). Люди не виноваты. Виновата «идеология наживы»…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Вы детективы писать не пробовали?
ЛЕБЕДЕВ (не слушая). А? Это, конечно, вопрос философский, но человечество должно его разрешить!
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Детективы?
ЛЕБЕДЕВ (услышав). Какие детективы?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ну у вас сюжет развивается…
ЛЕБЕДЕВ. Ясный сюжет нужен тому, кто хочет скрыть пустоту содержания.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Эва!
ЛЕБЕДЕВ (смущаясь). Ну… почти…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Надо же быть занимательным!
ЛЕБЕДЕВ (заводясь). Надо преодолевать негативный опыт! Вернуться к социальным завоеваниям, не для блага «одного человека» или горстки, а всех людей!
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Это уже не детектив, а оскомина.
ЛЕБЕДЕВ. Помните анекдот такой, времен застоя? «У нас все во имя человека и для блага
человека, и все мы по телевизору каждый день видим этого человека».
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. «Благими намерениями», «Власть развращает» – это даже школьники знают…
ЛЕБЕДЕВ. И деньги!
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Детский сад, честное слово. Представьте на минутку, что для того, чтобы жить, – работать не нужно. Не нужно платить за жилье, еду, одежду и путешествия, за образование… Это что ж дальше будет?
ЛЕБЕДЕВ. Люди, наконец, станут заниматься творчеством, думать о прекрасном… Начнут жить, а не выживать!
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Утопия. А кто хлеб будет растить? Поддерживать порядок? Чинить жилье и транспорт?
ЛЕБЕДЕВ. Но… мы же все разные… Кто-то любит все чинить и усовершенствовать, а
кто-то – писать картины… Я к тому, что все смогут заниматься любимым делом… Люди должны заниматься любимым делом и получать удовольствие от своей деятельности… И двигать этим все человечество вперед!
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. А сейчас вам кто-то мешает?
Эхом разносятся последние слова «кто мешает… кто мешает… кто мешает?», и свет начинает меркнуть…
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
В сером пространстве появились качели. По разным сторонам сцены. Две дощечки на цепочках. На них болтаются двое с закрытыми глазами. Сидят спинами в зал, откинувшись и запрокинув лица в зал. Это Раков и Щукин. Ракушка открыта и на своем месте.
РАКОВ (открывая глаза). Ой!
ЩУКИН (вздрогнув, но глаз не открывая). Я падаю?
РАКОВ (шепотом). Мы висим.
ЩУКИН (зажмуриваясь сильнее). Где?
РАКОВ. В пространстве…
ЩУКИН. Опять?
РАКОВ. Как говорится: «Снова»! (Садится и принимается раскачиваться, вертит головой.)
ЩУКИН. Что ты видишь?
РАКОВ. Все серое!
ЩУКИН. Мы же в домике были!
РАКОВ. Были.
ЩУКИН (открывая глаза, видит зал и вглядывается). Кто здесь?
РАКОВ. Ты поднимись, а то красный весь уже!
ЩУКИН (садится аккуратно). Должна бы голова кружиться… Ан нет! (Ныряет головой вперед и смотрит в зал как бы из-под качелей.) Кто здесь?!
РАКОВ (отслеживая взгляд Щукина в зал). Ты с кем разговариваешь?
ЩУКИН. Да вот представил, что я на сцене, а там зал зрительный… Вроде не так страшно…
РАКОВ (глядя в зал). Зрительный? Думаешь, на нас оттудасмотрят? А может, оттуда? (Задирает голову вверх.)
ЩУКИН (вдруг развеселившись, садясь на качели, как на коня, и раскачиваясь к Ракову). «Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним…»
РАКОВ (подхватывая). «… И отчаянно ворвемся прямо в снежную зарю-у».
Свет из сумрачного становится ярко-слепящим.
ЩУКИН. Э-эй!!!
РАКОВ. Если бы это был Крайний Север, было бы холодно.
В этот момент слышно завывание ветра, свет принимается мигать, и оба друга начинают мерзнуть.
ЩУКИН (соображая). Это что, ты устроил этот морозильник со стробоскопом?
РАКОВ (подпрыгивая на качелях, снова запевает, все больше клацая от холода зубами). «Ты узнаешь, что напрасно называют Север Крайним, и увидишь – он бескраен. Я тебе его дарю-ю-у-у!»
ЩУКИН (стараясь перекричать Ракова). «Чунга-чанга – синий небосвод. Чунга-чанга – лето круглый год!!!»
РАКОВ (замолчав и наблюдая, как свет становится тепло-желтым). Работает! «Чунга-чанга – весело живет! Чунга-чанга – песенки поет!»
«Чудо-остров, чудо-остров,
Жить на нем легко и просто,
Жить на нем легко и просто! Чунга-чанга!
Наше счастье постоянно!
Жуй кокосы, ешь бананы!
Жуй кокосы, ешь бананы! Чунга-чанга!»
Песня подхватывается женским голосом и аккомпанементом, качели опускаются, Щукин и Раков слезают с них, и вместе с ними сцену заполняют зеленые лианы и яркие цветы. Цветные одежки, которые Раков и Щукин натягивают на свои серые робы. Пространство преображается, а Раков и Щукин пускаются в пляс. К ним выходит Лебедев, снимая белый плащ, выворачивает его и оказывается красно-желтой жар-птицей посреди «чунга-чангового» великолепия. Музыка трансформируется в звуковое шоу с пеньем птиц, шумом моря и постепенно приходит к умиротворяющему звучанию. «Ракушка» тоже освещается изнутри. Постепенно все затихает. И звук, и свет. Только ярко горит «ракушка», в которую прячутся герои и захлопывают за собой зев. Острые лучи, пробивающиеся сквозь щели и дыры почти прозрачной ракушки, оставляют на сцене светящегося ежа. Поют птицы. Шумит море…
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
КАРТИНА ПЯТАЯ
В сером пространстве вокруг «ракушки», среди зеленых лиан и ярких цветов, пестрых пляжных зонтов и белых пластиковых лежаков, двухлитровых пустых коричневых баллонов из-под пива, в сумрачном свете раздается знаменитая тема из «Лебединого озера», и на сцену выпрыгивает Лебедев. Это не танец Одиллии или Одетты, это чудовищный пляс жар-птицы в ярком оперении.
Свет становится ярче.
Драматическая тема сменяется темой «маленьких лебедей», и в знаменитых па появляются Раков и Щукин.
Перепляс заканчивается тем, что вымотанные танцоры падают на лежаки и тяжело дышат.
РАКОВ. Жарковато…
ЩУКИН. Да, вжарили…
ЛЕБЕДЕВ. Ко всему человек привыкает!
РАКОВ. Ты это к чему?
ЩУКИН. Я думаю, это он к тому, что когда мы играли в «Вечера на хуторе», было веселее…
РАКОВ. А чего плохого в веселье? Всем хочется радости!
ЛЕБЕДЕВ. Радости или праздности?
РАКОВ. Вот зануда. Но не в Одиссея же играть?!
ЩУКИН. Там слишком много женских ролей. Сирены всякие…
ЛЕБЕДЕВ. Во времена Шекспира мужчины играли все роли.
РАКОВ (встает и потягивается, восстанавливая дыхание). Я, честно говоря, по своей Пенелопе тоже соскучился…
ЩУКИН (тоже встает, снимает с лианы яркую ткань, подходит к Ракову и оборачивает его полотнищем).
РАКОВ. Э-э-э! Ты чего?
ЩУКИН. Сыграем роль. (Начинает разматывать ткань, заворачиваясь сам и совершая недвусмысленные па.)
РАКОВ. Я тебе не стриптизерша!
ЛЕБЕДЕВ (лежа и глядя на них, смеется). «Любить иных – тяжелый крест, а ты – прекрасна без извилин, и прелести твоей секрет – разгадке жизни равносилен!»
ЩУКИН (оторопев). Ты написал?
ЛЕБЕДЕВ. Нет.
ЩУКИН (разочарованно). Я думал – ты!
Щукин и Раков стоят, замотанные в ткань.
ЛЕБЕДЕВ (улыбается). Я бы хотел, но он… опередил.
РАКОВ. Я вообще стихи… не очень. А это ничего… Красиво… Моей Дульсинее бы понравилось. Дай списать?
ЛЕБЕДЕВ. Она же Пенелопа?
РАКОВ. Ага. Она же Лаура, богиня и королевна!
ЩУКИН. А моя просто – Дуся… (Лебедю.) А твоя?
ЛЕБЕДЕВ. А я – один. Нет у меня… дамы сердца…
РАКОВ. В смысле сейчас? Или вообще?
ЛЕБЕДЕВ. Маме мои избранницы не нравились… А теперь… мамы нет… А я как-то… разучился…
ЩУКИН (ржет). Что? Как это можно разучиться?
ЛЕБЕДЕВ (краснея). Да нет… Знакомиться… общаться…
РАКОВ. Чудак! Да ты им стихи читать начни – они ж сразу как за волшебной дудкой пойдут! «Разгадке жизни равносилен…»
ЛЕБЕДЕВ. Это только так кажется… Да и вообще… теперь другие времена.
ПАУЗА
Щукин и Раков смотрят друг на друга…
ЩУКИН (приглашает Ракова к танцу, поет). «Утомленное солнце нежно с морем прощалось… В этот час ты призналась, что нет любви…»
Танго подхватывается инструментально и постепенно затихает, на музыкальную тему накладывается шум моря. Лебедев разворачивается на лежаке, заложив руки за голову, Щукин и Раков «утанцовывают» на задний план. Свет меркнет. Одежда сцены превращается в звездное небо. Из звуков остается только шум моря…
КАРТИНА ШЕСТАЯ
(Лебедев на лежаке с заложенными за голову руками.)
ЛЕБЕДЕВ (напевает).
«Ты успокой меня,
Скажи, что это шутка,
Что ты по-прежнему, по-стар-р-рому моя.
Не покидай меня,
Мне бесконечно жутко.
Мне так мучительно,
Так больно без тебя…
Уходишь ты холодной и далекой.
Закутав плечи в шелк и шиншилля…
Не покидай меня,
Не будь такой жестокой…
Пусть мне покажется,
Что ты еще моя…» (А.Вертинский)
Шум прибоя «слизывает» этот напев, и вдали слышен раскатистый счастливый женский смех, который хрустально рассыпается и замолкает…
Лебедев лежит на лежаке, как будто в звездном небе парит.
ЛЕБЕДЕВ (как будто продолжая разговор). Я где-то читал, что заводить женщину надо, чтобы тешить ее самолюбие, а не свое… Потому что свое всегда безутешно… (Поворачивается в зал, подпирая голову рукой.) Счастье – это оборотная сторона одиночества. А святители говорили, что эта жизнь дана человеку не для счастья, а чтобы заслужить его.
Из женского смеха возникает голос…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Святители много чего говорили.
ЛЕБЕДЕВ (обрадовавшись собеседнице). А я вот думаю, что наши желания – это тот крючок, который заставляет нас шевелиться… И еще выживание…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. А как же тогда «любимое дело»?
ЛЕБЕДЕВ. Оно возникает, когда есть уже хоть какое-то сознание. А до «сознания» – бессознательное: желание и выживание…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Может, желание выжить?
ЛЕБЕДЕВ. Бывает, человек не замечает, как начинает осуждать других людей, презирать их…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Люди меряют палками…
ЛЕБЕДЕВ. А Бог?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Шелковой нитью. Так святители говорили…
ЛЕБЕДЕВ. Я бы хотел верить…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (как читает с листа). Вера – это всего лишь сокращение расстояния между человеком и Богом…
ЛЕБЕДЕВ. По образу и подобию же… Зачем мы Ему? Кто мы? Кого Он хотел бы в нас видеть? Всего лишь инструменты или равноправных партнеров???
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ну ты хватил…
ЛЕБЕДЕВ. Ты что-то знаешь? Кто ты? Как тебя зовут?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Зови меня Ева или Мария…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (поет). A-а-а-аve Mari-i-ia-a-a…
ЛЕБЕДЕВ. Еву я дергал за косички…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (перебивает). Она была «недостаточно серьезной»?
ЛЕБЕДЕВ. Мама с папой сказали, что сначала надо закончить институт.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. А Ева?
ЛЕБЕДЕВ. Мы целовались до умопомрачения, и я ее очень любил…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. А потом?
ЛЕБЕДЕВ. Оправдывал доверие родителей.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. А Ева?
ЛЕБЕДЕВ. Потерял из виду.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Значит, прилежный студент…
ЛЕБЕДЕВ. С Марией мы познакомились в институте. Я не подошел ее родителям…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (с эхом). Ева… Мария… где вы?..
Раскатистый женский смех хрустально рассыпается и замолкает… Звезды гаснут. Сцена погружается в темноту.
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
В темноте раздаются странные голоса:
РАКОВ. Что ты привязался ко мне со своим «белым шумом». Лично я думаю, что раз есть белый, значит, должен быть и черный. (Споткнулся-чертыхнулся.)
ЩУКИН. Эй вы, эзотерики, вы мне надоели. Оба!
Раздается женский смех, и
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (запевает). Бессаме, бессаме мучо…
РАКОВ (обламывая напев). Вот я тут у тебя читаю цитату: «Если сообщение было послано, но не было воспринято, оно так и пойдет по миру белым шумом».
Постепенно становятся видны очертания сцены. В белом кабинете белая «ракушка» и остальные белые предметы. Пространство смахивает на кабину звездолета. Раков, Щукин и Лебедев в белых скафандрах. Идут медленно и тяжело, как будто вязнут в «глицерине». Их голоса слышны как из передатчиков. У Ракова в руке раскрытая белая книга.
ЩУКИН (Лебедеву). Это ты написал?
ЛЕБЕДЕВ. Нет.
ЩУКИН (разочарованно). А я думал ты… Может, читать начать?
РАКОВ. Это ж, наверное, доброе сообщение, белым-то, а злое какое, подлое, оно ж, наверное, черным шумом пойдет?
ЛЕБЕДЕВ. Ну это образно так говорится…
ЩУКИН (пытаясь внедриться в разговор). А я вот думаю, что люди разучились понимать друг друга.
ЛЕБЕДЕВ (почти огрызаясь). Разучиться можно тому, что умел!
