Фредерик Марриет
Корабль-призрак

Глава XXXV

Прошло несколько времени с тех пор, как Амина поселилась у вдовы.

Теперь она только что вернулась с прогулки по городу, где делала различные закупки, которые и принесла с собой под мантильей.

«Наконец-то я здесь одна, и никто не следит за мной! – мысленно воскликнула она. – Теперь я имею все, что нужно, и скоро я узнаю, что хочу знать!».

В этот момент маленький Педро, сын вдовы, вбежал в ее комнату и кинулся здороваться.

– Где твоя мать, Педро? – спросила Амина.

– Она ушла к своим друзьям на весь вечер, и мы с вами остались одни, – сказал мальчик. – Можно мне остаться с вами?

– Конечно, можно! Ну, а скажи мне, можешь ты сохранить что-нибудь в тайне?

– Да, могу! Скажите ваш секрет, и вы увидите, что никто ничего не узнает!..

– Мне нечего сказать, мой милый, но я хочу устроить с тобой такую игру: я хочу показать тебе разные вещи на твоей ладони!

– Ах, да, да… Покажите!

– Хорошо, я покажу тебе, но только если ты мне обещаешь никому не говорить об этом!

– Нет, нет, клянусь вам Пресвятой Богородицей, никому ничего не скажу!

– Ну, так смотри же!

Амина разожгла уголья на жестяном блюде, поставленном у нее на ногах, затем взяла гусиное перо, чернила и пару ножниц и написала на клочке бумаги несколько букв, напевая при этом какие-то непонятные слова, после того кинула на уголья кориандровые семена и ладан, отчего в комнате распространился сильный удушливый аромат.

Тогда она посадила Педро на низенькую скамеечку подле себя и, взяв правую руку мальчика, некоторое время держала ее в своей, после чего начертила на его ладони квадрат и какие-то буквы или знаки на каждой из сторон квадрата, а в центр его налила немного чернил, так что образовалось нечто вроде черного глазка величиною с полкроны.

– Ну, теперь все готово! – сказала она. – Смотри, Педро, на это черное пятно чернил и скажи, что ты в нем видишь?

– Мое собственное лицо! – сказал мальчик.

– Амина подкинула еще ладану на горячие угли, так что вся комната наполнилась дымом, причем она что-то бормотала:

– Турехун… турехун, турио-шун, сойди сюда! Сойди сюда. Присутствуйте здесь, слуги этого имени. Отдерните завесу и поведайте правду.

Начертанные ею на бумаге буквы или слова она разрезала ножницами на части и, взяв одну из частей, бросила ее на уголья, продолжая держать в своей руке руку мальчика.

– Ну, а теперь что ты видишь, Педро?

– Я вижу человека, который метет! – сказал Педро с тревогой в голосе.

– Ты не бойся, дружок, ты сейчас увидишь другое! Ну, что, он перестал месть?

– Да, перестал!

Теперь Амина снова что-то забормотала и кинула в огонь другой кусок бумажки с написанными на нем буквами или словами.

– Ну, а теперь скажи, Педро: «Филипп Вандердеккен, явись!».

– Филипп Вандердеккен, явись! – повторил мальчик дрожащим голосом.

– Теперь скажи мне, что ты видишь, только скажи правду!

– Я вижу человека, лежащего на белом песке… Только мне не нравится эта игра!..

– Ты не пугайся, дитя, я сейчас дам тебе гостинца, много сластей, вот увидишь… Скажи, как одет этот человек?

– На нем коротенькая куртка, белые панталоны; он оглядывается кругом, а теперь достает что-то, что у него было спрятано на груди, и целует.

– Это он! Он! Он жив! Небо, благодарю тебя!.. Ну, смотри еще, Педро!

– Он встает… нет, право, мне не нравится эта игра… я боюсь… Право же, я боюсь… мне страшно! Пустите меня!

Мальчик заплакал и стер с руки чернила; чары исчезли, и Амина не могла узнать ничего больше.

Она принялась успокаивать ребенка, задаривать его подарками и гостинцами, заставила его несколько раз повторить ей обещание никому ничего не говорить об их игре и решила не возобновлять дальнейших испытаний судьбы впредь до того времени, когда ребенок совершенно забудет свои страхи и не согласится сам добровольно возобновить эту игру.

Однажды, много дней спустя, когда мать мальчика ушла куда-то, в комнату Амины пришел Педро и спросил, не поиграть ли им опять в ту игру.

– Но ведь ты будешь бояться?!..

– Нет, я теперь не буду! – отвечал мальчик. – Тогда была ночь, а теперь день; теперь не так страшно.

Амина, которой хотелось узнать больше о Филиппе, конечно, с охотой согласилась. В несколько минут она все приготовила. Комната снова наполнилась дымом и запахом ладана; она принялась, как тогда, бормотать свои заклинания; черное зеркало было на ладони ребенка, и по ее просьбе маленький Педро снова воскликнул, как тогда: «Филипп Вандердсккен, явись!»

В этот момент вдруг распахнулась дверь ее комнаты, и патер Матиас в сопровождении вдовы и еще нескольких лиц остановился на пороге.

– Так, значит, я не ошибался тогда в вашем домике в Тернезе! – воскликнул патер, скрестив на груди руки и с негодованием глядя на Амину. – Проклятая колдунья! Теперь мы тебя накрыли.

Амина ответила ему таким же гневным взглядом и сказала:

– Я не вашей веры, а моя вера не запрещает мне испытывать судьбу! Как видно, подслушивание и подглядывание предписывается вашей религией, но здесь, в этой комнате, я хозяйка и прошу вас и тех, кто с вами пришел, удалиться отсюда немедленно!

– Соберите прежде все эти предметы колдовства! – сказал патер Матиас сопровождавшим его людям, и когда это было сделано, все удалились, оставив Амину одну.

Амина почувствовала, что на этот раз она погибла; она знала, что в католических странах колдовство считается страшнейшим преступлением, а она была накрыта на месте преступления. «Ну, что же, – решила Амина, – это моя судьба: надо быть готовой ко всему!».

Дело в том, что маленький Педро на другой же день забыл о своем обещании и при первом удобном случае рассказал о всем матери. Вдова, подозревая в этой странной игре что-то недоброе, пошла к патеру Матиасу и передала ему все, что слышала от своего сына. Убежденный на этот раз в том, что Амина действительно занимается колдовством и знается с нечистыми силами, патер Матиас решил уличить ее в этом преступлении. С этою целью он предложил, чтобы мальчик вызвал Амину на повторение этой игры, чтобы накрыть ее на месте преступления.

Спустя полчаса после того, как патер Матиас и другие свидетели ушли, оставив Амину одну, явились двое одетых в черное с ног до головы мужчин и потребовали, чтобы она последовала за ними; в противном случае они грозили прибегнуть к силе. Амина не стала сопротивляться; в сопровождении этих двух людей она пересекла сквер; ворота громадного темного здания перед ними распахнулись, спутники ее пригласили ее войти, и спустя несколько минут Амина очутилась в одной из тюремных камер Инквизиции.

Глава XXXVI

Прежде чем продолжать наш рассказ, необходимо ознакомить читателя с обычаями, порядками и образом действий Св. инквизиции. Описывая инквизицию в Гоа, мы можем сказать, что даем в то же время описание и всех остальных, так как различие между ними было, если оно вообще было, самое пустяшное, не имеющее никакого серьезного значения.

Общие правила и порядки были везде одни и те же.

Santa Casa, или Св. инквизиция в Гоа занимала громадное мрачное здание по одну сторону большого сквера, именуемого Terra di Sabaio. Это массивное, величественное каменное здание, имеющее трое ворот на переднем фасаде. Центральные ворота, самые большие и высокие, ведут в залу суда, боковые же – в просторные и роскошные помещения инквизиторов и прочих чинов.

За их помещениями идут кельи или, вернее, камеры и подземелья тюрем инквизиции. Они тянутся по двум коридорам или галереям и снабжены каждая двойными дверями; в общем их до двухсот; все они имеют десять квадратных футов; но одни более светлые и удобные, другие совершенно темные. В коридорах или галереях посменно дежурят сторожа, и никто не может пошевельнуться в камерах или произнести хотя бы одно слово, не будучи услышан стражем. Что касается пищи, то она хорошая, не допускающая расстройства пищеварения и приспособленная к отсутствию движения у заключенных. Врачебная помощь постоянно к услугам заключенных, но лишь в редких, исключительных случаях допускается утешение духовника, а тем более приобщения Св. Тайн. Вообще вход священникам в тюрьмы инквизиции воспрещается. В случае смерти заключенного, будь он признан виновным или невиновным, будь обвинение, тяготеющее на нем, доказано или не доказано, все равно, его хоронят без всяких религиозных обрядов, без духовенства; затем уже усопшие подвергаются испытанию, и если окажутся виновными, то кости их вырывают из земли и над трупом приводится в исполнение приговор инквизиции.

В Гоа два инквизитора: великий инквизитор и просто инквизитор; тот и другой неизменно избираются из ордена доминиканцев. Им в помощь при судебных разбирательствах, дознаниях и допросах приставлены так называемые депутаты, избранные из различных монашеских орденов; их очень большое число, но они являются не иначе, как по требованию главного инквизитора. Кроме них есть еще другие чины инквизиции, на обязанности которых лежит цензуровать все появляющиеся книги и следить за тем, чтобы в них не было ничего противного религии. Есть, кроме того, официальный обвинитель, прокурор инквизиции, и есть адвокаты, которым предоставляется принимать на себя защиту обвиняемых, но главная обязанность которых состоит в том, чтобы выведывать самые сокровенные их тайны и выдавать их инквизиции. Это так называемые Familiars инквизиции в то же время являются и сыщиками ее. Эту унизительную обязанность принимают на себя, считая для себя великою честью, люди лучших фамилий, высшая знать страны. Эти шпионы рассеяны повсюду, и каждое необдуманное, неосторожное слово или выражение тотчас же доносится ими инквизиции. Приглашение принять участие в деле инквизиции никогда и ни в ком не встречает отказа: это величайшая честь, какой может удостоиться человек.

Заключенные в тюрьмах инквизиции содержатся все без исключения в одиночном заключении, и только в тех случаях, когда, по свидетельству инквизиционного врача, одиночное заключение начинает так пагубно влиять на заключенного, что грозит опасностью его рассудку или самой жизни, только в таких случаях больного переводят к другому заключенному. От заключенных требуется вечное безмолвие и полнейшая тишина. Те, кто стонут, шепчут или даже молятся вслух в своей беспросветной темноте, принуждаются к молчанию побоями. Крики, стоны и вопли наказуемых в коридорах или пытаемых в зале пыток разносятся по всем галереям и камерам, наполняя ужасом сердца заключенных, ожидающих для себя той же участи.

Первый вопрос, с каким инквизиция обращается к задержанному ею лицу, это неизменно вопрос об его имущественном положении. От него требуется, чтобы он пересчитал все, что ему принадлежит по праву, без малейшей утайки и скрепил свое показание торжественной клятвой. При этом задержанного предупреждают, что в случае, если он утаит что-либо, то, хотя бы он был неповинен во взводимом на него обвинении, все равно он подвергает себя этим гневу Св. инквизиции. Если он окажется невиновным, то имущество его будет цело и неприкосновенно; если же будет доказано, что он виновен, то оно поступает в собственность инквизиции. Таким образом вопрос об имуществе подсудимого далеко не праздный вопрос. Если лицо обвиняемое сознается в своем преступлении, то его обыкновенно выпускают на свободу, но все его имущество конфискуется в пользу инквизиции.

Согласно законам этого учреждения судебному разбирательству придается якобы вполне законный вид строжайшего беспристрастия и справедливости. Хотя свидетельства двух лиц считается достаточно для задержания или арестования любого человека, требуется семь свидетелей для того, чтобы взводимое на него обвинение получило силу. Но так как свидетели никогда не ставятся лицом к лицу с обвиняемым, и пытки часто применяются даже к свидетелям, то инквизиции не трудно получить желаемое число обвинителей. Нередко эти свидетели, спасая свою собственную жизнь, дают ложные клятвенные показания, за которые совершенно невинные люди платятся жизнью. Важнейшие преступления, преследуемые инквизицией – колдовство, еретичество, богохульство и так называемое «жидовство».

Чтобы понять, в чем заключалось последнее преступление, за которое пострадало от инквизиции чуть ли не самое большое число людей, надо знать, что когда Фердинанд и Изабелла Кастильские изгнали всех евреев из Испании, – те бежали в Португалию, где были приняты под непременным условием принятия христианства. На это они согласились или, вернее, сделали вид, что согласились, и хотя все они крестились, тем не менее коренное население страны питало к ним явное презрение, не веря искренности их обращения. Крещеные иудеи получили наименование «ново-христиан» в отличие от истинных христиан, но со временем путем браков те и другие нередко смешивались между собой. Однако подобные браки всегда считались позорящими для старых, родовитых семей, и потомство, происшедшее от такого брака, в течение многих поколений оставалось в презрении, испытывая упреки в примеси ново-христианской крови в их роду. Потомки родовитых фамилий, вступавшие в брак не только с ново-христианами, но даже и с потомками таковых, утрачивали свои кастовые права и прерогативы, выбрасывались из своей среды, и так как в Испании, а равно и в Португалии генеалогия каждой дворянской фамилии всем известна, то на таких отщепенцев смотрели с недоверием, и эти несчастные никогда не могли быть спокойны ни за себя, ни за своих близких по отношению к инквизиции, которая всегда могла обвинить их в «жидовстве», то есть в возвращении к обычаям и ритуалам иудейской религии.

Ознакомив наших читателей, кажется, в достаточной мере с порядками инквизиции, насколько это нужно для нашего рассказа, мы теперь будем продолжать самый рассказ.

Глава XXXVII

После того, как Амина пробыла несколько часов в подземной камере, к ней вошли двое тюремщиков и, не произнеся ни единого слова, ни единого звука, распустили ее длинные шелковистые косы и отрезали их. Амина только презрительно скривила губы и без малейшей попытки сопротивления предоставила им исполнить то, что им было приказано. После того они так же молча удалились, и она вновь осталась одна.

На другой день снова явились те же тюремщики и, приказав ей разуться, потребовали, чтобы она босая последовала за ними. Амина повиновалась, и ее ввели в залу суда, где она застала только одного великого инквизитора и его секретаря.

Зала суда представляла собой большую длинную залу с двумя рядами высоких окон с той и другой стороны, с низкой, широкой, железом обитой дверью, через которую вводятся осужденные. В центре на небольшом возвышении стоит длинный стол, накрытый большой суконной скатертью из перемежающихся широких полос синего и верблюжьего цвета. У стены противоположной двери, в которую вводят осужденных, между окон возвышается громадное распятие.

Тюремщик молча указал Амине на низенькую деревянную скамью, приглашая ее сесть.

После нескольких минут внимательного изучения наружности и выражения молодой женщины секретарь, наконец, обратился к ней с вопросом:

– Как вас зовут?

– Амина Вандердеккен!

– Откуда вы родом?

– Мой муж уроженец Нидерландов, а я – восточного происхождения.

– Кто такой ваш муж, какое он занимает положение?

– Мой муж – капитан судна Голландской Ост-Индской компании!

– Как вы попали сюда?

– Наше судно потерпело крушение, и мы с мужем потеряли друг друга!

– Кого вы здесь знаете?

– Одного только патера Матиаса.

– Какое у вас есть имущество?

– У меня нет никакого: то, что я имею, принадлежит моему мужу.

– Где находится то, что вы сейчас имеете?

– На хранении у патера Матиаса.

– Известно вам, почему вы здесь находитесь?

– Нет, совершенно неизвестно! – ответила Амина. – Скажите мне, в чем меня обвиняют!

– Вы должны знать, совершили вы что-нибудь преступное или нет. И всего лучше для вас теперь же сознаться во всем, в чем вас упрекает ваша совесть!

– Моя совесть не упрекает меня решительно ни в чем!

– Так, значит, вы ни в чем не хотите сознаться?

– Но мне не в чем сознаваться! Я не сделала ничего такого, что считала бы дурным или в чем раскаивалась бы в душе!

– Вы говорите, что вы – восточного происхождения. Но вы христианка по религии?

– Я отвергаю вашу веру!

– Но вы жена католика?

– Да, мой муж ревностный, убежденный католик.

– Кто вас венчал?

– Патер Сейсен, католический священник того местечка, где жил и родился мой муж!

– А вы вступили в лоно католической церкви? Неужели он, этот католический священник, решился сочетать вас браком с добрым христианином без того, что вы приняли св. крещение?

– Надо мной были произведены какие-то обряды, на которые я согласилась ради того, чтобы стать женой человека, которого любила.

– Это, вероятно, было крещение, не правда ли?

– Весьма возможно; мне кажется, что это именно так называлось.

– А теперь вы говорите, что отвергаете христианскую религию!

– Да, после того, как я увидела, как поступают люди, исповедающие эту религию, я отвергаю ее, но в то время, когда я вступала в брак, я была готова принять ее и приобщиться к ней.

– Как велико ваше имущество, находящееся в раках патера Матиаса в настоящее время?

– Несколько сот долларов; ему это известно в точности, спросите у него.

После этого великий инквизитор позвонил в колокольчик, находившийся у него под рукой на столе.

Явились тюремщики и по движению руки великого инквизитора отвели Амину обратно в ее камеру.

«Почему это они так настойчиво расспрашивают о моем имуществе, – подумала Амина, – если оно им нужно, пусть берут. Но в чем состоит их власть? Что они могут сделать со мной? Ну, вероятно, через несколько дней я все это узнаю!» – решила она. Но, – увы! – как горько ошиблась молодая женщина, говоря о нескольких днях: могли пройти и месяцы, и годы, прежде чем она узнала бы что-нибудь, если бы через четыре месяца после ее заключения не было назначено великое торжество аутодафэ, не праздновавшееся уже почти три года, вследствие того, что все еще не было достаточного числа жертв, которых можно было, ради придания особого торжества и внушительности, сжечь во славу католической веры всенародно на площади: для пущего торжества нужно было непременно воздвигнуть несколько костров, и чем больше, тем лучше! Если бы не требовались еще жертвы для костров, бедная Амина не так бы скоро вырвалась из подземных тюрем инквизиции, где несчастные томились не только годами, но иногда даже десятками лет. Тем не менее целый долгий, томительный, нестерпимый месяц мучительной безызвестности прошел раньше, чем Амину снова призвали в залу суда.

Здесь ее снова спросили, готова ли она сознаться в своем преступлении, но Амина, раздраженная долгим заключением, возмущенная несправедливостью своих судей, отвечала резко и гневно:

– Я уже раз сказала, что мне не в чем сознаваться, что я не знаю за собой никаких дурных поступков, а потому делайте со мной, что хотите, но только скорее!

– Быть может, пытка принудит вас сознаться?

– Попробуйте пытать! – надменно воскликнула Амина. – Попробуйте, жестокие люди, и если вы добьетесь от меня хоть единого слова, то после того я дам вам право назвать меня малодушной и трусливой. Я – слабая женщина, да, но я не боюсь вас: я бросаю вам вызов!

Такие слова никогда еще не касались слуха ее судей; они привыкли к униженным, робким мольбам, к смиренному сознанию их святости и всесилия, и вдруг эта хрупкая, молодая женщина осмеливалась так говорить с ними! Но по установленному порядку пытка применялась не ранее, чем обвинение было объявлено, и на него получено возражение.

– Это мы увидим, – сказал великий инквизитор, – уведите ее!

И Амину опять отвели в камеру.

За это время патер Матиас много раз имел совещания с великим инквизитором относительно Амины. Хотя в пылу своего религиозного гнева и рвения он сам предал Амину в руки инквизиции и добыл требуемое число свидетелей, теперь он горько сожалел об этом и в душе своей страстно желал поправить содеянное им зло.

Он готов был употребить все усилия, чтобы убедить ее сознаться, что она поступили плохо, и склонить ее принять католическую веру, чтобы тем самым спасти ее. С этой целью он добился, вопреки строгим порядкам инквизиции, доступа в ее камеру.

Но тщетно он убеждал ее сознаться в своем «преступлении», Амина была непоколебима.

– Амина Вандердеккен, – говорил патер, – предупреждаю вас, что если вы сознаетесь в ваших преступлениях раньше, чем вам прочтут обвинение, то вы будете спасены; если же вы сознаетесь после, то это не принесет вам никакой пользы!

– Я этого не сделаю ни до, ни после обвинения. То, что я делала, делала сознательно, и это не есть преступление ни для меня, ни для кого из моих единоверцев! Быть может, для вас это и преступление, но ведь я не вашей религии!

– Не забывайте, Амина, что вы вместе с тем подвергаете опасности и вашего мужа, который подлежит осуждению за то, что взял себе в жены колдунью! Не забудьте это… завтра я опять приду к вам; тогда вы успеете обдумать все, что я вам сегодня сказал.

– Мой разум мутится! – воскликнула Амина. – Оставьте меня одну; прошу вас!

Патер Матиас вышел из камеры, весьма довольный последними словами Амины; мысль об опасности, могущей грозить ее мужу, видимо, смутила и встревожила ее.

Действительно, едва только за патером затворилась дверь, как Амина кинулась на жесткий матрац в углу ее камеры и, закрыв лицо руками, воскликнула: – Быть сожженной живой на костре! И это делают христиане!

Так вот она, та ужасная смерть, которую предсказал мне Шрифтен! Да, он предсказал ее мне, и потому она неминуема! Значит, это моя судьба, и я не могу уйти от нее, не могу спастись! Если я сознаюсь, то этим самым подтвержу, что Филипп женился на колдунье, и его привлекут за это к ответственности. Нет, никогда! Муки и страдания не пугают меня; это жестоко; ужасна даже самая мысль об этом, но ведь это не долго. Бог отцов моих, дай мне силы и мужество устоять против этих скверных людей, дай мне возможность все снести и выстрадать ради моего дорогого Филиппа!

На другой день вечером снова явился патер Матиас. На этот раз он нашел Амину спокойной и сосредоточенной. Его последнее замечание, что Филиппу могла грозить опасность, если ее признают виновной в колдовстве, закалило ее душу, и она решила, что ни пытки, ни смерть не заставят ее сознаться в этом, и так и сказала патеру.

В этот вечер старик ушел с тяжелым чувством на душе и глубоко удрученный при мысли, что Амина должна будет погибнуть такой ужасной смертью. Теперь он горько упрекал себя в поспешности и в сотый раз желал, чтобы Амина никогда не встречалась ему на его пути. Кроме того, он еще думал о Филиппе, который был так добр к нему, так много сделал для него. Как он теперь встретится с ним? Что скажет ему, когда Филипп спросит его о своей жене?