Уинстон Черчилль: Власть воображения – Франсуа Керсоди

«Виски и сигара у него в руке, кто не знает Уинстона?

Уинстона знают все!»Думаю, абсолютно все, даже далекие от истории люди, даже далекие от Англии, даже далекие от виски… Все помнят знаменитый знак «V», сигара всегда ассоциируется с ним, а его образ жизни вкупе с возрастом (90 лет на момент смерти) навечно станет главным стёбом над Минздравом и его предупреждениями. Впрочем, довольно лирики, оставим скабрезные шутки, ухмылки и анекдоты, ведь перед нами сам Бог, по крайне мере такого о нём мнения Франсуа Керсоди.Я вообще скептически смотрю на автобиографический жанр. Мемуары – это не столько история о периоде глазами его участника, сколько попытка обелить себя перед грядущим поколением написав сценическую постановку под названием: «Я и моё время». Ситуацию слабо меняют исследователи, особенно когда они как кошки влюблены в объект своего труда. Вот, Боханов, который Александр, ну вы знаете там… «Святая царица», «Николай II»; в своё время чуть из штанов не выпрыгнул, пытаясь поведать нам о том, какой прекрасный был царь и как ужасно было время (общество, народ), не пощадившее его. А ведь перед нами был труд историка, не журналиста… Обидно. Обидно, когда заветы науки попираются повесткой или ещё какой-нибудь дурью. Не знаю, что из этого (любовь, повестка, дурь) применимо к Керсоди, но его Черчилль поражает своим божественным масштабом. Через дебри конца XIX – начала XX века приходилось пробираться под аккомпанемент панегирика одному человеку. Столь приторно сладкое повествование, достойное придворных особ, способно отпугнуть даже самых стойких почитателей «Величайшего Британца в истории». Впрочем, нельзя не признать – уж больно чертовски хорошо пишет наш Франсуа, лёгкий текст, изящный слог, даже запутанная Британская политика предстает под его пером, как нечто простое и грациозное. Вот только тяжесть впечатлений не ослабевала, и после первой половины книги я был готов объявить свой вердикт, но вот когда жребий был брошен, а Рубикон наполовину преодолён, ситуация начала меняться.Точно не знаю, что произошло, может быть сказалось французское происхождение автора, может редактор ознакомившись с первыми главами напомнил нашему лизоблюду, что он вообще-то историк, а не одист, может всё сразу; да вот только в книге нашлось место критике, анализу, ошибкам и промахам, Баранкин снова стал человеком! А то уж я боялся, что на последней странице нас будет ждать алтарь…Так, что странное вышло знакомство. С одной стороны, Керсоди явно оказался под впечатлением личности, что не всегда позволяло ему мыслить разумно и оставаться историком. С другой стороны, великолепный текст; довольно сильная вторая половина книги, которая, не смотря на исторические косячки (порой редакторские пометки занимали добрую половину страницы) смогла оживить мой чуть было не потухший интерес.