Фёдор Романович Козвонин
Шабашник
– Ну, как знаешь. Чур чего тогда – до связи!
Глава III
19.09.201… года. Дорохово, Московская область.
Где-то вдалеке залаяла собака. Открыв глаза, Максим увидел серый потолок, освещённый тусклым, еле пробивающимся сквозь шторы хмурым сентябрьским рассветом. Потолок был подвесным и когда-то, наверное, белоснежным, но бывшие до него вахтовики, не заморачиваясь выходить на улицу или хоть в коридор, курили прямо тут и потому потолок стал серым. Достав из-под подушки телефон, Максим недовольно почесал в затылке – до будильника оставалось ещё восемь минут.
Он всю ночь пролежал с закрытыми глазами, но так и не смог уснуть: досада о том, что от отведённого на сон времени осталось только восемь минут, упала в душу, как булыжник в гладь тихого омута, покойно подёрнутого ряской. Но всплеск с брызгами перешёл в круги на воде, которые, разойдясь в стороны, докатились до берега уже не замеченными. В конце концов, ему не истребителем управлять – роллы он уж как-нибудь скрутит и с недосыпа.
Поднявшись и потянувшись, Максим заправил кровать, провёл по покрывалу ладонью и, убедившись в её почти идеальной геометрической ровности, обречённо вздохнул, опустился на пол и отжался на кулаках ровно тридцать четыре раза. Ещё неделю назад отжиматься надо было только тридцать три раза, и эта перемена не слишком радовала.
Отдёрнув штору, Максим обрадовался неожиданно яркой картине за окном – свет, казавшийся тусклым из-за плотной шторы, ослепительно освещал облачившиеся золотом деревья, а лазурное небо с белоснежными барашками облаков наполнило душу какой-то сладкой истомой. Теперь, несмотря на ощущение пришибленности, было намного приятнее смотреть в грядущее. Немного тревожил появившийся посреди ночи неизвестно откуда сладкий вкус во рту: чтобы избавиться от него, пришлось выпить три стакана воды. Максим успокоил себя тем, что ему это приснилось.
У другой стенки в комнате Максима стояла ещё одна кровать – там должен был спать его напарник, но тот почему-то не приехал и вторую неделю Максим работал в одну каску. Хорошо, что заказов было не так много и было время делать заготовки, следить за ротацией, поддерживать нормальную работу кухни. Плохо, что руководство могло принять решение вовсе не приглашать второго повара, видя, что Максим справляется и так, но при этом поднимать зарплату едва ли сочтут нужным. Эти мысли о беспомощной бесправности раздражали, он гнал их прочь, но всё чаще какой-то голос из дальнего уголка сознания призывал к беспощадному и бессмысленному бунту. Бессмысленному, потому что уйти с вахты и не закончить работы он не мог даже на день раньше срока, ведь тогда по договору работодатель с полным правом не выплатит ему ни копейки. Беспощадному же потому, что тогда одну вахту пришлось бы менять на другую: вернуться в Киров с пустыми карманами он тоже не мог. Ему надо было обеспечить себя хотя бы на месяц, чтобы иметь возможность ходить по инстанциям. Максим хотел восстановиться в органах. В тех самых Органах.
В силовые структуры он очень хотел вернуться, его туда манили две вещи. В первую очередь это была пенсия, до которой оставалось дослужить всего пять лет. Если бы он закончил службу, то до конца дней о хлебе насущном не пришлось бы заботиться. Во вторую очередь, Максим был человек честолюбивый и ему хотелось быть причастным к чему-то большому и важному. Хотелось ощущать то пьянящее чувство полноценности, верить в то, что он у руля, что он хотя бы немножко, но князь мира сего. Зловещий флёр от должности капитана службы исполнения наказаний был ему очень по душе. Хотелось быть, ярким, как пуговица с гербом на кителе, а не серым, как колпак повара-вахтовика. Максим по своей сути был пассивным пассионарием.
Вернуться обратно в систему ему мешало то, что шесть лет назад его уволили из УФСИН с уголовным штрафом, условным сроком и без права занимать должность в течение трёх лет. Тем, кто спрашивал о причинах, он обычно рассказывал об убийстве по неосторожности при выполнении спецоперации. Так же мог рассказать, что нанёс педофилу телесные повреждения средней тяжести, а тот оказался со связями. Когда был в настроении, говорил, что его свои же подставили и пришили коррупцию, превышение служебных полномочий: не на чем было печатать рапорты и он купил две пачки «Снегурочки», чеки выкинул, а система-то палочно-галочная. Поди докажи, что не взятка от жулика? Управление само страдает – хочешь или нет, а паршивых овец в рядах выявлять нужно, даже если их нет. Вот он с этой бумагой и подставился.
Сам же он давно запутался и настоящие причины смешались с мифом. Но он был справедливо убеждён, что раз людей он не расстреливал, не растлевал и миллионов не растрачивал, то шансы вернуться в ряды есть, а спешил он потому, что после тридцати пяти лет его бы не приняли банально по возрасту.
Из окна комнаты Максима была видна железная дорога и дачный посёлок за ней. Где-то далеко шумело большое шоссе. Пора идти на работу.
***
Пошёл двенадцатый день вахты Максима и свою небольшую кухоньку он готовил к открытию автоматически, зная где, что и зачем лежит. Думая о чём-то своём, он включил в электрощитке группу кухонных розеток. Этим он пробудил к жизни бесконтактный гриль-саламандру, заставил тэны фритюрницы устроить круговорот холодного и горячего масла внутри своей чаши. Зашумела включившаяся индукционная плита и бесшумно стала нагревать вчерашний рис рисоварка со смешным названием «Cuckoo».
– Кукушка, кукушка, сколько мне тут осталось? – , Макс грустно улыбнулся и слил в раковину конденсат, скопившийся в сборнике рисоварки. Достал из морозилки филе лосося и положил на стол отходить до времени. Достал пакет с замороженными креветками, пересчитал – на сегодня должно хватить, новый полуфабрикат нужно делать только завтра. Мидий тоже с избытом, а вот грибов шиитаке катастрофический дефицит – надо будет поскорее нарезать те, что со вчерашнего вечера замачиваются в кастрюле.
Но первым делом надо поставить вариться новый рис, поэтому Максим поскорее заправил вторую рисоварку и пошёл поздороваться с Ольгой, которая только что открыла главные двери кафе. Должность Ольги гордо называлась «администратор», но на самом деле она совмещала в себе функции официантки, кассира и уборщицы, а администрирование шло как-то само собой. Себя она называла буфетчицей.
– Здравствуй! Как жаль, что ты вчера рано ушёл и меня дожидаться не стал. Тут такое было!
– Я ведь вроде по времени ушёл, – Максим поднял глаза на висящие на стене часы с большим белым циферблатом и толстыми чёрными стрелками. – А разве что-то случилось? Не было ведь посетителей, вторник тухлый.
Ольге было немного за сорок, но она старательно молодилась и держалась так, будто только вчера был тот знойный июньский вечер, когда она выпустилась из колледжа по специальности «киномеханик». Со дня выпуска Ольги прошло всего несколько лет, и этой специальности на рынке труда не стало. Не стало ещё и мужа, зато уже была любимая дочка и с тех пор дочку воспитывала не мама, а бабушка. Деньги на воспитание Ольга зарабатывала, катаясь по стране то проводницей, то официанткой, то кухонной работницей, то горничной и при этом не унывала.
– Из-за этих стрелок здоровенных тут постоянно плюс-минус две минуты, не разобрать. Ты без трёх минут ушёл.
– Ну так и что? Заказы всё равно до без пятнадцати принимаем.
– Случилось, блин. Три минуты двенадцатого уже было, а я ещё дверь не закрыла, зазевалась. И тут вваливается компания – два пьяных вдрызг мужика и две бабы. Один мужик с фонарём под глазом. Шли откуда-то – не то с дня рождения, не то с поминок.
– Ну так и послала бы их лесом. Закрыты ведь – чего ещё надо?
– Я им с ходу говорю, мол, извините, но кина не будет – простынь спёрли, заходите завтра. Бабы и один алкаш сразу развернулись, хотя и на ногах еле держались, но последний, который с фингалом, начал пальцы гнуть, что раз дверь открыта, то и заведение считается рабочим и поэтому его обязаны обслужить. Я уж решила не связываться, понадеялась, что он обойдется кофе или чаем, предложила ему латте с халвой, но он, только прибавляя громкость, заявил, что желает пиццу. Я говорю, что повар ушёл домой, а печь для пиццы выключили полчаса назад. Он оглянулся на своих друзей, в наличии публики убедился и давай орать голимым матом, что его не колышет, кто там ушёл, а кто нет. И чтобы я метнулась резко и приготовила.
Максим быстро оглядел Ольгу и интерьер кафе – кажется, всё в том же состоянии, как было и вчера, без видимых повреждений. Поняв, что история закончится благополучно, всё же высказал, что вертелось на языке:
– Жалко, что меня не было, я б ему и второй глаз подправил. Но всё ведь обошлось? Ты наряд вызвала?
– Я сразу на тревожную кнопку нажала, а бухарику объясняю, что я ведь не повар, я не умею пиццу – я только кофе и чай. В него тогда будто демон вселился, даже его друзья испугались. Он попробовал запрыгнуть на барную стойку, но не смог. Ухнул, как филин, уперся в неё руками, как горилла, и давай верещать, что я еще не знаю кто он такой, а он моего начальника кореш, вместе с ним в школу ходил и завтра они меня оба тут нахлобучат по очереди.
– А ничего, что тут хозяйка – женщина?
– Так вот я до этого момента ещё опасалась, думала, мало ли кто такой? Вдруг действительно местный воротила? А оказалось, сопля поселковая, – Ольга снисходительно махнула рукой. – Так вот, мечется он тут, беснуется, рожа уже сизая – кажется, готов разорвать на куски.
– Но стойку не обходит, хотя пожалуйста – даже декоративного ограждения нет. Клоун! – Максим осёкся. – Мне это сейчас рассуждать удобно. Тебя-то он не напугал?
– А чего мне боятся? Оно же понятно, что перед друзьями и бабами рисуется.
Но ты бы видел, какая с ним перемена сделалась, когда ГБР приехали – парни ладные, под два метра, с автоматами. Упырь этот сразу побледнел, заткнулся и вдоль стеночки к двери двинулся, но охранник его так вежливо к стенке прижал и спрашивает, мол, чего шумим? Тот выпрямился, но руку не стряхнул, и давай излагать, что они сюда зашли без десяти минут, хотели сделать заказ, но буфетчица их обматерила неадекватно и он пытался добиться от неё жалобной книги.
Знаешь, он так говорил уверенно, что если бы не мятая рубаха, волосы дыбом и потная рожа с фингалом, то мог бы сойти за телеведущего с главного канала – прямо и дикция, и пафос какой-то неизвестно откуда образовались. Я даже испугалась, что он сейчас убедит охрану в том, что он тут единственный д`Артаньян. Но охранник на часы посмотрел и говорит иронично, мол, это же вы целых двадцать пять минут жалобную книгу ждёте!? Не притомились? Тот развел руками, мол, сам уже и не рад, что связался. ВОХРа его тогда нежно, как котёнка за шкирку, на улицу куда-то вывел, в темноту. Потом приехали менты, глянули на них – а там баба сидела с бутылкой шампанского. Меня старшина спрашивает: «они у вас вино купили?» Я говорю: «конечно же нет, мы вообще алкоголем не торгуем». Тогда он их всех задержал за распитие алкогольных напитков и в бобик погрузил. В общем, и смех, и грех.
– Хорошо, что всё обошлось.
– Но я до того удивилась той перемене… Знаешь, вот сколько в школе учили, что с людьми надо поступать так, как хочешь, чтоб с тобой поступили: что надо лаской, убеждением. А с некоторыми можно говорить, только если ты его на голову выше и у тебя автомат на плече. Это как если…
Но Ольга не успела закончить мысль – помещение наполнил звук наддверного звонка. В кафе вошёл гость и она поспешила навстречу, а Максим ушёл с раздачи обратно на кухню.
***
В кафе «Флэшбек», расположенном рядом с вокзалом станции Дорохово, вошёл высокий и представительный человек в рясе, с окладистой чёрной бородой: большая спортивной сумка была перекинута через плечо, а под мышкой этот человек держал деревянный ящик цвета морёного дуба, плотно сбитый гвоздиками с жёлтыми шляпками. Ящик был для пожертвований и казался тяжёлым.
Он вошёл на первый этаж, усмехнулся, оглядев полиуретановую подделку под лепнину зала с претензией на греческий стиль, и пошёл на второй мансардный этаж. Тут ему понравилось больше, и он сел лицом к окну, прямо под балкой, обделанной чем-то вроде папье-маше. Сев у окна, погладил бороду и с прищуром осмотрел зал.
Подошла Ольга, отстранённо глядя куда-то в сторону, бесстрастно подала меню, но, увидев наперстный крест, с перепугу сделала книксен и перекрестилась. Батюшка сделал вид, что не заметил её смущения и, не открывая книгу, нарочито окая обратился к ней:
– Хорошо тут у вас, лофтово. Дочь моя, что подают сегодня в вашем заведении приличное мне по сану?
– У нас всё самого высокого качества и наипервейшей свежести. Ой…, – она заметно покраснела и потупила глаза. – Тут дело в том, чего ваша душа желает. Вам бы я порекомендовала лапшу удон с говядиной или салат цезарь с…
– Ты смотри, сегодня постный день – усекновение главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, потому чтоб без мяса. Не желаю оскоромиться.
– Тогда вашему вниманию японское меню. Пожалуйста, вот суши, роллы. Есть горячие, есть запечённые, есть в темпуре. Есть большие роллы гранд – там одной порцией можно наесться, а кроме рыбы и риса ничего и нету.
– А с какою рыбицей сие большие роллы?
– Есть с лососем, есть с угрем, а есть с тунцом.
– А с тунцом которые, они не острые?
– Роллы «Бонито» скорее пряные. Там, конечно, есть зелёный лук и соус спайс, но это только для пикантности. Остроты нет.
– Ага, пикантность нам повредить не должна, в том греха нет…, – с этими словами батюшка внимательно углубился в меню, долго что-то выбирал, причмокивал, и, наконец, сказал:
– Тогда ебаните мне бонито! И пшеничного нефильтрованного пива кружку.
– А вот пива-то у нас не держат… Мы вином уже месяц не торгуем, а винную карту убрать всё руки не доходят.
– И правильно! Нечего смущать паству – подай квасу!
***
Пока Ольга принимала заказ, Макс отнёс рыбную доску на мойку, а кухню заполнил дух сварившегося риса – такой приятный, теплый и зовущий к какому-то прекрасному далёку, которое осталось в том уютном зимнем дне с розовыми от мороза щеками… В тот день бабушка сняла со школьной формы Максимки значок октябрёнка. Формы тоже скоро не стало. Отмахнувшись от морока прошлого, Макс выключил рисоварку, открыл крышку, чтобы выпустить пар, и закрыл обратно – чтобы дойти до готовности, рису надо постоять ещё минут пятнадцать.
Раздался писк и из кухонного принтера выехал чек:
«Ролл «Бонито гранд». Просят, чтобы сделал от души.»
Спустя минуту на раздаче появилась и сама Ольга:
– Ой, какой у нас первый гость сегодня необычный…
Макс, который в это время уже крутил на циновке большой рисовый рулет, словно её и не слышал:
– Вот ты говоришь, что пока к стенке не поставишь, то и говорить невозможно. Был у меня один такой же вот помощник, когда я в Лесном оперативником в колонии был. Типичная жертва мамы с папой, которые за него всё решили и отправили учиться на юриста, а ему бы в артисты, честное слово, или в психологи. Выучился парень, а таких вот птенцов без опыта, без связей и без службы в армии хоть пруд пруди. Помыкался, посувался – сперва консультантом поработал, втюхивая населению автомасла новейшего поколения за баснословные деньги, но населению эти масла были без надобности, так он и сидел на окладе без процентов. Поэтому подался подсобником на установку дверей – тут дело пошло лучше, но для широкой ноги всё равно мало.
Максим ещё раз прошёлся циновкой по граням ролла, которые теперь показались ему достаточно идеальными, и ролл благополучно отправился в лоток со стружкой тунца.
– Зато с этой работой молодому человеку пришло понимание не только мирка папы с мамой. Как-то очень органично научился входить не только в чужие квартиры, но и в доверие к людям. Потому что дверь установить – дело не минутное, а какой же хозяин оставит свою квартиру попечению мастеров из газеты? Тут без догляда никак, а пока следишь, то почему бы и не поговорить? И кто будет вызывать мастеров эконом-класса?
– Разве пенсионеры какие-нибудь.
– Правильно, в основном пенсионеры и другие малоимущие слои населения, которые, однако, за своё малое имущество всерьёз переживают. Иногда и сироты попадались, которым государство по достижении восемнадцати лет квартиру выдало. Но и те, и другие в юридическом деле тёмные, вот дипломированный юрист Костя и стал по ушам им ездить. Предлагал тем, у кого есть право на недвижимость, выгодные сделки – мол, давай, мы твою квартиру продадим, получим деньги и купим другую квартиру, которую срочно вдвое дешевле продают. Он им рассказывал душещипательную историю о том, как на крюке для люстры в просторной гостиной повесилась генеральская дочка: то ли в институт не приняли, то ли любимый бросил. Теперь безутешный отец скорее хочет квартиру эту роскошную с рук сбыть, чтоб ничего не напоминало, поэтому отдаёт чуть не даром. Но мы-то в ней жить не будем, говорил Костя доверчивым слушателям, мы сами её перепродадим, а новым хозяевам о генеральских обстоятельствах ничего не скажем. За какой-нибудь месяц сможешь миллион поднять! А мне десять процентов от сделки. Люди верили и добровольно оставались без квартир.
У сирот же, получивших квартиру у государства, право на приватизацию появляется только через пять лет, поэтому таких захочешь, а не разведёшь. Но и тут смекалка сработала. Он находил тех, которым до приватизации оставалось год-два и предлагал очень выгодную работу на Севере вахтой, а квартиру чего простаивать будет? –Давай её сдавать! Словом, втирался в доверие и под этим соусом заставлял подписывать много лишних документов, к знакомому нотариусу подопечных водил и доверенности на себя оформлял. Когда его взяли, то в отельной папочке девять генеральных доверенностей на недвижимость нашли. Он как раз прокололся, когда пытался продать квартиру одного своего подопечного, а тот с вахты вернулся раньше времени. Хорошо, что успели до окончания сделки отозвать документы, а то бы пиши пропало.
Тут Максим вспомнил, что ролл уже несколько минут лежит в стружке, а Ольга как-то странно на него поглядывает, будто готовясь вот-вот сказать что-то непоправимое. Поэтому он быстрее достал ролл и принялся резать. Но говорить не прекратил:
– Так вот. Дали этому кексу два года общего режима. Понятно, что он сотрудничать со мной сразу же захотел, лишь бы я о деталях его статьи не рассказывал – на зоне много выпускников детдомов и того, кто сирот обижал, могут понять не в полной мере и под шконку загнать по тихой грусти со всеми вытекающими. Поэтому он регулярно докладывал о пьянках, о наколках, о настроениях и намерениях других заключённых – старался, в общем, отрабатывал. И ему хорошо, и у меня с показателями всё в порядке… Ладно, потом доскажу, когда заказ отдашь.
Максим протянул Ольге нарезанный ролл, та поставила его на поднос, где уже стояла большая кружка кваса, и ушла к гостю.
Когда Ольга пришла к столику с заказом, батюшка сидел переодетый в спортивный костюм Adidas, поверх которого была наброшена флисовая жилетка. Спортивная сумка стояла под столом, дароносица – рядом, на полу.
– Досадно, что в сей трапезной нету образа, дабы было на что освятить чело крестным знаменем. Но времена сейчас лихоимные и бездуховные, потому выкручиваемся в меру своей смекалки.
Батюшка перекрестился на окно, выходившее на запад, отхлебнул кваса, взял двумя палочками лохматый ролл, обмакнул его в соевый соус и, резко и коротко выдохнув, отправил его в рот. Принялся вкусно и задумчиво жевать.
Ольга откланялась и ушла обратно к раздаче на первый этаж, где её уже ждал Максим, с ходу продолживший:
– И вот однажды прихожу я из отпуска, вызываю Костика к себе. Сажу его на табуретку, начинаю вопросы задавать и тут он достаёт из кармана телефон и небрежно так в руке крутит. Я интересуюсь у него пока корректно: «Ты берега-то не попутал, родной?». Он ногу на ногу закинул и, ухмыляясь так, с прищуром на меня сморит и, нарочито выговаривая гласные, мне говорит: «– Начальник, ты мне теперь никто! Я на Управление теперь работаю, они мне УДО обещали через полгода и телефон для связи с ними выдали!». В голове у меня сразу рой мыслей, выстроившихся в стройный ряд: если он действительно на Управление работает, то выдавать мошеннику в зоне телефон это последнее дело, ведь он с телефоном таких делов наделает, что только один Бог ведает, при этом после работы я хотел к тёще заехать в сад, помочь яблоню подрезать и у меня в пакете лежит секатор для сучков. Решение пришло само собой. Расстегнул я верхнюю пуговицу рубашки, завернул рукава, взял секатор, встал и говорю: «Я, того рот наоборот, тебе сейчас этим секатором палец отрежу, а ты его в Управлении потом предъявишь. И жуликов, которые с тобой сидят, лично в курс поставлю кто ты есть. А сам рапорт напишу и пойду школу охранять».
Костя сразу в лице переменился – побледнел, заикаться начал, телефон на стол положил, встал и, пятясь, из кабинета моего молнией вылетел. Мне потом в Управлении сказали, что это они специально меня проверяли и что экзамен я выдержал. А Костя продолжил с ещё большей прытью мне своих товарищей сливать.
Ольга внимательно слушала, следя за тем, как Максим эмоционально размахивает руками и надеясь, что гость со второго этажа не слышит его речей.
– А самое главное, что парень этот очень видный, высокий и статный – такому в кино играть какого-то казачьего атамана: Ермака или Матвея Платова. И голос красивый, такой глубокий баритон. Все природные данные, чтобы артистом быть, а не людей обманывать. Не мудрено, что такому сходу доверишься, ведь просто олицетворение всего самого хорошего. Жаль, что в Кирове нету театрального ВУЗа – может, на сцене он бы нашёл себя.
– Так может он ещё исправится. Не знаешь, что с ним после отсидки сделалось?
– Не знаю, но уверен, что с проторенной дорожки ему не свернуть и даже если выберется из этой колеи, то всё равно потом обратно свалится. Нормальной работы ему не найти, поэтому ему не будет давать покоя мысль, что чем год работать и заработать двести тысяч, лучше одного лоха обуть и за один раз два миллиона в карман положить. Это как бросить курить – неделю не куришь, месяц, год, но потом обязательно сорвёшься. Только за сигарету по этапу не повезут.
***
Когда Ольга пришла рассчитаться с батюшкой, тот укладывал разобранную дароносицу в сумку.
– Ох, и уважили вы меня! А как зовут того кашевара знатного, что готовил трапезу?
– Максимом его зовут, – Ольга немого стушевалась, потому что испугалась, что батюшка может быть недоволен роллами, а она выдала коллегу.
– Низкий ему поклон! А он украинец, белорус?
– Нет, он наш, русский. Вятский парень.
– Вятский – значит, хватский! Я когда-то имел благодать провести там три года, которые наставили меня в моём пути и укрепили веру. Истинно говорю!
– А там какой-то мужской монастырь?
– Можно и так сказать. Там когда-то Эдуард Стрельцов свои страсти смирял.
Ольга, услышав известное имя, но не зная тонкостей биографии знаменитого футболиста, одобрительно сжала губы. Бородач же продолжал:
– Это мой духовный университет, ибо там я познал правду. Однако, дочь моя, а повар ваш племени русского? Не вотяк, не черемис?
– Не знаю даже… Я и о национальностях таких не слыхала. Но, нет, могу вас уверить, что он русский. Такой же, как и мы с вами.
– Да и верно – если бы на моей тарелке были кожыпог или сокта, то я бы ещё подумал, а тут – суши, – батюшка довольно и утробно улыбнулся. – Суши дело тонкое и очень хорошо, что у вас русские готовят. Это прямо чувствуешь, энергетика у пищи другая. Славно готовите, очень славно. Сколько с меня причитается?
– С вас триста девяносто пять рублей.
Батюшка долго копался в кошельке, и наконец достал мятую бумажку в двести рублей, одну сотенную, одну пятидесятирублёвую. Сорок пять рублей он высыпал мелочью на скатерть. Собрав их со стола, Ольга поняла, что скатерть придётся стирать.
– Не будешь ли ласкова, дочь моя, подскажи страннику, как отсюда уехать до Петрищево?
– А вот вы как выйдете, так идите налево – там сразу за переездом будет остановка. Автобусы часто ходят, ждать не придётся.
– Благослови тебя Бог!
Сидя на стуле спиной к окну и положив одну руку на стоящую на колене сумку, батюшка теперь походил на Пугачёва из учебника истории, где донской казак брался судить и миловать по своей воле.
***
Ожидая, пока микроволновка разогреет обед, Максим глядел в окно вслед уходящей к автобусной остановке фигуре. С перекинутой через левое плечо спортивной сумкой и сигаретой в правой, субъект вразвалочку шёл к переезду. Что-то из далёкого прошлого померещилось, будто когда-то он уже видел такую походку.
– Блин, ну бандит из девяностых – ни дать, ни взять. Клоун! – Прозвенел звонок микроволновки и Максим достал пышущую паром глубокую тарелку. Обед был готов.
Когда с едой было покончено, Максим вышел на пожарную лестницу покурить. Что-то зашуршало в кустах на другой стороне дороги и Максим спустился по ступенькам вниз. Как только он ступил на тротуар, откуда-то из разросшихся кустов сирени выехал мужик с синяком под глазом верхом на собаке. Огромная кавказская овчарка тащила за собой пьяного и щуплого человека в чёрной форме с надписью на спине жёлтыми буквами «Охрана». Мужик держал собаку правой рукой за ошейник и почём зря лупил её кулаком левой. Косые удары вовсе не тревожили большое и сильное животное. Мужик, казалось, это понимал и только больше ярился, поэтому ещё меньше попадал в цель:
– У, кобелина ты сучья! Шкура дешёвая! Вот ты мне скажи, вот как так-то, а? Что там эта кобыла хотела? Ты почему не тявкал? Ты почему этой твари горло не перегрызла? А кочегар тот заднеприводный? Вот теперь что делать-то, а? Нет, ты мне скажешь, я добьюсь от тебя! Ты есть подчинённая мне единица!
Собака встала, флегматично посмотрела по сторонам, заметила Максима, остановилась и печально опустила глаза, будто извиняясь за поведение своего спутника. Охранник иначе понял намерение животного. Решив, что то наконец покорилась его воле, он отпустил ошейник и размахнулся что было духу, чтобы ударить собаку ногой, но промахнулся и грохнулся на землю, больно ударившись затылком об асфальт. Животное в этот момент подняло голову и пошло через дорогу в сторону Максима. Пошло спокойно и размеренно, а пьяный, который так и остался лежать на асфальте, вдруг заплакал:
– Ну как же так? Сука! Сука! Сука! Кобыла ночная! Я же на разряд сдал, я же аттестацию прошёл! Кобыла сучья! Парабола корявая! Сучья ночная кобыла!
И он снова заревел в голос. Собака подошла к следившему за всем этим Максиму, остановилась перед ним, подняла голову и внимательно на него посмотрела. Несмотря на всю телесную свирепость животного, никакого страха или тревоги не было. Максим опустился на одно колено, погладил голову собаки и почесал за ухом. Когда смотрел между ушами, то увидел, что рядом с хныкающим пьяницей ходит большая чёрная птица. Кажется, ворон. В этот миг собака шумно выдохнула, отстранила голову и пошла мимо него, куда-то в сторону железной дороги. Туда, где шумело шоссе.
Максим оглянулся на лежащего и всхлипывающего пьяницу и, хмыкнув, стал подниматься по лестнице. Спешил закончить с замоченными грибами шиитаке, пока не пошли заказы. Ворона уже не было.
19.09.201… года. Плацкартный вагон. Киров-Москва.
«Возможно, на тебя смотрит миллионер!». Это такая наклейка на зеркале в туалете плацкартного вагона. Наклейка пропагандирует железнодорожную лотерею, а в зеркале отражается печальное и уставшее лицо Сергея. Интересно, сколько людей соблазнилось и прияло участие в этом мероприятии? С одной стороны, от надписи веяло какой-то вахтёрской уверенностью и она очень гармонично вставала в один ряд с табличками, оспаривать правомерность которых бессмысленно: «Не курить!», «Не прислоняться!», «Ногами на унитаз не вставать!». И, если судить по шрифту и стилистике, повелительно-указующие таблички и рекламу розыгрыша делал один и тот же дизайнер. Причём делал пакетом, скопом, гуртом и за одну и ту же зарплату. Из-за этого казалось, что вероятность увидеть в зеркале миллионера была сопоставима с вероятностью испортить био-туалет или получить штраф за курение. Но, с другой стороны, чтобы не курить и ломать унитазы никаких усилий прилагать не нужно. Значит, не было смысла участвовать в лотерее, потому что смотрящим миллионером ты являешься также, как ты являешься тем, кому не стоит прислоняться к дверям и вставать на унитаз ногами.
Поэтому возможный миллионер смыл следы своего пребывания в пахнущий хлоркой биотуалет, который оголтело всосал полученное с жутким хлопком и будто холостым контрольным выстрелил в пустоту. Потом миллионер вымыл руки непригодной для питья технической водой и почистил зубы. Ведь если пить нельзя, то полоскать же можно? Но реклама лотереи всё равно примеряла на смотрящего шкуру миллионера: как было бы здорово вырвать без боя у судьбы кусок, который тебе не принадлежит! Кусок, которого ты не заслужил, и который всё равно не пойдёт тебе впрок. Так что Сергей решил в лотерее не участвовать. Он вышел из туалета и, пройдя несколько метров вдоль торчащих в его сторону разнокалиберных пяток, сел за откидной столик, достал из рюкзака кружку, вынул из нагрудного кармана пакетик чая и пошёл в другую сторону вагона за кипятком снова мимо пяток, обмундированных в носки самых разных цветов и фасонов.
– …что президент РЖД плацкартные вагоны назвал стриптизом коллективным, поэтому…
Набрав кипятка из титана, похожего на какую-то адский механизм, сочинённый сумрачным гением на погибель человекам, Сергей заварил чай. Вагон постоянно дрожал, шатался, кренился в разные стороны и сохранить равновесие стоило немалого труда.
– …значит, пусть он в своих шубохранилищах этим и занимается, потому что иначе…
Сергей вернулся на своё место и сел лицом в направлении движения поезда. Хотя было уже темно, но движение за окном чего-то невнятного и таинственного в своей непрерывности казалось умиротворяющим, а изредка мелькающие огни семафоров казались чекпойнтами, золотыми воротами из компьютерных игр детства и это успокаивало – значит, ещё один шаг к цели сделан.
На следующем перед Сергеем нижнем боковом месте сидел одетый в тельняшку мужчина лет пятидесяти в очках и с бородой. Мужчина пил чай из стакана в подстаканнике и читал потрёпанную книгу, изданную в те времена, когда ещё не севшая на нефтегазовую иглу страна приходила в себя от первого полёта человека в космос. Материал переплёта этой книги был каким-то совершенно привычным, но при этом непонятным – это была не ткань, не кожа, а нечто среднее. Вроде вещь повсеместная и привычная, а как назвать и что это вообще такое и знать не знаешь. Оттого и неловко, потому что стыдно осознавать, что и привычных-то, обыденных вещей не знаешь. На обложке было написано «Вещий», а вот следующее слово было закрыто ладонью читающего.
