Фрэнк Герберт
Капитул Дюны
Все это почти невозможно, конечно. Ответственность! Какое это могучее слово, и сколько в нем жгучей горечи.
– Что-то я проголодалась, – заявила Одраде. – Не заказать ли нам обед?
Беллонда и Тамалейн во все глаза уставились на нее.
– Но сейчас только половина двенадцатого, – укоризненно проговорила Тамалейн.
– Да или нет? – стояла на своем Одраде.
Беллонда и Тамалейн обменялись понимающими взглядами.
– Как хочешь, – сдалась Беллонда.
Одраде знала, что среди Сестер Бене Гессерит ходит поговорка, что дела в Общине идут намного лучше, когда удовлетворен аппетит Верховной Матери. Обе советницы решили просто уравновесить чаши весов.
Одраде нажала кнопку селекторной связи.
– Обед на троих, Дуана. Что-нибудь особенное по твоему вкусу.
Обед состоял из любимого блюда Одраде – запеченной телятины. Дуана украсила блюда зеленью, добавила к телятине немного розмарина. Овощи были не пережарены. Превосходное кушанье.
Одраде наслаждалась каждым кусочком. Ее гостьи ели совершенно машинально.
Может быть, в этом причина того, что я – Верховная Мать, а они – нет?
Когда послушница убрала остатки обеда, Одраде вернулась к своей излюбленной теме: что болтают во дворце и каково настроение среди послушниц Капитула.
Она вспомнила дни своего послушания, как жадно прислушивалась к разговорам старших женщин, ожидая услышать что-то очень важное, но единственное, что можно было узнать, – это нечто о Сестре такой-то и о том, какие проблемы у проктора такого-то. Иногда, правда, барьеры падали и старшие выдавали очень полезную и важную информацию.
– Очень многие послушницы болтают, что хотели бы уйти в Рассеяние, – прохрипела Тамалейн. – Крысы бегут с тонущего корабля.
– Многие проявляют большой интерес к Архиву, – заговорила Беллонда. – Сестры, которые лучше других разбираются в ситуации, хотят узнать, насколько много в них генов Сионы.
Одраде показался интересным этот факт. Их общий предок времен Тирана, Сиона ибн Фуад аль-Сейефа Атрейдес, передала своим потомкам способность быть недоступными для ищеек, обладающих предзнанием. Каждый человек, который открыто перемещался по Капитулу, обладал этой врожденной защитой.
– Ищут явные признаки? – спросила Одраде. – Они что, сомневаются, что защищены все, кому угрожает опасность?
– Они хотят лишний раз в этом убедиться, – прорычала Беллонда. – А теперь я хотела бы вернуться к Айдахо, можно? У него есть генетический маркер, но одновременно его как будто и нет. Это очень тревожит меня. Почему в некоторых его клетках нет генов Сионы? Что сделали с ним тлейлаксианцы?
– Дункан сознает опасность и не склонен к самоубийству, – заметила Одраде.
– Мы не знаем, кто он такой, – возразила Беллонда.
– Вероятно, он ментат, а мы все знаем, что это значит, – сказала Тамалейн.
– Я понимаю, зачем мы сохранили жизнь Мурбелле, – продолжала Беллонда. – Она – важный источник информации. Но Айдахо и Сциталь…
– Хватит! – рявкнула Одраде. – Мне кажется, что собаки-шпионы слишком долго лают.
Беллонда восприняла этот выкрик с недовольным видом. Собаки-шпионы. Так в Бене Гессерит называли постоянное слежение за поведением Сестер, чтобы не допустить их падения. Это было большое испытание для послушниц, но для Преподобных Матерей давно превратилось в привычную часть жизни.
Однажды Одраде объяснила это Мурбелле, когда они наедине, с глазу на глаз, находились в переговорном помещении корабля-невидимки. Они стояли тогда близко друг к другу, не отводя взглядов. Обстановка была неформальная и интимная, если не считать, конечно, вечных глазков видеокамер.
– Собаки-шпионы, – сказала Одраде, отвечая на вопрос Мурбеллы. – Это означает, что мы оводы по отношению друг к другу. Не делай из мухи слона. Мы редко придираемся к чему бы то ни было. Достаточно бывает одного слова.
Широко расставленные зеленые глаза Мурбеллы напряженно вглядывались в лицо Одраде. Она ждала разъяснения. Что это за слово, которым ограничиваются в Бене Гессерит?
– Какого слова?
– Любого слова, черт возьми! Какое подходит к случаю. Это похоже на обоюдный рефлекс. Мы разделяем общий такт, который не раздражает нас. Мы рады, что у нас есть это общее, потому что оно поддерживает нас в форме.
– И вы приставите ко мне такую собаку, если я стану Преподобной Матерью?
– Мы искренне хотим, чтобы у нас были такие собаки. Без них мы станем слабее.
– Это звучит подавляюще.
– Мы так не считаем.
– А мне это кажется отвратительным. – Она взглянула на сверкающие линзы объективов, вделанные в потолок. – Так же, как и эти видеокамеры.
– Мы заботимся о себе, Мурбелла. Коли ты принадлежишь к Бене Гессерит, будь готова к тому, что тебя будут вести и поддерживать.
– Удобная ниша, – насмешливо отозвалась Мурбелла.
Одраде постаралась придать своему голосу всю возможную мягкость.
– Это совсем не то, что ты думаешь. Всю твою жизнь тебя преследуют вызовы. Ты платишь Общине Сестер ровно в меру своих возможностей.
– Собаки-шпионы!
– Мы всегда думаем друг о друге. Некоторые из нас, особенно те, кто принадлежит к руководству, иногда бывают авторитарны, даже грубы, но это поведение диктуется потребностями момента.
– Никогда не допускается теплое отношение или нежность, да?
– Таковы правила.
– Привязанность, быть может, если уж не любовь?
– Я уже рассказывала тебе о правиле. – Одраде ясно читала реакцию на лице Мурбеллы: «Вот оно что! Они потребуют, чтобы я отказалась от Дункана!»
– Итак, среди Сестер Бене Гессерит не бывает любви. – Как грустно прозвучали эти слова. До сих пор Мурбелла еще надеялась.
– Любовь иногда случается, – сказала Одраде, – но мои Сестры расценивают это как отклонение.
– Значит, то, что я чувствую по отношению к Дункану, не более чем отклонение?
– Да, и Сестры постараются вылечить тебя.
– Вылечить? Заняться со мной корригирующей терапией для пораженных!
– Любовь считается здесь признаком разложения.
– Сейчас я вижу признаки разложения на вас!
Словно читая мысли Одраде, Беллонда вывела Верховную из задумчивости.
– Эта Досточтимая Матрона никогда не станет одной из нас! – Беллонда яростно стряхнула крошку с губ. – Мы теряем время, стараясь привить ей наше учение.
По крайней мере Белл не употребила слово «шлюха», подумала Одраде. Это уже прогресс.
Все правительства страдают от одной и той же неразрешимой проблемы: власть притягивает к себе патологических личностей. Не то чтобы власть разлагает, нет, но она притягивает, словно магнит, людей, уже склонных к разложению. Такие люди имеют тенденцию упиваться насилием, и это состояние быстро вызывает у них болезненное пристрастие.
(Защитная Миссия)
Ребекка, склонив колени на желтые плиты пола, как ей приказали, опустив голову, не осмеливалась взглянуть на сидевшую в недосягаемой вышине столь опасную Великую Досточтимую Матрону. Почти два часа ждет Ребекка своей участи здесь, посреди огромного зала, пока Великая Досточтимая Матрона и ее окружение наслаждаются обедом, сервированным подобострастными слугами. Ребекка внимательно следила за ними и старательно подражала манере их поведения.
Глазницы болели от пересадки, которую сделал ей Раввин меньше месяца назад. Новые глаза имели нормальный вид – то есть синюю радужку и белые склеры. Не осталось никаких намеков на то, что в прошлом эта женщина прошла через испытание Пряностью. Эта мера была временной – не пройдет и года, как белки окрасятся в синий цвет.
Однако боль в глазах была сущим пустяком по сравнению со всем остальным. Органический имплантат постоянно снабжал ее организм меланжей, поддерживая зависимость. Запас Пряности рассчитан на шестьдесят дней, если Досточтимые Матроны продержат ее здесь дольше, то разовьется такой делирий, по сравнению с которым боль в глазах покажется наслаждением. Но самое опасное – это шир, который поступает в ее организм вместе с Пряностью. Если эти дамы обнаружат его, то их подозрения возрастут в геометрической прогрессии.
Ты все делаешь правильно. Храни терпение. Так говорил ей голос Другой Памяти, похоже, этот голос принадлежал кому-то из общины Лампадас. Может быть, это говорила Луцилла, но полной уверенности у Ребекки не было.
Этот голос стал знакомым в течение месяца после Посвящения в Память. Голос называл себя «Вещателем твоего мохалата». Эти шлюхи не могут проникнуть в суть нашего знания. Помни об этом и будь мужественной.
Присутствие других людей в сознании нисколько не отвлекало Ребекку от внимательного наблюдения за тем, что происходило вокруг. Это ощущение наполняло ее благоговением. Мы называем это симультоком, подсказал ей Вещатель. Этот одновременный поток расширяет сознание. Когда она попыталась объяснить это Раввину, он пришел в ярость.
– Ты запятнала себя нечестивыми мыслями!
В тот момент они находились в кабинете Раввина. Был поздний вечер. «Наш удел – красть часы у дня», – говаривал по этому поводу Раввин. Кабинет располагался глубоко под землей, стены его были уставлены старинными книгами, плитами ридулианской бумаги и древними свитками. От внешних зондов помещение было защищено хитроумными иксианскими приспособлениями. Люди Раввина внесли в эти приспособления необходимые изменения для улучшения конструкции.
Ребекке было разрешено сидеть рядом с Раввином возле его стола, в то время как он сам сидел в кресле, откинувшись на его спинку. Плавающий светильник озарял древним желтым светом бородатое лицо, отблескивал от очков, которые были почти символом занимаемого Раввином поста.
Ребекка притворилась растерянной.
– Но вы сами сказали, что от нас требуется спасти это сокровище с Лампадас. Разве Бене Гессерит не относились к нам с подобающим уважением?
Она уловила беспокойство в его глазах.
– Ты не слышала, что говорил Леви о допросах, которые проводят здесь? Зачем сюда пожаловали ведьмы из Бене Гессерит? Вот о чем нас спрашивают.
– Наша версия вполне правдоподобна и последовательна, – запротестовала Ребекка. – Сестры научили нас способу обмануть Вещающего Истину.
– Не знаю… не знаю. – Раввин грустно покачал головой. – Что есть ложь? Что есть истина? Не выносим ли мы себе приговор своими собственными устами?
– Мы противостоим погрому, Равви! – обычно эти слова придавали Раввину твердость.
– Казаки! Да, ты права, дочь моя. В каждую эпоху существуют казаки, которые врываются в местечки со своими нагайками и шашками и с жаждой убийства в сердцах.
Странно, подумала Ребекка, но он умеет создать такое впечатление, словно эти погромы были только вчера и он видел их своими глазами. Ничего не прощать и ничего не забывать. Лидиш был вчера. Какую силу имело это воспоминание в сердцах сынов Тайного Израиля! Погром! Это понятие так же долговечно, как и учение Бене Гессерит, которое она носит в своем сознании. Всегда. Это и было тем, чему всегда сопротивлялся Раввин, сказала себе Ребекка.
– Боюсь, что ты отложилась от нас, – сказал Раввин. – Что я тебе сделал? Что я сделал? И все во имя чести.
Он взглянул на оборудование, расположенное в кабинете. Аппаратура сигнализировала о работе ветряных двигателей, которые давали энергию для утренних нужд, которую можно было запасать с помощью машин, подаренных Общиной Сестер. Свобода от Икса. Независимость. Какое это все же особенное слово.
Не глядя на Ребекку, он продолжал:
– Я нахожу этот предмет – Чужую Память – очень трудным. Память должна нести с собой мудрость, но она не делает этого. Самое главное – это привести память в порядок и знать, куда следует приложить свои знания.
Он повернул голову и посмотрел на женщину. Тень упала на его лицо.
– Кто этот человек внутри тебя, о котором ты говоришь? Тот, о ком ты думаешь, что это Луцилла?
Ребекка видела, что Раввину доставляет удовольствие произносить это имя. Если Луцилла могла говорить посредством дочери Тайного Израиля, то, значит, ее еще не предали и она еще жива.
Опустив глаза, Ребекка заговорила:
– Она утверждает, что это внутренние образы, звуки и ощущения, которые являются по требованию или вторгаются в сознание по необходимости.
– Да, вот именно, по необходимости! Но что это, как не сигналы чувств, идущие от плоти, которая, возможно, была там, где ты не должна была быть и делала непотребные вещи?
Другие люди, Другая Память, подумала Ребекка. Испытав это, она понимала, что никогда по доброй воле не откажется от такого дара. Наверное, я и правда стала Сестрой Бене Гессерит. Именно этого он больше всего, конечно, и опасается.
– Вот что я тебе скажу, – заговорил после недолгого молчания Раввин. – Это жестокое рассечение живого сознания, как они это называют, все это ничто, до тех пор, пока ты не поймешь, как принимать решения, нити которых связывают тебя с чужими жизнями.
– Видеть отражения собственных поступков в реакциях других людей, именно так расценивают Сестры свой дар.
– Это мудрость. Так что говорит твоя леди по поводу того, к чему они стремятся?
– Они хотят повлиять на созревание человечества.
– М-м-м. И она находит, что события не находятся вне ее влияния, просто не все из этих событий доступны ее чувствам. Это почти мудро. Но созревание… ах, Ребекка. Разве дано нам вмешиваться в планы Всевышнего? Разве право человека ставить границы природе Яхве? Думаю, что Лето Второй понимал это. А леди, которая поселилась внутри тебя, отрицает эту очевидную вещь.
– Она говорит, что он был ужасным тираном.
– Да, был, но и до него были мудрые тираны, и сколько их будет после нас!
– Они называют его Шайтаном.
– Он обладал силой сатаны. Я вполне разделяю их страхи по этому поводу. Он не столько обладал предзнанием, сколько умел цементировать. Он закрепил форму того, что видел и понимал.
– Это говорит и леди. Она утверждает, что то, что он сохранил, – это их чаша Святого Грааля.
– И опять я могу сказать, что это почти мудро.
Раввин глубоко вздохнул и взглянул на приборы. Энергия на завтра.
Он снова обратил внимание на Ребекку. Она изменилась. Этого нельзя было не заметить. Она стала похожа на Сестру Бене Гессерит, и это было вполне объяснимо. Ее сознание было переполнено людьми с Лампадас. Но те люди не были гадаринскими свиньями, которых надо утопить в море. Да и я не Иисус, подумал Раввин.
– Те вещи, которые они рассказали тебе о Верховной Матери Одраде – о том, что она часто ругает своих собственных архивариусов и Архив… Подумаешь! Разве Архив – это не то же самое, что наши священные книги, в которых мы храним нашу мудрость?
– Значит, вы считаете, что я – архивариус, Равви?
Вопрос смутил его, но одновременно высветил проблему. Он улыбнулся.
– Вот что я скажу тебе, дочь моя. Пожалуй, я немного сочувствую этой Одраде. Архивариусы – такие ворчуны.
– Это не проявление мудрости, Равви?
Как застенчиво прозвучал этот вопрос в устах Ребекки!
– Поверь мне, что это так и есть, дочь моя. Как тщательно настоящий архивариус подавляет в себе всякий, самый легкий намек на предубеждение. Слово есть слово, за одним словом всегда следует другое. Какая надменность!
– Но как судить о том, какое именно слово самое верное, Равви?
– Ах, ну вот и к тебе явилось немного мудрости, дочь моя. Но Сестры Бене Гессерит не достигли мудрости, и мешает им их чаша Грааля.
По выражению лица Раввина Ребекка поняла, что он пытается посеять сомнение в ценности обитающих в ее сознании жизней.
– Позволь мне кое-что сказать тебе по поводу Бене Гессерит, – сказал он и вдруг понял, что ему нечего сказать. Не было слов, не было мудрого совета. Такого не случалось с ним ни разу за многие годы. Оставалось только одно – говорить то, что подскажет сердце.
– Возможно, они слишком долго шли к Дамаску, но на пути им не случилось увидеть ослепительную вспышку озаряющего света, Ребекка. Я слышал, как они говорят, что действуют во имя человечества. Но я не вижу в них этого стремления, и, как мне кажется, его не видел и Тиран.
Ребекка хотела заговорить, но он остановил ее движением руки.
– Созревание человечества? Это их святая цель? Разве человечество – это плод, который надо сорвать спелым, чтобы съесть?
Сейчас, преклонив колени на полу зала Совета, Ребекка вспомнила эти слова, которые воплотились в реальность, и не в чужих жизнях, а в действиях тех, кто пленил ее.
Великая Досточтимая Матрона закончила трапезу и вытерла руки о платье служанки.
– Пусть она приблизится, – приказала Великая Досточтимая Матрона.
Боль пронзила левое плечо Ребекки, и она поползла вперед, не вставая с колен. Некая Матрона по имени Логно подкралась к ней, словно опытный охотник к жертве, и вонзила в плоть пленницы острие кинжала.
Под сводами зала раздался смех.
Ребекка с трудом поднялась на ноги и, подгоняемая острым жалом в руке Логно, шатаясь, подошла к ступеням, которые вели к трону Великой Досточтимой Матроны.
– На колени! – скомандовала Логно, подкрепив свои слова новым уколом.
Ребекка упала на колени, опустив взор на начало лестницы. Желтые плитки были покрыты сетью тонких трещин. Этот изъян, как ни странно, успокоил Ребекку.
Великая Досточтимая Матрона заговорила:
– Оставь ее, Логно. Мне нужны внятные ответы, а не крики. – Потом она обратилась к пленнице: – Посмотри на меня, женщина!
Ребекка подняла глаза и посмотрела в лицо смерти. Какая угроза на этом ничем не примечательном лице. Какие простые черты у этого лица. Какая хрупкая фигурка. Все это усилило чувство опасности, которое испытывала Ребекка. Какой силой должна была обладать эта маленькая тщедушная женщина, чтобы управлять такими ужасными людьми.
– Ведомо ли тебе, почему ты здесь? – требовательно спросила Великая Досточтимая Матрона.
Ребекка заговорила как можно более смиренным тоном:
– Мне сказали, о Великая Досточтимая Матрона, что вы пожелали, чтобы я поделилась с вами знаниями о Вещании Истины и других деяниях Гамму.
– Ты была подругой Вещающего Истину! – Это был не вопрос, а обвинение.
– Он мертв, Великая Досточтимая Матрона.
– Отставить, Логно! – Этот приказ касался фрейлины, которая снова двинулась к Ребекке со своим жалом. – Эта старуха не знает наших порядков. Стань в стороне, чтобы не раздражать меня своей злобой. Ты будешь говорить только тогда, когда я спрошу тебя или прямо прикажу говорить, старая развалина. Тебе все ясно? – Эти слова уже относились к Ребекке.
Ребекка съежилась.
Вещатель прошептал ей в ухо: «Это почти Голос. Будь начеку».
– Знала ли ты когда-нибудь тех, кто называет себя членами Бене Гессерит? – спросила Великая Досточтимая Матрона.
Сразу быка за рога!
– Каждый встречался с этими ведьмами, Великая Досточтимая Матрона.
– Что ты знаешь о них?
Так вот зачем они привезли меня сюда.
– Только то, что слышала о них, Великая Досточтимая Матрона.
– Они храбры?
– Говорят, что они всегда стараются избежать риска, Великая Досточтимая Матрона.
Ты достойна нас, Ребекка. Ты верно раскусила замыслы этих шлюх. Шарик катится по наклонной плоскости в нужном направлении. Они думают, что ты не любишь нас.
– Эти Бене Гессерит богаты? – спросила Великая Досточтимая Матрона.
– Думаю, что по сравнению с вами они бедны, Великая Досточтимая Матрона.
– Зачем ты так говоришь? Не старайся мне угодить!
– Но Досточтимая Матрона, разве ведьмы смогли бы послать большой корабль, чтобы только привезти меня с Гамму? И где теперь эти ведьмы? Они прячутся от вас.
– Да, но где они? – спросила Досточтимая Матрона.
В ответ Ребекка только пожала плечами.
– Была ли ты на Гамму в то время, когда от нас бежал тот, кого называют башаром?
Она знает, что была.
– Да, я была там, Великая Досточтимая Матрона, и слышала всякие россказни на эту тему. Я не верю им.
– Верь в то, во что велим верить мы, старая карга! Что за россказни ты слышала?
– Я слышала, что он бежал с такой скоростью, что за ним невозможно было угнаться даже взглядом. Что он убил много… людей одним движением руки. Что он похитил корабль-невидимку и бежал в Рассеяние.
– Верь, что он бежал, старая кляча.
Смотри, как она боится. Она даже не может скрыть дрожь.
– Расскажи мне о Вещании Истины, – приказала Великая Досточтимая Матрона.
– Великая Досточтимая Матрона, я не понимаю Вещания Истины. Я знаю только слова Шоэля, моего мужа. Я могу повторить его слова, если вы желаете этого.
Великая Досточтимая Матрона посмотрела по сторонам, обдумывая ответ. Скользнув глазами по своим помощницам и советницам, она увидела, что тех одолевает неимоверная скука. Почему она не прикажет просто убить эту старую калошу?
Ребекка, увидев оранжевые огоньки жестокости и желания проявить насилие в глазах Матроны, внутренне содрогнулась. Она вспомнила о своем муже, о его имени, которым называла его в минуты нежности, Шоэль, и это успокоило ее. «Истинный талант» пробудился в нем, когда он был еще ребенком. Некоторые называли это инстинктом, но сам Шоэль никогда не употреблял этого слова. «Доверяй своему внутреннему голосу чувств. Так всегда говорили мне мои учителя».
Эти простые земные слова часто повергали в изумление тех, кто приходил к Шоэлю в поисках «эзотерических тайн».
«В этом нет никакой тайны, – говорил им Шоэль. – Это учение и тяжкий труд, как и во всякой работе. Надо упражнять то, что называют «малым восприятием», способность улавливать мельчайшие нюансы человеческих реакций».
Ребекка хорошо чувствовала эти нюансы во взглядах тех, кто смотрел на нее. Они хотят моей смерти. Почему?
Вещатель прошептал совет: Великие мира сего любят показывать свою власть над другими. Она не сделает того, чего хотят все остальные. Чего они хотят по ее мысли.
– Великая Досточтимая Матрона, – заговорила Ребекка, – вы так богаты и могущественны. Несомненно, у вас есть место для служанки, и я могла бы служить вам.
– Ты хочешь поступить мне в услужение?
Какой у нее звериный оскал!
– Я была бы счастлива, Великая Досточтимая Матрона.
– Я здесь не для того, чтобы сделать тебя счастливой.
Логно выступила вперед.
– Тогда доставьте удовольствие нам, дама. Позвольте нам немного позабавиться с…
– Молчать!
Ах, какая это была ошибка называть ее так фамильярно в присутствии посторонних.
Логно отступила в тень, едва не уронив свое жало.
Великая Досточтимая Матрона уставилась на Ребекку. Глаза ее полностью окрасились в оранжевый цвет.
– Ты вернешься к своему жалкому существованию на Гамму, старая карга. Я не стану убивать тебя. Это милость. Ты увидела, что мы можем дать тебе, но ты проживешь всю жизнь, лишенная этого.
– Великая Досточтимая Матрона, – запротестовала Логно. – У нас есть подозрения относительно этой старухи…
– У меня появляются подозрения относительно тебя, Логно. Отошли ее назад, и отошли живой! Слышишь? Ты что, думаешь, что мы будем не в состоянии найти ее, если она нам понадобится?
– Нет, Великая Досточтимая Матрона.
– Мы будем следить за тобой, старая карга, – рявкнула Великая Досточтимая Матрона.
Приманка! Она хочет отпустить тебя, чтобы поймать более крупную рыбу. Как это интересно. У нее неплохая голова, и она пользуется ею, несмотря на свою прирожденную жестокость и склонность к насилию. Именно поэтому она достигла власти.
Весь обратный путь на Гамму, находясь в тесном душном отсеке бывшего корабля Гильдии, Ребекка обдумывала свое нелегкое положение. Можно быть уверенным в том, что шлюхи не заблуждались насчет того, что смогли провести Ребекку вокруг пальца относительно своих истинных намерений. Но… кто знает – вдруг? Услужливость, забитость. Они упиваются такими вещами.
Ребекка понимала, что это знание исходит как от провидения Шоэля, так и от советниц с Лампадас.
– Ты аккумулируешь массу наблюдений, которые воспринимаются, но не осознаются, – учил ее Шоэль. – Эти чувства, накапливаясь, рассказывают тебе все, но на своем особом языке, на языке, которым люди не пользуются в своей речи. Такой язык не нужен в понимании истины.
Когда-то она думала, что это очень странный взгляд на вещи. Но так было до испытания Пряностью. Лежа ночью в постели, наслаждаясь теплом тел друг друга, они понимали друг друга без слов, хотя и разговаривали.
– Язык зажимает тебя, – говорил Шоэль. – Чему надо научиться – это умению читать свои собственные реакции. Иногда ты сможешь найти слова для их описания, иногда… нет.
– Никаких слов? Даже для того, чтобы задать вопрос?
– Так ты хочешь слов, да? Как это? Веры. Упования. Истины. Честности.
– Это действительно хорошие слова, Шоэль.
– Но в них нет зацепки. Нельзя от них зависеть.
– Но от чего можно зависеть?
– От своей внутренней реакции. Я читаю себя, но не личность, которая стоит передо мной. Я всегда почувствую ложь, потому что мне хочется повернуться спиной к лжецу.
– Вот как ты это делаешь! – От избытка чувств она хлопнула его по обнаженной руке.
– Некоторые делают по-другому. Одна женщина, говорят, узнавала лжеца по тому, что ей хотелось взять его под руку и прогуляться с ним, доставив ему этим удовольствие. Ты можешь считать это вздором, но и это срабатывает.
– Думаю, что это очень мудро, Шоэль, – сказала она, хотя на самом деле это говорила любовь. В тот момент она едва ли понимала, что он имеет в виду.
– Моя драгоценная любовь, – сказал он, лаская на своей руке ее голову. – Вещатели Истины говорят, что чувство истины никогда не покидает того, кто хоть раз его ощутил. Пожалуйста, не говори мне о моей мудрости, ибо это говорит твоя слепая любовь.
– Прости меня, Шоэль. – Она обожала запах его рук и зарылась лицом в ее изгиб, щекоча его волосами. – Но я хочу знать все, что знаешь ты.
Он повернулся, чтобы ей было удобнее лежать.
– Знаешь, что говорил мне инструктор третьей ступени: «Не надо ничего знать! Учитесь быть совершенно наивными!»
Она была поражена до глубины души.
– Как? Совсем ничего?
– Ты подходишь ко всему с чистой грифельной доской. Ни в тебе, ни на тебе нет ничего постороннего. Все, что ты узнаешь, пишется на этой доске начисто.
Она начала понимать.
– Ничто тебе не мешает.
– Правильно. Ты ведешь себя как первобытный, невежественный дикарь, ты настолько неискушен в сложностях, что в какой-то момент начинаешь прозревать все их хитросплетения. Можно сказать, что ты находишь решения, хотя и не ищешь их специально.
– Вот это действительно мудро, Шоэль. Я уверена, что ты лучший студент из всех, кто когда-либо учился у них, самый смекалистый, самый…
– Я всегда думал, что это невыносимая чушь.
– Нет, это не так! Ты так не думал.
– Так было, и я так думал до того момента, когда во мне произошел легкий, едва заметный сдвиг. Это не было движение мышц или что-то такое, что мог бы заметить сторонний наблюдатель. Это был… просто толчок.
– Где ты его почувствовал?
– Я не могу это описать. Но к этому ощущению меня подготовил мой инструктор Четвертой Ступени: «Очень осторожно прикоснись к этому явлению. Очень деликатно». Один из наших студентов подумал, что преподаватель имеет в виду прикосновение руками. Как же мы смеялись над его наивностью!
– Это было жестоко. – Она прикоснулась к его щеке и провела пальцами по темной щетине. Было уже поздно, но ей совсем не хотелось спать.
– Полагаю, что это действительно было жестоко с нашей стороны. Но когда толчок произошел, я понял, что это. Я никогда прежде не испытывал такого ощущения, был крайне удивлен, потому что в конце концов узнал его, поняв, что это чувство было во мне всегда, с самого рождения. Оно было мне знакомо. Это пульсировало мое Ощущение Истины.
Она подумала, что и сама чувствует в себе Ощущение Истины. Чувство чуда в его голосе задело в ней мощные струны.
– Это было мое чувство, а я принадлежал ему. Мы стали неразделимым целым, и больше не могли быть разведены.
– Как это, должно быть, чудесно. – В ее голосе слышались благоговение и зависть.
– Нет, иногда я ненавижу эту способность. Некоторые люди предстают передо мной словно с распоротыми животами. Я отчетливо вижу их безобразное нутро.
– Это отвратительно!
– Но есть и вознаграждение, любовь моя. Иногда встречаешь людей, которые похожи на цветок, который протягивает тебе невинный ребенок. Невинность. Моя невинность отвечает такому человеку, и мое Ощущение Истины многократно укрепляется. Именно это сделала со мной ты, моя любовь.
Корабль-невидимка Досточтимых Матрон прибыл на Гамму, и они пересадили Ребекку на грязный мусоровоз, доставивший старуху на поверхность планеты. Лихтер изверг ее на Гамму вместе с экскрементами, но она не обратила на это никакого внимания. Дома! Я дома, и Лампадас все еще цела.
Однако Раввин не разделял ее восторгов.
Они снова сидели в его кабинете, но теперь Ребекка уже освоилась с Чужой Памятью и вела себя более уверенно. Раввин не мог этого не заметить.
– Сейчас ты еще больше похожа на них! Это нечистота.
– Равви, у нас у всех есть нечистые предки. Мне посчастливилось познакомиться с некоторыми из них.
– Что такое? О чем ты говоришь?
– Все мы происходим от людей, которым так или иначе приходилось делать в жизни отвратительные вещи, Равви. Мы не любим вспоминать о варварах – наших предках, но они у нас были.
– Как ты заговорила!
– Преподобные Матери могут назвать их всех, Равви. Помните: побеждает тот, кто скрещивается. Вы понимаете меня?
– Я никогда не слышал от тебя таких вызывающих речей. Что с тобой случилось, дочь моя?
– Я осталась в живых только потому, что поняла: победа достается порой ценой некоторых моральных издержек.
– Что такое? Это слова Зла.
– Зла? Варварство недостаточно сильное слово для обозначения некоторых злодейств, которые учиняли наши предки. Предки любого из нас, Равви.
Она видела, что причиняет ему страдания, и чувствовала жестокость своих слов, но не могла остановиться. Как он может уклоняться от истинности того, что она говорит? Ведь он всеми уважаемый человек.
Она смягчила тон, но от этого ее слова ранили его еще глубже.
– Равви, если бы вы смогли разделить со мной всю глубину Чужой Памяти и увидели то, что заставили увидеть меня те давно умершие люди, то вы снова принялись бы за поиски того, что есть Зло. Нет таких слов, которыми можно было бы описать гнусность многих поступков, совершенных нашими с вами предками.
– Ребекка… Ребекка… Я понимаю трудности, с которыми ты…
– Не надо извинять меня трудными временами! Ты – Раввин, и все прекрасно понимаешь. Когда мы теряем чувство нравственности? Когда перестаем слушать и слышать.
Он закрыл лицо руками и принялся раскачиваться взад и вперед. От этого движения старое кресло жалобно заскрипело.
– Равви, я всегда любила и уважала вас. Ради вас я прошла через Испытание Пряностью. Ради вас я разделила память с людьми Лампадас. Не отриньте то, что я узнала от них.
Он опустил руки.
– Я не собираюсь это отрицать, дочь моя. Но пойми мою боль.
– Из всего того, что я узнала, я сделала важное заключение. Одну вещь надо сделать немедленно и безотлагательно – а именно признать, что в этом мире нет невинных.
– Ребекка!
– Может быть, здесь не вполне уместно слово «вина», Равви, но наши предки совершали деяния, которые требуют искупления.
