Фиона О’Брайан
Летние гости
Она пытается вспомнить, когда впервые пришла сюда, но не получается. Наверное, давно, в детстве. Она перебирает обрывки воспоминаний, которые всплывают из глубины памяти… пикники с родителями и сестрой в окружении собак, раскладных стульев, ведерок и лопаток, надувных матрасов и нарукавников… красочные обломки детских лет. Позже были свидания, прогулки под луной, первые поцелуи, местный молодняк, раскрывающий это секретное место приезжим сверстникам – все всегда впечатлялись видом живописной бухты, на мгновение теряя свое нарочитое городское безразличие.
Она сбрасывает кроссовки, закатывает джинсы и идет по кромке воды, ахая, когда волна окатывает ее ноги. Она ищет и находит тот самый камень, на котором любила сидеть, легко залезает в его ложбинку и прижимает колени к груди, вдыхая резкий запах моря. Море успокаивает ее, дыхание выравнивается, она позволяет воспоминаниям всплывать на поверхность и рассеиваться, теряясь в шуме волн.
ПАТ
Мы идем на пляж – на самом деле достаточно крутой пляж.
Он находится у подножия крутой лестницы из сотни ступенек, ведущих прямо вниз со скалы, откуда наш Кейбл-Лодж смотрит на море. Мы с Шоном скачем впереди, папа спускается медленнее, но в конце концов он тоже оказывается внизу.
Шон – это мой брат-близнец. Он больше не разговаривает. Я выше него на полдюйма. Раньше он был шумным и болтливым, а сейчас нет. У него ПТСР – посттравматическое стрессовое расстройство. Поэтому он и не разговаривает. Меня это не беспокоит, потому что я неплохо умею читать его мысли. Всегда умел, у близнецов такое бывает.
Придя на пляж, я думаю о маме. Она называла нас «пляжные балбесы», потому что при любой возможности мы всегда туда удирали – занимались серфингом, плавали или играли в мяч. А папа называл маму своей пташкой-серферкой, когда хотел ее подразнить, на что она отвечала, что технически она серферка-наседка. Я скучаю по маме, но до сих пор очень злюсь на нее и иногда думаю, что хорошо, что ее сейчас нет рядом. Боюсь, я бы ей такого наговорил… Дело в том, что это она во всем виновата, она все испортила. Папа старается, но я знаю, как ему тяжело без нее. И Шон… ну с Шоном совсем другое дело. В общем, мы сейчас здесь, и из этого надо выжать максимум. Дом тоже крутой, он вроде бы очень старый, ему больше ста лет, а раньше это был охотничий домик. Папа объяснил, что раньше люди останавливались там, когда их приглашали на охоту или рыбалку. Пострелять не по мишеням, как у нас дома, а по настоящим птицам. Потом там жил самый первый чел, который управлял самой первой кабельной телеграфной станцией, а уж потом Кейбл-Лодж стал просто обычным домом. Мы арендуем его, потому что там уже давно никто не живет, и папа говорит, что здесь атмосферно, а это помогает ему в работе. Сейчас он фотографирует на свою камеру, проверяет локации и все такое. Пляж пустой, вокруг никого. Ну кроме нас, потому что сейчас уже полшестого и большинство людей разошлись по домам.
Я бы занял отдельную комнату в доме, их же в доме предостаточно, но Шону захотелось жить вместе со мной, и мне, конечно, пришлось ему это позволить, потому что он все еще травмированный. Хотя я не совсем понимаю, чего он отмалчивается. Ну что такого-то? Я был там, я знаю, что произошло, никто не собирается винить его или типа того… И вообще, это все уже прошло. Я ему так и сказал, но он все равно молчит.
Через какое-то время мы разворачиваемся, чтобы пойти обратно. Папа говорит, что он проголодался и пора есть. И именно тогда мы видим ее. Она сидит на камне, смотрит на море, и ветер развевает ее волосы. Она напоминает мне русалку, не Ариэль из мультфильма, а настоящую, из-за того, какие у нее длинные золотые волосы. А еще потому, что она так сидит, что ее ног совсем не видно. Она нас не замечает, а папа жестом просит, чтобы мы молча подождали, затем садится на корточки и делает несколько снимков, что, по-моему, неправильно, пусть мы и довольно далеко от нее. Потом мы уходим. Оглянувшись назад, я вижу, что она все еще там, на камне, хотя уже холодает.
– Эй! – говорит папа, переходя на бег. – Кто последний, тот чистит картошку.
* * *
Какая мать станет нервничать перед встречей с собственной дочерью? Бреда пытается убедить себя, что просто взбудоражена, и это правда, конечно, но еще она нервничает, определенно нервничает. Она хочет, чтобы сегодня все было идеально, а ведь многое может пойти не по плану. Прошло четыре года с тех пор, как они виделись в последний раз, с тех пор, как Энни поссорилась с отцом и уехала из дома, отменив свадьбу. Бреда не выдержит, если они снова поругаются. Она так и не выяснила, что именно было сказано в пылу того спора, но она знала своего мужа достаточно хорошо, чтобы догадаться, что, услышав, что он вот-вот потеряет любимого будущего зятя, Конор, видимо, бросил дочери очень обидные необоснованные обвинения. Когда Конор выходил из себя, это всегда было ужасно, но в тот раз он впервые по-настоящему разозлился на одну из своих девочек. Потом он отказывался обсуждать тот случай даже с Бредой.
Но Энни вернулась домой. Это единственное, что имеет значение. На всякий случай Бреда серьезно предупредила Конора, чтобы тот вел себя потактичнее, но, честно говоря, она видела, что он и сам нервничает. Он обожает обеих своих дочек, но иногда просто не может с собой ничего поделать. Он не самый вежливый человек, и это еще слабо сказано. Поэтому она с ним все тщательно обсудила: не должно быть ни разговоров о кавалерах, ни упоминаний о свадьбе, которой не было, ни назойливых вопросов.
Ей бы хотелось добавить: «И не пей слишком много», – но это только испортило бы ему настроение. Придется самой за этим проследить. Если вечер пройдет гладко, это станет хорошим началом. «Шаг за шагом», – напоминает она себе.
Энни слишком похожа на отца, думает Бреда, вот в чем проблема. Только Энни унаследовала от Конора его лучшие черты. Его необычный цвет глаз и волос, его обаятельную манеру общения, его энергичный, живой ум. Но Конор ленив и зависим от внимания и лести окружающих, а Энни трудолюбива и самостоятельна. И пока, слава богу, если дочь чем и страдает, так это трудоголизмом. Нет, в этом отношении ей следует беспокоиться не об Энни, а о Ди и ее муже Джоне, они тщеславны, но не время сейчас думать о Ди. Сегодняшний вечер посвящен Энни, ужин должен пройти гладко, чтобы прошлое наконец осталось в прошлом.
Она проверяет стол в последний раз и придирчиво осматривает Конора, который чувствует себя неуверенно, надев свой лучший темно-синий костюм и новую рубашку.
– Нормально? – спрашивает он. Очевидно, он тоже волнуется.
– Отлично, – говорит Бреда. – Ты выглядишь очень… импозантно.
Неожиданный комплимент вызывает на его лице улыбку, но это правда. Он по-прежнему красивый мужчина, хотя и немного постаревший, как и она сама.
– Ты прекрасно выглядишь, Бреда, – говорит он, протягивая руку к костылю.
Раздается звонок, заставляя их обоих подпрыгнуть.
– Ты откроешь? – осторожно спрашивает он.
– Мы откроем, – говорит она. – Это будет прекрасный вечер, и мы насладимся каждой минутой.
Она внезапно очень ясно осознает, что пытается успокоить не только мужа, но и саму себя, и они вместе идут встретить дочь, вернувшуюся домой.
* * *
После всех объятий и восклицаний, Энни едва успевает поставить на пол подарки, привезенные из Лондона, и взять бокал шампанского, который протягивает ей отец, как маленькая фигурка вбегает в комнату и бросается Энни на шею.
– Грейси! – задыхается она, смеясь, когда племянница чуть не сбивает ее с ног.
– Она весь день готовилась встречать тебя. – Бреда смеется, а Конор гладит Грейси по голове.
– Ну, как тебе? – Грейси отступает назад, чтобы Энни могла ее рассмотреть. На ней синяя футболка с надписью «Розовый – мой второй любимый цвет» и многослойная сетчатая фиолетовая юбка, под которую надеты полосатые красно-черные легинсы. Венчает эту красоту черная кожаная байкерская куртка, которую Энни прислала из Лондона, и такие же кожаные ботинки почти по колено. На голове у нее дикая путаница темных кудряшек, и все вместе выглядит очаровательно. Безумно, но очаровательно.
– Я думаю, ты выглядишь потрясающе, – говорит Энни. – Как настоящая модница.
– Или «Ангел ада», – усмехается Конор.
– Кто такие «Ангелы ада»?
– Банда байкеров, которые разъезжают по округе и всех терроризируют.
– Круто, – говорит Грейси.
– Она не расстается ни с курткой, ни с ботинками с тех пор, как ты их прислала, – говорит Бреда. – Даже в такую жару. Нужно бы забрать их у нее.
– Мама говорит, что красота требует жертв, – возражает Грейси.
– А где Ди? – спрашивает Энни. – Я звонила ей сто раз, но она не отвечает.
– Она уехала на пару недель в Португалию. – Бреда говорит вроде бы небрежно, но не смотрит Энни в глаза.
– Она уехала сегодня утром, – добавляет Грейси. – Сказала, что ей нужно вырваться отсюда. У нее типа голова не соображает.
– Вот как? – Энни смотрит на Бреду.
– Ей будет полезно сменить обстановку, – говорит Бреда, многозначительно глядя на Энни поверх головы Грейси. – Конечно, она скоро вернется. А теперь, Грейси, дорогая, сними эту красивую куртку, хорошо, только на время ужина?
– Обязательно? – Девочка смотрит на Энни.
– Нет, но ты можешь что-нибудь пролить на нее, и будет обидно.
Грейси с большой осторожностью вешает куртку на спинку стула.
Новая квартира прекрасна, она занимает весь верхний этаж отремонтированного в отсутствие Энни крыла отеля. Здесь три спальни, просторная гостиная и столовая, а также шикарная кухня.
– Она огромная – можно заблудиться, правда, Конор? И так здорово, что нигде нет ступенек.
На ужин прекрасное горячее из лосося. Бреда сразу же рассказывает, что его приготовил Виктор, новый шеф-повар.
– Одно из преимуществ жизни в отеле.
Она сильно переживает, понимает Энни. Сделала прическу, надела свой лучший жемчуг и подходящие серьги. Она выглядит уставшей и даже еще более измученной, чем в тот раз, когда приезжала к Энни в Лондон.
– Да, мама, у тебя и так забот полон рот, чтобы еще и самой готовить, – соглашается Энни. Она надеется, так переключит разговор на темы, которые нужно обсудить, но этого явно избегают.
– Ну, обычно готовлю сама, – говорит мама. – Но, когда сегодня утром Виктор сказал, что будет лосось, я подумала, что могла бы…
– Как твое бедро, пап? – спрашивает Энни нейтральным тоном. Конор раскраснелся, и Энни раздумывает, почему, когда он наполняет ее бокал, а затем щедро наливает себе, у него трясутся руки – из-за алкоголя или от волнения. Это первый вопрос, который она задала именно ему, и он, кажется, обрадовался и вздохнул с облегчением, эту-то тему можно смело обсуждать.
– Отвратительно. – Он качает головой. – Этот хирург, к которому меня отправил доктор Майк, я рассказывал, он из Дублина, вообще все испортил. Нужно подать на него в суд.
– Ох, как жаль, папа. Не повезло.
Энни и ее мать переглядываются.
– К сожалению, ему до сих пор очень больно, – говорит Бреда.
– Я плохо сплю, часто просыпаюсь, а обезболивающее и снотворное не помогают. – Он с удовольствием продолжает эту тему: – Единственное, что приносит хоть какое-то облегчение, – это капелька виски.
– Ну это хоть что-то, наверное.
– Эм-м, как долго ты пробудешь дома, Энни? – спрашивает отец.
– Точно не знаю. Мы проходили через слияние, и это были очень тяжелые несколько месяцев. Они хотят, чтобы я осталась работать креативным директором, но мне нужно серьезно подумать. Мне полагается творческий отпуск, поэтому я решила взять паузу и посмотреть, что будет через пару месяцев…
– Что ж, прекрасно, – сияет Бреда. – Прекрасно, что ты побудешь дома подольше и не будешь спешить уехать. Я имею в виду… – Она смущается.
– Я знаю, – мягко говорит Энни. – И я буду рада помочь, пока я здесь. Судя по тому, что ты мне рассказывала, тебе не помешает немного расслабиться.
– Что ты ей рассказала?
Конор выглядит настороженным.
– О, только то, что все и так знают… Нет необходимости сейчас вдаваться в детали. – Бреда косится на Грейси, которая накладывает себе еще картофельного пюре.
Обсуждать Ди явно запрещено, пока здесь Грейси. Вместо этого Энни расспрашивает, много ли занято номеров в отеле и окупаются ли новые коттеджи, которые хотя и прекрасны, по большей части стоят пустыми.
– Ой, все не так плохо. – Бреда встает, чтобы принести десерт. – Сейчас тихо, но скоро будет лучше, я надеюсь. Кейбл-Лодж сдали в аренду. Пока на два месяца, но может, и больше.
– О! Кому?
– Американцу. Он снимает документальный фильм о телеграфной кабельной станции. Его зовут Дэниел О’Коннелл, ты обязательно его встретишь. Он очень симпатичный…
Проглотив десерт, Конор откашливается и говорит:
– Кстати, о встречах. Ты ни за что не угадаешь, с кем я столкнулся на днях… – Он крутит в руке бокал и выжидающе замолкает.
– С кем? – спрашивает Грейси.
– С Филипом.
Бреда пристально смотрит на него.
– Ты не говорил.
– Ну сейчас вот сказал. Должно быть, вылетело из головы.
– Как он? – улыбается Энни. Она все думала, как скоро отец решит упомянуть Филипа, и была к этому готова.
– О, у него все хорошо. Сказал, что прилетел из Дублина вертолетом. С ним была красивая блондинка. Он в отличной форме и спрашивал о тебе, Энни. Я рассказал, что ты возвращаешься, и он сразу ответил, что надеется тебя увидеть. – Конор выглядит очень довольным.
– Ну да, рано или поздно мы неизбежно столкнемся где-нибудь, – соглашается Энни.
– Джоан Коуди рассказывала, что чуть ли не все девушки отсюда до Дублина им интересуются, но у него нет времени ни для одной. Она говорит, что его интересует одна-единственная, и…
– Хватит, Конор, – резко говорит Бреда. – Грейси, дорогая, – уже мягко замечает она, – тебе пора спать, иди ложись.
– Ты зайдешь пожелать спокойной ночи, прежде чем уйти? – спрашивает Грейси у Энни, сползая со стула и снова натягивая свою кожаную куртку.
– Конечно.
– Ой, чуть не забыла. – Энни встает из-за стола, чтобы взять сумку и порыться в ней. – Я привезла тебе подарок.
– Правда? – Лицо Грейси светлеет.
– Опять, Энни! – качает головой Бреда. – Ты только что прислала эту кожаную куртку и ботинки! Балуешь ты ее!
Грейси разрывает упаковку и взвизгивает:
– Айпад! Ох, Энни, спасибо, спасибо, спасибо, как здорово! – Она вьется вокруг, обнимая Энни. – Ты самая лучшая тетя в мире!
– А ты моя единственная племянница, вот и приходится тебя баловать. – Энни смеется и обещает утром помочь Грейси завести электронную почту.
– Теперь ее не уложишь, – говорит Бреда.
– Ой, чуть не забыл! – Конор демонстративно смотрит на часы. – Мне нужно встретиться с одним парнем внизу насчет гонок на песчаных яхтах в Ринро. Совсем вылетело из головы.
Конор вылезает из-за стола и хромает к двери, неловко опираясь на костыль.
– Конор! – косится на него Бреда. – Энни только приехала, ты можешь хотя бы сегодня…
– Все в порядке, мам.
Энни ничуть не удивлена, что отец сбегает от них в отельный бар. За ужином он очень старался произвести хорошее впечатление и за эти усилия хочет себя вознаградить.
– Еще раз добро пожаловать домой, Энни, милая. Я… Я очень рад, что ты вернулась… надолго или нет – неважно. Я оставлю вас с мамой поболтать.
– Конечно, папа, увидимся завтра.
– Он понял, что напортачил, – говорит Бреда. Когда дверь за отцом закрывается, ее губы сжимаются в тонкую линию. – Я предупреждала его! Категорически запретила упоминать Филипа и все, что с ним связано, а он все равно не удержался и раскрыл рот.
– Расслабься, мам. Я не собираюсь впадать в истерику каждый раз, когда кто-то упоминает Филипа.
– Он сумел не проболтаться мне о том, что общался с ним, пока…
– Неважно, оставь его. Как ты? – спрашивает Энни. – Выглядишь усталой.
Бреда вздыхает:
– Мне плохо спалось и… ну… Я сегодня немного рассеянная, не обращай внимания, дорогая.
– Давай я сварю кофе, и посидим, поговорим.
Бреде не хочется начинать разговор, потому что она знает, о чем пойдет речь. Ей не хочется объяснять Энни, как сейчас идут дела, особенно сегодня, в ее первый вечер дома, но, похоже, выбора нет. Бреду загнали в угол на ее собственной кухне.
Энни приносит кофе и садится напротив матери.
– Что на самом деле происходит с Ди?
Бреда вспоминает, что уже рассказывала Энни, что Джона, мужа Ди, обвинили в мошенничестве. Что они с Ди, вероятно, потеряют свой прекрасный дом, что их брак разваливается и что Ди вернулась домой в отель вместе с Грейси, чтобы чуть-чуть передохнуть.
– Я пыталась ей дозвониться. – Энни наливает кофе в чашки. – Но она не ответила.
– Она не хочет ни с кем разговаривать, Энни. Думаю, она просто пытается, как может, со всем этим справиться… ну, со скандалом. Честно говоря, кажется, она сейчас немного не в себе.
– А что Грейси?
Бреда ерзает на стуле.
– Да она вроде в порядке… Она, конечно, знает, что папа уехал. Но, если честно, я не уверена. Она об этом особо не говорит.
– Деклан ввел меня в курс дела. Пять миллионов евро… – Энни присвистывает.
– Это какая-то афера.
– Я в курсе. Когда я услышала сумму в первый раз, она показалась мне нереальной, да и до сих пор кажется, сколько бы я об этом ни думала.
– Ублюдок.
– Не спорю.
– Так она ушла от него? Они совсем расстались?
– Если честно, я не знаю. Она настолько расстроена, что не в себе и… Я не думаю, что она все как следует обдумала, у нее шок от всего этого. И от унижения, конечно… Не могу сказать, что считала Джона хорошей партией для Ди, но мне казалось, что они счастливы вместе. А еще нужно же думать о несчастной малышке Грейси…
– Несчастные, которые вложили деньги по его примеру, никогда не увидят ни пенни. Как он вообще может жить с этим? – Энни неверяще качает головой.
– Это уже другая тема. – Бреда теребит свой жемчуг. – Понимаешь, Ди тоже может остаться ни с чем. Я пыталась с ней поговорить об этом, но она все твердит, что не готова это обсуждать. Вот я и думаю, Энни… Может, это и к лучшему.
Энни смотрит на нее, вытаращив глаза:
– Что ты такое говоришь?
– Ну, в последнее время я ни о чем другом не могу думать, мы с твоим отцом не молодеем, и, скажем прямо, ни Ди, ни ты никогда не интересовались отелем… Так что сейчас, возможно, самое подходящее время закрыть дело. За эти годы я накопила немного денег, ну знаешь, заначку на черный день. – Бреда закатывает глаза и хихикает. – Достаточно, чтобы выйти на пенсию, если экономить. Может, буду сдавать комнаты, что-то менее масштабное. Думаю, пора выставить отель на продажу – тогда мы сможем помочь Ди и Грейси, если до этого дойдет. По крайней мере, у них будет крыша над головой.
– О да! Я прямо вижу тебя и папу в уютном коттедже, сдающими половину дома. Ты продержишься рядом с ним минут пять – хотя даже это звучит не так плохо.
– Энни!
– В отеле ты хотя бы можешь его избегать. Ты ведь и так знаешь, что я обо всем этом думаю.
– Твой отец старается, Энни. После операции он заметно ослабел и его здоровье ухудшилось, я думаю, он о многом сожалеет.
– Уверена, так и есть, но кто в этом виноват?
– Пожалуйста, Энни, не начинай. Ты только что приехала, дай ему шанс. Я знаю, что он сожалеет о вашей ссоре и… и, что бы он ни сказал тебе тогда, это уже в прошлом. Ты же знаешь, какой он вспыльчивый, он ничего такого не имел в виду. Филип так нравился ему, да и всем нам. Твой отец старается. А теперь, когда брак Ди рушится и все такое… Я просто не выдержу новых ссор.
– А кто собирается ссориться?
– Это у тебя на лице написано. Я знаю тебя, Энни, и знаю, каким ужасным тебе все это кажется, но что сделано, то сделано, и теперь нам придется собраться и двигаться вперед. Ты деловая женщина, поэтому поймешь. Пожалуйста, любимая, никаких взаимных обвинений, никаких ссор, никаких «я же говорила». Сейчас мы должны сплотиться как семья, хотя бы ради малышки Грейси. Иначе… – Бреда всхлипывает. – Иначе нам конец.
Энни долго молча смотрит на мать.
– Хорошо, я поняла. – Она встает со стула, а затем наклоняется, чтобы поцеловать Бреду в щеку и сжать ее плечо. – Послушай, не беспокойся о каких-то там ссорах. Сейчас я не хочу ни с кем спорить. Я только прошу, не спеши делать то, о чем можешь пожалеть. По крайней мере, пока. Мы все спокойно обсудим в следующие несколько недель.
Бреда расслабляется.
– Да, да, ты права, конечно… Просто время сейчас не на нашей стороне.
– Не волнуйся, мама, пожалуйста. В таких ситуациях всегда найдется выход, если не паниковать. Слава богу, что ты сама не вложила деньги в эту аферу.
Бреда устало кивает.
– Не могу сказать, что доверяла ему, хотя он и был моим зятем. Что-то в нем никогда мне не нравилось, хотя я честно старалась его полюбить.
– Ну, ты хорошо притворялась, даже меня обманула. – Энни улыбается и подавляет зевок. – Это здешний воздух, – говорит она. – Меня уже вырубает.
– Тогда ложись пораньше, – говорит Бреда. – Ты, должно быть, устала.
– Думаю, правда пора заканчивать. Тебе тоже следует лечь. Отдыхай, мама, это был долгий день.
– Спокойной ночи, Энни, любимая. Ох, я забыла, пока мы говорили о Ди и обо всем остальном… Мне жаль – я насчет твоего приятеля из Лондона. – Бреда наклоняет голову набок. – Я вечно забываю его имя…
– Эд. – Энни закусывает губу.
– Точно, Эд. Мне жаль, что у вас с ним ничего не получилось. Деталей я, конечно, не знаю и не буду выспрашивать, но с тобой все в порядке, дорогая?
– Я в порядке, мама. Это уже в прошлом. Увидимся завтра, спокойной ночи.
– Спокойной ночи, любимая.
* * *
Бреда лежит в кровати, когда Конор возвращается со своей «встречи». Она на середине очередного любовного романа, но сегодня не может сосредоточиться на чтении. Слова просто расплываются перед глазами, и она сдается. Но теперь, услышав, как поворачивается ключ в замке, она надевает очки и делает вид, что поглощена чтением.
– Я думал, ты спишь, – говорит он слегка обвиняюще.
– Еще не так поздно.
– Нет, но обычно…
– Ну, как прошла встреча?
– Что? А, просто великолепно, был этот парень из кооператива и парочка молодых турок. Располагающие такие, но в толк не возьму, о чем они говорили.
– Ты долго.
– Я потом встретил нескольких старых знакомых, не видел их целую вечность. Ты знаешь, как это бывает…
– Знаю.
Бреда ждет, пока Конор разденется и уйдет в ванную. Она прислушивается к знакомым, привычным звукам: вот он извлекает из разных ящиков и выпивает многочисленные таблетки, свистяще кашляет, потом полощет рот и пьет несколько глотков ополаскивателя, – он делал так, сколько она себя помнила, и это никогда не помогало замаскировать запах виски, это она тоже помнила. Как будто это сейчас имеет значение.
– Конор…
Он стонет, забираясь на кровать рядом с ней.
– Что?
– Мне кажется, ужин прошел хорошо.
– Конечно, я тоже так думаю.
– Не считая того, что ты сбежал, как только смог. Даже не остался на кофе.
– Я же говорил тебе, я забыл об этой чертовой встрече!
– Конор, я не знаю, что было сказано во время той глупой ссоры между тобой и Энни, но она теперь дома, спустя долгих четыре года, и я хочу, чтобы между вами все прояснилось раз и навсегда.
– О господи…
– Нет, Конор, послушай меня. Я хочу, чтобы завтра ты поговорил с Энни. Сходи в коттедж чем раньше, тем лучше, и поговори с ней. Поговори по-настоящему, скажи, что извиняешься за то, что тогда наговорил, и надеешься, что она сможет тебя простить, и что ты горько сожалеешь об этом с тех пор, как позволил ей вернуться в Лондон той ночью.
– Ни за что! Ради бога, Бреда, ты видела ее собственными глазами. С ней все в порядке! Она ведь вела себя нормально? Дружелюбно? Разве мы не поговорили? В чем проблема? Как ты правильно заметила, это было долгих четыре года назад. Я уже не помню, что сказал, и я уверен, что Энни тоже не помнит. Лучше оставить прошлое в прошлом и забыть об этом.
Бреда холодно смотрит на него.
– Ты, должно быть, считаешь меня дурой, если думаешь, что я не вижу, как ты боишься остаться один на один с Энни хотя бы на пять секунд, не говоря уже о пяти минутах. Я не потерплю никаких напряжений и ссор в семье, не сейчас, когда она вернулась домой.
– А как насчет того, что она мне наговорила? А? Почему это все моя вина?
– Мне плевать, чья вина! Ты ее отец. Скажи ей, что сожалеешь.
– Она знает, что я сожалею! Я же сказал ей, как я рад, что она вернулась! А теперь, ради бога, женщина, давай спать!
Через несколько минут Конор уже громко храпит, а Бреда лежит рядом и закипает. Ее муж, успокоенный таблетками и виски, спит, а ей, видимо, дремать до утра урывками. Так нечестно. Но что тут скажешь, мрачно думает она: она же замужем за алкоголиком.
* * *
Энни не спится, хотя она совсем вымотана. Она вертится и косится на зеленые цифры электронных часов на прикроватной тумбочке. 03:48. Она встает и спускается вниз, чтобы заварить себе мятный чай. Нет смысла пытаться заснуть, не сейчас, когда впечатления так свежи и ярки.
Ужин прошел на удивление хорошо, учитывая, что, совершенно очевидно, ее отец действительно старался быть очень тактичным. Бреда, разумеется, заранее предупредила его, но это ведь не единственная причина. Если честно, Энни удивилась, что он продержался так долго, прежде чем сбежать в бар. Несмотря на его талант все отрицать, ему наверняка было на самом деле сложно: даже отец не смог бы стереть из памяти их последний разговор, ту отвратительную сцену, которую Энни не забудет до конца жизни. Тогда, четыре года назад, она собралась сообщить отцу, что встретила другого и отменяет свадьбу с Филипом. Ей почти смешно вспоминать свои нелепые переживания, учитывая, с чем на самом деле пришлось столкнуться. Стоило на секунду об этом задуматься, и вот уже сцена прокручивается перед глазами, как много раз раньше. Теперь эти воспоминания снова будут ее преследовать. И хотя она смотрит в прошлое настолько отстраненно, насколько может, ее все равно охватывают недоверие, ярость и острое замешательство, эмоции такие яркие, будто все случилось вчера…
Вот она легонько стучит, набирает воздуха в грудь и открывает дверь в кабинет отца, готовясь рассказать о своем решении. Что она не выйдет замуж за Филипа, его идеального будущего зятя. Как это ни ужасно, она влюблена в другого. Это будет удар для всех, она понимает. Филип – сын старого друга ее отца, наследник сети отелей, почти что сын, о котором отец так мечтал.
– Папа? – Она опешила, заметив, что он не один. – Мне надо поговорить с тобой… Это важно.
Она запинается, когда привлекательный парень, смутно кого-то ей напоминающий, поворачивается к ней. Он уверен в себе, смотрит с любопытством, а уголки его губ приподняты в легкой улыбке. Ее отец, который сидит за столом, напротив, выглядит взволнованным.
– Не сейчас, Энни. – Он резко поворачивает голову в сторону двери, давая понять, что ей следует уйти.
– О, пожалуйста, не обращайте на меня внимания, – говорит незнакомец, улыбаясь. Похоже, ситуация кажется ему забавной.
– Извините, – говорит Энни, переводя взгляд с одного на другого, ожидая, что ее представят. – Я не хотела прерывать ваш разговор.
– Я уже ухожу, – говорит незнакомец. Он многозначительно взглядывает на отца, но тот не смотрит в глаза ни ему, ни ей, а пристально глядит прямо перед собой. – Приятно познакомиться, Энни. – Он пожимает ей руку и собирается уйти.
Она отступает, чтобы дать ему пройти.
– Мы не встречались раньше? – Она заинтригована. – Ваше лицо кажется мне знакомым.
Он приостанавливается у двери, оборачивается, улыбается и говорит:
– Наверное, это потому, что у нас общий отец. Я Конор, твой единокровный брат. Но, видимо, ты этого не знала.
Потом он уходит, дверь за ним закрывается. Комната внезапно кажется слишком маленькой… Не хватает воздуха…
Энни подходит к столу, опирается на него руками, лицом к отцу, а он все равно не смотрит ей в глаза.
– Посмотри на меня! – произносит она будто не своим голосом. – О чем, черт возьми, он говорит?
– Я тебя умоляю… – Отца не узнать, он говорит скомканно и невнятно, словно скулит. – Умоляю тебя, Энни, дорогая, не говори матери… Это разобьет ей сердце. – Слезы наполняют его глаза и скатываются по почему-то ставшим морщинистыми щекам. Он неуверенно встает, подходит к дальней стене, где помещаются резные книжные полки и ящички, открывает один из них и достает бутылку виски «Джемесон».
– Вот, выпей, – говорит он и наливает два стакана. – Тебе надо… чтобы прийти в себя.
То ли сочувствие к ней, то ли жалость к себе, она толком не может понять, мелькают на его лице. Прежде чем она успевает отказаться, он сам выпивает первую рюмку и сразу наполняет ее еще раз, мгновенно забыв о том, что пытался ее утешить.
– Я не знал… Действительно не знал. Откуда мне было знать?
Лжец.
– Ты же не расскажешь ей, Энни? Нельзя ей рассказывать, правда. – Алкоголь делает его смелее. – Ты же понимаешь, что это ее уничтожит. Пообещай мне, пожалуйста… Я умоляю тебя, ни слова ни твоей матери, ни Ди… Точно не Ди. – Он вспоминает свою вторую дочь, и мысль о ней внезапно отрезвляет его. – Боже мой, у Ди наверняка случится нервный срыв! – Он прямо излучает тревогу. – Пожалуйста, Энни, – снова уговаривает ее он. – Пожалуйста, сделай это для меня. Ты самая сильная в нашей семье. Пока я жив, я больше никогда ни о чем тебя не попрошу. Если не ради меня… то сделай это ради матери. – Он несколько раз кивает головой, видимо, решив, что эта причина ее убедит. – Для матери это будет… – По его лицу катятся пьяные слезы.
Она не может смотреть на него больше ни минуты. Вместо этого она говорит то, что пришла сказать.
– Свадьба отменяется. Именно это я и хотела тебе сообщить. Моя помолвка с Филипом расторгнута. Я встретила другого. Мама знает, я ей уже сказала.
У нее изменился голос, и ее слова звучат глухо. Затем она отступает к двери, наблюдая, как на лице отца отражаются сначала недоверие, а затем понимание, и выбегает из кабинета. Энни бежит в свою комнату, чтобы побросать вещи в рюкзак, мать входит за ней.
– Ты сказала ему? – спрашивает она обеспокоенно, сейчас она кажется старше своих лет.
– Да, – напряженно отвечает Энни. – Я сказала. Я возвращаюсь в Лондон.
– Но твой рейс только завтра. – Бреда теребит цепочку на шее. – Ох, я так и знала! – Она качает головой. – Он озверел, не так ли? Не принимай это близко к сердцу, Энни. Ты же знаешь, что бы он ни наговорил, он не хотел тебя обидеть. Это из-за бедра, оно у него сейчас ужасно болит, он как раненый бык… не в себе. Ему бы обратиться к специалисту в Дублине. Доктор Майк это организует.
Она все продолжает говорить, решив, что ее вспыльчивый муж просто не справился с очередной вспышкой гнева.
– Я поговорю с ним. Я заставлю его понять тебя. Просто он очень любил Филипа… Мы все любили. Ты точно уверена? – Вопрос повисает в воздухе.
Энни подходит к маме и берет ее за руки.