Фредерик Бастиа
Протекционизм и коммунизм

Полная версия

Протекционизм и коммунизм

Господину Тьеру

Сударь, не будьте неблагодарны к Февральской революции. Она вас удивила и, быть может, даже оскорбила. Но она обеспечила вам неожиданный триумф как автору, оратору, заслуживающему доверия советнику¹. В числе этих успехов имеется один особой важности. На днях газета «Пресс» писала:

«Ассоциация в защиту национального труда (бывший комитет Мимереля²) направила всем своим корреспондентам и членам циркуляр с уведомлением о том, что открыта подписка в целях распространения на фабриках и в мастерских книги г-на Тьера о собственности. Сама ассоциация подписалась на пять тысяч экземпляров».

Я хотел бы увидеть вас в момент, когда столь лестное объявление попалось вам на глаза; должно быть, оно вызвало у вас вспышку радости.

Недаром говорят: пути Господни непреложны и неисповедимы. Если вы дадите мне хоть минуту высказаться (а я скоро выскажусь), чтобы утверждать, что протекционизм, усиливаясь и расширяясь, превращается в коммунизм, подобно тому как крошка-карп становится огромным карпом, если вообще Бог дарует ему жизнь, то я скажу вам, что весьма странная получается ситуация, когда приверженец протекционизма выступает противником и гонителем коммунизма. Но еще более странно, а с другой стороны, утешительно, что мощная ассоциация, специально созданная, чтобы теоретически и практически распространять коммунистический принцип (в той мере, в какой она считает его полезным для своих собственных членов), сегодня посвящает половину своих усилий для того, чтобы устранить зло, сотворенное второй половиной ее же усилий.

Повторяю, получается успокоительное зрелище. Оно убеждает нас в неизбежности триумфа истины, поскольку показывает нам истинных и первых проводников и распространителей подрывных доктрин, которые теперь сами испугались своего успеха и готовят противоядие и яд в одной и той же аптечной лавке.

Это предполагает наличие тождественности между коммунистическим принципом и принципом запретительным. Быть может, вы не признаете такой идентичности, хотя, по правде сказать, мне не представляется возможным, чтобы вы, не будучи потрясенным этим обстоятельством, сумели написать четыре сотни страниц о собственности. Видимо, вы полагаете, что мои усилия отстоять свободу торговли, свободу обмена, все страсти безрезультатного спора, азарт борьбы заставили меня, как это часто бывает с нашим братом полемистом, видеть ошибки и заблуждения моих противников сквозь увеличительное стекло. Да, признаюсь, чтобы нагляднее убедить их в моей правоте, я прибегал к воображению, чтобы несколько раздуть теорию газеты «Монитер эндюстриель» и довести ее до пропорций теории газеты «Попюлет». Но так же поступают, подчас не ведая и не желая того, крупные предприниматели, почтенные земельные собственники, богатые банкиры, ловкие государственные деятели, когда обрушиваются на инициаторов и апостолов коммунизма у нас во Франции.

А почему бы так не поступать, спрашиваю я вас. Есть немало рабочих, искренне верящих в право на труд, а значит невольных и несведущих коммунистов, которые возмутились бы, если бы и в самом деле назвали коммунистами. Дело в том, что во всех классах интерес подминает под себя волю, а воля, как говорил Паскаль, есть главный орган веры. В свете сказанного заметим, что очень многие промышленники – честнейшие люди, между прочим, – придерживаются идей коммунизма, но при непременном условии, что подлежит разделу не их, а чья-то еще собственность. Как только они постигают, что сам принцип коммунизма затрагивает и их, они приходят в ужас. Они читали и распространяли «Монитер эндюстриель», теперь читают и распространяют книгу о собственности. Чтобы удивляться этому, надо не знать человеческого сердца, тайных его пружин, не знать, что человек весьма склонен быть ловким казуистом.

Нет, сударь, не в пылу борьбы у меня появился свой взгляд на запретительную доктрину. У меня сначала появился такой взгляд, а потом уже я вступил в борьбу³. Поверьте мне, что некоторое расширение внешней торговли дает тоже некоторый, но не более того, результат, которым, разумеется, не следует пренебрегать, однако не это было моим определяющим мотивом. Я думал и до сих пор полагаю, что проблема собственности завязана в этом вопросе. Я думал и до сих пор полагаю, что наш таможенный тариф, принятый по вполне определенным соображениям и защищаемый вполне определенными аргументами, пробил в самом принципе собственности брешь, сквозь которую угрожает пролезть все остальное наше законодательство.

С учетом нынешнего состояния умов мне представляется, что коммунизм, который, должен я сказать ради справедливости и правды, не сознает ни самого себя, ни своего значения, скоро захлестнет нас с головой. Мне кажется, что именно этот коммунизм (а коммунизмов существует несколько видов) вполне логично лег в основу протекционистской аргументации и продиктовал ей выводы. Так что как раз на этой почве, как мне думается, нужно и полезно бороться против него. Пока коммунизм оставался вооруженным софизмами комитета Мимереля, не было надежды одолеть его, ибо он господствовал в общественном сознании. Но потом мы собирались в Бордо, Париже, Марселе, Лионе и основали Ассоциацию свободного обмена. Свобода торговли сама по себе есть для людей ценнейшее благо. Но если бы мы имели в виду только ее, мы бы и назвали нашу организацию «Ассоциацией за свободу торговли» или, еще политичнее, «Ассоциацией за постепенное реформирование тарифов». Однако словосочетание «свободный обмен» предполагает свободное распоряжение плодами собственного труда, или, иначе говоря, предполагает наличие собственности, потому-то мы и предпочли наше название⁴. Разумеется мы знали, что такое словосочетание создаст нам немало трудностей. Оно ведь утверждает некий принцип, а значит, делает нашими противниками всех приверженцев противоположного принципа. Больше того, наш принцип очень не нравился людям, которые, казалось бы, предрасположены идти вместе с нами, то есть купцам, которых больше заботила задача реформировать таможню, нежели бороться с коммунизмом и одержать над ним победу. Симпатизируя нашим взглядам, Гавр все-таки отказался встать под наше знамя. Отовсюду мне говорят: «Мы лучше добьемся некоторого смягчения нашего тарифа и не будем выдвигать на передний план какие-то абсолютные претензии». Я отвечаю: если вы ограничиваетесь только этим, действуйте через ваши торговые палаты. Мне говорят еще: «Слова «свободный обмен» пугают людей и отдаляют наш успех». Что ж, это верно, но я извлек из самого страха перед этими словами мой сильнейший аргумент в пользу их признания и следования им. Чем больше они пугают, рассуждал я, тем больше это доказывает, что понятие собственности выветривается из умов. Запретительная доктрина извратила идеи, а ложные идеи породили протекцию. Случайно добиться от министра не менее случайного улучшения дел с тарифами – это слегка подправить следствие, но не искоренить причину. Поэтому я отстаиваю выражение «свободный обмен» не вопреки, а ввиду преград, которые оно чинит и будет чинить нам. Само наличие этих преград, раскрывая, так сказать, заболевание умов, служит веским доказательством того, что под угрозой оказались основы социального порядка.

Конечно, недостаточно заявить о нашей цели, используя одно или пару слов. Необходимо дать ясное определение самой цели. Мы так и поступили, и я воспроизведу сейчас, себе в поддержку, первый наш акт, то есть манифест нашей ассоциации:

«Собравшись вместе ради защиты великого дела, мы, нижеподписавшиеся, чувствуем необходимость высказать свои убеждения, рамки и средства ее достижения, поведать о самом духе нашей ассоциации.

Обмен есть естественное право, как и право собственности. Каждый гражданин, создавший или приобретший какой-либо продукт, вправе либо употребить его сам, либо уступить его любому человеку в мире, если тот согласен дать что-либо в обмен. Лишить такого права гражданина, который использует тот или иной продукт, не вредя общественному порядку и общепринятым обычаям, а единственно делает это для себя и для другого гражданина, значит узаконить кражу и грабеж, посягнуть на законность и справедливость.

Это означало бы также нарушение самих условий и предпосылок порядка, ибо какой может быть порядок в обществе, где каждая отрасль производства, поддерживаемая законом и государственной силой, старается обеспечить себе успех посредством угнетения всех остальных отраслей?

Это означало бы не признавать провиденциального замысла, диктующего судьбы людей и проявляющегося в бесконечном разнообразии климатов, сезонов, природных сил и способностей самих людей; все это неравномерно распределено Богом лишь для того, чтобы объединять людей посредством торгового обмена и укреплять их связи, ведущие ко всеобщему братству.

Это означало бы чинить преграды на пути людей к процветанию, потому что тот, кто не свободен обменивать, не свободен и выбирать вид своего собственного труда и вынужден направлять в ложном направлении свои усилия, способности, капиталы, вынужден противоестественно использовать возможности, предоставляемые ему природой.

Наконец, это означало бы подрывать мир между народами, так как это обрывало бы объединяющие их связи, делающие войны невозможными ввиду их бесполезности и обременительности.

Таким образом, Ассоциация ставит перед собой целью свободу обменов.

Мы, нижеподписавшиеся, не оспариваем права общества облагать вывозимые за границу товары налогами, предназначенными покрывать общие расходы, но эти налоги должны определяться единственно нуждами казначейства.

Однако, как только такое обложение теряет свой фискальный характер и проводится с целью не допустить в страну иностранный продукт, даже в ущерб самому фискальному сбору, и искусственно повысить цену аналогичного национального продукта, тем самым подвергая лишениям все наше сообщество в угоду какому-то одному классу, с этого момента мы имеем дело с протекцией, а вернее с кражей и грабежом, и именно это, вместе с его принципов, Ассоциация намерена разрушить в умах людей и полностью исключить из всех наших законов независимо от того, существуют ли в каких-либо других странах подобные законы, претендующие на взаимность законодательства при обменах с ними.

 

Из того обстоятельства, что Ассоциация стремится к полному упразднению протекционистского режима, вовсе не следует, что она хочет упразднить его разом, в один день, скажем, путем какого-нибудь голосования. Даже идя от зла к добру, от искусственной ситуации к естественной, надо быть крайне осторожным. Деталями исполнения нашего замысла должна заниматься государственная власть, а задача Ассоциации – пропагандировать и популяризировать принцип этого замысла.

Что же касается средств и способов, которые она намерена привести в действие, то она никогда не будет искать их вне конституционных и законных рамок.

Наконец, ассоциация не будет взаимодействовать ни с какими политическими партиями. Она не собирается служить никакой отдельной промышленной отрасли, никакому классу, никакой части территории страны. Предметом и целью ее усилий есть и будет всеобщая и вечная справедливость, мир, союз, свободное общение и братство между всеми людьми, общий интерес, который существует повсюду и в самых разных видах ввиду всеобщей потребности потребления».

Есть ли в этой программе хоть одно слово, которое не обнаруживало бы горячего желания укрепить или даже возродить в умах понятие собственности, извращенное ограничительным режимом? Разве не очевидно, что торговый интерес занимает в ней задний план, а интерес социальный – передний? Заметьте, что сам по себе тариф, будь он хорош или плох с административной или фискальной точки зрения, занимает нас мало. Но как только он вводится преднамеренно и влечет за собой протекцию, то есть как только он направлен на грабеж и на принципиальное отрицание права собственности, мы боремся против него, но не как против тарифа, а как против некоей системы. Мы говорим, что стремимся выветрить саму мысль о такой системе сначала из умов, а потом и из наших законов.

Наверное, могут спросить, почему, имея в виду общую проблему столь великого значения, мы ограничиваем нашу борьбу вопросом частным и специальным.

Причина проста. Надо было противопоставить одну ассоциацию другой, вовлечь, так сказать, интересы и солдат в нашу в армию. Мы прекрасно знали, что полемика между сторонниками запретительных мер и сторонникам свободного обмена не может продолжаться без того, чтобы не затронуть и в конце концов не решить все нравственные, политические, философские, экономические вопросы, связанные с понятием собственности. И поскольку комитет Мимереля, преследуя лишь одну-единственную и специальную цель, нарушил только что названный принцип, мы сочли необходимым возродить этот принцип и начали тоже со специальной цели.

Но разве так уж важно, о чем мог я говорить и думать в другие времена? Разве важно, что я заметил или полагал, что заметил, определенное родство между протекционизмом и коммунизмом? Важно знать, существует ли такое родство в действительности. Вот это я сейчас и рассмотрю.

Вы, конечно, помните тот день, когда вы так ловко заставили г-на Прудона сделать свое знаменитое признание: «Дайте мне право на труд, и я охотно оставлю вам право на собственность». Г-н Прудон не скрывал, что, по его мнению, оба эти права взаимно несовместимы.

Если собственность несовместима с правом на труд и если последнее основано на том же принципе, что и протекция, то какой иной вывод можем мы сделать, кроме вывода о том, что протекция сама несовместима с собственностью? В геометрии считается бесспорной истиной, что две вещи, равные какой-то третьей вещи, равны и между собой.

Между тем случилось так, что блестящий оратор г-н Бийо⁵ счел своим долгом подняться на трибуну и высказаться в поддержку права на труд. Это было нелегко, после того как с уст г-на Прудона слетело его признание. Г-н Бийо отлично понимал, что заставить вмешаться государство, чтобы выровнять имущественные состояния людей, – это значит покатиться по наклонной плоскости к коммунизму. Так как же он высказался, чтобы побудить Национальное собрание нарушить принцип собственности? Он просто сказал всем вам, что предлагаемое им уже и без того практикуется вашими тарифами. Он хочет лишь несколько расширить область применения доктрин, давно признанных и применяемых вами. Вот его слова:

«Взгляните на наши таможенные тарифы. Посредством запретительного характера, ставок, дифференцированного подхода, премий, комбинаций всякого рода общество поощряет, поддерживает, задерживает или продвигает вперед самые разные комбинации национального труда (возгласы «Именно так!»). Оно не только регулирует баланс между французским трудом, который оно защищает, и трудом иностранным, но и в пределах нашего отечества оно беспрерывно перетасовывает различные отрасли промышленности. А эти отрасли беспрерывно судятся между собой, выдвигая друг другу встречные требования. К примеру, отрасли, использующие железо, жалуются на протекцию, предоставленную французскому железу, чтобы меньше ввозилось железа иностранного; отрасли, использующие льняную или хлопчатобумажную пряжу, протестуют против протекции, предоставленной французской пряже, чтобы исключить ввоз пряжи иностранной. То же самое и с другими отраслями. Таким образом, общество (надо было бы сказать «правительство») вынуждено вмешиваться во всякую борьбу и все передряги, имеющие касательство к труду. Оно вмешивается активно и повседневно, прямо и косвенно, и как только вы начнете заниматься таможенными вопросами, вы тут же увидите, что сами вы волей-неволей затрагиваете своими собственными делами интересы всех.

Никто не ставит под сомнение долг общества помогать обездоленным трудящимся, а речь идет о том, что обстановка сложилась такая, что правительство вынуждено вмешиваться в решение вопросов труда».

Заметьте, что аргументация г-на Бийо свободна от злой иронии, а по содержанию – от грозных намеков. Он не тайный сторонник свободного обмена и не стремится сделать очевидной непоследовательность протекционистов. Нет, г-н Бийо сам убежденный протекционист. Он хочет уравнять достояния и шансы с помощью закона. На этом пути он считает полезным эффект тарифов. А встретив преграду в виде права собственности, он просто перепрыгивает через нее, как это делаете и вы. Затем он встречает на своем пути право на труд, тоже рассматривает его как преграду в виде права собственности и тоже перепрыгивает. Но, вдруг обернувшись, он удивляется, что вы уже за ним не следуете. Он спрашивает вас, почему вы остановились. Если вы ответите ему: в принципе я допускаю, что закон может нарушить право собственности, но я не хотел бы, чтобы он делал это в форме защиты права на труд, – г-н Бийо поймет вас и будет обсуждать с вами лишь второстепенный вопрос о своевременности или несвоевременности закона именно в такой форме. Однако вы противопоставляете его точке зрения сам принцип собственности. Это его удивляет, и он вправе сказать вам: не изображайте сегодня из себя прозорливого апостола, и если вы отвергаете право на труд, то хотя бы не делайте этого, основываясь на праве собственности, ибо вы сами нарушаете это последнее право, когда вам заблагорассудится, то есть когда вам это выгодно. Он может также небезосновательно добавить: защитительными тарифами вы зачастую лишаете собственности бедняка и передаете ее богачу; а вот с помощью права на труд вы посягнули бы на собственность богача к выгоде бедняка; почему же в вас так долго не просыпается совесть?⁶

Так что между гном Бийо и вами имеется лишь одно различие. Оба вы идете одним путем – путем к коммунизму. Только вы пока что сделали один шаг, а он уже сделал два шага. Поэтому – по меньшей мере, я так думаю – вы остаетесь в выигрыше перед ним. Но вы теряете в том, что касается логики. Ибо, поскольку вы идете с ним одним путем, повернувшись спиной к собственности, то получается забавное зрелище, когда вы пытаетесь выглядеть рыцарем собственности. Это явная непоследовательность, которой г-ну Бийо удалось избежать. Но, увы, он тоже впадает в нелогичное словопрение. Г-н Бийо – человек достаточно просвещенный, чтобы почувствовать, хотя бы смутно, опасность каждого своего шага на пути, ведущем к коммунизму. Он не ставит себя в смешное положение и не выступает ярым защитником собственности в тот самый момент, когда посягает на право собственности, но что он изобретает, желая оправдать себя? Он обращается к излюбленной аксиоме людей, желающих примирить между собой две непримиримые вещи: дескать, вообще нет никаких принципов. Собственность, коммунизм… Давайте возьмем понемногу отсюда и оттуда в зависимости от обстоятельств. Вот его слова:

«По-моему, маятник цивилизации качается от одного принципа к другому смотря по тому, чего требует момент, но его качание всегда означает прогресс, и если он сильно качнулся в сторону абсолютной свободы индивидуализма, то он затем возвращается к необходимости правительственных мер».

Получается, что в мире нет ничего истинного, нет никаких принципов, поскольку маятник должен качаться от одного принципа к другому в зависимости от требований момента. Ох уж эта метафора! Куда ты нас заведешь, если дать тебе волю?⁷

Как вы однажды здраво высказались с трибуны, невозможно сказать – а тем более написать – сразу и обо всем. Вот так и я. Я не рассматриваю сейчас экономическую сторону защитительного режима и не пытаюсь выяснить, дает ли этот режим больше блага, чем зла, или наоборот с точки зрения национального богатства. Единственный пункт, который я хочу вам доказать, это то, что вышеуказанный режим есть не что иное как проявление коммунизма. Господа Бийо и Прудон начали демонстрировать последний, и я хочу продолжить и дополнить их демонстрацию.

Прежде всего, что именно следует понимать под словом «коммунизм»? Существует несколько способов если не реализовать общность имущества, то, по крайней мере, попытаться сделать это. Г-н де Ламартин насчитал четыре способа. Вы полагаете, что их тысяча, и я согласен с вами. Тем не менее я думаю, что все они сводятся к трем категориям, из которых только одна, по-моему, представляет действительную опасность.

Во-первых, двое или чуть больше людей могут объединить свой труд и условия жизни. Если они при этом не стремятся поколебать все общество, ограничить свободу, узурпировать чью-то еще собственность прямо или косвенно, они причиняют зло только самим себе. Такие люди всегда склонны осуществлять свои мечты в какой-нибудь отдаленной и пустынной местности. Всякий, кто размышлял по этому поводу, знает, что эти несчастные в конце концов погибают, став жертвами собственных иллюзий. В наше время коммунисты такого типа дали своему химерическому раю имя Икарии, как бы предчувствуя трагическую развязку своего начинания⁸. Мы должны бы тоже страдать от их слепоты и предостеречь их, если бы они умели нас слушать, но во всяком случае обществу не страшны их химеры.

Другая форма коммунизма грубее и жестче. Надо, мол, собрать все имеющиеся ценности и разделить их поровну между всеми людьми. Это кража, ставшая господствующим и всеобщим правилом. Это уничтожение не только собственности, но и труда и самого мотива, побуждающего людей трудиться. Такой коммунизм столь груб, абсурден и чудовищен, что, по правде сказать, именно по этой причине я не считаю его опасным. Об я этом я высказывался недавно на довольно многолюдном собрании избирателей, представлявших в своем большинстве бедные и страдающие классы. Мои слова вызвали взрыв недовольства.

Я выразил удивление. «Ну и ну, – говорили они, – г-н Бастиа решается утверждать, что коммунизм неопасен! Значит, он сам коммунист! Мы и так подозревали, потому что коммунисты, социалисты, экономисты – все они одной породы, у них даже концовки рифмуются». Я не без труда вышел из неловкого положения. Но сам этот случай доказывает истинность моего утверждения. Да, коммунизм неопасен, когда он проявляет себя в наивнейшей форме самого простого грабежа; он неопасен, потому что вызывает отвращение.

Поспешу сказать, что если протекционизм может и должен быть уподоблен коммунизму, то коммунизму отнюдь не в той форме, которую я только что обрисовал.

Но коммунизм имеет еще и третью форму.

Заставить правительство вмешаться, поставить перед ним задачу уравновесить и уравнять прибыли и достояния, взяв что-то у одних без их согласия и безвозмездно отдав другим, то есть напрямую поручить правительству провести в жизнь некую уравниловку посредством тоже прямого ограбления – ведь это же самый настоящий коммунизм! И от этого не уйдешь, украшая разными названиями способы, применяемые государством. Будет ли оно действовать прямо или окольными путями, вводить ограничения в торговле или увеличивать налоги, оперировать тарифами или ссылаться на право на труд, твердить о равенстве, солидарности и братстве – это все едино и не меняет природы вещей. Грабеж собственности не перестает быть грабежом лишь потому, что он совершается регулярно, упорядоченно, систематизированно и через посредство закона.

Добавлю, что именно в наше время этот вид коммунизма особо опасен. Почему? Потому что в такой форме он всегда готов захватить все и вся. Судите сами. От государства требуют даровых поставок орудий труда для одних ремесленников и рабочих, отнимая их у других ремесленников и рабочих. Кто-то хочет, чтобы государство предоставило ему беспроцентную ссуду, но оно не может этого сделать, не посягнув на чью-то собственность. Третий требует бесплатного образования на всех ступенях. Бесплатного! Это значит за счет налогоплательщиков. Четвертый желает, чтобы государство субсидировало рабочие ассоциации, театры, деятелей искусств и т. д. Но эти субсидии суть ценности, заработанные другими, притом законным путем. Пятый не успокоится, пока государство не поднимет искусственно цену на продукт, который он продает, но это происходит в ущерб тому, кто его покупает. Да, в такой обстановке мало остается людей, которые так или иначе не были бы коммунистами. Вы коммунист, г-н Бийо коммунист, и я боюсь, что в конце концов мы во Франции все станем коммунистами. Получается так, что вмешательство государства примиряет нас с практикой грабежа, ответственность за который возлагается на всех, то есть ни на кого, и пользование чужим достоянием ни у кого не вызывает угрызений совести. Возьмем уважаемого г-на Турре⁹, одного из честнейших министров. А знаете ли вы, с чего он начал свой доклад о мотивах законопроекта об авансах для сельского хозяйства? Он сказал: «Совершенно недостаточно поощрять разные искусства и ремесла, надо еще дать работникам орудия труда». После такой преамбулы он представил Национальному собранию законопроект, первая статья которого гласит:

«Статья 1. Министру сельского хозяйства и торговли выделяется из бюджета на 1849 г. 10 миллионов для авансирования собственников и ассоциаций собственников сельских фондов».

Признайте, что если бы язык законов претендовал на точность, эту статью следовало бы сформулировать так:

«Министру сельского хозяйства и торговли разрешается в 1849 г. вытащить 10 миллионов из карманов работников, которые нуждаются в этих деньгах и которым эти деньги принадлежат, и переложить их в карманы других работников, которые тоже нуждаются в деньгах, но эти деньги им не принадлежат».

Разве не есть такой акт коммунистический, разве не составляет он сути коммунизма?

Какой-нибудь мануфактурщик или фабрикант, готовый скорее умереть, чем буквально вытащить мелочь из чужого кармана, совершенно спокойно предъявляет законодателям требование: «Примите закон, поднимающий цену на мое сукно, мое железо, мой каменный уголь и позволяющий мне опустошать карманы моих покупателей». И поскольку руководимый им мотив заключается в том, что он недоволен уровнем своих прибылей, получаемых им в условиях свободного обмена или свободы обмена (это одно и то же), поскольку мы в общем все недовольны нашими прибылями и заработками и склонны обращаться к законодателям, то ясно, по крайней мере ясно для меня, что если законодатели не поспешат ответить: «Это нас не касается, мы призваны не ущемлять, а гарантировать собственность», – то, повторяю, ясно, что мы попали в самую гущу коммунизма. При этом средства и способы, применяемые государством, могут быть разными, но цель одна и принцип один.

Предположим, я предстаю перед Национальным собранием и заявляю: «У меня такое-то ремесло, мои прибыли меня не устраивают. Поэтому прошу вас принять декрет, разрешающий господам сборщикам налогов изымать в мою пользу по одному крохотному сантиму у каждой французской семьи». Если законодатели примут мое предложение, то можно, при желании, усматривать в этом лишь единичный факт узаконенного ограбления, который еще не заслуживает того, чтобы называться коммунизмом. Но если за мной один за другим потянутся все французы с такой же просьбой, а законодатели тоже пойдут им навстречу ради достижения официально признанной цели обеспечить равенство достояний, то в таком принципе и в результатах его проведения в жизнь я усматриваю – да и вы не можете не усматривать – полновесный коммунизм.

Тут не имеет особого значения, как именно законодатели реализуют свой замысел, пользуются ли они услугами таможенников или сборщиков налогов, вводят ли они прямую контрибуцию или косвенный налог, ограничения или премии. Полагают ли они, что им дозволено брать и давать без всякой компенсации? Думают ли они, что их миссия заключается в обеспечении равновесия прибылей? Действуют ли они по убеждению? Одобряет ли или даже провоцирует ли их действия основная масса публики? Если да, то я утверждаю, что мы катимся к коммунизму, сознавая это или не сознавая.

И когда мне говорят, что государство всегда действует не в пользу всех на свете, а лишь в пользу некоторых классов, я отвечаю: в таком случае оно нашло способ получить коммунизм, притом в наихудшем его виде.

Я чувствую, сударь, что эти мои выводы не так уж трудно поставить под сомнение, перемешав между собой разные вещи. Мне могут привести факты вполне законного и правомерного управления, случаи, когда вмешательство государства справедливо и полезно. Затем, проведя сугубо внешнюю аналогию между этими случаями и теми, против которых я восстаю, меня упрекнут в неправоте и скажут: либо вы не должны усматривать в протекции коммунизм, либо вам придется видеть коммунизм во всех действиях правительства.

Я не хочу попадаться на такую уловку. Поэтому я считаю себя обязанным точно указать, при каких обстоятельствах вмешательство государства приобретает коммунистический характер.

Какова миссия государства? Какие вещи граждане должны передоверить общей, совместной силе, а какие оставить в сфере частной деятельности? Ответить на эти вопросы значит прочитать целый курс лекций на политическую тематику. К счастью, мне не нужен громоздкий курс, чтобы предложить решение занимающей нас проблемы.

Когда граждане, вместо того чтобы оказывать некую услугу самим себе, превращают ее в услугу публичную, государственную, то есть когда они считают уместным устраивать, так сказать, складчину, чтобы выполнить ту или иную работу или получить то или иное общее удовлетворение, я не усматриваю в этом коммунизма, потому что не вижу его специфической черты: уравнивание путем грабежа. Да, государство берет посредством налога, но оно возвращает посредством оказания услуги. Такова особая, но вполне правомерная форма, показывающая нам само основание существования всякого общества, и форма эта именуется обменом. Но я иду дальше. Доверяя какую-то услугу государству, граждане могут сделать верный или неверный шаг. Они делают верный шаг, если услуга, оказанная таким путем, добротна и экономична. Они делают неверный шаг, если все получается наоборот. Но ни в том, ни в другом случае я не вижу коммунистического принципа. Просто в первом случае граждане преуспели, а во втором ошиблись. И хотя сам коммунизм есть ошибка, отсюда вовсе не следует, что всякая ошибка есть коммунизм.

Вообще экономисты очень недоверчиво относятся к правительственному вмешательству. Они видят здесь массу неудобств, зажим свободы, энергии, индивидуального предвидения и опыта, которые составляют драгоценный фонд всякого общества. Поэтому они очень часто выступают против подобного вмешательства. Но протекцию они отвергают с разных точек зрения и по разным мотивам. Поэтому пусть нам не противопоставляют аргумента, будто у нас какая-то однообразная и навязчивая предрасположенность к свободе; пусть нам не говорят: ничего, мол, удивительного в том, что эти господа отвергают защитительный режим, потому что они вообще отвергают всякое вмешательство государства.