Фредерик Густав Барнаби
Поездка в Хиву
Перевод с английского
Андрея Геласимова
First published as A Ride to Khiva: Travels and Adventures in Central Asia by Fred Burnaby in 1876 by Cassell Petter & Galpin
.
© А. Геласимов, перевод на русский язык, 2023
© ИД «Городец», издание на русском языке, оформление, 2023
Предисловие
Каждого из нас по большому счету составляют наши субъективные мнения. Мы беспрестанно оцениваем внешний мир, вынося вердикты, расставляя акценты, определяя своих и чужих. Именно на этих оценках держится наше трепетное и не всегда верное понимание жизни. Однако прежде всего мы оцениваем самих себя.
Занятие это временами радует, временами пугает, но самое важное заключается в том, что, предаваясь ему, мы неизбежно становимся похожи на одного персонажа из классической русской литературы, который «еще в детстве своем бегал сам за собою вокруг бочки».
Преодолеть болезненный вопрос нашей собственной значимости можно одним-единственным способом – остановиться и выслушать мнение окружающих на свой счет. Скорее всего, оно нас обескуражит, однако в нем содержится то преимущество, что в дальнейшем оно позволит бежать не вокруг бочки, а прочь от нее. И это в целом освобождает.
Народы и государства в отношении сказанного ничем не отличаются от каждого из нас. Одни, заткнув уши, бегают по кругу, другим интересно мнение со стороны. Книга, которую вы сейчас открыли, является как раз таким мнением о России.
Написанная кадровым британским офицером во второй половине XIX века, она создает картину, слегка непохожую на ту, что мы привыкли видеть у русских классиков. Она прежде всего отличается именно оценочными суждениями. Автор не просто описывает, он всему ищет цену. Подобно приказчику, оказавшемуся в чужом магазине, он переставляет товары с полки на полку, меняет их местами, удивляется поведению хозяина, что-то находит разумным, что-то ругает, над чем-то иронизирует, а главное – всячески дает понять, что в его собственной лавке все расставлено так, как надо. Забавные ляпы в изображении российской действительности (к примеру, используемое в диалогах обращение «маленький отец», калькой переведенное автором с традиционного в XIX веке для русских слова «батюшка») порой продиктованы невнимательностью и природным высокомерием англичанина, но по временам за ними явно угадываются задачи пропагандиста.
Книга была написана в самый разгар так называемой «Большой игры», ведущейся между Российской и Британской империями за мировое господство, и потому ее «направление», как выразились бы в XIX веке, имеет строго политический характер. Чудесные зарисовки нашего быта и нравов, сделанные весьма талантливой рукой, играют в книге роль сопутствующего материала. Форма популярных у читателя путевых очерков избрана автором с целью максимально широкого внедрения важного для него идеологического конструкта, в рамках которого народы России должны восприниматься массовым европейским сознанием как полудикие отсталые орды, погрязшие в невежестве и радикальном клерикализме. Огромный успех книги на родине автора во многом способствовал созданию именно такого образа, укрепившегося в восприятии англичан и других европейцев на весь XX век.
Забавным здесь, пожалуй, служит тот факт, что само путешествие Фредерика Барнаби в Россию и Среднюю Азию, сами его причины, задачи и формальный метод реализации – все это зеркально скопировано с похода капитан-лейтенанта Невельского на Дальний Восток двадцатью с небольшим годами ранее. То есть за опытом важнейших политических мероприятий своего времени просвещенные британцы обратились почему-то к полудиким, по их мнению, и абсолютно невежественным русским. Правда, в отличие от Невельского, британский его коллега в своем предприятии не преуспел. Если в результате стремительных действий Амурской экспедиции Российская империя приросла гигантскими территориями и начала создавать свой Тихоокеанский флот, то поход Барнаби, сколь бы важен он ни был для британского правительства, увенчался решительной пустотой. Ни одно воинское подразделение, расквартированное под английским флагом в Индии, в итоге не двинулось в Среднюю Азию. Успех пришел исключительно к автору книги.
Читать ее доставляет глубокое удовольствие, поскольку Фредерик Барнаби, будучи боевым офицером, обладал к тому же хорошим литературным вкусом, отличным слогом и прекрасным чувством юмора, которое не раз и не два заставит вас рассмеяться. Особую признательность мне бы хотелось выразить доброму моему другу Максиму, прочитавшему роман «Роза ветров» и обратившему мое внимание на несомненное сходство между походами русского моряка и британского кавалериста.
Андрей Геласимов,
заслуженный деятель искусств Российской Федерации
Введение
Тесная комната со скудным набором самой простой мебели; телеграфное оборудование, разбросанное по углам вперемешку с винтовками и деревянными ящиками, часть из которых набита патронами, а в других – провизия для похода; на шатком деревянном столике пара бутылок с наклейками «хинин»; несколько мужчин разных национальностей, говорящих одновременно и создающих атмосферу вавилонского столпотворения, – такова была обстановка вокруг автора этих строк, сидевшего, опираясь на подоконник, и посматривавшего время от времени на старый выпуск одной английской газеты.
Собрались мы все у одного немецкого джентльмена, который покинул свой Фатерлянд и проехал тысячи миль в погоне за предложенным ему местом суперинтенданта и главного управляющего на одной важной и весьма протяженной линии проведенного сюда в Африку не так давно телеграфа. Изящная девушка с огромными темными глазами, белыми, как жемчуг, зубами и оливковой кожей, облаченная в платье восточного покроя и совершенно непохожая на белокурых красавиц Европы, разносила крохотные чашки кофе самым оживленным говорунам в этой комнате – итальянцу, арабу и англичанину, – в то время как первый из них, отчаянно жестикулируя, принял на себя роль переводчика в разговоре двух своих собеседников, очевидно неспособных прийти к согласию в крайне важном для них вопросе. Яркое солнце заливало своими лучами широкую водную гладь лазуритового цвета, величественно струившуюся у самого нашего обиталища, и нагревало воздух в комнате до практически невыносимого состояния. Это был февраль месяц. В Англии люди тряслись от холода у своих каминов или брели под снегом в грязи и слякоти, а я находился в Хартуме, на Белом Ниле, только что вернувшись после визита к полковнику Гордону, преемнику сэра Самюэля Бейкера.
Может, конечно, показаться странным то, что рассказ о путешествии в Среднюю Азию я начинаю из сердца Африки, и тем не менее, если бы не фраза, произнесенная одним из джентльменов в той самой тесной комнатушке, которая была описана мною выше, я бы, скорее всего, никогда не отправился в Хиву. Разговор тем временем стих, поскольку араб и англичанин при живейшем участии итальянца пришли наконец к согласию в щекотливом вопросе о том, должен ли славный сын Альбиона, завершивший свою офицерскую службу при вице-султане Египта, получить причитающееся ему жалованье в полном объеме; магометанин придерживался того мнения, что услуги христианина необходимо оплатить с некоторыми вычетами, так как местные египетские чиновники всегда подвергались подобной схеме налогообложения. Мой английский друг, однако, видел эту проблему совершенно в ином свете: он дал согласие служить за определенную сумму – именно эту сумму он и должен получить. А если араб не заплатит, он будет жаловаться вице-султану. Когда это финальное заявление было в подробности переведено египтянину, вышеупомянутое должностное лицо уступило. Соотечественник мой, разрешив спор к своему полному удовлетворению, подошел ко мне и тоже стал созерцать в окно живописные окрестности.
Пейзаж был поистине великолепен. Голубой Нил, шириной в этом месте почти в полмили, лежал у наших ног ровный и спокойный, словно отлитый из стекла. Бескрайнюю гладь усеивали многочисленные туземные лодки и баржи, тут и там стояли на якорях нуггары — огромные парусные баркасы, часто используемые арабами в последние годы для целей работорговли. Ватаги черных, как эбонит, грузчиков с голыми торсами и прекрасной мускулатурой, узлами проступающей на их телах, деловито управлялись с грузом слоновой кости, предназначенным для Каира. Гигантское водяное колесо, или на местном наречии – саких, используемое в целях орошения, медленно вращалось, будучи приведенным в движение объединенными усилиями ослика и быка. Дикие вопли негритенка, чья работа состояла в яростном понукании, если скотина вдруг станет лениться, странным образом дополняли протяжный скрип тяжелой деревянной конструкции.
– Интересно, где мы все будем в это время через год, – неожиданно заметил мой товарищ.
– Бог знает, – был мой ответ, – но вряд ли я снова окажусь на Белом Ниле; если доведется еще раз приехать в Африку, то я, пожалуй, выберу другое место на континенте.
Именно в этот момент взгляд мой упал на один параграф в газете. Речь там шла о решении правительства в Санкт-Петербурге, согласно которому иностранцам запрещалось путешествовать по Русской Азии, а также о том, что одного англичанина, попытавшегося совершить поездку в этом направлении, местные власти развернули назад.
С раннего детства я, к несчастью для моих собственных интересов, отягощен тем, что старая моя няня называла весьма «поперечным» характером, и мне тут же пришло в голову – а почему бы не отправиться в Среднюю Азию?
– Пожалуй, попробую, – сказал я.
– Куда? В Тимбукту? – вопросил мой друг.
– Нет, в Среднюю Азию. – Ия указал ему на тот самый параграф.
– Вам туда не попасть, они вас остановят.
– Могут, если захотят, но не думаю, что у них получится.
Вот так пустячное происшествие породило в моей голове мысль о новой попытке добраться до Хивы.
Несколькими годами ранее, накануне вторжения русских в те края, у меня уже возникало намерение поехать туда. Я даже приступил к исполнению этого плана, рассчитывая найти путь в Хиву через Персию и Мерв, с тем чтобы быть с хивинцами на момент русской атаки. Однако этому предприятию не суждено было претвориться в жизнь. Брюшной тиф, подхваченный мною, пока я спешил по дорогам Италии, на четыре месяца приковал меня к больничному одру. Отъезд мой, таким образом, сложился в манере совершенно иной, нежели задумывалось изначально, и жизнь моя, как это принято говорить, оказалась на кону в еще даже большей степени, чем если бы я попал в пленники к самым яростным туркменским фанатикам в Средней Азии. Военная кампания завершилась без меня. Боевых действий более не предвиделось. Наши государственные мужи наконец узнали истинную цену обещаниям русских. Самарканд был аннексирован и отошел к владениям батюшки царя, договор по Черному морю отвергнут, а на территории Хивы расквартировались русские войска.
Согласно некоторым политикам, Хива лежала слишком далеко от Индии, чтобы для Англии стало по-настоящему важным, аннексирует ее Россия или нет. Находились и такие, кто заявлял, что Англии даже лучше, если русские в итоге дотянутся до наших индийских границ. Вместо диких афганских племен нашим соседом станет цивилизованная нация. Третий аргумент в защиту действий либерального правительства состоял в утверждении малой значимости Индии для нас как таковой, и, поскольку она обходится нам чересчур дорого, за нее не только не стоит сражаться – ее следует кому-то отдать. Таково было мнение некоторых облеченных высокой властью мужей, весьма низко ценивших одну из ярчайших драгоценностей британской короны. Большинство наших правителей вообще не придавало особенного значения этому вопросу. На мой век Индии хватит, говорили они; Россия все еще далеко; а внуки наши пускай сами заботятся о себе. «Довольствуйся малым» – вот, следовательно, корень зла; и «После нас хоть потоп». Так или иначе, индийской проблеме позволили выпасть из сферы общественного внимания, а умы наших законодателей с нарастающим интересом устремились к изучению важнейшего вопроса, по которому следовало принять решение, – позволить ли англичанам посещение пабов после одиннадцати часов вечера или отправлять их ко сну без выпивки и на голодный желудок.
Следующей осенью разразилась Карлистская война, и я отправился в Испанию. Спустя какое-то время положение дел в Средней Азии перестало занимать мои мысли. Лишь после реплики моего друга, ответившего мне: «Вам туда не попасть, они вас остановят», я вдруг задумался о возможной причине проводимой российским правительством политики, которую вполне можно было бы понять, исходи она от столь варварского государства, каковым является Китай, но в практике даже наполовину цивилизованного общества выглядит происшествием уникальным. Запрет на въезд иностранцев показался мне особенно вопиющим в свете того, что, начиная с Петра Великого, возродившего в свое время Россию, его преемники неизменно поощряли обитателей Западной Европы в их желании посетить и свободно путешествовать по всем пределам империи. Если бы не представители немецкой культуры, столь многочисленные в среде российской аристократии, эта страна вряд ли смогла бы достичь даже своего нынешнего положения. Из всех царей Московии за последние двести лет нынешний император, пожалуй, наиболее живо ратует за всемерное развитие ценностей цивилизации на подвластных ему землях путем привлечения иностранцев, чаще всего немцев, к работе почти всякого департамента в империи. Таким образом, репрессивные меры, о которых я говорю, совершенно отсекающие среднеазиатскую Россию от любых контактов с более цивилизованными жителями Европы, оказались в очевидном противоречии ко всей предыдущей линии поведения, характерной для его царствования.
Значит, кое-что осталось за сценой – нечто такое, что хотели скрыть от глаз просвещенной Европы.
Любопытно – что?
Быть может, генералы в Средней Азии слишком жестоко вели себя по отношению к жителям захваченных районов, и опасение того, что весть об этом дойдет до императора, – не из русских источников, разумеется, ибо это уж совсем невозможно, а через иностранную прессу, – послужило причиной запрета? Или, вполне возможно, если население вновь обретенных территорий даже не подвергалось крайнему насилию, то само управление им велось из рук вон плохо, и взяточничество с коррупцией, имеющие место в западной части России, пустили более глубокие корни, будучи перенесены на почву Востока? А может, власти в Туркестане, на всей этой огромной территории, приобретенной Россией за последние несколько лет, боялись раскрыть Европе тот факт, что вместо возвышения моральных принципов у жителей Средней Азии, наоборот, русские попали под их влияние и опустились до ориентального уровня, приобретя пороки и развращенные привычки Востока?
Судя по отзывам тех немногочисленных путешественников, кому удалось проникнуть в этот сравнительно неведомый край, любая из приведенных выше гипотез могла претендовать на то, чтобы служить причиной запрета. Однако я был не в силах избавиться от чувства, будто за сценой осталось нечто большее, нежели простое желание закрыть глаза Европе или выглядеть провозвестниками христианства – на чем настаивала часто русская пресса в попытках оправдать саму систему аннексии, столь планомерно реализуемую правительством. Помимо всего этого, присутствовало что-то еще; нечто такое, в чем, по моему глубокому убеждению, были замешаны интересы Великобритании. Воля Петра Великого, или точнее – его устремления не остались забыты его преемниками. Доказательством служит сравнение карты России в том виде, как она выглядела в его эпоху, с нынешними ее очертаниями. Составитель недавней штабной карты Туркестана, датированной 1875 годом, не удосужился даже наметить пограничную линию между точкой 39° 2’ с.ш., 69° 38’ в.д. и точкой 44° 40’ с.ш., 79° 49’ в.д., демонстрируя тем самым, что, по его мнению, граница еще не достигнута. Когда же они поставят себе этот предел? Когда и, главное, где остановится русское продвижение? В Гималаях? Или у Индийского океана? Это вопрос не к нашим внукам и не к нашим детям. Это вопрос к нам самим.
Глава I
Информация о Хиве – Холод в России – Восточный ветер – Российские власти – Граф Шувалов – Генерал Милютин – Христианство и цивилизация – Англо-российские железные дороги в Средней Азии – Подготовка к путешествию – Спальный мешок – Пилюли Кокля – Оружие – Инструменты – Кухонные принадлежности
Приняв решение отправиться в Среднюю Азию, я задался вопросом, как именно осуществить это намерение. По возвращении из Африки в Англию я с охотой прочел все, какие сумел найти, книги, содержавшие хотя бы толику информации о том крае, куда я собирался. Одна за другой были проштудированы «Путешествия» за авторством Вамбери, «От Герата до Хивы» Аббота, а также «Военные действия на Оксусе[1]» Мак-Гахана. Узнав о тех трудностях, которые преодолел отважный корреспондент газеты «Нью-Йорк Геральд», прежде чем ему удалось претворить в жизнь свой план добраться до Хивы, я пришел к убеждению, что поставленная мною задача сложна до чрезвычайности.
Время года, выпадающее на начало моего путешествия, представляло собой дополнительное препятствие для всего предприятия. Покинуть свой полк я мог лишь в декабре, тогда как опыт моих предыдущих поездок по России не оставлял во мне никаких иллюзий насчет истинного значения слова «холод» в этой стране. Прочитав о погодных условиях, с коими столкнулся капитан Аббот, передвигаясь в марте месяце в широтах значительно более южных, нежели та, что казалась мне подходящей для моего замысла, я осознал необходимость самых серьезных приготовлений к походу по зимним степям, дабы не замерзнуть там насмерть. Холод киргизской пустыни, я полагаю, не знаком жителям ни одной другой части мира, включая даже арктические регионы[2]. А мне в этих условиях предстояло верхом пересечь бескрайние плоские просторы, раскинувшиеся на многие сотни миль и совершенно лишенные чего бы то ни было за исключением снега, соленых озер и редких кустиков саксаула, родственного ежевичным растениям. Ни один европеец не знает, что представляют собой ветры в тех районах Азии. Когда мы брюзжим по поводу так называемого восточного ветра, мы не можем вообразить, чем он является в тех краях, которые беззащитно лежат открытыми всеобъемлющей ярости его первого натиска. Ведь нет там ни теплого океана, чтобы смягчить его суровость, ни деревьев, ни рельефа, ни холмов, ни гор – дабы сдержать его порывы. Он дует свободно и без препятствий над огромными равнинами, покрытыми лишь снегом и солью. Пропитывается солевыми частицами и безжалостно сечет лица тех, кто осмелился выйти в путь. Ощущения при этом наиболее сопоставимы с тем чувством, когда вашей кожи касается лезвие бритвы.
Помимо всего этого, требовалось учесть еще кое-что. Я был прекрасно осведомлен на тот счет, что от российских властей помощи мне ждать не приходится. Они могли не ограничиться созданием косвенных препятствий моему замыслу и в итоге прибегнуть к прямой силе в попытке остановить меня, буде все остальные их средства окажутся исчерпаны. У меня имелись все основания верить той статье в английской газете, где писалось о запретном постановлении. Не могло ли в итоге сложиться так, что за рекой Урал, оказавшись после долгого пути на санях наконец в Азии, мне придется признать тщетность этого перехода и вернуться по своим же следам в европейскую часть России? Таковы были мои первые тревоги по прибытии в Англию. Однако, обсудив дело с некоторыми русскими из моего окружения, я выяснил, насколько глубоко заблуждался. Они заверили меня, что, напротив, официальные лица в Санкт-Петербурге с готовностью позволят английским офицерам путешествовать по Средней Азии и что запрет касался лишь купцов, а также тех лиц, которые пытаются доставить контрабандный товар на территорию недавно аннексированных ханств.
Несколькими месяцами позже я имел честь познакомиться с его превосходительством графом Шуваловым, исполнявшим должность русского посла в Лондоне, а до того – возглавлявшим секретную полицию в Санкт-Петербурге. Он был со мной добр до чрезвычайности и обещал сделать все для него возможное в деле поддержания моих планов, однако на прямо поставленный мною вопрос касательно того, разрешат мне заехать в Среднюю Азию или же нет, отреагировал следующим образом: «Мой дорогой сэр, по сему предмету я решительно не в силах дать вам никакого ответа. Представители администрации в Петербурге смогут предоставить вам любую информацию на сей счет, какая только возможна». Это был дипломатичный ответ – графа он ни к чему не обязывал, – ия покинул его, очарованный тактом и учтивостью русского посла. Судя по всему, на официальном уровне выяснить что-либо из русских источников не представлялось возможным; однако неофициально картина мало-помалу начинала складываться. Прежде всего, я установил, что генерал Милютин, занимавший пост военного министра в Санкт-Петербурге, категорически не одобрял идею поездки английского офицера в Среднюю Азию, особенно в районы, расположенные между границами Британской Индии и России. Согласно его сведениям, русский путешественник, некий господин Пачино, испытал на себе недоброжелательство наших властей в Индии (в чем я лично глубоко сомневаюсь, как, впрочем, и в следующем его заявлении). Этому господину будто бы не позволили въехать в Афганистан; вследствие чего генерал Милютин не понимал, почему он должен разрешить англичанину то, в чем было отказано российскому подданному.
Нелишним, наверное, будет упомянуть здесь еще одну особенность, подмеченную мною в тех русских господах, с коими я имел тогда честь свести знакомство. Она состояла в их желании убедить меня в огромной выгоде для Англии иметь на своих индийских границах такого цивилизованного соседа, как Россия; и чем менее брал я на себя труд возражать им – ибо спорить с русскими по этому вопросу означает напрасно сотрясать воздух, – тем более они хотели видеть во мне провозвестника этих взглядов среди моего ближайшего окружения. Все выдвигаемые аргументы опирались, разумеется, на строго филантропические мотивы, на христианство и цивилизацию. Они говорили, что две великие силы должны идти рука об руку; что вся Азия должна покрыться сетью железных дорог, проложенных англо-российскими компаниями; что у России и Англии общие интересы и это должно объединить нас; что обе державы ненавидят Германию и любят Францию; что Англия и Россия могли бы покорить весь мир, и все в таком духе.
Это был восхитительно русский метод убеждения, и, хотя мне хватало воспитания не перечить моим условно торжествующим наставникам и с готовностью воспринимать потоки их красноречия, я все же оставался при том мнении, что взаимные симпатии между Англией и Германией гораздо прочнее, нежели между Англией и Россией; что греческое вероисповедание в том виде, в каком оно практикуется низшим духовенством в России, является чистой воды язычеством по сравнению с протестантской религией, принятой в Пруссии и Великобритании; что Германия и Великобритания – это естественные союзники против России или любой другой державы, враждебно расположенной по отношению к ним; что те из немцев и англичан, кто хорошо знаком с Россией, под определением «русская цивилизация» понимают нечто диаметрально противоположное тому, что приписывается этому термину людьми, которые свое мнение о прогрессе московитов составили на основе знакомства с парой русских, встреченных ими за рубежом; и что, наконец, железная дорога в Гондурасе оказалась бы более прибыльным предприятием для своих британских акционеров по сравнению с англо-российской веткой, которую предлагается построить в Средней Азии на английские деньги, но с русскими управляющими.
Времени оставалось все меньше, ноябрь подходил к концу, отпуск мой должен был начаться первого числа следующего месяца. В этот день мне следовало отправиться в путешествие. Приготовления выполнялись в спешке. По совету известного исследователя Арктики капитана Аллена Янга я заказал огромный водонепроницаемый и, следовательно, ветрозащитный спальный мешок из особенной парусины. Мешок этот в длину имел семь с половиной футов, а в окружности – десять. Сбоку располагалось большое отверстие, через которое путешественник мог забраться внутрь и спокойно там выспаться, недосягаемый холодным ветрам. Спальник подходил также для многих других нужд, и я нашел ему удобное применение в самых разнообразных ситуациях, за исключением той единственной, каковой ради он изначально задумывался. Производитель не учел гигантских пропорций, обретаемых человеком в меховой одежде, и сделал входное отверстие недостаточно большим. Вследствие чего я столкнулся с непреодолимыми трудностями, пытаясь найти внутри свободное местечко еще и для меховой шапки. Только один-единственный раз, да и то в более легком облачении, удалось мне полностью разместиться внутри этой конструкции. Были заказаны также четыре пары самых теплых рыбацких чулок из Шотландии; свитеры и фланелевые рубашки совершенно непривычной для моих соотечественников текстуры. Вскоре прибыл комплект одежды, изготовленной в ателье господ Кино, что на Риджент-стрит, и они заверили меня в полной невозможности замерзнуть в этих костюмах. Одеяния, должен признать, отличались отменным качеством и как нельзя лучше подходили для того, чтобы надевать их под овчинный тулуп, но я бы и худшему врагу не придумал наказания страшнее, чем заставить его ночевать зимой в открытой степи, какая бы теплая одежда на нем при этом ни оказалась. В таком положении необходимы меха или овчина любой выделки, иначе путешественник, закрывая на ночь глаза, подвергает себя серьезному риску никогда уж более не открыть их. Две пары отороченных мехом сапог также пополнили мой гардероб; из аптекарских средств – без коих нельзя отправляться в путешествие по дремучим местам – я взял хинин и пилюли Кокля, верой и правдой послужившие мне в Центральной Африке, где я с огромным успехом пользовал туземцев этим поистине бесценным лекарством. Мне никогда не забыть чудесного эффекта, произведенного на дух и тело одного арабского шейха, который не реагировал уже на местные средства, но буквально восстал, приняв от меня пять пилюль Кокля; а некий мой друг, проезжавший теми же местами много месяцев спустя, сообщил мне, что моя слава «врачевателя» жива там и поныне и то волшебное снадобье служит пищей для разговоров на базаре до сих пор.
Из книг, посвященных Средней Азии, к тому моменту я знал об отсутствии приличной дичи в тех местах, не говоря о серьезных трофеях. Поэтому охотничье ружье оставалось дома. Запас патронов значительно бы увеличил вес багажа, тогда как основной план состоял в том, чтобы путешествовать налегке. Тем не менее я учел возможность встречи с тамошней дикой птицей, обитавшей, как мне сказали, в изобилии в некоторых местах, и в качестве хоть какого-нибудь оружия прихватил свою старую добрую мелкокалиберную винтовку, снарядив несколько патронов к ней более серьезным зарядом на случай, если наткнусь вдруг на медведя или волка. Оборонительный мой арсенал против возможных атак со стороны туркмен состоял из боевого револьвера и двадцати патронов к нему.
Следующее, о чем стоило подумать, – это кухонные принадлежности. Если бы я прислушался к советам всех своих добрых друзей, в путешествие со мной отправился бы набор утвари, достаточный для небольшого ресторана. Однако в условиях контроля за общим весом багажа о подобных удобствах не могло быть и речи, поэтому я ограничился двумя солдатскими котелками, удобными для приготовления пищи как на костре, так и на спиртовой лампе, и по всем статьям превосходящими любое дорогостоящее и громоздкое оборудование, специально созданное для того, чтобы выходить из строя и обескураживать путешественника. Вещмешок пехотинца с креплениями для ножа, вилки и ложки довершил мой походный набор, и с приобретением термометра, барометра и карманного секстанта в качестве дорожного инструментария я был готов отправиться в путь. Впрочем, даже такое количество груза оставалось чрезмерным, и когда я взвесил все это – спальный мешок, пару седельных сумок, содержимое багажа, винтовку, – у меня получилось ровно восемьдесят пять фунтов. Один гвардейский офицер (мой друг К.) изъявил горячее желание присоединиться ко мне. С его опытом путешествий и умением легко переносить тяготы он стал бы самым подходящим компаньоном, но он совершенно не знал русского языка. На тот момент я был уже всемерно осведомлен о предстоящих мне трудностях и о том, что в одиночку добраться до Хивы шансов у меня все-таки больше, поэтому скрепя сердце отклонил его предложение. Мой друг был решительно настроен против безделья на период своего отпуска и, поскольку он не мог отправиться со мной в Россию, поменял поездку туда на приключения в Абиссинии.
За день до моего отбытия из Лондона я получил очень вежливое письмо от графа Шувалова. Он сообщал, что мне предоставлены рекомендательные письма к российскому военному министру генералу Милютину и командующему войсками Туркестанского военного округа генералу Кауфману и что ему осталось лишь передать мне такое же письмо к его брату в Санкт-Петербурге, а также пожелать мне счастливого пути. Он прибавлял, что отправил депешу в Санкт-Петербург на имя министра иностранных дел с просьбой о всемерной поддержке моего предприятия. И поэтому в последний момент я начал тешить себя надеждой на более благоприятный исход событий, однако некоторые соображения, высказанные мистером Мак-Гаханом, знакомство с которым я по счастливой случайности свел незадолго до этого в доме одного нашего общего друга, заметно остудили мой пыл. «До Форта N2 1 вы доберетесь без особых проблем, – отметил он. – А вот дальше вам предстоит собраться с силами и приложить максимум стараний, повторив это при переходе с российской территории на ту, что ведет к Индии; сделать это будет просто необходимо, хотя обстоятельства, надо признать, не в вашу пользу».
Он также дал мне несколько полезных советов в области освоения татарского языка и рекомендовал путешествовать налегке. Пользуясь возможностью, хочу выразить глубокую благодарность мистеру Мак-Гахану и первому секретарю американской дипмиссии в Санкт-Петербурге мистеру Скайлеру за ту ценную информацию, которой они поделились относительно предстоящих мне перемещений.