Фредерик Марриет
Королевская собственность
Глава XLIII
Около полуночи луна, наконец, выглянула из-за туч, которые теперь быстро уходили на запад. Ветер, после нескольких сильных и злобных порывов, вдруг совершенно затих, и седой прибой, венчавший скалы и рифы, уже не метался и не ревел, как бешеный, а, точно играя, шептал и журчал мелкими струйками у подножия скал. Скоро на смену тихой ночи народился ясный ликующий день, и при ласковом свете солнца те самые рифы и скалы, что вселяли ужас в сердца несчастных и грозили им смертью, теперь казались желанными спасителями. Наиболее отважные и опытные пловцы, не задумываясь, кинулись в воду и поплыли к ближайшим рифам. Благополучно достигнув половины пути, они стали махать и звать своих товарищей, приглашая их последовать их примеру. Теперь, когда надежда на спасение вернулась в их сердца, все эти люди снова стали разумны и отзывчивы на чужую беду. Они, прежде безучастно смотревшие, как гибли вокруг и подле них товарищи, изнемогшие и истощенные, не будучи в силах удержаться, скатывались в бушующие волны, теперь готовы были оказать всякую поддержку и помощь своим раненым и слабым собратьям. Порядок и дисциплина сами собой водворились, – все они беспрекословно исполняли распоряжения офицеров, оставшихся в живых. За исключением боцмана Вильям Сеймур был теперь единственный офицер, оставшийся в живых.
По его приказанию соорудили на живую руку плот, снесли на него всех раненых, больных и слабых и общими усилиями перевезли из на берег, где добравшиеся сюда первыми уже успели произвести рекогносцировку. За выступом скалы, оказалось, стояла какая-то хижина, которая, судя по всему, была давно покинута, а позади нее шла тропинка в гору, и тут же рядом бежал ручей.
Раненых и больных Сеймур приказал осторожно перенести в хижину, которую предварительно отправился осмотреть сам.
Едва только он дотронулся до двери, как чей-то слабый голос окликнул его: «Qui va la?[9]»
– Эй, да тут есть ирландцы! – заметил шедший за Сеймуром матрос.
– Нет, вернее, французы! – отвечал молодой человек, входя в хижину, где увидел перед собою человек 7 или 8 несчастных, уцелевших после гибели французского линейного судна, французских моряков, израненных, изнеможенных, едва живых,
– Bonjour, camarade! – произнес один из них, с трудом приподымаясь на локтях. – As tu de l’cau-de-vie?[10].
– Боюсь, что нет, – ответил Сеймур, – мы так же, как и вы, потерпели крушение, и лишь очень немногие из нас спаслись!
– Как! Неужели вы с того проклятого английского фрегата?
– Да, наше судно погибло!
– Vive la France! – воскликнул один из французов, – Puisqu' elle n'a pas echappee – je n'ai plus rien a regretter![11]
– Vive la France! Vive la France! – подхватили несколько слабых голосов.
– И я умру теперь спокойно! – прошептал один из них и через несколько секунд испустил последний вздох.
– Вы одни только остались в живых? – спросил Сеймур.
– Да, из числа 850 человек, mais sapristie! As tu de Геаи-de-vie?[12]
– Я и сам не знаю, что у меня есть! – ответил Сеймур. – Мы что-то захватили с судна. – Но все, что найдется, я с радостью разделю с вами! Мы были врагами, а теперь все мы братья по несчастью. Однако я должен уйти и распорядиться, чтобы сюда внесли наших раненых и больных, здесь хватит места на всех. Adieu pour le moment![13]
– А он, право, славный парень, этот лейтенант! – заметил один из французов после ухода Сеймура.
Молодой лейтенант вышел на берег и здесь убедился, что из его экипажа осталось в живых всего 44 человека, да и то из них 15 были совершенно беспомощны.
Из предметов, спасенных с судна, оказалось несколько бочонков соленого мяса и бочонок рома, уцелевший каким-то чудом: кроме того, обрывки парусов и разные колья и доски, обломки рей и стеньг. Из них наскоро соорудили койку, чтобы перенести раненых, которых затем расположили, сколько, возможно лучше и удобнее, в покинутой хижине. Перед хижиной развели костер: люди развесили просушивать свое промокшее платье и белье, а те, что были наги, запрятались в хижину. Затем на очаге также развели огонь, чтобы больные не зябли, а ромом, разбавленным водою из ручья, наделили всех без различия, англичан и французов. С особенной жадностью накинулся на этот напиток тот француз, который уже два раза обращался к Сеймуру, прося у него водки, и после двух стаканов сразу ожил. Это был рослый, видный мужчина, с целой шапкой густых волос на голове. Сеймур внимательно всматривался в него некоторое время, затем обратился к нему со словами:
– Мне кажется, что я встречал вас в Шербурге. – Ваша фамилия не Дебризо?
– Черт побери! – воскликнул француз. – Я узнан. Ну, а вы-то кто?
– Помните вы мальчика, которого капитан М'Эльвина спас с разбитого судна?
– О-о! Сеймур, кажется?.. Мичман, кажется! – воскликнул Дебризо, громко смеясь. – Так это вы! Боже, как это забавно!.. Вот черт побери, вот встреча, так встреча!
– Но какими судьбами вы попали на французское военное судно, Дебризо?
– Гм! В последнее время счастье мне не благоприятствовало, да и профессия моя была мне не совсем по нутру. А так как берега мне хорошо знакомы, то я и стал плавать на военных судах в качестве лоцмана, вот уже несколько лет!
На этом месте разговор их был прерван появлением боцмана, который оставался на берегу, охраняя бочонок с ромом, сидя на котором, он читал свою библию.
– К нам идет помощь, мистер Сеймур, – сказал он, входя. – Человек 20, если не больше, спускаются с горы!
– Ура! Да живет наша старая Ирландия! – крикнул Конолли, один из матросов «Аспазии», сам ирландец. – Эти добрые люди спешат помочь своим ближним в несчастии!
Глава XLIV
Сеймур вышел из хижины. Толпа людей сурового, дикого вида, бегом спускалась с горы, размахивая своими дубинами и громко выкрикивая что-то, причем смотрела скорее враждебно, чем дружелюбно.
Впрочем, намерения их стали вскоре ясны: с жадностью волков они набросились на сушившееся у костра белье и платье матросов и, захватив его, выразительными жестами дали понять, что если те вздумают отнимать у них свое платье, то они угостят их своими дубинами.
– Эй, вы, что платье-то трогаете! – крикнул им боцман.
Похитители стали кричать ему что-то в ответ, и когда был призван на помощь Конолли, он объяснил Сеймуру, что эти люди считают своей добычей все, что окажется на берегу после крушения, и потому они требуют, чтобы потерпевшие крушение отдали им бочонки с мясом и ромом и все, что у них есть, не то они грозят перебить нас всех.
Сеймур сообразил, что уступив разбойникам ром, он должен будет ожидать еще худших последствий, когда они перепьются, и решил отстаивать свое имущество до последней крайности. Между тем матросы его, еще не дожидаясь его распоряжений, успели уже вооружится, чем попало, возмущенные таким нарушением прав гостеприимства и чувства сострадания.
– Мы хотим знать, отдадите ли вы нам все, что мы требуем, добровольно или заставите нас отнять у вас силой? – кричала толпа.
– Попробуйте взять! – грозно крикнул Конолли по-ирландски, – и схватка началась.
Сеймур был всюду впереди. Опасаясь больше всего, чтобы бочонок с ромом не попал в руки ирландцев, молодой лейтенант приказал Робинзону войти в хижину и вынуть втулку из бочонка с ромом, что и было сделано.
Но ирландцы, заметив, что ром, которого они особенно добивались, течет из-под двери хижины, и желая во что бы то ни стало овладеть бочонком, прежде чем весь ром успеет вытечь, с удвоенной силой и бешенством накинулись на англичан и оттеснили их к противоположной стороне хижины. Человек 10 из них ворвались в самую хижину и схватили бочонок, который был еще наполовину полон, но в этот момент ручей рома, вытекавший из-под дверей хижины, достиг костра, и спиртная жидкость вспыхнула ярким пламенем. В одну секунду огонь пробежал по ручью, ворвался в хижину, охватил самый бочонок, который взорвало, и пожар охватил все строение. Крики и вопли беспомощных раненых и умирающих оглашали воздух: несчастные очутились в целом море пламени, спасти их не было никакой возможности. Ирландцы бросились к двери, но в нее вырвался им навстречу огненный поток, и в несколько минут от хижины остались одни обгорелые дымящиеся стенки, внутри которых лежало несколько обугленных трупов. Страшное зрелище пожара прервало на мгновение бешеную схватку ирландцев с англичанами, но теперь чувство бешенства и злобы с новою силой охватило последних. Страшная смерть товарищей вопияла об отмщении, и схватка возобновилась с новой силой. Матросы с «Аспазии» забыли свою усталость и свои страдания и бились, как львы. Вожак ирландцев наскочил на Дебризо и чуть было не задушил его, если бы боцман не раздробил ирландцу череп. В этот самый момент один из ирландцев, выхватив нож, всадил его в бок Сеймуру, который и упал, обливаясь кровью. Смерть вожака нападающих и тяжелая рана офицера англичан внесли переполох и смущение в оба враждебные лагеря. Обе стороны поспешили оттащить своих раненых и убитых, чтобы продолжать вымещать друг на друге свое бешенство и злобу, как вдруг раздался топот копыт, и красивая всадница, подскакав во весь опор к месту побоища, разом осадила своего скакуна.
– Это дочь владельца! – шепотом пронеслось среди сконфуженных ирландцев.
– Это какой-то светлый ангел! – прошептал боцман, глядя на прелестную белокурую девушку, которая теперь строго обратилась к ирландцам на их родном языке. Что именно она им говорила, англичане не поняли, но они видели, как их враги побросали свое оружие и пристыжено опустили головы, а затем, когда они хотели удалиться, она остановила их, принудив остаться. После того молодая девушка, обратилась к Хардсету, который, спохватившись, что половина его людей наги, поднес свисток к губам и крикнул: «Эй, ребята! Все, кто без штанов, уходи за хижину!» – и только после этого на расспросы барышни рассказал в кратких словах обо всех трагических событиях этого утра. Тем временем Конолли, понявший разговор девушки с его земляками, прокрался к ним за стеной хижины и крикнул: «Эй, вы, бродяги, теперь вы, небось, отдадите нам наши охабенки! Ну, так живей поворачивайтесь! У нас здесь нет запасных мундиров!» Двое ирландцев проворно собрали в кучу все отобранное у матросов, швырнули его им со злобным видом и повернули спины.
– Вы – единственный офицер, оставшийся в живых? – спросила Хардсета молодая девушка, выслушав его рассказ.
– Нет, сударыня, младший лейтенант здесь – вот там, лежит тяжело раненый!
– Как звали ваш фрегат?
– «Аспазия», командир – капитан М.!
– Боже милосердный! – воскликнула девушка, хватаясь за голову. – А этого офицера как зовут?
– Лейтенант Сеймур! – ответил боцман. В одну секунду девушка соскочила на землю и, обхватив с умоляющим видом руки Хардсета, молила:
– Отведите меня к нему, я хочу его видеть!
Вся бедная, едва держась на ногах, она подошла к Сеймуру, который лежал бледный, с закрытыми глазами, ослабленный потерей крови, и опустилась на колени подле него, называя его по имени.
Сеймур вздрогнул при звуке ее голоса, раскрыл глаза и узнал свою дорогую, горячо любимую Эмилию.
Глава XLV
Вся эта трагическая гибель двух судов и последующие за тем события разыгрались на берегу Гальвей, в нескольких милях расстояния от замка Рейнскорт и маленькой собственности М'Эльвина. Услыхав о гибели двух судов на их берегу, последний немедленно отправился в замок, чтобы организовать помощь пострадавшим. Эмилия с Сусанной села на лошадь и помчалась к месту крушения, опередив свою спутницу и ее мужа, который с хлопотами несколько опоздал.
– Боже мой, М'Эльвина, как я рада, что вы, наконец, здесь! Смотрите, Сеймур умирает! – в отчаянии воскликнула девушка, завидев М'Эльвина.
Но тот, тихонько отстранив ее, осмотрел рану юноши, сделал ему временную перевязку и, дав выпить немного вина, стал распоряжаться отправкой и других раненых и пострадавших.
Вскоре Сеймур узнал М'Эльвина и Эмилию, которая теперь опять склонилась над ним. Час спустя берег опустел: Сеймур был перевезен в замок и поручен попечению врача, а все матросы, здоровые и раненые, отправлены в маленький городок у подножия замка, где был госпиталь и больница. Среди забот и хлопот на берегу и во время перевозки раненых М'Эльвина, не ожидавший увидеть здесь своего старого приятеля Дебризо, не узнал его. Но когда все было улажено, а Хардсет спросил у него, как быть с французом, который остался жив, М'Эльвина пожелал повидать, – и теперь, конечно, тотчас же узнал Дебризо.
Как старый товарищ М'Эльвина предложил Дебризо свое содействие и обещал устроить его капитаном какого-нибудь коммерческого судна, так как в настоящее время бедняга остался без дела и без средств.
Глава XLVI
М'Эльвина в тот же день написал викарию, что Сеймур вернулся, приглашая его немедленно приехать в Гальвей, чтобы утвердить права юноши на наследие адмирала де Курси. Самого Рейнскорта не было в замке, так как он уехал на несколько дней охотиться с соседями, но Эмилия написала обо всем случившемся, извещая, что раненый офицер находится в замке, и что ввиду этого г-жа М'Эльвина будет гостить у нее до самого возвращения его в замок.
Несмотря на то, что, по определению врача, рана Сеймура была несерьезна, молодой человек оправлялся очень медленно – у него открылась лихорадка, усиливавшаяся с каждым днем, безо всяких видимых причин, и доктор пришел к заключению, что причина его болезни кроется в душевном волнении, и что если не удастся успокоить больного, то на его выздоровление еще долго нельзя будет рассчитывать.
Ввиду этого М'Эльвина, зная, что Сеймура мучает мысль об его неизвестном происхождении и недостатке средств, мешавших ему осмелиться просить руки Эмилии, которую он, постоянно видя подле себя, любил сильнее с каждым днем, – решился сообщить юноше об его происхождении и правах на наследство адмирала де Курси. Но так как он при этом не мог умолчать о трагической кончине его отца, то это обстоятельство настолько огорчило юношу, что даже права его на громкое имя и богатое наследство не радовали его. Его теперь стала мучить мысль о том, согласится ли Эмилия отдать свою руку человеку, отец которого погиб позорной смертью изменника на виселице. Он провел бессонную ночь, и доктор нашел, что состояние его здоровья еще более ухудшилось.
В деле любви женщины всегда опытней и проницательней, и Сусанна М'Эльвина чутьем угадала то, что смущало и мучило бедного юношу: недолго думая, добрая женщина сообщила обо всем Эмилии.
Взволнованная девушка тотчас же поспешила в комнату больного, и тут у них произошло самое трогательное объяснение.
В это самое время вернувшийся накануне поздно ночью владелец замка, проснувшись в свое обычное время, т. е. между 2-мя – 3-мя часами пополудни, совершал свой туалет при помощи своего француза-камердинера. Брея своего господина, камердинер сообщал своему барину различные новости, между прочим упомянул, что видел поутру раненого офицера, который теперь лежит в замке, что он приносил воду и держал таз в то время, когда доктор делал перевязку, что офицер этот очень красив и что у него странная метка на правом плече.
Это ужасно смутило Рейнскорта, который при этом вспомнил о подобной же метке на плече внука адмирала де Курси.
Продолжая выкладывать местные новости, камердинер сообщил еще, что г. викарий из замка де Курси прибыл сегодня поутру к г. М'Эльвина.
Это обстоятельство еще более встревожило Рейнскорта: он отослал своего слугу и пожелал остаться один. Но спустя несколько минут ему пришли доложить, что викарий, г. М'Эльвина и еще несколько других ожидают его в библиотеке, желая говорить с ним. Предчувствуя что-то недоброе и не желая оставаться в неизвестности, Рейнскорт спустился в библиотеку, где застал викария и М'Эльвина в сопровождении Дебризо и одного официального лица. Ему изложили все обстоятельства дела, представив несомненные доказательства. Рейнскорту ничего более не оставалось делать, как заявить, что он покорится решению суда, когда последний решит это дело, но до того времени будет считать себя законным владельцем всего состояния и замка.
– Я полагаю, что это дело может уладиться и помимо суда… – заметил М'Эльвина, намереваясь сообщить Рейнскорту о взаимной склонности молодых людей. Но надменный Рейнскорт не дал ему договорить.
– Прошу извинить меня, господа! – проговорил он, холодно поклонившись.
Видя это, посетители поспешили оставить замок.
Глава XLVII
Рейнскорт был вне себя от бешенства и, когда все вышли из комнаты, стал ходить из угла в угол, потрясая кулаками и грозя ими М'Эльвина, которого он теперь считал своим смертельным врагом. Он подумал было послать ему вызов отчасти для того, чтобы удовлетворить своему чувству мести, отчасти – с целью убрать с дороги такого важного свидетеля. Вдруг кто-то постучался в дверь, и в комнату вошел домашний доктор, пользовавший Сеймура. Он явился сюда доложить о состоянии своего больного и, как многие врачи, старался преувеличить степень болезни, чтобы приписать себе лишние лавры по выздоровлении.
– Так вы думаете, что он может умереть? – спросил Рейнскорт, рассеянно слушавший доктора, весь поглощенный собственными мыслями.
– Да, без сомнения, может, хотя мы можем надеяться на лучшее!
– Прекрасно, доктор, я уверен, что вы сделаете все возможное, не смею вас больше задерживать! – и он вежливо поклонился доктору, который тотчас же удалился.
Оставшись снова один, Рейнскорт опустил голову на руки и долгое время сидел неподвижно в этой позе, повторяя время от времени: «он может умереть!» Затем встал и, приказал позвать к себе старую нянюшку, вырастившую его самого, а также и дочь его, старую Нору, которая в дни крайней бедности и нужды оставалась им верна, питая к семье Рейнскорт чисто собачью привязанность.
– Нора, – обратился к ней Рейнскорт, – я имею сообщить тебе крайне неутешительные новости! Знаешь ли, что этот замок уже не мой, и я снова нищий, беднее последнего нищего и что меня скоро засадят в тюрьму, моя дочь останется без гроша, ты же будешь выгнана из замка на улицу на старости дней!
– Да кто же сделает все это? – спросила с удивлением старуха.
– Кто? Этот молодой красавчик, этот раненый офицер, за которым мы все здесь ухаживаем! – Вот его благодарность!
– О, о… а он такой молодой и такой прекрасный!
– Да, но он может умереть!
– Да, конечно: он, бедняжка, так болен!
– Но он может и выздороветь!
– И это, конечно, возможно: он так молод!
– Ну, а теперь скажи мне, Нора, любишь ты своего господина? Любишь ли свою молодую госпожу?
– Как вы можете меня спрашивать о таких вещах! Скажите, что я должна сделать, чтобы доказать вам это, и я готова душу свою положить за вас!
– Ну, так этот офицер должен умереть!
– Должен умереть! – повторила старуха, уловив мысль своего господина. – А простит ли мне духовник этот грех?
– Простит! Я заплачу за 10 000 обедень за твою душу!
– Но что же я должна сделать?
– Что? Придумай сама: ты по ночам все равно не спишь!
– Не сплю, крысы мешают!
– Крысы! Купи для них мышьяку. – Понимаешь? Это прекрасное средство против всякого рода крыс. Слышишь, достань мышьяку и, когда начнет светать, принеси его мне сюда!
Старуха ничего не сказала и поплелась прочь из комнаты. Оставшись один, Рейнскорт опять стал раздумывать: минутами он готов был предоставить все судьбе, но затем, при мысли о предстоящих ему невзгодах, что-то возмущалось в нем против неповинного юноши, и он снова решал спихнуть его с своей дороги.
Ни М'Эльвина, ни викарий, уходя от Рейнскорта, не воображали, какие ужасные последствия будет иметь то незначительное обстоятельство, что они не открыли взбешенному и раздраженному Рейнскорту о предстоящем браке молодых людей, который должен был уладить все дело.
Проснувшись на рассвете, Рейнскорт стал ожидать старую няньку. Та недолго заставила себя ждать, и Рейнскорт, расспросив у нее, когда дают больному лекарство, потребовал, чтобы старуха принесла ему это лекарство, и сам всыпал в него большую дозу мышьяка.
– Теперь поди и отпусти сиделку, а сама займи ее место, а когда будет время давать ему лекарство, дай ему это! – приказал Рейнскорт.
Старуха хотела было возражать, но господин прервал ее на полуслове.
– Прочь сейчас и делай, что я приказываю! А когда сделаешь, сейчас вернись и скажи мне!
Нора вышла, и Рейнскорт в сильном волнении стал, ожидать ее возвращения, но время шло, а старуха не приходила. Тогда он подкрался к комнате больного и приотворив дверь, заглянул в нее. Старуха сидела на полу, подобрав колени и опустив на них голову. Рейнскорт вызвал ее в смежную комнату и спросил, дала ли они лекарство: на ее отрицательный ответ он показал ей пистолет, проговорив:
– Видишь этот пистолет? Он заряжен! Если ты немедленно не исполнишь моего приказания, то будешь виновницей смерти твоего господина. Поклянись мне сейчас спасением твоей души, что ты исполнишь то, что я тебе сказал!
Дрожащая и обезумевшая от ужаса и отчаяния старуха поклялась и, вернувшись к больному, разбудила его, подав отравленное питье.
– Ой! Что это? Как это жжет мне горло! – воскликнул Сеймур.
– Это другое лекарство! – сказала старуха и поспешила дать ему воды запить этот вкус.
– Благодарю, няня! – прошептал Сеймур и снова упал на подушки.
