Габи Бользен
Малиновые истории
СУМКА
Эта история случилась в 90-е. В самом начале лихих этих лет.
…Ничто, как говорится, не предвещало: обыкновенная квартира, обыкновенная хозяйка тетя Роза.. Почему я помню о ней спустя… сколько это… да ведь тридцать лет уже прошло, как мы съехали от нее и не виделись больше никогда!
А было так.
В конце восьмидесятых, поступив в институт, мы снимали жилье напополам с однокурсницей: комната на набережной рядом с центром, троллейбус шёл от нас прямехонько к институту, да и цена оказалась божеской.
Мы с Таней поселились в большой комнате. А в маленькой, с двумя односпальными кроватями и шкафом, тихими шагами войлочных тапочек жила тетя Роза – щуплый седой одуванчик в очках с круглыми линзами.
Всю жизнь, до самой пенсии, Розалия Львовна (так она представилась нам поначалу) проработала в Центральном фотоателье на Сенном: принимала и выдавала заказы, и до сих по именам помнила всех, с кем работала.
Муж ее давно уже умер, единственная дочь жила в Таджикистане. Дочь эта работала там каким-то начальником, все ее сильно ценили и уважали, а тетя Роза очень ею гордилась.
…Нам было по восемнадцать, и ничья прошлая или нынешняя жизнь нас не касались.
Мы жили вольготно и весело.
Тетя Роза не придиралась, не требовала быть аккуратнее и безропотно терпела визиты наших шумных подружек-однокурсниц, запираясь в своей комнате и выглядывая только на стук дверей.
Когда мы знакомились с очередным кавалером и шли гулять, она смотрела, прячась, с балкона, а потом одобряла: нес твой зонтик. Хороший мальчик, пусть будет.
Сильно боялась любых событий: заговоривший с ней случайно на улице прохожий, сирена Скорой помощи за окном, наша бурная радость по поводу «сваленной» сессии – в ее представлении любое отклонение от ровного течения жизни было опасно своими непредсказуемыми последствиями.
Конечно, ее мучила бессонница. Иногда сквозь сон слышно было, как, не включая света, она шуршала из своей комнаты на кухню и обратно.
Однажды, вернувшись из института, мы не нашли в холодильнике своей кастрюльки с супом. Тетя Роза, волнуясь и ломая свои почти прозрачные пальцы, рассказала, как случайно обнаружила, что суп испортился. И вылила.
Я поверила. А Таня нет. И была права – история вскоре повторилась. И еще раз.
Мы поняли, что тетя Роза голодает. Это было странно: за комнату мы платили исправно. Как же она жила, пока соседка сверху не уговорила ее пускать квартиранток?
Суп стали варить в большой кастрюле.
А в ноябре тетя Роза неожиданно объявила, что уезжает погостить к дочке в Душанбе. Давно собиралась, два года не виделись. А теперь вот, наконец, едет. Оставляет нас одних со спокойным сердцем, потому что девушки мы хорошие. Через месяц вернется. Цветок поливайте. Деньги оставляйте соседке сверху, она переведет.
Следующим же вечером, тихо и быстро собравшись, тетя Роза уехала на вокзал. Я несла ее нетяжелую сумку с двумя толстыми ручками, обмотанными черной изолентой.
Вернувшись в темную, пустую квартиру, мы с Таней включили везде свет, музыку, поставили чайник, устроили танцы и так развеселились, что решили помыть полы. Есть ведь такая примета: нельзя мыть полы за уехавшим – долго не вернется.
Ну вот и пусть отдыхает – у дочки. Незачем туда-сюда мотаться, – объясняли мы друг другу, смеясь и булькая в ведре тряпками. – А мы тут за квартирой пока присмотрим. Всем хорошо!
Через месяц тетя Роза не вернулась.
Мы весело отметили наступающий 1990 год, бегая по лестнице и хлопая подъездной дверью, чтобы выскочить на снег.
Наступил январь. От тети Розы не было ни слуху, ни духу.
В ее пустующую комнату постепенно перебрались из квартиры сверху еще две подружки.
Февральский денежный перевод в Душанбе на почте никто не принял.
Жили мы так же весело, хотя и не так беззаботно, как прежде: из продажи исчезали продукты. Магазины встречали пустыми полками и пыльными банками сока вперемежку с пачками маргарина.
Но вскладчину прожить было, конечно, проще.
Танина тетя работала товароведом в огромном гастрономе на Кольце. Раньше они почти не общались, а теперь пару раз в месяц Таня наведывалась к родственнице, возвращаясь нередко сильно навеселе. С собой привозила что-нибудь для нас: то кусок сливочного масла, то несколько больших крепких яблок.
А однажды, вернувшись из продуктовой экспедиции, Таня долго пыхтела в прихожей, пытаясь вытащить что-то из глубокого кармана своего зимнего пальто. В пальто обнаружилась потекшая венгерская потрошеная курица с переломанными ногами – на улице Таня падала.
Время шло.
Давно уже был забыт цветок, который мы должны были поливать. Тети Розины вещи в шкафу переехали на самую дальнюю полку. По вечерам на кухне орал магнитофон. В открытые окна залетал тополиный пух.
К октябрю тетя Роза вернулась.
Соседка предупредила нас заранее, и мы были ужасно недовольны – нам понравилось жить одним.
Вернулась тетя Роза не одна, а с двумя женщинами.
Одна оказалась дочкой – в таких же толстых очках и такая же молчаливая как мать, только гораздо крупнее.
А вторая была… цыганкой. Настоящей, в платке, в длинной юбке, с золотыми зубами и грудным младенцем.
Все трое поселились в прежней тети Розиной комнатке. Я не знаю, как они там умещались. Наверное, Света (так звали цыганку) спала на полу между двумя кроватями.
По ночам ребенок пищал, из комнаты пахло сырыми пеленками и свернувшимся грудным молоком.
Дочка почти не выходила, а когда резала на кухне лук, то плакала, и было понятно, что не от лука, а от каких-то своих мыслей.
Конечно, мы пытались расспросить тетю Розу: откуда взялась цыганка с младенцем? Почему дочка приехала из своего солнечного Душанбе и все время плачет? Где сама тетя Роза пропадала столько времени? Но наша хозяйка отвечала лишь взглядом куда-то вбок и извиняющейся отстраненной улыбкой. А когда мы спросили, как она не боится жить с цыганкой, тетя Роза вдруг твердо ответила: Света хорошая девушка, и она побудет здесь, потому что пока ей негде жить.
В конце концов Света рассказала нам, что знала сама.
Полгода наша хозяйка с дочкой безуспешно пытались выбраться из Душанбе, в котором в феврале девяностого… впрочем, лучше погуглите. Всех подробностей Света не знала: разминувшись со своим мужем на вокзале Новосибирска, она оказалась без гроша с младенцем на руках, когда с ней заговорила тетя Роза, ждавшая там же пересадки, и предложила ехать с ними.
Света знала, что продать квартиру или что-нибудь из вещей им так и не удалось, но зато удалось бежать – кто-то из таджикских знакомых помог.
Да, – тихо говорила Света, похлопывая по спинке своего завернутого в единственную пеленку спящего младенца, – а у них ведь с собой на двоих даже сумки не было, вы заметили?
Вскоре мы съехали – тетя Роза осталась жить с дочерью.
Много лет спустя я поднялась по ступеням подъезда в доме недалеко от набережной и позвонила в дверь на втором этаже. Тишина.
Почему я помню?
УДОСТОВЕРЕНИЕ ПАРАШЮТИСТА
УДОСТОВЕРЕНИЕ ПАРАШЮТИСТА
В двадцать семь я купила себе пачку пижонского Парламента и впервые закурила. Мы разводились с мужем, и другого способа показать ему, что он еще пожалеет, под рукой не оказалось. Вернее, другие не сработали… этот, впрочем, тоже, но надо же было что-то делать!
Кстати, как вам тема для научной работы: "Семейный конфликт как катализатор подсознательных суицидальных мотивов"? Хотя есть такие исследования, наверняка есть…
Но тогда я о них не подозревала и добросовестно отрабатывала положенную в таких случаях программу: подстриглась, закурила и… прыгнула с парашютом!
Вообще-то, бодрый спортсмен Михалыч подбивал нас на этот безумный шаг давно и настойчиво. Он, похоже, мечтал составить из коллег что-то вроде корпоративной команды парашютистов… и тут надо признать: его подсознательные суицидальные мотивы были куда амбициознее моих!
Все мы сигать из самолета неизменно отказывались. Но однажды после очередного семейного брифинга я вдруг почувствовала неодолимое желание откуда-нибудь выпрыгнуть и, заорав, полететь… Радостный Михалыч организовал все в несколько дней.
Подготовка к прыжку была краткой, но очень полезной. Мой лексикон обогатился мужественными словами «стропы» и «чека». Стропы надо было резать ножом, если случайно зацепишься за самолет, а чеку дергать… в общем, если вы соберетесь прыгать, вам все расскажут. Да, еще нас познакомили с магическим заклинанием «501,502,503», которое нужно произносить перед тем как дернешь кольцо. Знания вселяли уверенность в собственных силах.
А больше всего я боялась потерять нож… Из чего понятно, что к прыжку с высоты тысячи метров со стабилизацией я была абсолютно готова!
И в ближайшие выходные, несусветно ранним утром, мы уже тряслись в михалычевой легковушке по бывшему колхозному полю в направлении деревни Логиново, откуда и стартовали «кукурузники», набитые парашютистами.
Вот не думаю я, что все парашютисты испытывают семейные трудности…
И уж точно не все столкнувшиеся с семейными трудностями становятся парашютистами!
Ну и откуда ж тогда берется столько желающих выпрыгнуть из самолета с высоты тысяча метров? Я не знаю!..
…Пройдя все формальности, проверки, переодевания и инструктажи, длинная шеренга «товарищей курсантов» выстроилась на поле, ожидая не то ветра, не то борта, не то чего-то еще, столь же полезного для парашютистов.
Самолеты вокруг взлетали и садились, люди сыпались из них в небо мелкими черными точками, расцветающими потом блестящим под солнцем куполом.
Инструкторы, обходя строй, как могли, поднимали боевой дух новобранцев. Ну, например, рассказами о том, что себе-то они ранец уложили сами и старались от души. А вы, мол, не волнуйтесь, почти всем повезет. Парадоксальным образом, нервно отсмеявшись, мы действительно успокаивались.
– И не переживайте, у нас никто еще мимо земли не приземлялся! – продолжали острить инструкторы.
Юмор не Бог весть какой, но нам было смешно. Может, потому что о десантниках, которые прыгают с табуретки, отрабатывая приземление, мы тогда не слышали. А может, потому что десантники и не занимаются такой фигней…
Моя парашютистская задача была мне предельно ясна: загрузиться в самолет, дождаться, пока он взлетит, помолиться, чтобы купол раскрылся, подойти к открытой двери и вывалиться из нее, – желательно не дожидаясь мотивирующих пенделей от выпускающих. Да, еще хорошо бы разблокировать запаску… Ну и самое главное, помнить: у меня есть нож, чтобы резать стропы!
Но у этих профессионалов всегда все с ног на голову: консилер они наносят на тональный крем, а врагов советуют держать ближе, чем друзей.
…Оказалось, что выпрыгнуть все же не главное. Главное в любительском парашютном спорте – удачно приземлиться! И хотя к тому моменту я уже понимала, что романтические порывы всегда вступают в противоречие с прозой жизни, все же не подозревала, что так буквально…
Мы наконец вошли в маленький, бодро тарахтящий самолетик, расселись по длинным лавочкам вдоль бортов, зацепились за натянутые сверху тросы карабинами, – ура, ура, я смогла, у меня получилось! – пристегнулись и взлетели. Серое поле побежало в иллюминаторе, наш серый ослик подпрыгнул и начал набирать высоту. Нас трясло, мотало, подбрасывало и укачивало. Желудок воспарял вверх, а потом ухал вниз. Это продолжалось бесконечно долго. Пахло пылью, металлом и маслом. Меня мутило.
Наконец выпускающий откатил дверь. Снаружи хлынул солнечный свет, и мое стремление шагнуть в этот сияющий поток и полететь, раскинув крылья… это что-то из «Грозы», да? – так вот, это стремление сделалось неодолимым… По правде говоря, мне сильно хотелось на воздух.
Дождавшись очереди, я рванула с места так, что слегка смутила инструкторов: меня поймали за куртку и придержали перед проемом, чтобы я не пристроилась сверху на купол предыдущего курсанта.
А картина из открытого настежь самолета открывалась фантастическая… Земля, зеленая и коричнево-желтая, расчерченная на квадратики линиями дорог и речушек, казалась просто картой, облитой тоннами воздуха. Полететь над ней, полететь! Скорее-скорее, да когда уже? Это было похоже на желание напиться, наконец, вдоволь…
Кивком головы меня отпустили на свободу. И я ринулась в этот воздух как в воду после сумасшедше жаркого дня…
Неожиданный (а чего я, собственно, ожидала?) ветер за бортом закрутил меня словно наволочку в стиральной машине. Рев двигателя, свист в ушах… я не слышала собственного вопля счастья и ужаса, пока не дернула за кольцо, сосчитав заветные цифры в одну секунду. На этом все романтические параллели закончились…
Меня еще немного покрутило, потом тряхнуло и падение прекратилось. Я висела высоко над землей в тишине и безветрии, явно зацепившись за крыло самолета. Так и знала… где, где мой нож?!
…К счастью, прежде чем перерезать все стропы, я задумалась: с какой начать? Задрала голову вверх, но увидела только изнанку каски, которая уперлась в ранец за спиной. Несколько попыток не принесли результата, и меня посетила, наконец, первая после прыжка разумная мысль: если я зацепилась за самолет, то почему вокруг такая тишина?
Раз самолета не слышно, значит… значит он улетел? Значит… мама!!! Я ни за что не держусь, самолет улетел, а я падаю!! Спасите меня кто-нибудь! Я одна, я совсем одна и я падаю!!…
От экзистенциальных внутренних диалогов (да, я произносила их вслух – но кто осудит?) меня отвлек интересный акустический эффект: звуки здесь, в полной тишине, разносились совсем не так, как на земле. Голос плескался рядом, не отлетая и на метр.
И тогда я сказала:
– Господи! Как я здесь оказалась?! Дура!..
Как вы понимаете, в этом месте мой суицидальный гештальт громко хлопнул дверью: вполне можно было и не стричься…
Ну а дальше все было как-то обыденно и приземленно… хотя до приземления еще не дошло.
Разблокировав запаску, я посмотрела на землю: ничего особенного, все как из самолета. Покрутилась в своей амуниции вправо и влево. Скучно. Попыталась понять, куда меня несет. Так и не поняла. Да когда уже все это закончится?
Приближаясь наконец к земле, услышала, как мне орут:
– Ноги! Ноги вместе!
Сделала все, как орали, и даже вспомнила, что купол, возможно, придется «гасить». Хотя где я, где «гасить», и где купол…
Одно я вам скажу: приземляясь с парашютом, нужно быть готовыми к удару как при прыжке с высоты примерно трех метров. Вот летите вы себе, летите… позевываете даже. И вдруг вас – шарррах! – и как со шкафа о землю.
…Я отделалась сильно ушибленным копчиком – он потом еще с полгода ныл. А вот голова, которая изнутри треснулась об каску, – голова не болела, нет.
И тогда моя коллега, которую тоже преследовали семейные проблемы, поехала прыгать в следующие выходные. Я бы, наверное, тоже, поехала, чтоб уж наверняка… Но мне места в машине не хватило.
Так вот, коллега тоже романтично прыгала. Ну, это я так думаю – не спрашивала. И при соприкосновении с действительностью в виде жесткой земли она сломала ногу в двух местах. Со смещением. Ага… её когда в больницу привезли, врач спросил: что случилось? Она говорит: упала. Врач спрашивает: с какой высоты? Она задумалась. Сопровождающие подсказали: с тысячи метров…
Врач удивился, наверное… А я вот что поняла: любые семейные проблемы можно решать без травм конечностей. По крайней мере не обязательно забираться для их решения аж на тысячу метров вверх!
Но это я теперь так думаю.
ЗА ОБЛАКАМИ ВОЗДУХ ЗОЛОТОЙ
С этими слезами вечная история…
С одной стороны, нерадостные события нашей жизни всегда сопровождаются слезами. Это понятно и необходимо.
С другой, плачущая ради нужного ей эффекта женщина – это так пошло! Но ведь тоже необходимо…
И где, спрашивается, истина?
…Что-что, а поплакать я всегда любила. И по поводу, и из любви к искусству, и в детстве, и во взрослой уже жизни…
Пока одна не очень-то, как сейчас понимаю, счастливая женщина не объяснила мне, что плакать стыдно. И нужно иметь гордость! Когда-то и она была слабой и надеялась на чужую доброту. А теперь дудки: из нее, из этой самой женщины, никто слезинки не выжмет. Не дождутся!
Меня это впечатлило.
Чуть позднее услышала, что плачут всегда от бессилия – бессилия что-либо изменить. А ведь и правда… Ну и зачем тогда рыдать? Это бесполезно, глупо и стыдно. Дело надо делать, а не носом хлюпать!
С такими похвальными мыслями я и прожила пару десятков лет. Очень собой гордилась – разумная взрослая женщина, и… и не дождутся! А если уж сильно надо, то манипулировать окружающими вполне можно и без этих вот постыдных слез и соплей!
Однако с годами теория начала сбоить: я стала много путешествовать и вдруг обнаружила, что, попадая в разные интересные места (как сейчас принято говорить, локации), время от времени… уливаюсь беспричинными слезами. На ровном месте, безо всякой цели и не от горя!
Злилась на себя ужасно: ну что за бестолковость, с чего, кому? Взрослая тетя шмыгает носом, глаза утирает… Чушь, глупость несусветная! Но оказалось, что я совершенно ничего не могу с этим поделать.
***
В первый раз это случилось в Благовещенском соборе в Кремле. Там пел небольшой хор. А капелла, полифония… Замерла, задержалась, заслушалась. Слезы, нежданные и незваные, вскипели от… да похоже, от тоски по детству, проведенному за беспробудными хоровыми репетициями. У нас был абсолютно профессиональный детский хор, который уже во втором классе пел многоголосие… Так все и объяснилось. Но колокольчик звякнул.
***
В следующий раз я стояла возле Стены плача. Ага, ближе поплакать негде было.
Кто там бывал – знает, как деловито организованы густые потоки туристов, делящиеся на мужскую и женскую половины. Толпа, гомон, охранники, металлические барьеры, палящее солнце… К тому моменту я была сильно разочарована всеми уже увиденными иерусалимскими достопримечательностями («воооон там Он вознесся. А может, вон там») … Слишком уж ясно во всем этом ощущался коммерческий дух. Или мне так казалось?
…Постояв немного перед желтыми камнями с щелями и трещинами, глядя на растущую из них пыльную чахлую зелень и запихнув куда-то повыше в Стену записку от своей приятельницы, – сама-то я и не подумала ни о каких записках, не смешите меня! – повернулась было, чтобы уступить место более тонко организованному туристу.
Женщина рядом со мной уже несколько минут не могла отлепиться от древней кладки. Она не плакала, а очень живо разговаривала с кем-то, умоляя и жалуясь. Я успела подумать, что нервно возбудимые и эмоциональные люди так легко поддаются самовнушению… И почувствовала, как мои глаза щиплет подступающими слезами. Ничего, кроме досады и неловкости – где-то рядом коллеги, впереди тягомотина с групповой поездкой куда-то на обед, а я тут пытаюсь делать вид, что в глаз соринка попала. Крайне неприятная ситуация! Позже молча ехала в прохладном большом автобусе и ругала себя за неуместную сентиментальность.
***
Следующий конфуз произошел в Абхазии, в Ново-Афонском монастыре.
Сил ходить в тот день уже не было, монастырь был незнамо каким по счету пунктом нашей стихийной экскурсионной программы. Так что я просто присела на лавочку у стены внутри храма, устало пялясь на сильно обветшалые фрески и могучие колонны и думая о том, как бы успеть отдохнуть, пока мои спутники нащелкают достаточно снимков. Взгляд надолго задержался на нескольких суровых ликах, проступающих сквозь сильно потертую штукатурку.
Ни о чем религиозном не думала! Никаких экстатических переживаний не испытывала! Но мне пришлось вскочить с освещенного места на скамейке и уйти вглубь низкой арки, чтобы там справиться со слезами и привести в порядок лицо.
Слезы не унимались, я вышла на улицу и, глубоко дыша, старалась отвлечь себя и злилась на неуместные и непонятные переживания. Да что же это такое!
Внимательный читатель, наверное, уже многое понял. Но я не была внимательным читателем.
***
Через пару лет в Каталонии, в Монсеррате, я стояла в длинной тонкой очереди к Черной Мадонне. Нам посоветовали загадать желание перед тем, как прикоснуться к деревянной ручке маленькой статуи, выставленной из-под пуленепробиваемого колпака. Никак не могла придумать – чего же пожелать? Денег? Здоровья? Мира во всем мире? Было смешно и немножко скучно. Очередь двигалась быстро, желание не придумывалось. Я разглядывала не слишком пропорционально выполненную черную и всю в позолоте фигурку Мадонны, собираясь сделать незаметное фото, если получится.
Чем ближе к статуе – тем плотнее тишина: воздержаться от болтовни просили устно и предостерегали письменно. Моя очередь. Взошла на помост и осталась с Ней один на один. Внимательно всмотрелась в Ее очень странное лицо. Неправильное. Притягательное. Положила ладонь на шар-Вселенную, которую Она держит в правой руке… Легкий ток… Живое тепло и… озарение: сколько разных, очень разных людей прикоснулись к этому шару за столетия, моля о помощи, благодаря, открывая сердце? Неисчислимые тысячи людей за целую тысячу лет. И я среди них… Но эти секунды предназначены только мне: я с Ней, а Она со мной.
Никогда не смогу вспомнить, о чем просила и за что благодарила. Наверное, мои мысли тогда просто не облекались в слова. Что плачу, я поняла только спустившись к гроту со множеством оплывших разноцветных свечей. Названия своему чувству я не находила, но и досады на слезы уже не было: было спокойно и тепло на душе. И еще, почему-то понятно, что все-все будет хорошо.
***
Не подумайте, что я только и делала, что путешествовала от храма к монастырю. Но, прежде чем до меня дошло, что происходит, был еще один.
Южноиндийский храм с примечательным для русского уха названием Сучиндрам.
Я жила в Керале, проходя курс аюрведического лечения в надежде избыть хронический стресс и синдром хронической же усталости, которые… ну да что тут объяснять – от хронической усталости не помогает ничего, кроме хронического отдыха.
Ближе к концу курса я настолько пришла в себя, что начала отталкиваться ногой, качаясь в гамаке, и решилась на коллективную вылазку в отдаленные окрестности.
Мы выехали около трех утра, надеясь застать восход солнца на мысе Каньякумари – самой южной оконечности Индии.
Несколько часов езды вдоль бесконечных ночных деревень-городов, ужасающей речной вони, – мы наконец прибыли. В серых сумерках смутно виднеется берег под набережной и громадина темного сооружения на островке неподалеку.
…Утренняя заря взрезала бархат еще ночного океана. Вдалеке посветлел горизонт, выгнутый плавной дугой. Все яснее видны пестрые и яркие одежды, тихо переговаривающаяся толпа смуглых индийцев вдоль обрывистого берега, невозможно прекрасные сари индианок… нищие, калеки, облезлые куры и собаки, мусор и перья… Секунды полной тишины… и под общий вдох, а потом крики и аплодисменты, солнце взлетает на небо, быстро становясь из плоского красного блина огромным оранжевым и желтым шаром, и заливает людей, скалы и море жаркими, но пока еще мягкими потоками белого света.
В небе светит солнце, перед глазами – синий мутно-грязный океан, а за горизонтом – водная пустыня до самой Антарктиды. Хотя где-то левее еще должен быть Цейлон – то есть Шри-Ланка, – капля экзотической суши в безбрежной воде.
И вот тут-то, уже после того как две мои спутницы развлекли индийцев купанием в водах вокруг мыса, – по задумке, это должно было очистить их от всех грехов, – выяснилось, что следующий номер нашей программы – храм Сучиндрам.
Тогдашний мой английский был несколько хуже, чем просто плохой. Бхагавадгиту я читала в ранней юности и больше не хотела. Йогой занималась эпизодически и без фанатизма. Все эти Ганеши, Кришны и Вишну, на каждом шагу здесь свисающие в виде фигур и изображений, никогда меня не интересовали. Но спутниц было двое, и мое мнение осталось моим мнением.
К тому моменту я уже связала два и два и настороженно ожидала, не выкинет ли мой организм очередной фортель со слезами в намоленном месте – храму Сучиндрам больше тысячи лет! Но все шло спокойно.
Сняв обувь и босиком войдя внутрь огромного здания в форме пирамиды без верха, я вполуха слушала нашего проводника. Седой лохматый старик в грязноватых штанах, похожих на длинную набедренную повязку, на медленном и очень внятном английском рассказывал, почему в храме такие огромные и толстые деревянные двери. Оказывается, дикие слоны из джунглей когда-то любили подойти и потереться о ворота – так, по крайней мере, я поняла старика. Это было забавно. А история возникновения храма оказалась и вовсе фривольной, на вкус европейцев.
Мы ходили по храму, покупали какие-то листья и пряности, глазели на скульптуры и барельефы… Все было экзотично, но уже не удивляло: глаз «замылился».
А посмотреть было на что: от неулыбчивых бритых монахов в желтых одеждах, строго оберегающих себя от случайного соприкосновения с женщиной, до ярко-зеленых груд банановых листьев, в которые заворачивали подношения богам.
Богов было много: переходя из полутемного зала в зал, я давно перестала понимать, какой там бог за что отвечает, и ради каких щедрот мы жертвуем очередной символический подарок, купленный там же, рядом с алтарем: ленты, листья, пепел, пряности…
В одном из залов стояла огромная статуя летучей обезьяны, раскрашенная яркими красками с преобладанием небесно-голубого. Как раз в это время пара монахов красили ее чем-то еще поверх. У обезьяны была угрожающе оскаленная морда, а общий облик сказочно-мультяшный и фантастический.
Мы ушли было вперед, когда мне захотелось внимательнее разглядеть эту обезьяну, – Хануман ее называли, – чем-то она меня привлекла и так и стояла в глазах.
Вернувшись, я с недоумением задрала голову и стала всматриваться: что в ней могло зацепить?
Некрасивое, непривлекательное и довольно грубо раскрашенное изделие каких-нибудь народных мастеров. И не факт ещё, что древних, – подумала я.
И тут же поняла, что морда Ханумана расплывается перед глазами, а по щекам текут слезы. Опять!
Я была одна. Монахи, чем-то красившие летучую обезьяну, ушли. И это было прекрасно, потому что непрошеные слезы быстро переходили в рыдания. Мне было безумно чего-то жаль. Острое, но неосознанное чувство то ли потери, то ли ожидания перемен… Я не понимала, что происходит, но смутно ощущала близость какого-то порога, перелома, после которого пойму что-то новое о себе и своей жизни.
Хануман смотрел на меня с высоты как будто с сочувствием. И его грозный лик перестал казаться раскрашенной маской. Мне не хотелось уходить. Но было пора.
***
А через несколько дней случилась рейки.
Рейки – это такая нетрадиционная целительская практика. В аюрведическом центре, где мне оставалось «промасливаться» последнюю неделю, висело объявление об этих сеансах.
Проводил их тот же мастер, что каждое утро вел для желающих йогу на открытой террасе.
Я выбиралась к нему всего пару раз. Мастер йоги был толстый, усатый и равнодушно-вежливый индиец, добросовестно делавший свое дело. Наверное, постоянно сменявшие друг друга ученики его не вдохновляли, но он умел моментально, в два-три движения выправить чью-нибудь неправильную асану так, что сразу же становилось легко и комфортно.
В общем, рейки так рейки, – подумала я. Надо же чем-то развлекаться, раз уж я перестала засыпать по сто раз на дню, как в самом начале.
На рейки ходили редко, судя по тому, как оживился индиец, когда я попросила о сеансе. В объявлении говорилось, что во время процедуры пациент может чувствовать легкое тепло или покалывание, небольшое головокружение… или вообще ничего. Меня это вполне устраивало – главное, чтобы никто не выкручивал руки-ноги и шею.
С такими мыслями я вошла в довольно темную комнату с небольшими окнами под самым потолком, где меня ожидал мастер. Он попросил не разговаривать и постараться не открывать глаза, пока не окончится сеанс.
Закаленная нетрадиционными целительскими практиками, я не особо удивилась инструкциям и приготовилась ощутить обещанное тепло или покалывание. Ну или хотя бы легкое головокружение.
Сеанс начался. В полной тишине довольно долго ничего не происходило, и я быстро взглянула на мастера: он сидел рядом с закрытыми глазами и очень сосредоточенным видом. Ну хорошо, – подумала я, – серьезно относится к своим обязанностям, готовится. Посмотрим, что дальше…
Наконец очень легко, почти не задевая, он коснулся моей макушки и невесомо провел руками над висками и лбом. Ладони размеренно и плавно двигались над моим телом, иногда слегка задевая одежду. Я все ждала каких-нибудь ощущений, но ничего, кроме этого осторожного скольжения в воздухе, не происходило. Быстро соскучившись, я начала мысленно посмеиваться над собой: экспериментаторша… Отдала 20 условных единиц валюты? Теперь развлекайся на все!