Галина Владимировна Романова Узнай меня

– Ну, с его слов, он подождет еще пару недель, а потом уедет. Надеется, что сестра его вот-вот появится.

– Как ему удалось получить приглашение на званый ужин? – изумилась она, спускаясь бок о бок с мужем по лестнице в кухню. – Туда не каждого островитянина зовут.

– Ой, тут вообще интересная история.

Олег тут же уселся за стол, потянувшись к вазе с яблоками. Она заняла место у плиты, намереваясь испечь ванильные блинчики и подать их со сладким творожным кремом.

– Он явился в наш муниципалитет и принялся задавать нашим чиновникам вопросы. А почему на острове нет туристов? А есть ли здесь какие-то исторические достопримечательности? А не приставят ли к нему гида по местным достопримечательностям? Какие морепродукты пользуются особым спросом? Наши власти ухватились за идею развития турбизнеса. Запросили с материка переводчика и гида. Но там отказали. То ли политики осторожничают, то ли сама идея им показалась ерундой. Но…

– Но что? – Она как раз снимала со сковороды третий блинчик.

– Но наши власти решили не сдаваться и попросить кого-то из местных сопровождать его повсюду, пока он здесь. Отсюда и приглашение на бал. Слышал, даже какая-то особенная программа разрабатывается. С особым меню. Этот странный русский обещал провести на родине презентацию наших чудес.

– Нашли?

Она сняла пятый, шестой блинчик. Свернула кульком каждый. Поставила на стол. Полезла в холодильник за творожным кремом, успев включить кофейную машину.

– Что нашли? – Олег потянулся к тарелке с блинчиками, не дожидаясь крема.

– Нашли, кто из местных будет его сопровождать?

– Ну да, нашли, – с небольшой запинкой ответил ее муж и отдернул руку, убрав ее под стол.

– И кто же этот человек?

Она с хрустом вспорола крышку из фольги на баночке с кремом, сунула в нее чайную ложку, зачерпнула. И, изловчившись, мастерски втиснула густой крем в самый центр первого кулечка из блинчика. Зачерпнула во второй раз и… замерла.

– Что ты сказал?!

– Я сказал, что наши власти обратились ко мне с просьбой, – быстро забормотал Олег, боясь смотреть на жену, застывшую с ложкой творожного крема.

– Ага, с просьбой, – повторила она, ее щеки побелели.

– Ну да. Они попросили меня, чтобы я попросил тебя, чтобы ты сыграла роль гида для этого странного русского. Они уверили меня, что больше некому! Даже были грубы, когда намекали на то, что за три прожитых здесь года ты не принесла острову никакой пользы. Кроме вытаптывания травы во время прогулок на пирс, от тебя якобы нет больше никакой пользы. Это их слова, дорогая! Не смотри на меня так!

Она с грохотом швырнула ложку. Творожный крем безобразными кляксами забрызгал стол. Одна капля попала Олегу на локоть. Он брезгливо передернулся. Вскочил, оторвал кусок от рулона бумажного полотенца, принялся нервно тереть кожу.

– Что здесь такого, объясни? Что ты так разнервничалась? Бросаешься посудой! Это… Это неприлично, Таня!

Ее, как всегда, передернуло от имени, к которому она так и не привыкла. Но упрек она приняла. Схватила ложку, принялась затирать жирный крем влажной тряпкой.

– Это всего лишь ложка, дорогой, – проговорила она извиняющимся тоном, когда все убрала.

– С этого все начинается! – возмутился он в ответ и снова сел за стол. – Сначала ложка, потом чашка, а затем кастрюли полетят мне в голову!

Она промолчала. Обернулась к кофейной машине, на которой уже давно горела зеленая сигнальная лампочка. Подставила его чашку и нажала кнопку. И разомкнула рот, лишь когда поставила перед мужем кофе и пододвинула тарелку с блинчиками, начиненными творожным сладким кремом.

– Ты не должен был давать согласия, – упрекнула она его тихо, забравшись с ногами на подоконник.

– Больше некому! – огрызнулся он.

– Петр. Он хорошо знает местность. Отлично говорит на русском языке.

– Петри сослался на больные ноги и отказался. – Олег приложил руки к груди, виновато глянул на жену. – Неужели ты думаешь, что я не пытался соскочить, дорогая? Я отнекивался настолько долго, насколько это было возможно. И…

– И когда ты мне об этом собирался рассказать? – горько усмехнулась она, внимательно рассматривая фигуру человека на самом краю пирса. – Сразу после завтрака?

Олег громко хлебнул из чашки. Потом еще и еще раз. Она обернулась на него от окна.

– Скажи… Скажи, как ты считаешь, каким образом он вышел на меня? Почему нашел именно здесь? Здесь! За тридевять земель?! Ему кто-то намекнул, где меня искать? Твой друг… Пластический хирург, он мог…

– Нет, не мог, – пробубнил Олег, не поднимая на нее взгляда. – Я не говорил тебе. Он погиб в автокатастрофе. Фотографий, твоих фотографий, у него не было. Я забрал тебя из клиники еще в бинтах. Твоего нового лица у него не было. Я так подстраховался.

– Погиб?!

Она услышала только это. Ее лицо вытянулось, побледнело. Крохотные шрамы, о которых знали только они двое, тут же заныли, принялись зудеть. Страшно захотелось впиться в них ногтями, разодрать в кровь.

– Когда?

– Почти сразу, как мы с тобой улетели сюда. Буквально через пару месяцев.

– То есть его нет в живых более трех лет, а ты… Ты мне ничего не сказал об этом? Почему?

Он с такой силой сжал зубы, что кожа на скулах натянулась. Четко дозируя гнев, с предельной осторожностью поставив кофейную чашку на стол, он спросил странно рокочущим голосом:

– Я не понял, что ты хочешь от меня, Таня?

– Я хочу знать, почему ты мне не сказал, что твой друг доктор погиб?! Давно погиб!

Она соскользнула с подоконника, медленно двинулась к обеденному столу. Наклонилась, упершись кулаками в стол. Глянула на Олега, как на незнакомца.

– Скажи мне почему? Это было только твоей тайной, да? Тебе было нужно держать меня в неведении, чтобы я…

– Чтобы ты что? Не кинулась обратно в Россию? – перебил он ее, откидываясь спиной на высокую спинку стула. И даже сделал попытку улыбнуться. – Да поезжай! Что ты там станешь делать, интересно? Твои дипломы об образовании на другое имя. Твоя квартира на другое имя. Кому ты там нужна, Таня? Кому? Кроме Кадашова, мне кажется, там больше нет желающих с тобой увидеться. Твои родители за границей. Но и они не видели тебя новой. Они говорят с тобой лишь по телефону. Они тоже не узнают тебя!

Она отпрянула, будто он ее ударил. Уставилась немигающим взглядом на человека, с которым прожила больше трех лет. Которого считала своим спасителем. Которому верила и на которого надеялась.

Что она в нем просмотрела? Может, все же у него имелись какие-то скрытые мотивы? Почему он помог ей в тот день? Это был страх за нее, искреннее желание помочь человеку в смертельной опасности? Или что-то иное? Какой-то болезненный интерес? Желание узнать, а что же будет дальше, если он так вот и так поступит? Ему просто сделалось скучно, и он решил развлечь себя подобным образом?

Что двигало им, когда он согласился, чтобы она сыграла роль гида для странного русского? Желание эксперимента? Желание балансировать на краю пропасти? Или он надеялся, что она оступится и выдаст себя?

Она… Она ему надоела!

– Ты же говорил, что не помнишь его фамилию, – выговорила она, еле шевеля губами. – Ты же утверждал, что не помнишь фамилию Кадашова. Ты врал?

Он молча подергал плечами и поднял на нее глаза, в которых горел незнакомый лихорадочный огонь.

– Вспомнилось только что. Странно. Правда?

– Весьма странно.

Она выпрямилась, снова глянула в окно. Одинокая фигурка человека на краю пирса исчезла. Кто бы это мог быть? Кто еще, кроме нее, рискнул в такую непогоду подставить лицо морским брызгам, от которых стыла кожа?

Кажется, она знала ответ.

– Спасибо за завтрак, дорогая. Все было очень вкусно. Жди меня к ужину, дорогая. Надеюсь, сегодня не задержусь.

Олег аккуратно задвинул стул, вежливо улыбнулся. Наверное, так он улыбается своим пациентам, мелькнуло в мозгу. И так же улыбался странному русскому, явившемуся на остров с единственной целью – отыскать ее.

Улыбался, отдавая свою законную супругу в его руки. Как отслуживший срок бытовой хлам. Как помеху, давно требующую устранения. О чем он думал вообще, соглашаясь, чтобы она стала гидом? Что она проговорится, выдаст себя? Или что проблема выеденного яйца не стоит, и русский, погуляв по острову в ее сопровождении, благополучно исчезнет?

Она не вышла к порогу, проводить и поцеловать его, как обычно. Это выглядело бы слишком фальшиво. Слушала шорох его куртки в прихожей, треск застегивающейся молнии. Минутная тишина. Олег постоял немного, думая, что она все же выйдет по заведенной привычке. Она не вышла. И он ушел, аккуратно прикрыв дверь. Никакой нервозности, раздражения. Все аккуратно, размеренно. Все, как всегда. Через пару минут взревел мотор его внедорожника. Захрустел гравий подъездной дорожки под большими колесами. Он уехал.

Будет к ужину. Он будет к ужину без задержек. Это где-то около семи часов вечера. Ей надо успеть что-то приготовить. Полезное, не отягощенное углеводами и жирами. Это так важно – питаться правильно. А жить? Жить правильно важно для него или нет? Ей не хочется. Впервые за все эти годы не хочется готовить ему еду. Он же врал ей. Врал все время. А она верила. Вынуждена была верить. Больше верить было просто некому.

Машинально собрав со стола остатки завтрака, она отнесла посуду в раковину. Перемыла, поставила в сушку. Оставшиеся блинчики убрала в холодильник. Возможно, зайдет Петри. Ей будет чем его угостить. Почему он отказал властям острова и не согласился быть для русского гидом?

Странный русский. Странный русский. Что он имел в виду, называя его странным?

Она вдруг почувствовала любопытство, которое и удивило, и испугало одновременно. Да! Ей неожиданно захотелось его увидеть. Захотелось услышать родную речь. Посмотреть на славянскую внешность. Заглянуть в глаза, пусть даже они будут смотреть на нее с подозрением.

Она оделась очень быстро. Теплые вещи для ежедневных прогулок всегда лежали отдельно от остальных. Теплые колготки, стеганые штаны, угги, шерстяные носки, длинная теплая куртка с капюшоном. Еще варежки.

Она шагнула за порог и привычно задохнулась от ледяного воздуха, скользнувшего в легкие. Ледяной, влажный, колючий. Иногда им было больно дышать. Она никогда не привыкнет к этому климату. Все было и остается ей здесь чужим: каменистый остров со скудной травой и чахлыми деревьями, молчаливые подозрительные люди, и ее муж, остающийся для нее загадкой.

Она трижды повернула ключ в дверном замке, обернулась и тихо охнула от неожиданности. В паре метрах от нее стоял он – тот самый странный русский. Она не могла ошибиться или принять за него кого-то еще. Это точно был он.

Высокий и очень худой. Широкие штаны трепало ветром. Куртка была слишком легкой для здешнего климата, и русский отчаянно мерз, пытаясь кутаться в воротник и надвинуть капюшон пониже. Серые глаза смотрели на нее с обычным интересом. Или с необычным, но точно без подозрительности. В этом она научилась разбираться. Руки без перчаток. Пальцы длинные, сбитые на костяшках. «Часто дерется. Или тренируется в зале», – сделала она вывод.

– Здрассте, – пробормотал он, едва размыкая посиневшие от холода губы. – Вы госпожа Ирве? Татьяна Ирве?

– Да, – кивнула она, не ответив на приветствие. Растерялась. Забыла.

– А я Сергей. Устинов Сергей.

Он неуверенно потянулся к ней правой рукой, видимо, хотел рукопожатия. Но она не поддержала, и его рука быстро нырнула в глубокий карман куртки.

– Я приехал сюда на поиски своей сестры.

Она отреагировала легким кивком.

– Не нашел, – пожаловался он.

Та самая рука, что была протянута ей для приветствия, выудила из кармана потрепанное фото.

– Взгляните, может, вы где-то ее видели? Русских, я слышал, тут немного. Точнее, вы одна.

Она шагнула ближе, склонилась к фотографии в его руке, не прикасаясь к ней. Да, это была ее фотография. Не самая лучшая. Ее сделал Ваня Кадашов, бегая вокруг нее с фотокамерой и умоляя попозировать. Она хмурилась и отворачивалась. И еще утверждала, что подобная вольность может стоить ей рабочего места. Он не слушался и все щелкал и щелкал, доводя ее до бешенства.

– Нет, я не видела ее, – произнесла она, выпрямляясь и стойко выдерживая его любопытный, лишенный подозрительности взгляд. – И я с ней не знакома.

– Жаль.

Он продолжал стоять на дорожке, ведущей от порога, мешая ей тем самым пройти. А ее ждала прогулка. Ежедневная прогулка к пирсу. Она должна была промерзнуть, промокнуть, устать. По возвращении в дом в ее голове не должно было остаться ни единой мысли. Ничего в ней самой не должно было остаться, кроме желания согреться чашкой густого сладкого шоколада.

Она шагнула. Он продолжал стоять. Она подумала, что если сделает еще один шаг, то непременно уткнется носом в его куртку. В то самое место, где кончалась молния и начинался воротник, который все время разъезжался, когда русский не придерживал его пальцами. И видно было его шею. Крепкую, смуглую, с нервно дергающимся кадыком. Если она шагнет, то ее лицо окажется прижатым к его шее.

– Мне надо идти, – проговорила она, чувствуя, что краснеет от собственных мыслей. – Вы позволите пройти?

– Да, да, конечно.

Он посторонился. Она прошагала мимо и тут же поняла, что он пошел за ней следом.

– Вам не стоит за мной ходить, Сергей, кажется? – покосилась она на него, обернувшись. – Это моя прогулка.

– Я вам не помешаю. – Он попытался улыбнуться, но губы его не слушались. – Буду просто идти рядом и смотреть.

– Вы не поняли, – чуть повысила она голос. – Это только моя прогулка. Мне не нужно сопровождение. Вам понятен простой русский язык? Разговорный русский?

Они остановились между их домом и домом Петри. Краем глаза она заметила какое-то движение в его кухонном окне. Он наблюдал за ними. Это успокаивало. Дарило ощущение защищенности.

– Дальше я иду одна. – Она повернулась, шагнула в сторону пирса.

– Но вы не можете меня бросить тут одного, – слабым голосом возмутился русский. – Вас ко мне приставили.

– Что меня к вам? – Она даже не остановилась.

– Вас приставили ко мне в качестве гида, – уточнил он, догнал, пошел рядом. – Я попросил у местных властей сопровождения. Мне указали на вас.

– Ага…

До пирса оставалось метров десять. Длинный бетонный язык матово поблескивал от ледяной корки. Идти будет неудобно, скользко. Интересно, как он справится? Подошва его ботинок не удержит его. Русский поскользнется и шлепнется. И окончательно промерзнет. Это была самая обдуваемая точка острова, если не считать маяка. Но туда она редко ходила. Только с Олегом. Летом. Они поднимались на самый верх по надежной деревянной лестнице. Выходили на смотровую площадку и подолгу смотрели на узкую полоску горизонта, делившую синеву неба и моря пополам.

– Вам не следует ходить за мной, Сергей. – Она встала спиной к морю, преграждая ему путь. – Очень скользко. Холодно. Вы можете упасть в море. И тогда…

– Что тогда? – Он с тоской смотрел на бетонку, покрытую хрустящей морозной коркой.

– И тогда вас уже никто не спасет, – добавила она с недоброй улыбкой.

– Я отлично плаваю, – возразил Устинов.

И снова вцепился посиневшими пальцами в воротник куртки, пытаясь закрыть шею от пронизывающего холодного ветра.

– Здесь все отлично плавают. Но это не спасает, если вы окажетесь в зимнем море в толстой неудобной одежде. Полторы минуты.

– Что полторы минуты?

– Полторы минуты вы сможете сопротивляться силе волн. Потом ваше тело стремительно остынет, и вы пойдете ко дну.

– Вы так говорите об этом, – произнес он с упреком, неуверенно потоптался, постучал ботинками о промерзшую землю.

– Как?

– Безжалостно.

– Это всего лишь статистика. И у меня совершенно нет причин вас жалеть. Раз вы сами напрашиваетесь на неприятности.

– Почему? Мы же соотечественники.

Губы его уже почти не слушались. Лицо побелело. Пальцы, придерживающие воротник, казались одеревеневшими.

– Это не делает нас с вами ближе, Сергей. – Она повернулась, чтобы уйти, но вдруг проговорила с раздражением: – И идите уже в тепло, пока не свалились с жестокой простудой.

И она пошла на пирс, не оборачиваясь. Его шагов за спиной не было слышно. Может, ушел греться. Может, превратился в ледяную статую. А плевать! Ей-то что за дело? Пусть с ним случится что угодно. Ей плевать! Он приехал сюда, чтобы отыскать ее. Отыскать и сдать Кадашову. А тот ее убьет. И убивать наверняка станет долго. Вряд ли за эти три года жажда мести в нем поутихла. Вряд ли он смирился со смертью сына и потерей миллионов.