Фредерик Пол
Торговцы космосом
На взлетной полосе в Вашингтоне пришлось проторчать лишних пять минут: у рамок шла какая-то суета. Вокруг самолета сновали гвардейцы «Бринк экспресс», их командир у каждого выходящего пассажира проверял документы. Когда очередь дошла до меня, я спросил, что здесь происходит. Он задумчиво взглянул на мое удостоверение личности с коротким идентификационным номером, а затем отдал честь:
– Прошу прощения за беспокойство, мистер Кортни. Консы устроили теракт возле Топики. Нам поступила информация, что террорист летит на нью-йоркском рейсе, прибывающем в 16.05. Похоже, деза.
– А что взорвали на этот раз?
– Отдел сырья «Дюпона» – если вы в курсе, у нас с ними контракт на охрану их заводов, – открыл под каким-то кукурузным полем в тех краях новое месторождение угля. И вот на торжественном открытии шахты, едва гидравлический проходческий комбайн начал вгрызаться в пахотный слой, кто-то из толпы швырнул бомбу. Водителя комбайна, его помощника и вице-президента компании убило на месте. Приметы бомбиста запомнили, так что поймать его – дело нескольких дней.
– Удачи, лейтенант, – ответил я и поспешил в аэропорт, в комнату отдыха.
О’Ши уже ждал меня – сидел у окна в явном нетерпении, но просиял улыбкой, когда я извинился.
– Такое с каждым могло случиться, – заметил он и, закинув одну коротенькую ногу на другую, подозвал официанта.
Мы сделали заказ; затем О’Ши откинулся на стуле и произнес:
– Ну, что скажете?
Я посмотрел на него – сверху вниз, затем в окно. К югу от аэропорта мигала разноцветными огнями верхушка гигантской колонны мемориала Рузвельта; за ней виднелся крохотный невзрачный купол древнего здания Капитолия. Как истинный рекламщик я никогда за словом в карман не лез, но сейчас не знал, с чего начать.
О’Ши явно наслаждался моим замешательством.
– Так что же? – повторил он с усмешкой. Было очевидно, что это означает: «Приятно вам, важным господам, бегать за простым парнем вроде меня?»
Я решил идти напролом:
– Каково там, на Венере?
– Песок и пыль, пыль и песок, – не раздумывая, ответил О’Ши. – Разве вы не читали мой доклад?
– Читал, разумеется. Но хочу знать больше.
– Все есть в докладе. Боже правый, когда я вернулся, меня три дня допрашивали!
– Я о другом, Джек, – ответил я. – Кому нужны доклады? У меня в отделе исследований пятнадцать человек заняты только тем, что готовят выжимки из докладов, чтобы мне не приходилось читать их самому. Я хочу узнать нечто большее. Хочу ощутить Венеру. Понять, почувствовать, каково там. А это можно узнать только у вас – ведь вы единственный, кто там был.
– И иногда об этом жалею, – устало ответил О’Ши. – Что ж, с чего начать? Откуда я взялся, вы знаете: я единственный в мире лилипут с лицензией пилота. О корабле тоже знаете все. Видели доклады об исследовании привезенных мною образцов почвы и минералов. Не то чтобы они о чем-то говорили. Я ведь приземлялся только в одном месте. Может, в пяти милях оттуда геология уже совсем другая.
– Это все мне известно. Послушайте, Джек, давайте так. Предположим, вы хотите уговорить людей – множество людей – полететь на Венеру. Что вы им скажете?
– Навру с три короба! – рассмеялся он. – Ладно, выкладывайте начистоту. Что вы задумали и зачем вам я?
И я рассказал ему о планах «Шокен ассошиэйтед». Говорил и говорил, а он смотрел на меня круглыми детскими глазами на круглом личике. В чертах лица у лилипутов есть какая-то фарфоровая хрупкость и нежность, как будто природа, отказав им в росте, взамен этого награждает изяществом, совершенством черт, для обычных людей недоступным. Он потягивал свой напиток; я между делом отхлебывал свой.
Наконец я закончил речь, но по-прежнему не знал, на моей ли он стороне, а с ним это было важно. Джек О’Ши – не марионетка из госслужбы, которую Фаулер Шокен ловко дергает за ниточки. И не простой гражданин, которого можно подкупить какой-нибудь дешевой мишурой. Верно, Фаулер помог ему капитализировать славу первопроходца: организовывал издания книг, выступления, лекции, так что теперь Джек О’Ши немного нам обязан. Самую малость. Не более того.
– Я хотел бы вам помочь, – сказал он наконец, и дальше разговор пошел куда легче.
– Вы в состоянии нам помочь, – заверил я. – Ради этого я и прилетел. Скажите, что может предложить человеку Венера?
– Почти ничего, – ответил он, и гладкий фарфоровый лоб прорезала морщина. – С чего мне начать? Рассказать вам об атмосфере? Свободный формальдегид – знаете, то вещество, которое используют при бальзамировании. Или о климате? Средняя температура выше точки кипения воды – если бы на Венере была вода. Но ее там нет. А если и есть, то недоступна. Или о ветре? Меня несло над поверхностью Венеры со скоростью восемьсот километров в час.
– Нет, не совсем, – ответил я. – Для всех этих проблем мы уже ищем решения. Я хочу почувствовать, хочу понять, что вы ощутили, оказавшись там. О чем думали, как реагировали. Просто говорите. Говорите обо всем. Я скажу, когда услышу то, что хочу знать.
О’Ши задумался, прикусив бледно-розовую губу.
– Что ж, – сказал он наконец, – тогда давайте начнем с самого начала. Закажем еще по одной?
Подошел официант, принял заказ и вернулся с напитками. Некоторое время Джек молчал, барабаня пальцами по столу, потягивая рейнвейн с сельтерской. А потом заговорил.
Начал он действительно с самого начала – и к лучшему. Я хотел уловить душу события, то ускользающее субъективное чувство, что стояло за сухими строками его отчетов о полете на Венеру. Хотел поймать то, что придаст нашему проекту убедительность и силу.
Джек рассказывал о своем отце, двухметровом плечистом химике-технологе, и о матери, пухлой домохозяйке. Слушая его, я ощутил и горе его родителей, и их разочарование, и непреклонную, беззаветную любовь к крошке-сыну, не доросшему и до метра. В одиннадцать лет перед ним впервые встал вопрос взрослой жизни и выбора профессии. Он помнил, как вытянулись лица родителей при первом его предложении, сделанном вскользь, с равнодушной миной, – неизбежном предложении подумать о цирке. К их чести, больше эта тема в семье не поднималась. Родители знали, что Джек хочет стать летчиком-испытателем, и принесли ради этого немалые жертвы. Они всегда поддерживали сына. Ни стоимость учебы, ни насмешки, ни унизительные отказы в одной летной школе за другой – ничто их не останавливало.
Разумеется, Венера окупила все.
Создатели космического корабля для полета на Венеру столкнулись с серьезной проблемой. Отправить ракету на Луну, за триста восемьдесят тысяч километров от Земли, оказалось не так уж сложно; теоретически ненамного сложнее было бы и запустить корабль через пространство на соседнюю планету. Вопрос заключался в орбитах и сроках полета, в том, как управлять кораблем и как привести его назад. Вот это обернулось задачкой потруднее.
Можно запустить корабль прямиком на Венеру так, что через несколько дней он попадет на место, – вот только потребуется столько топлива, сколько хватило бы на десять межпланетных перелетов. Можно плыть по орбите, словно дрейфуя по реке, выжидая, когда орбиты двух планет максимально сблизятся: это сэкономит топливо, но растянет путешествие на несколько месяцев. А за восемьдесят дней человек съедает вдвое больше, чем весит сам, вдыхает в девять раз больше своего веса и выпивает столько воды, что в ней мог бы плавать рыбацкий катер.
Возникает резонный вопрос: что, если очищать воду от продуктов распада и использовать вторично, если делать то же самое с воздухом и с едой? Увы. Необходимое для этого оборудование будет весить больше, чем воздух, еда и вода вместе взятые. Так что пилот-человек отпадает.
И команда конструкторов начала работу над автоматическим пилотом. Робот был изготовлен – и справлялся очень неплохо. Увы, несмотря на миниатюрность его контактов и реле, весил он четыре с половиной тонны.
Конструкторы уже готовы были опустить руки, как вдруг кому-то пришла гениальная мысль: самый совершенный сервомеханизм – пилот-лилипут двадцати пяти килограммов весом! Джек О’Ши весит втрое меньше обычного человека – значит, втрое меньше съедает и втрое меньше потребляет кислорода. Ему хватит обычных очистителей воздуха и воды, низкоэффективных, зато легких и компактных. Вместе со всем необходимым снаряжением Джек уложился в лимит веса – и заслужил себе неувядающую славу.
– Меня воткнули в ракету, словно палец в перчатку, – рассказывал он, вздыхая; от двух бокалов вина малыш Джек слегка опьянел. – Вы, наверное, представляете себе, как выглядит корабль снаружи. Но знаете, как меня запихивали в кресло пилота? Собственно, никакое это не кресло, а скорее, костюм ныряльщика. Во всем корабле только в этом костюме и был воздух. А вода поступала по трубке прямо мне в рот. Все ради экономии веса.
В этом костюме Джек провел восемьдесят дней. Костюм кормил его, подавал воду, удалял углекислый газ и отходы жизнедеятельности. При необходимости мог вколоть новокаин в сломанную руку, пережать поврежденную бедренную артерию, накачать воздух в разорванное легкое. Словно во чреве матери – только в чертовски неудобном чреве.
Тридцать три дня в костюме туда, сорок один день обратно. И шесть дней между ними – оправдание всей этой авантюры.
Сажать корабль Джеку пришлось вслепую. Плотные газовые облака, закрывающие планету, не позволяли ничего увидеть и сбивали с толку радары. Лишь в тысяче футов от Земли он сумел разглядеть под собой что-то, кроме мельтешения желтой пыли. Тогда он сел и выключил двигатели.
– Выйти наружу я, конечно, не смог. Первым человеком, ступившим на землю Венеры, станет кто-то другой. Подозреваю, кто-нибудь, кому не особенно нужно дышать. Зато я первым увидел Венеру.
Он пожал плечами, пробормотал себе под нос крепкое словцо: вид у него был смущенный.
– О том, какова она, мне десятки раз рассказывали на лекциях, но я так и не понял. Думал, это что-то вроде Пейнтед-Дезерт[6] на Земле. Впрочем, возможно, так и есть: ведь в Пейнтед-Дезерт я тоже не бывал. На Венере дуют ветра. Страшные ветра, разрушающие горы. Скалы из мягкого камня крошатся в пыль: так начинаются пыльные бури. А из тех скал, что потверже, ветер создает удивительные статуи, настоящие монументы самых причудливых форм и расцветок. Таких гор, таких расщелин, как там, невозможно вообразить. Можно подумать, что ты в пещере, хотя там не так темно. Однако свет тоже… необыкновенный. Он оранжевый, как пламя костра. Яркий, очень яркий, какой-то… угрожающий, что ли. Знаете, нечто отдаленно похожее можно увидеть в земных небесах жарким летом, на закате, перед грозой. Только на Венере не бывает гроз – там нет воды. – Поколебавшись, он добавил: – А молнии есть. Много молний. Но ни капли дождя… Не знаю, Митч, – оборвал он себя, – вам вообще все это интересно?
Ответил я не сразу. Сначала взглянул на часы – и отметил, что мне пора на обратный рейс, затем, нагнувшись, выключил спрятанный в портфеле диктофон.
– Вы мне очень помогли, Джек, – ответил я. – Но нам нужно больше. Сейчас мне пора бежать. Скажите, не сможете ли вы на время переехать в Нью-Йорк и со мной поработать? Все, что вы рассказали, я записал на пленку, однако нам понадобятся и визуальные образы. Кое-что наши художники смогут извлечь из привезенных вами фотографий, но этого будет мало. А вы можете сообщить намного больше, чем самый совершенный фотоаппарат. – О том, что наши художники не станут изображать Венеру такой, как есть, я упоминать не стал. – Что скажете?
Джек с видом невинного ангелочка откинулся на стуле, пару минут истязал меня рассказом о своем напряженном графике на ближайшие несколько недель и наконец согласился. Выступление в «Шрайнерс» можно и отложить, сказал он, а с «литературными неграми» ничто не мешает встречаться не в Вашингтоне, а в Нью-Йорке. Мы договорились встретиться завтра. Громкоговоритель объявил о прибытии моего самолета.
– Я вас провожу. – Джек соскользнул со стула и бросил на стол купюру для официанта.
Вместе мы прошли по узким коридорам и вышли на взлетное поле. Вокруг слышались охи и ахи: многие узнавали Джека. Он шагал, выпятив грудь и ухмыляясь во весь рот. На поле было уже почти темно; в свете городских огней чернели мощные силуэты самолетов. От грузового терминала неторопливо летел в нашу сторону грузовой вертолет, огромный пятидесятитонник: алюминиевая корзина у него под брюхом ярко блестела, отражая огни внизу. Вертолет был всего в каких-нибудь пятнадцати метрах над нами: мне пришлось придержать шляпу, чтобы ее не снесло ветром.
– Чертовы водилы! – проворчал Джек, поднимая глаза на вертолет. – Почему для них не сделают отдельную взлетную полосу? Только из-за того, что у вертолета хорошая маневренность, эти лихачи считают, что могут летать где угодно. Если бы я так вел самолет, я бы… Берегитесь! – отчаянно закричал он вдруг.
И изо всех сил толкнул меня своими маленькими ручками в спину. Толчок был такой силы, что я невольно пробежал несколько шагов вперед. Затем обернулся в недоумении, не понимая, что происходит.
– Какого чер… – начал я – но не услышал собственного голоса.
Все потонуло в рокоте вертолетного мотора, свисте винта, вспарывающего воздух, а затем – в самом оглушительном грохоте, какой мне когда-либо доводилось слышать. Грузовая корзина вертолета рухнула на бетон в каком-то метре от нас. При падении она разбилась, и упаковки овсяных хлопьев «Старрзелиус» покатились во все стороны.
Один алый цилиндр с хлопьями подкатился к моим ногам. Машинально я его поднял.
Вертолет взмыл вверх и устремился прочь. В какую сторону он полетел, я не заметил.
– Да помогите же им, бога ради! – заорал Джек, дернув меня за руку.
На летном поле мы были не одни. Из-под смятого алюминиевого листа торчала рука с портфелем; сквозь шум в ушах пробивались крики и стоны человеческой боли. Так вот о чем говорит Джек! Корзина упала на людей!.. Он подтащил меня к груде искореженного металла; вдвоем мы попытались приподнять ее и отодвинуть. Я порвал пиджак и поцарапал руку, прежде чем появились служащие аэропорта, приказали нам отойти и взялись за дело сами.
Дальше – провал в памяти: помню уже, как сижу у стены терминала на чьем-то чемодане, а Джек О’Ши что-то взволнованно мне говорит. Помню, он ругал вертолетных пилотов – бездарей и неучей, ругал меня за то, что я не видел, как открылись блокираторы, и стоял как дурак, когда он кричал мне бежать. И еще много всякой всячины. Помню, как он выхватил и отбросил в сторону упаковку хлопьев, которую я машинально сжимал в руке. Прежде психологи не замечали за мной робости или излишней чувствительности; однако теперь я был в шоке – и оставался в шоке, когда Джек сажал меня в самолет.
Помню, как стюардесса сообщила, что на летном поле погибли пятеро, раздавленные алюминиевой корзиной. Тут я снова начал что-то соображать. Но это было уже на полпути в Нью-Йорк. А до того единственное, что помнил, единственное, что казалось мне важным, были слова Джека – слова, которые он повторял снова и снова, с гневом и горечью на фарфоровом личике:
– Слишком много людей, Митч. Чертовски много людей! Так что я с вами. Нам нужно больше места, Митч. Нужен простор. Нужна Венера.
Глава третья
Кэти жила в Бенсонхерсте, ближе к центру, в не слишком большой удобной квартире. Обстановка в ней скромная, но уютная, очень домашняя: кому об этом знать, как не мне? Я нажал на кнопку звонка под табличкой «Доктор Нейвин» и улыбнулся, когда Кэти открыла дверь.
Увы, она не улыбнулась в ответ, а лишь сказала:
– Ты опоздал, Митч.
И еще:
– Я думала, ты сначала позвонишь.
Я вошел в квартиру и сел.
– Опоздал, потому что едва не погиб, а не позвонил, потому что опаздывал. Такое объяснение тебя устраивает?
Она задала вопрос, на который я надеялся, и я рассказал, как несколько часов назад оказался на волосок от смерти.
Кэти настоящая красавица. Лицо у нее милое и приветливое, безупречно уложенные волосы выкрашены в два оттенка светлого блонда. Даже когда она серьезна, в ее глазах прячется улыбка. Много раз я всматривался в ее лицо – и сейчас, рассказывая, как чудом разминулся с грузом овсяных хлопьев, не спускал с нее глаз, силясь прочесть мысли.
В целом зрелище меня разочаровало. Без сомнения, Кэти обо мне встревожилась. Однако сердце ее открыто сотне людей – и на ее лице я не заметил ни следа тревоги большей, чем если бы речь шла о жизни любого старого знакомого.
Так что я перешел к другой важной новости: о проекте «Венера» и о том, что им руковожу я.
Эту новость она восприняла куда лучше: изумилась, и обрадовалась, и издала радостный возглас, и даже поцеловала меня от избытка чувств. Но когда я поцеловал ее в ответ (об этом я мечтал несколько месяцев), Кэти отстранилась и перешла на другой конец комнаты, будто бы для того, чтобы заказать в пищевом автомате напитки.
– Ты заслужил угощение, Митч, – сказала она. – По меньшей мере шампанское. Митч, милый, новость просто чудесная!
Я не мог упустить такой шанс.
– А что, если нам отпраздновать мое повышение? По-настоящему отпраздновать?
В карих глазах отразилась настороженность.
– Хм… – сказала она. И потом: – Хорошо, Митч. Едем вместе в город. Плачу я – и, пожалуйста, не возражай. Однако ровно в двенадцать мне придется тебя покинуть. Сегодня у меня ночное дежурство в больнице, а завтра с утра операция по удалению матки, так что слишком увлекаться танцами и выпивкой не стоит.
И все же она улыбалась.
Как уже не раз за последние несколько месяцев, я решил не торопить события. Не искушать судьбу.
– Отлично! – ответил я, не покривив душой. Повеселиться в городе вдвоем с Кэти – тоже очень неплохо. – Можно от тебя позвонить?
К тому времени, как мы получили шампанское, я уже заказал билеты на гипнофильм, столик в ресторане и место в ночном клубе, чтобы закончить вечер. На лице Кэти отразилось сомнение.
– Митч, очень уж насыщенная программа для пяти часов, – заметила она. – Я не смогу удалять матку, если у меня будут дрожать руки!
Но я ее уболтал. В конце концов, Кэти боец, ее нелегко выбить из колеи. Однажды мы всю ночь орали друг на друга, а наутро она отлично сделала трепанацию черепа!
Ужин меня не порадовал. Не хочу выглядеть привередой, презирающим все, кроме свежего белка; однако я определенно не готов платить за эрзац-мясо как за настоящее! Мы заказали шашлык, и выглядел он вполне нормально, но вкус-то не спрячешь. Я извинился перед Кэти, а ресторан мысленно занес в черный список. Впрочем, Кэти только посмеялась. Зато гипнофильм после ужина оказался выше всяких похвал. Обычно от гипноза у меня болит голова; на этот раз я легко вошел в транс, да и после фильма неплохо себя чувствовал.
Ночной клуб был битком набит, и, как оказалось, администрация перепутала время нашего заказа. Пришлось пять минут ждать в холле. Я попросил Кэти вычесть это время из нашего пятичасового срока, но она очень решительно покачала головой.
Однако когда официант с поклонами и цветистыми извинениями провел нас к местам за стойкой и принес напитки, Кэти наклонилась ко мне и поцеловала. И я понял, что все не так уж плохо.
– Спасибо, Митч, – сказала она. – Чудесный был вечер. Получай повышения почаще, мне это нравится.
Я зажег сигарету для нее и для себя, открыл рот для ответа – и промолчал.
– Что же ты? Говори.
– Просто хотел сказать, что нам с тобой всегда было весело вместе.
– Ну да, я так и поняла. А я хотела на это ответить: знаю, к чему ты клонишь. Ответ по-прежнему «нет».
– Так я и думал, – вздохнул я. – Ладно, пошли отсюда.
Кэти заплатила по счету, и мы вышли на улицу, на ходу вставляя носовые заглушки.
– Такси, сэр? – поинтересовался швейцар.
– Да, пожалуйста. Двойное, – ответила Кэти.
Он подул в свисток, подзывая велотакси на двоих, и Кэти назвала основному водителю адрес больницы.
– Можешь доехать со мной, Митч, – предложила она.
Швейцар подтолкнул велотакси сзади, и оба водителя синхронно заработали ногами, набирая скорость.
Не спрашивая ее, я поднял полог и отгородил нас от окружающего мира. На миг все стало как в те далекие дни, когда мы только познакомились: уютная темнота, легкий пыльный запах тканого полога, ритмичный скрип велосипедных цепей. Но только на миг.
– Митч, лучше не говори ничего! – предупредила Кэти.
– Прошу тебя! – начал я, тщательно подбирая слова. – Просто позволь мне кое-что сказать. Всего пару слов.
Она промолчала.
– Мы с тобой были женаты восемь месяцев. Да, верно, – поспешил добавить я, видя, что она хочет меня перебить, – это был не постоянный брак. Но предварительные брачные обеты мы принесли. Помнишь почему?
Она немного помолчала, а затем ответила со вздохом:
– Потому что любили друг друга.
– Верно, – согласился я. – Я любил тебя, а ты меня. У нас обоих работа, отнимающая очень много времени и сил; мы понимали, что работу будет нелегко совмещать с семейной жизнью, так что решили сначала заключить временный брак. Подождать год, посмотреть, что из этого выйдет, и, если все будет хорошо – пожениться по-настоящему. – Я коснулся ее руки; она не отодвинулась. – Кэти, милая, как ты считаешь: может быть, мы знали, что делали? Может быть, стоит, по крайней мере, дать себе этот год? У нас осталось еще четыре месяца. Давай попробуем. Если год закончится, а ты по-прежнему будешь готова отозвать свое согласие – что ж, по крайней мере, я не скажу, что ты не дала мне шанс. Что до меня, я ждать не хочу. Я уже подал заявление на постоянный брак. И мое решение не изменится.
В этот миг мы проезжали мимо фонаря, и я увидел у нее на лице странное, непонятное мне выражение.
– Черт возьми, Митч, – ответила она с тяжелым вздохом, – я прекрасно знаю, что твое решение не изменится. Это меня и пугает. Что мне сделать, чтобы открыть тебе глаза? Обругать последними словами? Сказать, что ты эгоистичная свинья, бессовестный манипулятор, макиавеллист, грубый, несдержанный? Что с тобой невозможно жить? Я считала тебя хорошим человеком, Митч. Идеалистом, для которого убеждения и принципы дороже денег. У меня были серьезные причины так думать. Ты сам так говорил, и очень убедительно. И с моей работой готов был мириться. Заинтересовался медициной – так мне казалось: по три раза в неделю приходил смотреть, как я оперирую, при мне рассказывал всем своим друзьям, как горд, что женился на женщине-хирурге. Три месяца мне потребовалось, чтобы понять, что это на самом деле для тебя значит. Жениться на домохозяйке может любой, а вот взять в жены первоклассного хирурга и превратить ее в домохозяйку – такое под силу только Митчеллу Кортни! – Ее голос задрожал. – Я не могла с этим смириться, Митч. И никогда не смогу. Не надо со мной спорить, не надо улещивать и уламывать. Не сработает. Я врач. Иногда от меня зависит человеческая жизнь. Митч, если во время работы я буду переживать из-за ссор с мужем, пострадают мои пациенты. Как ты не понимаешь?
Из ее груди вырвался звук, похожий на рыдание.
– Кэти, – тихо спросил я, – неужели ты меня больше не любишь?
Долгое, долгое мгновение в велотакси царила тишина. Затем Кэти рассмеялась – коротко и невесело.
– Приехали, Митч, – сказала она. – И уже полночь.
Я поднял полог, мы вышли из такси.
– Подождите здесь, – попросил я водителей и вместе с Кэти дошел до дверей.
Она не поцеловала меня на прощание, не спросила, когда увидимся снова. Минут двадцать я стоял в холле, чтобы убедиться, что она действительно останется здесь. Потом вышел и попросил подбросить меня до ближайшей станции подземки. Настроение было отвратное, и оно не улучшилось, когда старший водитель, получая плату, поинтересовался как ни в чем не бывало:
– Скажите, мистер, а что такое мак… мак-ки-авеллист?
– Это по-испански «не твое собачье дело», – не слишком вежливо ответил я. И в подземке мрачно размышлял о том, каких вершин богатства нужно достичь, чтобы иметь возможность купить себе уединение.
На следующее утро я явился на работу в том же мрачном настроении. Эстер понадобилось потрудиться, чтобы я не откусил ей голову в первые же несколько минут. Хорошо хоть утром не было совещания! Вручив мне почту и подборку внутриофисных сообщений за ночь, Эстер тактично скрылась. А через некоторое время появилась вновь, неся на подносе чашку кофе – настоящего кофе, выросшего на кофейной плантации.
– Офис-менеджер варит его тайком в туалете, – объяснила она. – Обычно сердится, когда мы его выносим – боится, будут проблемы с отделом кофиэста. Но вы у нас теперь звезда, так что…
Я поблагодарил ее, передал ей пленку с записью рассказа Джека О’Ши и взялся за работу.
Прежде всего нужно выбрать пробную площадку для испытаний нашей новой рекламы – а это требует тесного сотрудничества с Мэттом Ранстедом. Еще одна головная боль! Мэтт – глава отдела маркетинговых исследований, так что нам с ним предстоит работать в тесном взаимодействии. Вот только он никакого желания взаимодействовать со мной не проявляет.
Я включил проектор, вывел на экран карту Южной Калифорнии. Мэтт и двое его безликих помощников ждали со скучающим видом, дымя сигаретами и стряхивая пепел на пол моего кабинета.
Я очертил световой указкой области, в которых хотел провести тестовые исследования.
– От Сан-Диего до Тихуаны; половина пригородов Лос-Анджелеса, и до границы Монтерея. Здесь будут наши контрольные точки. Тестовые исследования проведем на всей территории Калифорнии-Мехико, начиная от Лос-Анджелеса и южнее. Мэтт, здесь придется поработать тебе. Рекомендую использовать как штаб наш офис в Сан-Диего. Там сейчас работает Тернер, он парень надежный.
– И от декабря до декабря ни снежинки, – проворчал Мэтт. – Там не удастся продать пальто, даже если вручать прекрасную рабыню в подарок!.. Господи боже, Митч, почему ты не оставишь маркетинговые исследования тем, кто в них разбирается? Неужели не понимаешь, что здесь климат обнулит все наши усилия?
Младший из его желторотых помощников вякнул что-то в поддержку босса, но я его остановил. По выбору мест для тестовых исследований мне придется консультироваться с Ранстедом – это его работа. Но проект «Венера» мой, и руководить им буду я. Так что я ответил довольно резко:
– Соотношение федеральных и региональных доходов, средний возраст населения, плотность населения, здоровье, психическая устойчивость, распределение по возрастным группам, уровень и причины смертности – по всем семи основным параметрам штат Калифорния-Мехико идеален. Как будто самим Богом создан, чтобы стать идеальной площадкой для тестирования рекламы! Эта крохотная вселенная с населением меньше ста миллионов воспроизводит в себе все основные социальные сегменты Северной Америки. Я не собираюсь перекраивать свой проект, – добавил я с ударением на «свой», – и пробные исследования проведу там, где считаю нужным.
– Ничего не выйдет, – настаивал Мэтт. – Температура – важнейший фактор, это любому понятно!
– Я – не «любой», Мэтт. Я главный.
Мэтт затушил сигарету и встал.
– Тогда поговорим с Фаулером, – бросил он и двинулся к дверям.
Мне оставалось только пойти следом. Выходя, я слышал, как старший из его помощников снимает телефонную трубку и просит секретаршу Фаулера предупредить его о нашем приходе. Да уж, команду Ранстед себе подобрал на славу! На несколько секунд я задумался о том, как сколотить такую же команду для себя, а потом перешел к мыслям о том, как провести разговор с Фаулером.
Однако с раздорами среди подчиненных Фаулер сталкивался не раз – и прекрасно знал, что с ними делать. Есть у него особая техника, которую он сейчас и применил.
– А вот и вы! – воскликнул шеф, едва мы вошли. – Те, кто мне сейчас как раз очень нужен! Мэтт, можно огоньку? У меня тут проблема с ребятами из АГИ. Уверяют, что наше средство «бэби-стоп» вредит американской демографии, грозят подать против нас иск, если мы не свернем программу. Одна птичка мне напела, что эту идею подсказал им Таунтон…
И Шокен углубился в перипетии своих взаимоотношений с Американским гинекологическим институтом. Я слушал вполуха: другая наша программа, «Мальчик или девочка?» – надежный способ определения пола до родов, – повысила рождаемость в стране по меньшей мере на двадцать процентов. Ясно было, что эти ребята ничего от нас не добьются. Видимо, так же думал и Ранстед.
– Фаулер, – ответил он, – тут нет предмета для иска. Продаем же мы одновременно и алкоголь, и средства от похмелья! Мы делаем для демографии все возможное, и у них нет оснований к нам цепляться. И потом, какое отношение это имеет к отделу маркетинговых исследований?
Фаулер добродушно рассмеялся в ответ.
– В этом-то и дело! – воскликнул он. – Я хочу бросить им жирную кость. Они ждут от нас, как обычно, вялых оправданий, а я хочу дать им самим во всем разобраться. Засыпь их цифрами и диаграммами, доказывающими, что «бэби-стоп» не заставляет супругов отказываться от детей, а лишь позволяет отложить деторождение до момента, когда они смогут обеспечить ребенка всем необходимым. Иными словами, до тех пор, когда при увеличении их расходов общий уровень жизни и, следовательно, покупательная способность останутся прежними. Пусть выкусит Таунтон! Верно, адвокатов за представление интересов двух конфликтующих сторон одновременно лишают лицензии. Многие на этом погорели. Но нужно позаботиться о том, чтобы любые попытки применить тот же принцип к нашей профессии угасли в зародыше. Сможешь это провернуть для старика, Мэтт?
– Смогу, чего уж там, – проворчал Мэтт. – А что с Венерой?
Фаулер подмигнул мне:
– А что у нас с Венерой? Ты уже загонял беднягу Мэтта?
– Век бы его не видать, – ответил я. – Из-за этого я к вам и пришел. Мэтт боится Южной Калифорнии.
Ранстед отбросил сигарету; она упала на дорогой нейлоновый ковер.
– Какого хре… – воинственно начал он.
– Спокойнее, спокойнее, Мэтт, – обратился к нему Фаулер. – Объясни все по порядку.
Ранстед злобно уставился на меня.
– Я просто сказал, что для тестового обкатывания нашей рекламы Южная Калифорния не подходит. В чем главная разница между Венерой и Землей? На Венере жарко! Нам нужна пробная площадка с умеренно континентальным климатом. Жара на Венере может соблазнить жителя Новой Англии, но никогда не соблазнит жителя Тихуаны. В Калифорнии-Мехико люди уже страдают от жары!
– Гм, – проговорил Фаулер Шокен. – Вот что я тебе скажу, Мэтт. В этом вопросе нужно разобраться, а ты в ближайшее время будешь готовить презентацию для АГИ. Назначь надежного человека, который сможет заменить тебя в проекте «Венера», пока ты занят другим. И завтра после обеда на совещании отдела мы все обсудим. Теперь же… – он взглянул на часы на столе, – сенатор Дэнтон ждет встречи со мной уже семь минут. Вы согласны?
Мэтт был явно не согласен – но что ему оставалось? А я приободрился на весь остаток дня.
