В город он приехал только к шести вечера. Когда поезд остановился на узловой станции, Хейз вышел подышать воздухом, зазевался, и поезд ушел без него. Хейз побежал следом, но с головы сорвало шляпу, и пришлось мчаться в обратную сторону. По счастью, Хейз прихватил вещмешок с собой – дабы из него никто ничего не стянул. Он прождал шесть часов, пока не прибыл другой поезд в нужную сторону.
Едва сойдя на станции в Толкингеме, Хейз обратил внимание на огни и вывески: «Орешки», «Вестерн юнион», «Аякс», «Такси», «Отель», «Сласти»… Большая часть вывесок была электрическая, они то поднимались, то опускались или безумно мигали. Хейз медленно побрел по станции, прижимая к груди вещмешок, глядя по сторонам – сначала на одну рекламу, потом на другую… Пройдя станцию от начала до конца, Хейз вернулся, словно намереваясь сесть на следующий поезд и уехать. Под полями шляпы его лицо выглядело решительным и суровым. Пусть никто не узнает, что Хейзу некуда податься. Раза два или три он прошелся вдоль зала ожидания, однако присаживаться на лавку не стал. Хотелось найти уединенное местечко.
Хейз отошел в торец вокзала и толкнул перед собой дверь; черно-белая надпись гласила: «Мужской туалет. Для белых». Хейз вошел в узкое помещение, по одну сторону которого тянулись ряды моек, по другую – деревянные кабинки. Стены, некогда веселого ярко-желтого цвета, ныне приобрели грязно-зеленый оттенок и были покрыты различными надписями да изображениями частей тел, как мужских, так и женских. На каких-то кабинках еще сохранились дверцы, и на одной красовалась надпись цветным карандашом: «Добро пожаловать!!!», а рядом – нечто похожее на змея. Эту кабинку Хейз и выбрал.
Усевшись на стульчак, он принялся изучать надписи, сделанные изнутри, пока не наткнулся на одну, видимо, оставленную пьяной рукой (на левой стенке, над туалетной бумагой): «Миссис Леора! Бакли-роуд, 60. Самая гостеприимная постель в городе! Брат».
Достав из кармана карандаш, Хейз записал адрес на оборотной стороне конверта.
Покинув здание вокзала, он поймал желтое такси и назвал водителю – коротышке в большой кожаной кепке и с сигарой в зубах – адрес. Через несколько кварталов Хейз заметил, что таксист косится на него в зеркало заднего вида.
– Ты ведь не ее дружок, верно? – спросил водитель.
– Первый раз к ней еду, – ответил Хейз.
– Откуда знаешь про нее? Не часто она проповедников принимает. – Разговаривал таксист уголками рта, держа сигару точно посередине.
– А я и не проповедник, – нахмурился Хейз. – Имя и адрес списал в туалете.
– Выглядишь как святоша. Шляпа проповедницкая.
– Неправда, – возразил Хейз, наклоняясь и кладя руку на спинку переднего сиденья. – Шляпа как шляпа.
Такси остановилось у небольшого одноэтажного дома между бензоколонкой и пустырем. Покинув автомобиль, Хейз сунул деньги водителю в окно.
– Не только в шляпе дело, – подсказал таксист. – Взгляд у тебя этакий…
– Послушайте, – произнес Хейз, прикрывая полями один глаз, – никакой я не проповедник.
– Понимаю. Никто на этой Божьей зеленой земле не совершенен, будь то поп или кто иной. Лучше всего проповедник расскажет об ужасе греха, если знает о нем не понаслышке.
Хейз наклонился к самому окну, случайно ударившись лбом и шляпой о кузов машины. Шляпа села ровно, выражение на лице разгладилось.
– Слушайте сюда и запомните: ни во что я не верю.
Таксист вынул изо рта пенек сигары.
– Прям вот так и не веришь? – спросил он, изумленно раскрыв рот.
– Повторять не собираюсь.
Водитель снова взял сигару в зубы.
– В этом ваша беда, проповедники, – произнес он. – Вы слишком хороши, чтобы верить во что-то.
Сказав так, он уехал с выражением надменного благочестия на лице.
Хейз обернулся к дому: тот был немногим больше хибары, в одном окне горел теплый свет. Подойдя к крыльцу, Хейз заглянул в щелку в ставнях и увидел крупное белое колено. Затем отошел к передней двери и толкнул ее – оказалось не заперто, и Хейз прошел в небольшой затемненный коридор с дверьми по обеим сторонам. Дверь слева имела трещину – из нее в прихожую проникал узкий столбик света. Через щель Хейз увидел миссис Уоттс. Та сидела на белой железной кровати и большими ножницами стригла ногти на ногах. Это была крупная женщина: темно-желтые волосы и белое лицо, лоснящееся под слоем ночного крема, – в розовой сорочке, которая подошла бы даме куда меньших пропорций.
Хейз дернул за ручку, и миссис Уоттс обратила на дверь цепкий, смелый и пронзительный взгляд. С минуту она смотрела в сторону Хейза, а после вернулась к стрижке ногтей.
Хейз вошел и огляделся: из мебели в комнате стояли кровать, комод и кресло-качалка, заваленная грязным бельем. Хейз приблизился к комоду и потрогал пилку для ногтей, пустую баночку из-под желе, одновременно глядя на отражение миссис Уоттс в пожелтевшем зеркале. Слегка удивленная, она смотрела на гостя и улыбалась. Чувствуя, как нервы напряглись до предела, Хейз быстрым шагом преодолел расстояние до кровати и сел на дальний ее край. Глубоко вдохнул одной ноздрей и принялся осторожно водить ладонью по простыням.
Миссис Уоттс облизнула розовым язычком нижнюю губу. Она была рада Хейзу, словно старому другу.
Хейз слегка подвинул в сторону тяжелую и теплую ногу хозяйки. Рот миссис Уоттс раскрылся в широкой улыбке, обнажившей маленькие, острые, чуть зеленоватые и далеко отстоящие друг от друга зубы. Женщина схватила Хейза за руку, чуть повыше локтя, и медленно, растягивая слова, спросила:
– Охотишься на кого-нибудь?
Если бы не крепкая хватка миссис Уоттс, Хейз сиганул бы в окно. Рот юноши невольно исторг беззвучный ответ:
– Да, мэм.
– Задумал что-нибудь? – спросила миссис Уоттс, притягивая к себе Хейза.
– Послушайте, – тщательно подбирая слова, ответил он. – Я к вам по обычному делу.
Рот миссис Уоттс округлился, как будто хозяйка удивлялась столь расточительному употреблению слов.
– Чувствуй себя как дома, – просто сказала она.
С минуту они смотрели друг на друга не шевелясь. Затем Хейз голосом выше обычного предупредил:
– Вам следует знать: я, черт возьми, не священник.
Миссис Уоттс оглядела Хейза с легкой насмешкой и свободной рукой по-матерински пощекотала его за подбородок.
– Ну и ладно, сынок. Мамочка не возражает.
Следующим вечером Хейзел Моутс шел по центру города вдоль витрин магазинов, стараясь в них не заглядывать. Черное небо словно подпирали серебристые полосы, похожие на строительные леса, а позади них тысячи звезд складывались в неспешную постройку вселенной, которая завершится лишь к концу времен. Из горожан на небо никто не смотрел; для них в ночь четверга двери магазинов оставались открытыми – предоставляя лишнюю возможность зайти и присмотреть покупку. Тень плелась следом за Хейзом, временами забегая вперед или сталкиваясь с тенями прохожих; однако, предоставленная самой себе, она вновь отходила Хейзу за спину – такая тонкая, беспокойная, идущая назад.
Хейз шагал, вытянув шею, будто напав на след чего-то, что постоянно вытягивали у него из-под носа. От яркого света витрин синий костюм юноши казался пурпурным.
Через некоторое время Хейз остановился перед универмагом. У самого входа выставили карточный стол, на котором худолицый мужчина демонстрировал картофелечистку. Одетый в небольшую парусиновую шляпу и рубашку с рисунком в виде перевернутых фазанов, перепелов и бронзовых индеек, он старался говорить тихо, не перекрикивая уличного шума, – как в приватной беседе. У стола собралось несколько человек, а на самом столе стояли два ведра: пустое и полное картофельных клубней. Между ведрами худолицый сложил пирамидку из зеленых коробочек и на ее вершине оставил одну картофелечистку открытой, готовой для демонстрации. Поверх этого своеобразного алтаря худолицый указывал то на одного человека, то на другого, призывно повторяя: «Как насчет вас?» Вот он выбрал мокроволосого прыщавого парнишку и произнес:
– Ты ведь не пройдешь мимо?
Он опустил в машинку – квадратный металлический ящичек – картофельный клубень и принялся вращать красную ручку. Клубень провалился в недра машинки и через секунду выпал из нее в пустое ведро – чистый, белый.
– Мимо не пройдете!
Парнишка загоготал и обернулся на других собравшихся. У него были желтые волосы и лицо, похожее на лисью мордочку.
– Тебя как звать? – спросил продавец.
– Енох Эмери, – ответил парнишка и шмыгнул носом.
– Юноша с таким звучным именем не может не иметь столь замечательной вещи, – провозгласил худолицый, закатывая глаза и стараясь разогреть остальную публику.
Кроме парня, никто не рассмеялся. Поначалу. Затем человек напротив Хейзела Моутса издал смешок – неприятный, резкий. Это был высокий, похожий на мертвеца мужчина в черном костюме, брюнет, в темных очках. Из-за полос на скулах, словно бы нарисованных и выцветших, мужчина казался похожим на оскалившегося мандрила. Отсмеявшись, он выступил вперед, неся в одной руке чашку, а во второй белую трость – ею он ощупывал дорогу впереди себя. Вслед за мужчиной несла брошюры девушка в черном платье и глубоко натянутой на лоб черной вязаной шапочке, из-под которой выбился краешек каштановой челки. Лицо у девушки было длинное, носик – короткий и острый.
Внимание публики тут же обратилось на черную пару, отчего торговец картофелечистками немало разозлился.
– Как насчет тебя, да, тебя? – позвал он, указывая на Хейза. – Ни в одном магазине такой выгодной покупки тебя не ждет.
Хейз посмотрел на слепца и девушку.
– Эй! – позвал Енох Эмери, потянувшись мимо женщины и толкая Хейза в плечо. – С тобой говорят! С тобой.
Еноху пришлось толкнуть Хейза дважды, прежде чем тот обратил наконец внимание на продавца.
– Купи одну из этих штучек и отнеси домой женушке!
– Нет у меня жены, – пробормотал Хейз, вновь отворачиваясь и глядя на слепца с девушкой.
– Зато есть любимая мать-старушка?
– Нет.
– Фу-ты ну-ты, – произнес худолицый, складывая ладони чашечкой и обращаясь к публике. – Значит, ему нужна такая штучка для себя, чтобы не остаться совсем одному.
Енох Эмери от смеха согнулся пополам и хлопнул себя по коленкам. Хейзел Моутс как будто ничего не слышал.
– Первому, кто купит у меня картофелечистку, я бесплатно отдам полдюжины очищенных клубней, – заявил худолицый. – Ну, поспешите! Всего полтора доллара за машинку, которая в любом другом месте стоила бы все три!
Енох Эмери принялся рыться в карманах.
– Вы еще благословите тот день, когда повстречали меня, – посулил худолицый. – Вы его не забудете. Никто из тех, кто приобрел у меня такую машинку, не забудет сегодняшний день!
Слепец осторожно выступил вперед, бормоча:
– Помогите слепому проповеднику. Если не желаете покаяться, так хотя бы подайте пять центов. Я распоряжусь ими не хуже вас. Помогите слепому безработному проповеднику. Разве не лучше, когда священник просит подаяния? Ну же, подайте пять центов, если не желаете каяться.
У стола и без того собралось не много народу, а заслышав слепца, люди начали расходиться. Продавец машинок, сверкая глазами, перегнулся через стол.
– Эй, ты! – закричал он слепцу. – Ты что себе позволяешь? Распугал покупателей!
Слепой священник не обратил на него внимания. Продолжая звенеть кружкой, он шел себе дальше; девушка раздавала брошюры. Пройдя мимо Еноха Эмери, священник приблизился к Хейзу и чуть не ударил его по ноге тростью. Наклонившись к лицу проповедника, Хейз заметил, что полосы на лице – не рисунок, а шрамы.
– Какого черта! – продолжал орать продавец машинок. – Я собрал этих людей, так что не встревай!
Девушка протянула брошюру Хейзу, и тот схватил бумаги, на лицевой стороне которых надпись гласила: «Иисус взывает к тебе».
– Да кто ты такой, черт возьми?! – не унимался худолицый.
Девочка подошла к нему и протянула бумаги. Глянув на них и скривившись, продавец картофелечисток резко вышел из-за стола. На ходу он опрокинул ведро с картошкой.
– Проклятые фанатики! – заорал он, оглядываясь и ища взглядом слепца.
Постепенно собирался народ, желая поглазеть из-за чего сыр-бор.
– Чертовы коммунисты! Понаехали! – вопил продавец. – Это я толпу собрал!.. – Он резко умолк, заметив, что у стола и правда собралась куча народу.
– Люди, люди, – сменил тон худолицый, – не толпитесь, по одному, на всех хватит. Полдюжины клубней первому, кто купит у меня картофелечистку. – Он вернулся на место и спокойно стал показывать коробочки с машинками. – Подходите, не толкайтесь – на всех хватит.
Полученную от девушки брошюру Хейз открывать не стал. Он лишь взглянул на обложку последний раз и разорвал бумаги пополам. Затем сложил половинки и порвал снова. Рвал брошюру до тех пор, пока от нее не осталась пригоршня конфетти. Уронив их на землю, Хейз обернулся и увидел, что девушка стоит не далее как в трех футах от него. Стоит и смотрит, раскрыв рот, блестящими глазками, похожими на два осколка бутылочного стекла. На боку у девушки висела джутовая сумка. Хейз, сердито глядя на спутницу слепого, в ответ принялся вытирать липкие руки о штанины брюк.
– Я тебя видела, – сказала девушка и поспешила отойти к слепцу, который стоял сейчас у карточного стола. Оттуда она снова обернулась и посмотрела на Хейза. Почти вся толпа к тому времени рассосалась.
Продавец картофелечисток перегнулся через стол к слепому проповеднику и спросил:
– Эй, понял, а? Понял, как в чужие дела вмешиваться?
– Гляньте, – сказал Енох Эмери. – У меня всего доллар шестнадцать, но я…
– Ага! – воскликнул худолицый. – Будешь знать, как срывать торговлю. Я продал восемь машинок. Продал…
– Дайте мне одну, – попросила девушка, указав на коробочки.
– Деньги, – ответил худолицый.
Достав завязанный узелком платочек, девушка извлекла из него две пятидесятицентовые монеты и протянула их продавцу.
– Дайте мне одну машинку, – повторила она.
Продавец взглянул на мелочь и скривил рот.
– Доллар с половиной, сестренка.
Быстро убрав руку, девушка обернулась на Хейзела Моутса, словно тот окликнул ее. Секунду глядела на него, затем последовала за уходящим слепцом. Хейз глядел ей вслед.
– Слушай, – произнес Енох Эмери, – у меня доллар и шестнадцать центов. Хочу себе такую…
– Оставь, – ответил продавец, убирая со стола ведра. – Тут тебе не распродажа.
Хейз смотрел в спину слепому проповеднику, теребя карман, словно не решаясь: опустить в него руку или нет. Наконец он вынул два доллара, бросил их на стол продавцу и, схватив коробочку с картофелечисткой, побежал вниз по улице. Через секунду его нагнал Енох Эмери.
– Ого, да у тебя куча денег, – запыхавшись, произнес он.
Девушка тем временем нагнала слепого священника и взяла его под локоть. Эти двое обогнали Хейза примерно на квартал. Хейз замедлил шаг и, обернувшись, заметил Еноха Эмери. На Енохе был желтоватый костюм, розовая рубашка и галстук цвета зеленого горошка. Парень улыбался и вообще походил на дружелюбного непоседливого пса.
– Ты здесь давно? – спросил Енох.
– Два дня, – пробормотал Хейз.
– А я два месяца. Работаю на город. А ты где?
– Я вообще не работаю.
– Плохо, – протянул Енох и прыгнул чуть вперед, чтобы поравняться с Хейзом. – Мне восемнадцать, я тут всего два месяца и уже работаю на город.
– Молодец, – ответил Хейз и, сдвинув шляпу на бок – в ту сторону, с которой шел Енох, – ускорил шаг. Слепец впереди принялся фальшиво кланяться направо и налево.
– Я что-то не расслышал твоего имени, – напомнил Енох, и Хейз представился.
– Ты, с виду, за теми деревенщинами топаешь, – заметил Енох. – Сильно веруешь?
– Нет.
– Ну и я нет, не особо. Я четыре недели ходил в Родмилльскую библейскую академию для мальчиков. Меня туда определила одна мадама. Забрала у папани и отправила в библейскую академию. Она из социальной службы была. Господи, четыре недели… думал, я стану блажным.
Хейз дошел до конца квартала, Енох не отставал. Когда Хейз уже собрался перейти через улицу, Енох завопил:
– Ты что, огней не видишь? Надо ждать!
Регулировщик засвистел в свисток, и рядом затормозила машина. Хейз пошел через дорогу, не сводя глаз со слепого, который достиг середины квартала. К Хейзу, не прекращая свистеть, приблизился регулировщик и остановил его. У полицейского было худое лицо и овальные желтые глаза.
– Ты знаешь, чего ради над дорогой повесили вон ту штуку? – спросил он, указывая на светофор.
– Я ее не заметил, – признался Хейз.
Полицейский молча посмотрел на него. Рядом остановилось несколько прохожих, и коп скосил на них взгляд.
– Может, ты думал, что красный свет – для белых, а зеленый – для черномазых?
– Да, так и подумал. Можно идти?
Полицейский отпустил Хейза, уперев затем руки в бока. Отступив на шаг, он посоветовал:
– Передай своим дружкам: светофор иначе устроен. Красный свет значит «стой», а зеленый – «иди». Для всех он работает одинаково: для мужчин, женщин, белых и черномазых. Так и передай дружкам-деревенщинам, чтобы в городе не терялись.
Прохожие захохотали.
– Я присмотрю за ним, – сказал Енох, приближаясь к копу. – Мой друг здесь всего два дня. Я присмотрю за ним.
– Ты сам давно в городе? – спросил полицейский.
– Я тут родился и вырос. Толкингем мой родной город. Я присмотрю за приятелем для вас… Эй, ты куда? Погоди! – Протолкавшись через толпу, он нагнал Хейза. – Я же спас тебя.
– Буду должен, – ответил Хейз.
– Да ладно, – отмахнулся Енох. – Может, заглянем в аптеку, возьмем по содовой? Пока рано, клубы закрыты.
– Не нравятся мне аптеки. Прощай.
– Будет тебе. Я все равно с тобой прогуляюсь, составлю компанию. – Он проследил за взглядом Хейза. – Я бы на твоем месте с деревенщинами не якшался. Особенно в такое время суток, да еще с фанатиками. С меня Иисуса хватит. Та мадама из социальной службы, забравшая меня у папани, целыми днями молилась. Мы с папаней жили при лесопилке, с ней переезжали. Когда приехали в Бунвилль, появилась та службистка. – Енох схватил Хейза за рукав пиджака. – Мне в Толкингеме не нравится, на улицах много народу, – признался он. – Так и норовят сбить тебя с ног… Ну да ладно, пришла, значит, эта мадама, и я ей, похоже, глянулся. Мне тогда всего двенадцать исполнилось, и я хорошо пел гимны, которым научился у одного черномазого. Глянулся я, значит, мадаме, и она забрала меня в Бунвилль, жить с ней. Дом у нее кирпичный был, но она целыми днями молилась.
Тут в Еноха врезался невысокий мужчина в выцветшем комбинезоне.
– Смотри, куда прешь! – прорычал Енох.
Коротышка угрожающе поднял руку и по-собачьи оскалился.
– Это кто здесь вякает? – огрызнулся он.
– Видал? – заметил Енох Хейзу. – Все только и хотят, что сбить тебя с ног. Никогда еще такого враждебного места не видел. Тот же дом кирпичный. Я в нем с мадамой два месяца прожил, потом пришла осень, и она отправила меня в Родмилль. Я подумал: ну вот, облегчение. С мадамой ужиться не получалось. Она не старая была, лет сорока, зато страшная.
В коричневых очках, волосы такие жиденькие, что твоя подливка из свинины, по голове размазанная. Я обрадовался, думал, в академии проще. Я ведь однажды сбежал от службистки, она меня вернула и сказала, будто бы имеет на меня бумаги, по которым запросто может отправить меня в колонию, если не буду послушным. Вот я и радовался, что в академию отбываю. Ты в академии не учился, ни разу?
Хейз как будто не слышал вопроса.
– Ну, скажу тебе, обманулся я, – продолжил Енох. – Боже правый, какое там облегчение! Прошло четыре недели, и я убег, и мадама вернула меня к себе. Я знал, черт возьми, что она так поступит, и все равно убег из академии. – Енох с минуту помолчал. – Знаешь, как мне удалось бежать от службистки?
Секунду спустя Енох сам ответил:
– Я ее напугал вусмерть. Стал учиться и учиться, даже молился, просил Иисуса, чтобы он показал, как уйти от мадамы, не убив ее и не загремев в колонию. Потом в одно утро я проснулся и при свете дня вошел без портков к ней в спальню. Сдернул с мадамы одеяло, и у нее случился сердечный приступ. Затем я вернулся к папане, и больше мы этой шкуры не видели. Ты только зубами скрипишь, – заметил Енох, приглядевшись к Хейзу. – Не смеешься. Поди, ты из бедных вышел?
Хейз свернул на боковую улочку. Слепец и девушка дошли до угла, на квартал впереди.
– Кажись, догоним их в конце концов, – произнес Енох. – Ты в городе много людей знаешь?
– Нет, – ответил Хейз.
– И не узнаешь. В этом городе друзей завести трудно. Я тут два месяца, а все ни с кем не сдружился. Все так и норовят затоптать меня. Смотрю, с деньжатами у тебя порядок? У меня вообще ни гроша. Были бы деньжата, уж я бы нашел, куда их потратить.
Слепец и девушка остановились на углу и свернули налево.
– Догоняем, – сказал Енох. – Если не будем осторожны, то угодим на встречу фанатиков и будем распевать гимны с этой девкой и ее папашей.
В конце следующего квартала располагалось крупное здание с колоннами и куполом. К нему-то слепец и шел. Повсюду вокруг здания, через дорогу от него и по всей улице вверх и вниз стояли припаркованные автомобили.
– Это не кинотеатр, – заметил Енох.
Слепец с девушкой поднялись по ступеням ко входу, по бокам от которого восседали на пьедесталах каменные львы.
– И не церковь, – сказал Енох.
Хейз замер у крыльца, пытаясь придать своему лицу некое выражение. Наконец он надвинул шляпу на лоб и шагнул навстречу двоим, присевшим у каменного льва. Остановился перед слепцом и попробовал заглянуть за темные стекла очков. Девушка вытаращилась на Хейза.
Проповедник слегка поджал губы.
– Твое дыхание смердит грехом, – произнес он.
Хейз отшатнулся.
– Зачем ты меня преследуешь?
– И вовсе я вас не преследую.
– А она сказала, что преследуешь, – возразил слепец, ткнув большим пальцем в сторону девушки.
– Не преследую, – гнул свое Хейз. Сжав в руках коробочку с картофелечисткой, он посмотрел на девушку, на ровные края вязаной шапочки. Девушка коротко улыбнулась и тут же постаралась придать лицу прежнее выражение, будто почуяв дурное.
– Я и не думал вас преследовать, – повторил Хейз. – Я шел за ней.
И Хейз протянул девушке картофелечистку. Спутница слепого проповедника хотела уже схватить подарок, но передумала.
– Не надо мне ее. На что она мне? Забирай. Не надо!
– Быстро возьми, – одернул девушку слепец. – Спрячь в сумку и заткнись, пока я тебе не врезал.
Хейз вновь протянул девушке подарок.
– Не возьму, – пробормотала она.
– Я сказал: возьмешь, – повторил слепец. – Он не шел за тобой.
Наконец девушка сдалась: приняла коробочку и, сунув ее в сумку, произнесла:
– Она не моя. Себе не возьму.
– Я шел за девушкой сказать: зря глазки строила и нисколько меня не очаровала, – заявил Хейз, глядя на проповедника.
– О чем ты?! – закричала девушка. – Не пялилась я на тебя. Я лишь смотрела, как ты рвешь брошюру. Он разорвал наши бумаги на мелкие кусочки, – сказала она, толкая проповедника в плечо. – Разорвал и просыпал на землю, как соль, и утер руки о штаны.
– Он шел за мной, – произнес слепец. – За тобой никто не пойдет. В голосе этого юноши я слышу тягу к Христу.
– Боже, – пробормотал Хейз. – Боже ж ты мой.
Он присел на ступеньку возле девушки и положил руку рядом с ее ногой. (Девушка была в кедах и черных хлопковых чулках.)
– Слышишь, как этот малый поминает Бога всуе, – сказала девушка. – Он не за тобой шел, папа.
Слепец резко рассмеялся.
– Послушай, юноша, – обратился он к Хейзу. – От Христа не сбежишь. Христос – Он есть.
– Я про Него кучу всего знаю, – вмешался Енох. – Меня службистка определила в Родмилльскую библейскую академию. Хотите узнать о Христе – спросите меня. – Он забрался на каменную зверюгу и сидел на ней, свесив скрещенные ноги по одну сторону статуи.
– Я много повидал, – произнес Хейз, – и могу поверить во что угодно. Я прошел полмира.
– Я тоже, – добавил Енох.
– Не так уж ты и далеко зашел, раз следуешь за мной, – ответил Хейзу слепец и внезапно накрыл ему ладонью лицо. Слегка растерявшись, Хейз отбил его руку.
– Прекратите, – слабым голосом велел он. – Вы обо мне ничего не знаете.
– Папаня мой выглядит Христос Христом, – заметил Енох со спины льва. – У него волосы до плеч, правда, шрам есть на подбородке… а маманю я не знаю.
– Тебя пометил проповедник, – хихикнув, сказал слепец. – Ты шел за мной, желая снять отметку или поставить новую?
– Послушай, – сказала девушка и положила руку на плечо Хейзу, – боль уймет лишь Иисус.
Хейз, глубоко надвинувший на глаза шляпу, никак не ожидал от нее таких слов и такого жеста.
– Послушай, – снова, уже громче, заговорила девушка. – Жила одна пара, убившая ребенка. Этот ребенок был уродлив, и мать его не любила. Дитя несло Христа в своем сердце, а у матери не имелось ничего, кроме милого лица да полюбовника. Она отослала дитя прочь, но оно вернулось. Женщина снова отослала его прочь, и дитя вновь возвратилось. Сколько бы мать ни прогоняла ребенка, он всегда находил ее с полюбовником. Тогда они задушили чадо шелковым чулком и повесили в трубе дымохода. Правда, оно не оставило мать. Христос наградил дитя красотой, и оно являлось матери всюду, куда бы та ни взглянула. Она возлежала с полюбовником, и дитя глядело на них сквозь кирпичную кладку, сияя во тьме ночи.
– Господи Иисусе… – пробормотал Хейз.
– У матери была только внешность, – громче протараторила девушка. – Ее мало. Мало, любезный.
– Я слышу их шаги. Выходят, – заговорил слепец. – Доставай брошюры. Они выходят.
– Мало, мало, – повторяла девушка.
– Что будем делать? – спросил Енох. – Что в этом доме?
– Будем раздавать программки, – ответил слепец. – Моей пастве.
Девочка достала из сумки и вручила Еноху две стопки перетянутых шпагатом брошюр.
– Ты со вторым парнем ступай на ту сторону улицы и раздавай программы, – велел слепец дочери. – А мы с моим преследователем остаемся здесь.
– Нечего ему наши брошюры лапать. Он их только рвать горазд.
– Делай, что велено.
Секунду девушка стояла хмурясь, затем обратилась к Еноху Эмери:
– Ты! Если идешь – пошли.
Енох спрыгнул со спины льва и последовал за девушкой на другую сторону улицы.
Хейз шагнул было вниз по ступеням, и слепец вдруг схватил его за руку.
– Покайся! – прошептал он. – Поднимись на последнюю ступень крыльца и кайся в грехах, раздавай бумаги.
Он сунул Хейзу в руки стопку брошюр.
Хейз дернулся и тем ближе притянул к себе слепого проповедника.
– Послушайте, я не грешнее вашего.
– Ты блудил и богохульствовал. Что еще?
– Это просто ваши слова. Если я и грешил, то еще до того, как совершил хоть один проступок. Я чист. – Он попытался расцепить пальцы слепого священника, но тот лишь крепче обхватил запястье Хейза. – Я не верю в грех. Отпустите!
– Иисус тебя любит, – ровным, насмешливым тоном напомнил слепец. – Он тебя любит, Он любит тебя…
– Глупости, Христа нет и не было! – воскликнул Хейз, высвобождая руку.
– Ступай к дверям и раздавай бумаги…
– Я возьму их, поднимусь и зашвырну в кусты! Будь вы зрячим, увидели бы!
– Я более зряч, нежели ты! – смеясь, прокричал слепец. – Имеешь глаза, да не видишь, имеешь уши, да не слышишь. Однако со временем придется прозреть.
– Были б вы зрячи – смотрели бы! – сказал Хейз и помчался вверх по ступеням.
Из дверей зала уже вышла толпа народу, и кто-то даже успел преодолеть половину спуска по крыльцу. Хейз, растопырив локти, словно острые крылья, протолкался к дверям, но тут ему навстречу хлынул новый поток людей, и юношу отбросило в самое начало пути. Хейз снова принялся пробивать себе путь, пока кто-то не крикнул:
– Да пропустите этого идиота!
И люди расступились, давая дорогу. Хейз взбежал на самый верх и, отойдя в сторону, тяжело дыша, огляделся.
– Я не шел за ним! – прокричал он. – Никогда и ни за что не пошел бы за слепым дураком. Господи Иисусе!
Хейз стоял у здания, держа стопку брошюр за нить шпагата. К нему приблизился полный мужчина, желающий закурить сигару, и Хейз толкнул его в плечо.
– Взгляните туда, – произнес Хейз. – Видите того слепца? Он раздает брошюры и просит милостыню. Боже мой! И ребенка за собой таскает. Девочку, наряженную в женские тряпки, вынужденную раздавать брошюры. Господи!
– Фанатиков везде хватает, – ответил полный мужчина и продолжил свой путь.
– Иисусе, – произнес Хейз и наклонился к старушке в ожерелье из деревянных бусин. – Лучше вам перейти на другую сторону улицы, мадам. Тут, у крыльца, вас поджидает дурак, раздающий брошюры.
Толпа уже напирала сзади на старушку, однако та остановилась и посмотрела на Хейза ясными крохотными глазками. Хейз шагнул было к ней, но толпа понесла старушку дальше, и пришлось вернуться на место.
– Сладчайший Иисус Христос распят, – сказал Хейз. – Имею сказать вам, люди. Может, вы полагаете себя нечистыми, ибо не веруете, но вы чисты. Это имею сказать вам. Все вы, люди, как один чисты, но скажу вам: не потому, что Христос распят. Правду молвят, Христа распяли, но умер он не за вас. Внемлите: я сам проповедник и проповедую истину, – продолжил Хейз, но толпа двигалась мимо него очень быстро, как живой поток, распадающийся внизу на ручейки в каналах темных улиц. – Разве не ведомо мне, что есть, а чего нет?! Разве лишен я глаз в глазницах? Ужели я слеп? Внемлите, – кричал Хейз, – ибо я создам новую церковь, Церковь Истины Христову Без Христа. Примкните ко мне, от вас я не потребую ничего. Церкви моей пока еще нет, но она скоро воздвигнется.
Те немногие, кто задержался, глянули на Хейза раз или два. Брошенные листы бумаги разлетелись по улице; слепой проповедник по-прежнему сидел на крыльце, Енох Эмери балансировал на голове льва напротив, а рядом стояла дочь проповедника и смотрела на Хейза.
– Не нужен мне Иисус Христос, – сказал Хейз. – На что он, когда у меня есть Леора Уоттс!
Хейз спустился к слепцу, и тот рассмеялся. Развернувшись, Хейз пошел на другую сторону улицы. Он уже почти перешел дорогу, когда его настиг голос слепца – встав посреди улицы, проповедник кричал:
– Хоукс, Хоукс! Если захочешь найти меня – ищи Асу Хоукса!
Его чуть не сбила машина – водитель вовремя успел объехать слепца.
– Покайся! – прокричал Аса Хоукс и, рассмеявшись, побежал вслед за Хейзом, словно намереваясь схватить его. Хейз отвернулся и, вжав голову в плечи, поспешил прочь. Он не оборачивался, пока не услышал еще шаги за спиной.
– Ну вот мы от них и отделались, – запыхавшись, произнес Енох Эмери. – Теперь пошли повеселимся?
– Послушай, – грубо ответил Хейз, – у меня есть дело. На тебя я насмотрелся.
И он ускорил шаг.
Енох едва поспевал следом.
– Я в городе уже два месяца и никого не знаю. Местные жители не очень-то приветливы. У меня комната, и я живу в ней совсем один. Папаня сказал, что надо переезжать сюда. Я не хотел, меня заставили. И я тебя вроде где-то видел. Ты не из Стоквилля будешь?
– Нет.
– Мелси?
– Нет.
– Наша лесопилка работала как-то возле Мелси, и твое лицо мне знакомо…