Франц Кафка
Процесс
Он сказал это несколько вызывающе – несмотря на несостоявшееся рукопожатие, с того момента, когда старший встал со стула, К. чувствовал себя все более и более независимо. Теперь он играл с этими людьми. Он намеревался, если они уйдут, проводить их до самой двери подъезда и предложить, чтобы они его арестовали. Поэтому он повторил:
– Так как же мне идти в банк, раз я арестован?
– А, вот вы о чем, – сказал старший, уже собиравшийся выйти из квартиры. – Вы меня не так поняли. Вы арестованы, это верно, но это не должно мешать вам выполнять ваши профессиональные обязанности. И вашему обычному образу жизни препятствовать тоже не должно.
– Тогда быть арестованным не так уж плохо, – сказал К. и подошел к старшему ближе.
– А я вам и не говорил, что плохо, – ответил старший.
– В таком случае и сообщать мне об аресте было не так уж необходимо, – сказал К. и подошел еще ближе. Приблизились и остальные, так что все собрались в узком пространстве перед дверью.
– Это была моя обязанность, – сказал старший.
– Дурацкая обязанность, – не сдавался К.
– Возможно, – ответил старший, – но не будем тратить время на подобные разговоры. Насколько я понял, вы собираетесь в банк. Добавлю для ясности: я вас не заставляю идти в банк. Я лишь принял к сведению, что вы этого хотите. Чтобы облегчить вашу задачу и чтобы ваше прибытие в банк не слишком бросалось в глаза, я предоставил в ваше распоряжение этих трех господ, ваших коллег.
– Что?! – воскликнул К., обратив взгляд на троицу.
Эти странно анемичные для своего возраста молодые люди, в которых он до этого видел лишь чужаков, изучающих фотографии на стенах, и в самом деле оказались служащими его банка. Не коллегами – это было слишком громко сказано и выдавало пробел в познаниях старшего, – но все-таки нижестоящими сотрудниками. Почему К. этого не заметил? Он, похоже, так сосредоточился на старшем и двух надзирателях, что даже не узнал этих троих. А ведь это Рабенштайнер с его деревянными жестами, Куллих, блондин с глубоко посаженными глазами, и Каминер с отвратительной ухмылкой из-за хронической судороги лицевых мышц.
– Доброе утро, – сказал, помолчав, К. и протянул вежливо поклонившимся господам руку. – И как я вас не узнал! Ну что ж, пойдемте на работу?
Трое заулыбались и закивали с таким рвением, будто только этих слов и ждали, а когда К. хватился шляпы, оставленной в комнате, кинулись за ней все втроем, что говорило о некотором смущении. К. остался стоять и смотрел им вслед сквозь открытые двери двух комнат. Последним был, разумеется, флегматичный Рабенштайнер, поспешавший элегантной рысцой. Каминер протянул К. шляпу, и тот вынужден был напомнить себе, как часто бывало в банке, что ухмыляется Каминер не нарочно и что он вообще неспособен улыбнуться по собственной воле.
В передней г-жа Грубах, вовсе не выглядевшая виноватой, открыла всей компании входную дверь, и К., по обыкновению, обратил внимание на пояс ее фартука, слишком глубоко врезавшийся в ее мясистое тело.
Уже на улице взглянув на карманные часы, К. решил не увеличивать и без того уже получасовое опоздание и взять авто. Каминер побежал на угол, чтобы остановить машину, а остальные двое явно пытались развлечь К.: Куллих вдруг показал пальцем на дверь дома напротив, из которой появился мужчина с острой бородкой и, словно устыдившись в первое мгновение, что показался им во весь свой немалый рост, отступил на шаг и прислонился к стене. Старики, конечно, еще спускались. К. почувствовал досаду на Куллиха за то, что тот попытался привлечь его внимание к незнакомцу, которого он сам заметил раньше и даже заранее ожидал встретить.
– Не смотрите туда, – процедил он сквозь зубы, не замечая, насколько странно было обращаться таким образом к самостоятельным взрослым людям. Однако объяснять не пришлось, поскольку как раз подъехала машина; они уселись и поехали.
Только тогда К. вспомнил, что не заметил, как ушли надзиратели во главе со старшим: их заслонили три сотрудника банка. О хладнокровии это упущение не свидетельствовало, К. пообещал себе впредь проявлять больше самообладания, однако невольно обернулся и перегнулся через спинку заднего сиденья в надежде все-таки увидеть старшего и надзирателей. Впрочем, даже не попытавшись никого разглядеть, он тут же снова произнес: «О господи!» и уселся поудобнее в своем углу.
Именно сейчас он нуждался в ободряющих словах, хоть и не подавал вида. Попутчики, однако, выглядели усталыми. Рабенштайнер смотрел направо, Куллих налево, и только Каминер был к его услугам со своей всегдашней ухмылкой, подшучивать над которой, к сожалению, было жестоко.
•••
Этой весной К. старался, когда позволяла работа – в банке он обычно засиживался до девяти вечера, – по вечерам выходить на прогулку, один или с кем-нибудь из знакомых, а затем заглядывать в пивную, где он и оставался до одиннадцати за столом для завсегдатаев, в обществе людей по большей части пожилых. Из этой привычки случались, впрочем, исключения, например когда директор банка, весьма ценивший профессиональные качества и надежность К., приглашал его проехаться на авто или отужинать у него на вилле. Кроме того, раз в неделю К. посещал девушку по имени Эльза, которая всю ночь до десяти утра работала официанткой в винном баре, а днем принимала гостей исключительно в постели.
Впрочем, этим вечером – день пролетел незаметно в напряженной работе и многочисленных почтительных и дружеских поздравлениях с юбилеем – К. хотелось прямиком домой. В перерывах между работой ему только об этом и думалось: почему-то, не вполне осознавая почему, он чувствовал, что утренние события все взбаламутили в квартире г-жи Грубах и теперь именно он должен навести порядок. А как только порядок будет восстановлен, все следы происшествия сотрутся и жизнь вновь пойдет своим чередом. Трех банковских сотрудников точно нечего было опасаться: они растворились среди множества служащих банка и в их поведении не произошло видимых изменений. К. несколько раз вызывал их к себе в кабинет, всех сразу и поодиночке, с единственной целью понаблюдать за ними, и всякий раз оставался доволен. Мысль, что таким образом он, может быть, облегчает им наблюдение за собственной персоной, которое, вероятно, им поручено, показалась ему такой дурацкой фантазией, что он закрыл лицо руками и несколько минут просидел, пытаясь прочистить голову. «Еще немного таких мыслей, – сказал он себе, – и я вовсе тронусь рассудком».
В полдесятого вечера он наткнулся у входа в свой подъезд на молодого человека, который стоял в дверном проеме, широко расставив ноги, и курил трубку.
– Вы кто? – спросил К., заглядывая парню прямо в лицо: в полутьме коридора было ничего не разглядеть.
– Дворника сын, ваша милость, – ответил парень, вынул изо рта трубку и отодвинулся.
– Сын дворника, значит? – переспросил К., нетерпеливо постукивая по полу тростью.
– Не угодно ли чего вашей милости? Может, позвать отца?
– Нет, нет, – сказал К. таким тоном, будто парень сделал что-то дурное, но заслуживает прощения. – Все в порядке, – добавил он и прошел мимо, но, прежде чем подняться по лестнице, еще раз обернулся.
Он мог бы пройти прямо в свою комнату, но хотел сперва поговорить с г-жой Грубах и, постучавшись к ней, застал ее за штопкой шерстяного чулка. На столе перед ней лежала еще куча старых чулок. К. смущенно извинился, что зашел так поздно, но г-жа Грубах была с ним очень приветлива, извинений же и слышать не хотела: ему, мол, всегда к ней можно, он ведь отлично знает, что он ее лучший и любимый жилец. К. огляделся и нашел комнату в прежнем виде. Посуда, стоявшая во время завтрака на столике у окна, была уже прибрана. Вот ведь женские руки, подумал он: сам-то он наверняка все перебил бы, пытаясь вынести. Он благодарно посмотрел на г-жу Грубах.
– Что же вы в такой поздний час еще трудитесь? – спросил он.
К. подсел к ней за стол и во время разговора время от времени лез рукой в гору чулок.
– Все дела, дела, – сказала она. – Днем-то я все время отдаю жильцам, а на свои дела только вечер и остается.
– Вот и я вам сегодня добавил работы.
– Вы о чем? – насторожилась она и опустила шитье на колени.
– О тех людях, что приходили сегодня утром.
– А, вот в чем дело, – сказала она, успокаиваясь. – Это мне никаких особых хлопот не доставило.
И она снова принялась за чулок. К. молча наблюдал за ней. «Кажется, удивлена, что я об этом заговорил, – подумал он. – Ей это, похоже, кажется неуместным. Тем важнее этот разговор. Ведь ни с кем, кроме пожилой дамы, такое не обсудишь».
– Ну конечно же, доставило, – наконец заговорил он. – Но это больше не повторится.
– Да, такое больше повториться не может, – подтвердила она и улыбнулась чуть задумчиво.
– Вы правда так думаете? – спросил К.
– Да, – сказала она тихо, – но главное, не принимайте все так близко к сердцу. Чего только не делается на свете! Раз уж у нас такой доверительный разговор, г-н К., признаюсь, что немного послушала за дверью, да и надзиратели мне кое-что рассказали. Тут уж как вам повезет, и я о вас очень беспокоюсь, может быть даже сильнее, чем следует, я ведь всего лишь квартирная хозяйка. Так вот, кое-что я услышала, но ничего, пожалуй, особенно ужасного. Вы хоть и арестованы, но не как вор какой-нибудь. Вот когда арестовывают как вора – это ужас. А ваш арест – это, выходит, как-то по-ученому. Простите, если я глупость говорю, но так уж мне видится – по-ученому, мне и не понять, да и понимать-то, пожалуй, ни к чему.
– Никакой глупости вы не сказали, г-жа Грубах, и я отчасти того же мнения, только сужу обо всем этом резче, чем вы, – на мой взгляд, это не по-ученому, а вообще ни по-какому. Меня просто застали врасплох, вот и все. Если бы я, проснувшись, не отвлекся на отсутствие Анны, а встал бы и, не обращая внимания на того, кто стоял у меня на дороге, направился прямо к вам, если бы я в порядке исключения позавтракал на кухне и попросил бы вас принести мне из спальни одежду, – словом, если бы я повел себя разумно, то больше ничего бы не случилось и все происшествие было бы пресечено на корню. Но к такому никто не готовится. В банке, к примеру, я ко всему готов, там бы со мной ничего подобного случиться не могло, у меня там есть помощник, на столе передо мной и городской телефон, и внутренний, в кабинет все время заходят люди – контрагенты и сотрудники. Но кроме того, и это главное, там я на работе и потому сохраняю хладнокровие, так что там мне даже приятно было бы столкнуться с чем-то подобным. Теперь все позади, и я вообще-то не хотел больше ничего об этом говорить, мне просто хотелось узнать ваше мнение – мнение разумной дамы, вот что я хотел услышать, и очень рад, что наши мысли сходятся. Дайте же мне вашу руку – такое согласие надо скрепить рукопожатием.
«Пожмет ли она мне руку? Старший-то не пожал», – подумал он, глядя на собеседницу иначе, чем раньше, – испытующе.
Она встала со стула, потому что и он встал. Ей было неуютно: не все, что сказал К., было доступно ее разумению. Из-за этого неуютного ощущения у нее вырвались слова, которых она говорить не хотела, совершенно к тому же неуместные:
– Не принимайте все так близко к сердцу, г-н К., – сказала она, прослезившись и, естественно, вовсе забыв о рукопожатии.
– Я и не думал, что принимаю, – сказал К., вдруг чувствуя сильную усталость и понимая, что одобрение этой женщины не имеет для него никакой ценности.
Уже уходя, он спросил напоследок, дома ли г-жа Бюрстнер.
– Нет, – сказала г-жа Грубах и улыбнулась, скрасив таким запоздалым участием свой сухой ответ. – Она в театре. Вы хотели о чем-то у нее спросить? Что ей передать?
– Ах, нет, я только хотел перемолвиться с ней парой слов.
– Я, к сожалению, не знаю, когда она придет. Из театра она обычно возвращается поздно.
– Это все равно, – сказал К., понуро поворачиваясь к двери, чтобы идти. – Я только хотел перед ней извиниться за то, что сегодня воспользовался ее комнатой.
– В этом нет необходимости, вы слишком предупредительны – она и не знает ничего, потому что с утра не была дома, а в комнате все уже привели в порядок, сами посмотрите.
И она отворила дверь в комнату г-жи Бюрстнер.
– Спасибо, я вам верю, – сказал К., но все же подошел к открытой двери. Только луна слабо освещала комнату. Насколько он смог различить, все было на своих местах, а блузка больше не висела на оконной ручке. В глаза бросались разве что подушки на кровати – на них падал лунный свет.
– Эта девушка часто приходит домой поздно, – сказал К. и посмотрел на г-жу Грубах так, будто она за это отвечала.
– Дело молодое, – сказала г-жа Грубах извиняющимся тоном.
– Конечно, конечно, – сказал К. – Но ведь так можно и слишком далеко зайти.
– Это точно, – сказала г-жа Грубах. – К сожалению, я много такого повидала. Как вы правы, г-н К.! Может быть, даже в этом случае. Не хочу клеветать на г-жу Бюрстнер, она милая, хорошая девушка, вежливая, аккуратная, пунктуальная, работящая, я все это очень ценю, вот только надо бы ей держаться построже, поскромнее. Я ее в этом месяце уже два раза видела на улице под ручку с двумя разными господами. Стыдно говорить – вот как на духу, рассказываю только вам, г-н К., – но, тут уж некуда деваться, придется поговорить и с ней самой. И это не единственное, что мне кажется в ней подозрительным.
– К чему вы все это говорите? – К. так рассердился, что с трудом скрывал досаду. – И, кстати, вы неверно истолковали мое замечание по поводу этой девушки, я имел в виду совсем не то. Я искренне прошу вас воздержаться от любых бесед с ней, вы заблуждаетесь, я хорошо ее знаю, а все, что вы сказали, неправда. Хотя, возможно, я слишком много на себя беру – не хочу вам мешать, можете говорить ей что хотите. Доброй ночи.
– Господин К., – просительно начала г-жа Грубах, поспешив проводить К. до самой его двери, которую он уже открыл. – Я и не собираюсь пока разговаривать с этой молодой дамой, конечно же, я понаблюдаю за ней еще – я одному вам доверила то, что знаю. В конце концов, это в интересах всех жильцов, чтобы в пансионе соблюдались приличия, я только ради этого и стараюсь.
– Приличия! – воскликнул К., почти закрыв за собой дверь. – Если хотите блюсти приличия в пансионе, сперва выселите меня!
Он захлопнул дверь. Г-жа Грубах еще тихонько стучалась к нему, но он не обращал внимания. Спать, однако, совершенно не хотелось, и он решил проследить, в котором часу вернется домой г-жа Бюрстнер. Может быть, тогда удастся, как бы это ни было неуместно, перекинуться с ней парой слов. Облокотившись о подоконник и потирая усталые глаза, он даже задумался было, не наказать ли г-жу Грубах, убедив г-жу Бюрстнер съехать с квартиры одновременно с ним. Но тут же это показалось ему ужасным перебором, и он даже заподозрил себя в том, что подсознательно хочет сменить квартиру из-за утренних событий. А ведь это было бы не только на редкость нелепо и бессмысленно, но и достойно презрения. «Впрочем, презрения я не боюсь», – про себя заключил К.
Перед домом размеренным, четким шагом часового расхаживал взад-вперед солдат. К. был вынужден далеко высунуться из окна, чтобы его увидеть: солдат ходил прямо у стены дома.
– Здравствуйте! – крикнул ему К., но недостаточно громко, чтобы тот расслышал. Скоро, впрочем, стало ясно, что солдат дожидался служанку, которая ходила в заведение напротив за пивом и теперь появилась в ярко освещенном дверном проеме. К. прислушался к себе: не показалось ли ему на миг, что часовой приставлен к нему? – и не смог ответить на этот вопрос.
Устав глядеть в окно на пустую улицу, он лег на кушетку, предварительно чуть приоткрыв дверь в переднюю, чтобы и лежа увидеть, когда кто-то войдет в квартиру. Примерно до одиннадцати он пролежал на кушетке, мирно покуривая сигару. Потом не выдержал и вышел ненадолго в переднюю, как будто мог таким образом ускорить появление г-жи Бюрстнер.
У К. не было никакой особой надобности ее видеть, он даже не помнил толком, как она выглядит, но сейчас он хотел с ней поговорить и его раздражало, что она своим поздним возвращением вносит даже в концовку этого дня беспокойство и беспорядок. Это она была виновата в том, что он сегодня не поужинал и пропустил запланированный визит к Эльзе. Впрочем, и то и другое упущение он мог наверстать, зайдя в винный бар, где Эльза работала. Так он и собрался сделать, но позже, после разговора с г-жой Бюрстнер.
Минула уже половина двенадцатого, когда на лестнице послышались шаги. К., погруженный в размышления, еще расхаживал по прихожей, как по собственной комнате, но тут же ретировался к себе. В квартиру вошла г-жа Бюрстнер. Запирая за собой дверь, она зябко кутала худые плечи в шелковой шали. В следующее мгновение она должна была исчезнуть в комнате, куда К., естественно, не полагалось заходить в полуночный час; значит, заговорить с ней следовало немедленно. Однако, к несчастью, К. забыл включить в своей комнате электрический свет и его появление из темноты смахивало бы на нападение и уж точно могло бы ее напугать. Оказавшись в безвыходном положении и не желая упустить момент, он шепотом позвал сквозь приоткрытую дверь:
– Г-жа Бюрстнер!
Это прозвучало как просьба, а не как оклик.
– Кто здесь? – спросила г-жа Бюрстнер и огляделась, широко открыв глаза.
– Это я, – сказал К. и выступил вперед.
– А, г-н К.! – с улыбкой сказала г-жа Бюрстнер и протянула ему руку. – Добрый вечер!
– У меня к вам небольшой разговор, вы позволите?
– Сейчас? – спросила г-жа Бюрстнер. – В такой час? Это довольно необычно, правда?
– Я с девяти часов вас дожидаюсь.
– Но ведь я была в театре и знать об этом не знала. Если вы хотели что-то со мной обсудить – хотя не могу себе представить, что бы это могло быть, – у вас часто бывали для этого и более удобные случаи.
– Повод для разговора возник только сегодня.
– В сущности, я ничего против не имею, только вот падаю с ног от усталости. Что ж, зайдите на минуту-другую в мою комнату. Здесь в любом случае разговаривать нельзя, мы всех перебудим, и тогда мне будет очень неудобно – не из-за них, а из-за нас. Подождите, пока я не включу свет у себя, и тогда выключите здесь.
К. сделал, как она велела, и даже больше – дождался, пока она тихонько позовет его еще раз, уже из своей комнаты.
– Садитесь, – сказала она и указала на кушетку, а сама, хоть только что и жаловалась на усталость, осталась на ногах у изголовья кровати и даже не сняла маленькую, но обильно украшенную цветами шляпку. – Так о чем вы хотели говорить? Сгораю от любопытства.
Она скрестила ноги.
– Вы, возможно, подумаете, что дело не такое срочное, чтобы обсуждать его прямо сейчас, но…
– Предисловия я всегда пропускаю, – сказала г-жа Бюрстнер.
– Это облегчает мне задачу. Сегодня утром в вашей комнате, в некотором смысле по моей вине, немного похозяйничали посторонние люди – против моей воли, но, как я уже сказал, по моей вине. Я бы хотел за это извиниться.
– В моей комнате? – спросила г-жа Бюрстнер и вместо того, чтобы оглядеть комнату, вопросительно посмотрела на К.
– Именно так, – сказал К., и они впервые посмотрели друг другу в глаза. – А как это случилось, не заслуживает описания.
– Отчего же, это как раз интересно, – сказала г-жа Бюрстнер.
– Нет, – сказал К.
– Что ж, выпытывать чужие тайны я не собираюсь, – сказала г-жа Бюрстнер. – Раз вы настаиваете, что это неинтересно, не стану возражать. А ваши извинения охотно принимаю, тем более что не нахожу никаких следов постороннего присутствия. – Она обошла комнату по кругу, чуть наклонившись, чтобы внимательно все рассмотреть, и остановилась у коврика с фотографиями. – Глядите-ка, мои фотографии и правда все перепутаны. Как это гадко. Значит, кто-то побывал в моей комнате без разрешения.
К. кивнул, проклиная про себя служащего Каминера, вечно неспособного совладать со своей дурацкой, бессмысленной жестикуляцией.
– Как странно: я вынуждена запрещать вам то, что вы сами должны были бы себе запретить, – а именно входить ко мне в комнату в мое отсутствие.
– Я же вам объяснил, – сказал К. и тоже подошел к коврику, – что это не я потревожил ваши фотографии. Но раз вы мне не верите, придется мне признаться, что следственная комиссия привела с собой трех служащих моего банка, которых я при первой возможности выгоню со службы: вероятно, это они трогали снимки. Да, здесь была следственная комиссия, – добавил К. в ответ на вопросительный взгляд девушки.
– Из-за вас? – спросила она.
– Да, – ответил К.
– Не может быть! – воскликнула девушка и улыбнулась.
– И тем не менее, – сказал К. – Так вы считаете, что я ни в чем не виноват?
– Ну, не то чтобы прямо ни в чем… – сказала девушка. – Я бы не хотела делать выводов, возможно чреватых последствиями, к тому же откуда мне знать, но ведь нужно быть прямо-таки серьезным преступником, чтобы по вашу душу прислали целую следственную комиссию. Впрочем, вы ведь на свободе – по вашему спокойному поведению я вижу, что вы не сбежали из тюрьмы, – так что, выходит, вы не могли совершить ничего такого уж преступного.
– Да, – сказал К., – но ведь следователи могли обнаружить, что я невиновен или не так виновен, как они думали.
– Конечно, могли, – сказала г-жа Бюрстнер самым любезным тоном.
– Вот видите, – сказал К. – У вас мало опыта в делах судебных.
– И правда, совсем мало, – сказала г-жа Бюрстнер, – но я всегда об этом жалела, потому что мне хотелось бы во всем разбираться, и вот именно дела судебные особенно меня интересуют. Есть в судах какая-то притягательная сила, вы не находите? Но скоро мои познания в этой области сильно расширятся – в следующем месяце я перехожу на службу секретарем в адвокатское бюро.
– Это очень хорошо, – сказал К. – Вы тогда сможете помогать мне на процессе.
– Может быть, – сказала г-жа Бюрстнер. – Почему бы и нет? Я всегда рада найти применение своим знаниям.
– Я, кстати, серьезно, – сказал К. – Ну, или полусерьезно, как и вы. Чтобы привлекать адвоката, дело слишком мелкое, но советчик мне может понадобиться.
– Да, но если уж я в роли советчика, мне нужно знать, в чем суть дела, – сказала г-жа Бюрстнер.
– В том-то и загвоздка, – сказал К. – Я и сам этого не знаю.
– Все-таки вы меня разыгрываете, – сказала заметно разочарованная г-жа Бюрстнер. – Да еще почему-то в такой неурочный час. – И она отошла от стены с фотографиями, где она довольно долго простояла вместе с К.
– Конечно же, нет, сударыня! – сказал К. – Я не разыгрываю, просто вы никак не хотите мне поверить. Все, что я знаю, я вам уже рассказал. Может быть, даже больше, чем знаю, и это была никакая не следственная комиссия. Я так ее называю лишь потому, что не могу придумать никакого другого названия. Расследования-то никакого не было, меня просто арестовали – вот за мной и пришла какая-то комиссия.
Г-жа Бюрстнер села на кушетку и снова улыбнулась:
– Какой вы несносный, никак не пойму, серьезно вы говорите или шутите.
– Вы в чем-то правы, – сказал К., которому приятно было болтать с хорошенькой девушкой. – Вы в чем-то правы, я человек не слишком серьезный и что к серьезным делам, что к развлечениям стараюсь относиться легко. Но арестовали меня всерьез.
– И как же это было? – спросила она.
– Ужасно, – сказал К. Однако сейчас он вовсе не об этом думал, а был увлечен разглядыванием г-жи Бюрстнер, которая, облокотившись на подушку кушетки, подперла голову одной рукой, а другой слегка поглаживала бедро.
– Это слишком туманно, – сказала г-жа Бюрстнер.
– Что туманно? – не понял К. Потом вспомнил и спросил:
– Показать вам, как это было? – ему хотелось двигаться и не хотелось уходить.
– Я так устала, – сказала г-жа Бюрстнер.
– Вы поздно пришли, – сказал К.
– Ну вот, все кончается упреками. Не стоило мне вас пускать – к тому же, как выяснилось, в этом не было никакой необходимости.
– Очень даже была, сейчас увидите, – сказал К. – Можно я отодвину ночной столик от кровати?
– Что это вы задумали? – сказала г-жа Бюрстнер. – Конечно, нельзя!
– Тогда я не смогу вам показать, – возбужденно сказал К., будто ее отказ мог нанести ему непоправимый вред.
– Ну, раз дошло дело до представления, то двигайте, только тихо, – сказала г-жа Бюрстнер и добавила ослабевшим голосом:
– Я так устала, что позволяю вам больше, чем следует.
К. переставил столик на середину комнаты и уселся за него.
– Вы должны точно представить себе, как они все расположились, это очень интересно. Я – старший, вон там, на сундуке, сидят два надзирателя, возле фотографий стоят три молодых человека. На оконной ручке висит – упоминаю об этом лишь вскользь – белая блузка. Показали бы мне, как она на вас сидит. Вот, а теперь начинается. Да, я забыл, самый-то важный персонаж, то есть я, – так вот, я стою перед столиком. Старший расселся с комфортом, нога на ногу, рука перекинута через спинку стула вот так – этакая деревенщина. Ну, вот теперь и вправду начинается. Старший выкрикивает, словно ему нужно меня разбудить, – прямо-таки орет; к сожалению, и я вынужден перейти на крик, чтобы вы себе представили, – выкрикивает всего лишь мое имя.
Г-жа Бюрстнер, внимавшая ему с улыбкой, приложила палец к губам, чтобы удержать его от крика, но опоздала – К. уже слишком вошел в роль.
– Йозеф К.! – крикнул он протяжно и тише, чем грозился, однако внезапный возглас все же разнесся по всей комнате.
В дверь настойчиво, громко и коротко постучали. Г-жа Бюрстнер побледнела и схватилась за сердце. К. всполошился еще сильнее – ведь он уже несколько минут был не способен думать ни о чем, кроме утренних событий и девушки, перед которой он их разыгрывал. Едва придя в себя, он подскочил к г-же Бюрстнер и взял ее за руку.
– Не бойтесь, – прошептал он, – я все улажу. Но кто же это может быть? Ведь за стеной только гостиная, в которой никто не спит.
– Вообще-то спит, – прошептала г-жа Бюрстнер. – Со вчерашнего дня там живет племянник г-жи Грубах, армейский капитан. Другой свободной комнаты не нашлось. Я совсем забыла, а вы еще так раскричались! Какая я невезучая.
– Для этого вовсе нет причин, – сказал К. и поцеловал ее в лоб, когда она снова опустилась на подушку.
– Сейчас же прочь, – сказала она, выпрямляясь. – Уходите, уходите же, он слушает у двери и все слышит. Зачем вы меня мучаете!
– Я уйду не раньше, – сказал К., – чем вы немного успокоитесь. Пойдемте в другой угол комнаты, там он нас не услышит.
И она позволила отвести себя в угол.
– Ну подумайте, – сказал он. – Речь идет лишь о неловкости, а не об опасности. Вы же знаете, как меня уважает г-жа Грубах, а ведь решение в этом деле за ней, тем более что капитан ее племянник. Она верит всему, что я ей говорю. К тому же она мне обязана, потому что взяла у меня взаймы крупную сумму денег. Если она потребует объяснений, почему мы оказались вместе в комнате, я все возьму на себя – и могу обещать, что г-жа Грубах не только сделает вид, что поверила, но и на самом деле поверит моим объяснениям. Вам ни в коем случае не следует меня щадить. Если вы решите всем рассказать, что я к вам приставал, г-же Грубах так и будет доложено, и она в этом не усомнится, но все равно не потеряет доверия ко мне. Вот как она ко мне относится.
Г-жа Бюрстнер сидела неподвижно и понуро смотрела под ноги.
– Да и почему бы г-же Грубах не поверить, что я к вам приставал, – добавил он, видя перед собой лишь ее расчесанные на пробор, гладкие рыжеватые волосы. К. думал, она поднимет на него глаза, но она сказала, не меняя позы:
– Простите, меня напугал внезапный стук, а не последствия, к которым может привести присутствие капитана. После вашего крика стало так тихо, и вдруг этот стук, вот я и перепугалась. Я же сидела возле двери, и стучали совсем рядом. За ваши предложения спасибо, но я их не приму. Я способна нести ответственность перед кем угодно за все, что происходит в моей комнате. Странно, что вы не замечаете, как оскорбительны для меня ваши предложения, несмотря на ваши добрые намерения, которые для меня, конечно, очевидны. Но теперь уходите, оставьте меня одну, мне это сейчас еще нужнее, чем раньше. Минуты, о которых вы просили, вылились в полчаса, как не больше.
К. сжал ее ладонь, потом запястье.
– Но вы ведь не сердитесь? – сказал он.
Она стряхнула его руку.
– Нет, нет, я ни на кого никогда не сержусь.
Он снова схватил ее за запястье. На этот раз она не вырывалась – и так проводила его до двери. Он твердо намеревался уйти, но уже на пороге остановился как вкопанный, словно не ожидал увидеть перед собой дверь. Г-жа Бюрстнер воспользовалась этим мгновением, чтобы освободиться и выскользнуть в переднюю. Уже оттуда она тихо сказала К.:
– Ну же, пожалуйста. – И она указала на дверь капитана, из-под которой виднелась полоска света. – Видите, он включил свет и подслушивает за нами.
– Уже иду, – сказал К., выскочил, схватил ее, поцеловал в губы, осыпал поцелуями все лицо, как мучимый жаждой зверь лакает воду из найденного наконец источника. Добравшись до горла, надолго приник к нему. Шорох из комнаты капитана заставил его поднять глаза.
– Теперь ухожу, – сказал он и хотел назвать г-жу Бюрстнер по имени, но не знал его. Она устало кивнула, протянула ему, уже наполовину отвернувшись, руку для поцелуя, словно ничего не произошло, и шмыгнула в комнату.
Вскоре К. уже лежал в постели. Прежде чем заснуть, он обдумал свое поведение и остался им доволен, однако почувствовал, что для полноты этого ощущения чего-то не хватает. Он всерьез беспокоился о г-же Бюрстнер из-за капитана.
