Галина БризЪ
Преступивший
Глава 26. Потепление
Зима неумолимо наступала на эти края.
Снег выпадал, таял. Снова выпадал. Но с каждым разом задерживался всё на более длинный срок. Дни коротко и серо заглядывали в небольшой дом, обособленно стоящий среди побелевших от снега гор.
Юля и Георгий каждый день по несколько часов проводили во дворе.
Он чаще всего что-то выпиливал, строгал, стучал молотком, ремонтируя старые покосившиеся постройки.
Она помогала там, где это было по силам и требовалась помощь.
Наводила порядок, шурудила метлой, граблями и странного вида рогатыми вилами. Собирала мусор. Разводила на безопасном расстоянии от дома костерок и сжигала в нём остающийся бытовой хлам. Отсортировывала сухие деревяшки, бересту, складывала их под специальный навес в небольшую поленницу. Они годились для растопки печи.
Юля корчила ироничные рожицы и грустно посмеивалась над собой: никогда бы не подумала, что из истинной горожанки за пару месяцев превратится в сельскую жительницу, неплохо разбирающуюся в тонкостях разжигания огня и поддержания тепла в деревенском доме. Будто с рождения только этим и занималась.
Словно они все годы так и живут вдвоём в этой глуши. Серенькие, домовитые, неторопливые. Как сварливая и неуживчивая внешне, но на самом деле довольно добродушная, мирно стареющая в бытовых хлопотах семейная пара.
Завершив ненапрягающую возню с листвой и щепками, Юля мечтательно бродила по двору и вдоль высокого забора под зорким присмотром неординарного надзирателя.
Иногда они вместе разгребали выпавший снег. Порой его выпадало так много, что он заваливал все проходы-выходы.
Пленница надевала чужую просторную одежду, неудобно болтающуюся на ней. Обувала собирающиеся в гармошку зимние сапоги сорокового размера, постоянно сползающие с ног.
Раздражённо фыркая и одаривая иронично скалящегося Георга сердитыми взглядами, укутывала голову в противную серую шаль.
В этом несуразном одеянии, насквозь провонявшим горьким запахом дыма, она выглядела смешной и неуклюжей, похожей на убогую бродяжку.
Неудивительно, что в настолько дискомфортном наряде Юля быстро выбивалась из сил. Она потела, краснела, психовала. То и дело останавливалась, поправляла выбивающееся тряпьё, с завистью и негодованием наблюдая, как легко и ловко орудовал лопатой Георг.
Он играючи раскидывал снежные завалы и похохатывал, глазея на то, как она кувыркалась и путалась в громоздких балахонах.
Несколько раз Юля прямо-таки загоняла его в угол и ультимативно требовала купить удобную обувь и зимние вещи по её меркам. Предлагала свои деньги, заподозрив, что вредного Георга внезапно одолевали аномальные приступы скупердяйства и он не хотел тратиться на неё.
Тот ехидно щурился, молча скользил по её лицу загадочным взглядом, игнорировал просьбы и никак не комментировал свои необъяснимые отказы.
На то, что он не приобретал ей нормальную верхнюю одежду из жадности, походило меньше всего.
Юля бурлила от злости: почему-то Георгий без колебаний транжирил немалые средства на букеты, экзотичные кушанья. Охотно привозил недешёвые безделушки. Но жмотился купить недорогую, необходимую ей тёплую курточку, ботинки, шапку. Сам же щеголял в недешёвых комфортных вещах хорошего качества.
Ни грамма совести и справедливости. Вот бы и наряжался из солидарности в такие же лохмотья! По всей видимости, причина крылась не в желании сэкономить и его прижимистости.
Изредка ухмылялся и сухо огрызался, давая понять, что не намерен обсуждать эту тему и объяснять своё странное поведение. Нагло заявляя:
– В таком облачении ты мне больше нравишься.
Да уж… Его твердолобость выбешивала. Самое плохое, что неудобные, не по размеру сапоги могли создать серьёзные проблемы, когда она пустится в бега. Понимала, что тюремщик далеко не дурак и, скорей всего, рассуждал так же.
Их отношения стали ровными, похожими на игриво-дружеские.
Хозяин дома расслабился, спокойно, с приценивающейся теплотой наблюдал за своей ершистой узницей. Кажется, к нему пришло понимание того, как он должен поступить. Появилась осознанная, вдохновляющая цель. И с этим пришла счастливая уверенность, что впереди начиналась настоящая жизнь, а не вереница однообразных безликих дней, которые надо как-нибудь просуществовать.
И будто крылья выросли за его спиной.
В нём появилось мальчишеское озорство. Которое тихо раздражало обиженную Юлю.
Выводило из равновесия, что зачастую Георг вёл себя как дурашливый подросток с недалёкими надоедливыми шутками.
В ней с первых дней выработался непробиваемый психологический барьер, и не получалось воспринимать его без скептицизма и антипатии. Если бы так простовато и наивно дурачился нравящийся ей человек, это бы зажигало, смешило. Она бы с большой готовностью подхватила, даже опережая его в розыгрышах, легко и активно участвовала бы во всех ребячествах.
Но это был враг. Ненавистный. Нелюбимый. Каждый шаг которого априори воспринимался предвзято. Придирчиво оценивался и беспощадно критиковался.
Георг словно не замечал её недовольное шипение и осуждающие взгляды. Ему нравилось беззлобно подшучивать над зазевавшейся пленницей. Мог тихо подкрасться и схватить за плечи, когда она сосредоточенно занималась своим делом, не ожидая подвоха. Внезапно запускал снежком или с головы до ног осыпал снегом. Кружил, обняв за талию, пока с неё не сваливались безразмерные сапоги. Заменял чашку с чаем на другой напиток. Прятал вилку, которая только что лежала на столе. Подкидывал в тарелку поверх еды искусственного трясущегося паучка. Подкладывал в обувь пищащую игрушку.
И искренне хохотал над её испугом и негодованием.
После настолько идиотских шуток Юля дулась и полдня не разговаривала с ним. Ей было обидно и некомфортно. И даже стыдно за него. Так случается, когда испытываешь чувство неловкости за другого, видя, что взрослый неглупый человек будто впадал в детство и начинал играть в нелепые игры, ведя себя как ребёнок.
Она терялась, не понимая, что лучше сделать – оборвать и зло раскритиковать дурачества? Вроде бы это грубо, жестоко. И Георг мог нешуточно обидеться на насмешки. Не хотелось разрушать относительное взаимопонимание и начинать новый виток вражды между ними.
Нет-нет… Только не обратно, в тот выматывающий ад. Нынешние отношения ей нравились больше. И, если честно, очень нравились.
Несмотря на возникающий от его проделок протест, эти выверты демонстрировали благодушное настроение тюремщика и старания развлечь её хоть как-то.
Взвесив все за и против, Юля решила: пусть забавляется. Выглядит нелепо, глупо. Ну и что? Не она же, в конце концов, выставляет себя в смешном виде. Хочется ему быть клоуном – флаг в руки. Раз уж, на его взгляд, это остроумно.
Поскрипывала и недовольно бурчала под нос: «Боже мой, детство в одном месте у взрослого мужика заиграло. Глупенького шалунишку огромный медведь изображает».
Георгий не заморачивался о том, как выглядели его розыгрыши, и всерьёз не воспринимал капризно надутые губки Юли. У него было замечательное настроение, потребность веселиться, и ничто не могло испортить желание подтрунивать и тормошить дорогую пленницу.
Периодически вдохновенно кашеварил на кухне. Любил приготовить что-нибудь из мяса, приговаривая, что только мужчина способен сделать мясное блюдо по-настоящему вкусным.
Если Юля присутствовала при этом процессе, Георг включал ту агрессивную мелодию, под которую она исполнила свой сумасшедший танец.
«Гопак убитых тарелок», как окрестил его. И, бросая притворно-гневные взгляды на ехидную зрительницу, лихо приплясывал, передразнивая её боевые движения, зафиксировавшиеся в памяти.
Дополнял скопированные подёргивания собственными изысками. Темпераментно тряс плечами, взбрыкивал ногами, дико вращал бёдрами. Издавал воинственный клич, приседал, выскакивал из-за стола, изображая первобытного охотника с копьём. Раскручивал над головой полотенце. Отбивал такт металлическими мисками.
Сохраняя при этом самый серьёзный и торжественный вид.
У него было потрясающее, совершенное чувство ритма. Он отлично владел своим соблазнительно красивым телом.
Сердце наблюдательницы трепетало и отзывалось на зажигательное действо хронически учащавшимся пульсом и возбуждённым дыханием. Её щёки розовели, взгляд загорался.
По окончании шоу доморощенный танцор низко, размашисто кланялся. И откровенно лыбился, взирая, как Юля, блестя увлажнившимися от сдерживаемого смеха глазами, укоризненно качала головой и прятала лицо в ладони, пытаясь скрыть непокорно раздвигающиеся в широчайшую улыбку губы.
Оба долго сияли и перекидывались лукавыми переглядами.
Мимика и реакция друг на друга были откровеннее и красноречивее отфильтрованных фраз.
Подчас поддавшись на игривые провокации Георгия, Юля заражалась его настроением и созидала собственные каверзы. Подбирая и прорабатывая в уме варианты мести зарвавшемуся шутнику, однажды не удержалась от искушения и злорадно воспользовалась удачно подвернувшимся случаем.
В один из омерзительно холодных дней, когда они зашли в дом и Георг, наклонившись, разувался, Юля ловким движением как можно глубже засунула за оттопыренный воротник его рубашки припасённую сосульку.
А что? Ему позволено, а ей нет? У него же хватало наглости осыпать её снегом. Пусть сам испытает подобные ощущения.
Скорости реакции Георга стоило позавидовать. Он резво подскочил, выгнулся дугой, едва не впечатавшись в её подбородок.
Хорошо, она успела увернуться и вовремя отскочила. Юля взвизгнула и отбежала на безопасное расстояние. Звонко и радостно захлопала в ладоши, наблюдая, как он орал и извивался. Смеялась и, пританцовывая, передразнивала его судорожные прыжки и искажённую физиономию.
Но застыла с округлившимися глазами и трусливо исчезла в своей комнате, когда Георг, чтобы вытряхнуть лёд, сорвал с себя намокшую рубашку, оголяя великолепный торс. И, подмигнув, оскалился в восторженной улыбке, уставившись на неё диким, алчно сверкающим взором.
Это была опасная и смутившая её шутка.
Через пару дней Юля обнаружила перед кухонным окном глазастого снеговика. На его голове была по-старушечьи намотана и завязана сзади в большой узел серая тряпка. Внизу к схематично намеченным ногам приставлены какие-то огромные стоптанные ботинки. Ёжиком торчали сурово насупленные брови из обломков веточек. Под пробочным носом краснел сердито изогнутый рот, вырезанный из пластиковой бутылки кетчупа.
Юля, вглядываясь, приплюснулась к стеклу, всхлипнула и смешливо зафыркала.
Это же её снежное изображение! Кривобокая скульптура, которую с утра пораньше не поленился изваять неугомонный Георгий.
Пленница обессиленно вздохнула: «Ну что за человек! Не лень вставать ни свет ни заря, катать стылые шары по двору, наряжать холодную куклу, мокнуть. Какой же великовозрастный балбес!»
Было и смешно, и обидно одновременно. Горе-юморист. Только благодаря ему она выглядела таким чучелом. Ещё и издевался.
Неодобрительно воззрилась на Георга.
Тот развалился в кресле, покачивал ногой и невозмутимо потягивал кофе, сосредоточенно разглядывая пустой потолок. Ага, он не при делах.
Когда вышли во двор, и он ушёл работать в сарай, Юля, таясь и ежеминутно оглядываясь, сорвала импровизированный платок со снеговика. Приноровившись, натянула на него припрятанную за пазуху рубашку Георга. Прикрепила к верхнему шару два огромных торчащих уха, несоразмерно большой нос и скосила глаза.
Ушла гулять вдоль забора, с нетерпеливым любопытством ожидая реакции автора скульптуры.
Тот, обнаружив преображение снежной бабы в снежного мужика, зааплодировал и от души расхохотался.
Почесав затылок, задумчиво покружил вокруг разряженной фигуры. Дотошно изучая её со всех сторон, примерялся, явно замыслив какую-то новую пакость. Весь день, посмеиваясь, жульнически поглядывал на пленницу.
Она незаметно хихикала в воротник и с интересом косилась на размышляющего над новой проделкой хозяина дома. Надуться не получилось. Ей стало весело и легко, а почему так – анализировать не хотелось.
Наутро Георг позвал Юлю на кухню. И громко, восторженно цокая языком, нарочито искажая голос, произнёс гортанно, с усиленным горским акцентом:
– Вах-вах-вах! Глянь-ка, каков наш орёл. Уже обо всём договорились, уже поладили. Молодец, парень!
Перед окном возвышались два снеговика. Их головы с улыбающимися лицами нежно соприкасались щеками. Они тесно прижимались друг к другу и крепко обнимались ледяными руками. Снеговик в мужской рубашке и снеговик в женском платке.
– Вот с кого пример надо брать! – Георг юморил, подмигивал и хитро подталкивал локтем пленницу, которая стояла, сморщив нос, и покусывала губы, чтобы не рассмеяться.
Она не раз наблюдала, как Георгий, занимаясь чем-нибудь во дворе, вдруг выпрямлялся, считая, что никто его не видит, и застывал, задумчиво глядя на окно кухни, где в это время Юля готовила обед.
На его лице блуждала мечтательная улыбка.
И Юле становилось неизъяснимо грустно и… стыдно. До боли в сердце.
Этот грезящий наяву и полный надежды взор проникал внутрь души и чувствительно задевал щемящие струны. Вызывал раздвоенность, ненужное сострадание, раскаянье. Лишал спокойствия и решительности.
До последнего времени она была твёрдо убеждена, что поступала правильно, подготавливая побег.
Пока взволнованное, потерявшееся сердце, вопреки строгому разуму, не начало странным, противоречивым образом откликаться на влюблённый взгляд Георга.
Покопавшись в себе, анализируя вконец запутавшиеся ощущения, с недоумением обнаружила, что вопреки здравому смыслу, жалела повеселевшего тюремщика, которого ей предстояло обмануть. Разрывая появляющееся между ними понимание.
Но ведь она всё верно делала. Да? Эта война развязана не ею. Он инициатор, преступник. Он и должен получить по заслугам. А на войне все средства хороши.
Но беспокойная совесть, вторя сердцу, не соглашалась с резонными доводами мозга и упрямо твердила – это предательство. И своим бегством Юля нанесёт коварный и очень болезненный удар в спину разомлевшему, потерявшему бдительность Георгию.
Что он испытает, когда пленница исчезнет? И почему она, как сентиментальная дура, переживала о его чувствах?
Глава 27. Дружок
Вскоре у Юли появился дружок.
Как это несчастное рыдающее существо оказалось в тех оторванных от людей местах, осталось загадкой. Возможно, дикий зверь или хищная птица обронили свою добычу. А может, неведомыми тропами он сам добрался до их двора.
Это был крошечный худющий котёнок с вытаращенными от ужаса, слезящимися глазами и полупрозрачными огромными ушами. Он сиротливо переминался у каменного забора, мелко дрожа всем тщедушным тельцем, и отчаянно, из последних сил орал и умолял о спасении.
Юля кинулась к нему. Схватила, поражаясь невесомости живого скелетика. Тому, как сильно под хрупкими рёбрышками билось испуганное сердечко. Прижала к груди, отогревая, укутывая. Безымянным пальчиком гладила мокрую от слёз мордочку, выбирала из всклоченной шёрстки застрявшие кусочки сухой травы, листьев и паутины. Шептала в затылок найдёныша что-то неразборчиво тихое, нежное, успокаивающее.
Заморыш намертво вцепился тонкими когтями в одежду и замурчал так оглушительно, будто в него вживили работающий моторчик.
Недоумевающий Георгий высунулся на шум из сарая и, сердито сдвинув брови, наблюдал за ними.
Брезгливо уставился на грязного уродца, которого чуть ли не целовала сияющая пленница. Страдальчески поморщился.
Рыкнув, приказал:
– Отпусти его! Пусть ищет свой дом.
Она неверяще вытаращила глаза и категорично замотала головой, крепче прижимая хлипкое тельце:
– Нет! Он погибнет! Он совсем маленький. Ему холодно. Его разорвут собаки или птицы.
Георгий, понимая, что сейчас Юля начнёт давить на него и лучше сразу не допускать слабину, возмущённо потряс руками и жёстко прогремел:
– Женщина! Не спорь со мной! Отпусти его сейчас же. В моём доме не будет кошки. Я не люблю кошек. Не видишь, какой он больной и дохлый? Может, заразный к тому же. Ещё и блохастый сто процентов.
Её разочарованию не было предела: оказывается, Георг настолько жестокий?
– Пожалуйста! Можно я его оставлю? Я буду ухаживать за ним. Он будет жить у меня. Я его вылечу, не выпущу из комнаты. Вы его ни разу не увидите. Я буду вас слушаться, перестану спорить. Буду вести себя хорошо. Делать всё, что скажете. Я буду… Я стану… Я никуда не…
Запнулась, соображая, какими сладкими сказками умаслить и что наобещать категоричному тюремщику.
Он невольно ухмыльнулся:
– Ага… И из школы будешь приносить отличные оценки. Ни одной тройки и двойки.
Юля чуть не плакала. Просила, умоляла, хныкала. Ресницы слиплись, губы дрожали и предательски подворачивались. Самоотверженно решила, что ни за что не оставит котёнка на улице. И если злыдень не пустит в дом с найдёнышем, она тоже останется во дворе.
«Пусть хоть за шиворот тащит в дом! Буду драться и кричать. На пол лягу. К чертям собачьим перемирие. Война, так война!»
Георгий злился, пыхтел, отрицательно качал головой. Шипел под нос неразборчивые ругательства: «Из-за какого-то дикого зверька мы опять ссоримся. Только вырулили на мирную дорогу – и новая стычка».
Ему стало жарко, он раскраснелся, вспотел. Расстегнул курточку. Прикрыл глаза, чтобы не видеть расстроенное лицо пленницы, и недвусмысленно поворачивался спиной, показывая, что разговор закончен.
Она не сдавалась. Упрямо обходила напряжённую фигуру, вырастала перед ним, наступала танком и строптиво не пропускала в сарай.
Георг исторгал скрипуче-рычащие звуки. Насупившись, аккуратно отодвигал вредничающую узницу и, стиснув зубы, продолжал заниматься своим делом.
И всё повторялось.
– О-о! – раздражённо и жалобно простонал он.
Замученный, с усталой гримасой страдания и брезгливости внимательно посмотрел на испуганную мордочку ушастика. На несчастную, готовую разразиться слезами Юлю.
Неожиданно усмехнулся:
– Как вы с ним похожи!
Сокрушённо покачал головой, хрипло пробурчал что-то невнятное. Кинул несколько сверкающих гневом взглядов. Решение давалось нелегко. Картинно поднял руки к небу, как бы призывая высшие силы в свидетели того, на какие непосильные жертвы приходится идти ради сохранения мира и спокойствия в доме.
Психуя, и удивляясь самому себе, бессильно махнул рукой:
– Делай что хочешь.
Юля взвизгнула от переполнивших чувств. Внезапно, чуть не потеряв котёнка, сделала порывистое движение навстречу, будто хотела броситься на шею Георга.
Ахнув, он даже успел слегка присесть и раскинул руки, ошеломлённо приготовившись заключить пленницу в свои объятия.
Но она вовремя притормозила. Крепко схватила за руку, что было силы, с признательностью сжала, энергично потрясла. Сияющими от счастья глазами благодарно заглянула в лицо опешившего мужчины. Одарила самой широкой белозубой улыбкой. Горячо выдохнула:
– Спасибо!
И умчалась, косолапо загребая снег огромными сапогами. Понесла новоприобретённое сокровище в дом.
Шокированный Георг испытал полный раздрай в чувствах. Одновременно и досаду, и радость.
«Эх… И что это было? Ух… Сорвалось. Продешевил. Надо было поцелуй потребовать. В щёку хотя бы… Оплошал, да».
Иронично покрутил головой, посмеиваясь над собой и зорко осматривая двор: нет ли здесь ещё одного тощего голодного котёнка? Которого тоже надо усыновить. Он не против. За тот приятный бонус, который только что получил, готов хоть весь выводок приютить.
Юля искупала, обсушила и накормила найдёныша. У него были блохи. Много блох.
Георгий показательно хмурился, тяжело, живописно вздыхал и издавал какие-то подозрительно булькающие звуки, когда она, набравшись смелости, сжав в кулаке неизменный кошелёчек, предстала пред его очами. И, протягивая купюры, кротким голоском попросила купить для питомца целый список: средство от блох, глистогонное, капли для глаз, лоток, корм.
Он мужественно и красноречиво молчал, морщил лоб. Втихую, пока Юля не смотрела в его сторону, хитро и самодовольно ухмылялся.
Но как только она виновато и заискивающе заглядывала в его опечаленную физиономию, выразительно закатывал глаза, кривился и всячески афишировал, насколько обременительны и неприятны свалившиеся на него хлопоты. Какие страдания испытывал от присутствия нового жильца. Такие жертвы! Что только не терпел бедолага. И обратите внимание, всё ради неё.
Однако съездил и привёз всё, что заказала. В этот же день. На свои деньги, естественно.
Втайне очень довольный развитием событий.
Его самопожертвование должно быть замеченным и получить самую высокую оценку. И достойно вознаграждено. Георгия окрылила незавершённая попытка кинуться ему на шею. Продолжению быть.
Маленький пушистый нахал необычайно быстро освоился и через неделю бешено скакал по всему дому, не признавая никаких выдуманных наивными людьми границ.
Юля до жути боялась, что принципиальный хозяин в конце концов разозлится и вышвырнет на улицу неугомонного найдёныша. По сто раз на дню в страхе гонялась за ним, с боем отлавливала и закрывала в своей комнате.
Но смышлёный зверёк без труда находил новые способы удрать из её тесной тюрьмы и бедовым чертёнком носился всюду. Карабкался по шторам к потолку. Запутывался в обнаруженных невесть где нитках. Таскал во рту карандаши, загонял их под мебель и намертво застревал, короткой лапой выуживая канцелярские принадлежности обратно. Храбро охотился за бумажками, руками, шипел, плевался, царапался, кусался. Скандалил и грозно завывал, бросаясь на тянущуюся пятерню при попытке забрать украденное со стола мясо.
А напрыгавшись, смиренно забирался на колени, доверчиво раскидывался вверх брюшком и оглушающе мурчал, как маленький трескучий моторчик.
Однажды, к Юлиному ужасу, разыгравшись, стрелой вскочил на штанину Георга и, цепляясь острыми когтями, мгновенно забрался на спину. Ловко пристроился на безразмерном плече великана. Влажным носиком принялся заинтересованно тыкаться и обнюхивать чужое ухо. После этого открыл розовый рот и начал от души чихать в щёку ошалевшего от его наглости Георгия.
Тот охнул, присел.
С круглыми глазами повернулся к онемевшей пленнице. Поднял руки, оберегая от сопливых брызг несчастное, исказившееся лицо. Страдальчески сморщился и жалобно попросил перепуганную хозяйку беспредельщика:
– Сними его. Пожалуйста… Боюсь раздавить. У-у-й… Щекотно как… Быстрей же! Ну!
Повращал головой, ехидно отмечая сумасшедшие перемещения Юли. Как болельщик на трибуне, подбадривал и фиксировал её прицельные броски поощряющим воплем:
– Эх!.. Эх!.. Мимо… Опять мимо…
Она, красная, растрёпанная, с растопыренными руками, ураганом летала по дому. Спотыкалась, опрокидывала стулья, пытаясь поймать мелкого наглеца.
Гоготнув над увёртками ловкого приёмыша, Георг простонал с акцентированно горьким, замученным вздохом:
– Оставь его! Не лови. Вы оба совсем офонарели. В паре разгромите не только посуду, но и весь дом. Пусть носится, где хочет. Шайтан-машина какая-то, не кот.
Запыхавшаяся Юля затормозила, устало шмыгнула носом, плюхнулась на диван и, вытирая потный лоб, с довольным видом покосилась на Георга. Тщательно спрятала родившуюся улыбку.
Тюремщик очень скоро привязался к обнаглевшему найдёнышу. Отрезал для него самые лакомые кусочки мяса, лично накладывал в миску корм. Взвешивал, измерял, вёл какие-то записи, следя, насколько тот подрос и потолстел. Вдумчиво читал статьи о содержании кошки в доме. Придирчиво осматривал зубы, уши питомца, контролировал состояние шерсти и кала.
С тающим лицом гладил и щекотал его раздувшийся животик. Азартно подпрыгивал, следя, как котёнок гонялся за брошенным мячиком и играл мудрёными игрушками, которые специально для него заказал в интернете.
Георгий так искренне, громко и заразительно хохотал над проделками Юлиного любимца, что смешливая в обычной жизни девушка тоже не могла удержаться от смеха, как ни пыталась быть серьёзной. А потом каялась и ругала себя за неумение сдержать эмоции.
Неожиданно они даже начали конкурировать и ссорится из-за того, где и с кем будет ночевать отъевшийся ушастик. Каждый полушутливо доказывал, что у именно него больше прав и заслуг на честь разделить постель с пушистым жильцом.
У Юли отлегло от сердца. Она перестала переживать за судьбу своего питомца. Пришла к убеждению, что когда, наконец, сбежит, тот останется в надёжных и заботливых руках.
Она всё так же готовила побег. На прогулках осторожно присматривалась к механизму закрывания-открывания тяжёлых ворот на улицу. Ворот на свободу. Свободу, которая начиналась за каменным забором, окружавшим их осточертевший двор.
Улучшив моменты, продолжала терпеливо раскачивать петли для засова с одной стороны своей комнатки. И дело двигалось: они начали слегка поддаваться. Ещё немного времени, настойчивости и их можно будет незаметно вытягивать из пазов.
Куда пойдет в этом незнакомом месте, когда вырвется на волю, она пока до конца не продумала. Неважно. Куда-нибудь. Главное – выбраться за пределы усадьбы.
Раз существовала постоянная наезженная дорога, значит, были те, кто ею пользовался. Следовательно, где-то рядом находились люди. Дойти до них и обратиться за помощью.
Георгия выдавать не станет, пусть живёт спокойно и не проклинает её. Не нужен грех на душе.
Скажет, что заблудилась, отстала от своей туристической группы. Попросит довезти до большого селения.
Только вот с таким внешним видом, в этой обуви и одежде она мало похожа на туристку.
Ну и пусть! Пусть не поверят в её легенду, лишь бы помогли доехать до города. Там купит всё, что необходимо и улетит к себе.
Главное – не забыть в спешке паспорт и кошелёк с пластиковой картой. На ней были деньги.
Пока всё складывалось неплохо, шанс на скорое освобождение был.
Юля ожила, и в глазах затлел осторожный огонёк надежды. Обречённость и горечь, выжигающие изнутри, незаметно исчезли. Она жила предвкушением свободы.
Перед сном, закрытая в опостылевшей тюрьме, каждый день представляла, что будет делать после освобождения.
Почему-то больше всего хотелось просто идти и идти по улице. Бесконечно. Сколько смогут шагать отвыкшие от долгой ходьбы ноги. Смотреть на меняющиеся дома, деревья, машины, прохожих. На движение, которого здесь не было.
Мечтала зайти в огромный торговый центр, смешаться с толпой, раствориться в созерцании чужих, скользящих мимо лиц. Подняться в прозрачном лифте на последний этаж, подойти к краю балкона, замереть и с высоты впитывать каждое проявление жизни.
Нескончаемые шумы и звуки хаотично перемещающихся людей. Запахи фаст-фудов, духов, новой одежды. Сверкание играющих огней. Смех, стуки и музыкальные переливы, доносящиеся из развлекательных комплексов.
Обязательно увидит самого дорогого и любимого человека.
Они встретятся на их любимом месте у памятника Пушкину, будут до темноты гулять по Москве и говорить, говорить. Он пожалеет, успокоит, подскажет, как побыстрей вернуться к прежней жизни.
Поможет забыть насилие, плен, Георгия. Всё встанет на свои места. Всё будет хорошо!
Георг, чутко следивший за эмоциями ненаглядной узницы, расценил изменения в её настроении по-своему. Он посветлел, разгладилась грозная складка меж бровей. И нежно, ободряюще улыбался, встречаясь глазами с Юлей. Будто тихо ласкал влюблённым взглядом.
Даже голос стал другим, когда разговаривал с ней. Более низким, бархатистым, интимным.
И эти гипнотические интонации вдруг отозвались в ней особенным, первобытным, неведомым зовом. По её тающему телу разливалась необъяснимая, волнующая вибрация. Лицо полыхало, сердце билось в новом ритме, даже дыхание менялось.
Она отворачивалась, чтобы тюремщик не заметил её ненормальное состояние. Путалась, терялась, не помнила что делала. Хотелось отложить всё и смотреть на него. Улыбаться, разговаривать, стоять рядом.
Собственные странные ощущения пугали больше, чем отношение Георга.
В плену ей постоянно снился один и тот же кошмарный сон: она вырывалась из тюрьмы и бежала. Бесконечно долго и тяжело бежала по ускользающей дороге. Буксовала на месте и никак не могла удалиться от мрачного дома.
За спиной погоня. Страшное бесформенное чудовище в два прыжка настигало, жёстко и обречённо накрывало беспросветной тьмой. Смертельный парализующий ужас, душащая мгла и больше ничего.
Неожиданно в последнее время этот пугающий сон трансформировался.
Юля снова видела себя на той жуткой дороге. Снова мчалась и страстно мечтала вырваться.
Через пару толчков ногами страх отступал. Она пружинила, легко отрывалась от поверхности и воспаряла, с восторгом скрываясь от мрака. Вместо пожирающего тумана ощущала себя внутри светящейся сферы, сущности. В полной безопасности.
Юлю мягко укутывала и охраняла безграничная, всеобъемлющая любовь. Умиротворение, забота, понимание. Второе я. Надёжная, сильная часть, потерянная половинка самой себя.
И никуда не хотелось бежать. Она знала, что уже спасена, уже под защитой. Дома, в тепле. Объятая, пронизанная обожанием.
И не одинока. Здесь находилось то, куда она рвалась, что искала, где была нужна и её ждали.
Сон успокаивал, наполнял блаженством, с ним не хотелось расставаться.
Чувствовать себя в убаюкивающем коконе из любви было сладостно и удивительно. Тревоги и опасности находились снаружи. Чтобы они не дотянулись, нужно было просто уютно свернуться, довериться мудрой силе и не выходить за границы тёплого радушного света.
Подсознание подсказывало, что ласковый образ из изменившегося сна имел мужское начало.
Юля с негодованием отвергала открывшееся знание и упрямо убеждала себя, что в роли неведомого покровителя ей снился московский возлюбленный.
С горьким недоумением понимала, что это не так.
Причудливыми, непокорными трезвому, активно противящемуся сознанию путями, сонные грёзы на роль спасителя выбрали того, кто являлся в реальности её главным врагом. От которого она жаждала вырваться.
Бред какой-то… Почему именно Георгий? Как это случилось? Каким нескромным способом он противоестественно и цинично мутировал в её голове?
А лелеемый образ столичного кумира таял, отдалялся и не оставлял никаких ощутимых эмоций.
Приходилось концентрироваться и возвращать своевольные мысли на место.
Но они, принудительно покружив вокруг личности возлюбленного, неизменно съезжали к брутальному надзирателю.