Фиона О’Брайан
Летние гости
ШОНУ, С ЛЮБОВЬЮ
Fiona O'Brien © 2017
© Смирнова О., перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Эвербук», Издательство «Дом Историй», 2024
* * *
ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА
Замысел романа «Летние гости» снова вернул меня в Уотервилль, небольшую деревню на западе графства Керри, где я отдыхала в детстве и которую с тех пор люблю. Однако, хотя детские впечатления и воспоминания об Уотервилле вдохновили меня на написание этой книги, сама деревня Баллианна, ее жители и все события на этих страницах – всецело плод моего воображения. Любые сходства с реальными людьми, живыми или умершими, совершенно случайны.
Рассуждения о работе кабельной станции и деталях конструкции в данной книге также отражают исключительно точку зрения писателя.
В 1884 году Американской коммерческой кабельной компанией был успешно введен в эксплуатацию новый телеграфный кабель между ирландским и канадским побережьями. Этот кабель вывели на берег в ирландской деревне Уотервилль, в графстве Керри, а завели в деревне Кансо, Новая Шотландия, в Канаде. Он прослужил до 1962 года. Однако первый подводный трансатлантический кабель начал работать еще 1858 году в другом месте, на острове Валентия у побережья графства Керри. С его помощью не удалось обеспечить устойчивую связь, и только 27 июля 1866 года корабль «Грейт Истерн» надолго соединил ирландский остров Валентия и поселок Хартс-Контент на острове Ньюфаундленд. Целых сто лет, с 1866 по 1966 год, Атлантическая телеграфная компания обеспечивала бесперебойную работу и обслуживание этого кабеля.
* * *
Маленькая деревня Баллианна расположилась в Ирландии, на скалистом юго-западном побережье Атлантического океана. На первый взгляд, если не считать завораживающей красоты прибрежного пейзажа, она ничем не отличается от большинства приморских деревень по всей стране. Но все было совсем по-другому 150 лет назад. Тогда Баллианна была известным и важным поселением, потому что здесь, на этом самом пляже, вывели на берег первый трансатлантический подводный телеграфный кабель. Эта революционная технология позволила почти мгновенно переправлять сообщения между Европой и Америкой: раньше письма могли идти неделями (столько занимала их доставка на кораблях), а теперь приходили за считаные минуты, и это навсегда изменило общение двух континентов. Баллианна и ее телеграфная станция стали своего рода Кремниевой долиной тех времен, местом, где высококвалифицированные телеграфисты непрерывно передавали сообщения туда и обратно через Атлантику, пользуясь специальными кодами и обеспечивая взаимодействие, просто немыслимое всего пару десятилетий назад.
Но все это было очень, очень давно. Сегодня телеграфный пункт – пережиток прошлого, и низкие обветшавшие каменные строения одиноко стоят над океаном, под которым когда-то шустро носились послания. Изобретение спутниковой связи в 1960-х сделало старый кабель ненужным. Позднее, как это часто бывает, люди вспомнили забытое. Изобрели оптоволокно, и уже оптоволоконные кабели снова протянулись под океаном от континента к континенту по всему земному шару.
Деревня Баллианна давно утратила статус узла связи и вернулась к своему тихому и медленному жизненному ритму. Однако надежное спокойствие деревенской жизни вот-вот будет снова нарушено. Что-то или кто-то, похоже, очень хочет, чтобы его услышали, чего бы это ни стоило и какими ненадежными ни были бы средства. И для этого в последний раз старый телеграф, так долго молчавший, опять свяжет два очень разных мира…
* * *
Она оглядывается, чтобы в очередной раз все проверить, хотя и так знает, что все идеально. Их с Эдом маленький дом в Ноттинг-Хилле, кажется, смотрит на нее в ответ, словно ощущает ее предвкушение. Домик отделан со вкусом, но эпатажно и ярко, он идеальное воплощение таланта такого легендарного арт-директора, как Эд. Энни думает, что никогда бы не добилась такого оригинального эффекта сама даже за сто лет. А вот все, чем владел и над чем работал Эд, со временем неизбежно становилось красивым.
Энни оправляет на себе платье, которое так нравилось Эду: он всегда говорил, что оно делает ее искристые глаза еще зеленее, а потом добавлял с вредной ухмылочкой, что это платье ему хочется тотчас же с нее снять.
Ее рыже-золотые волосы, длинные и волнистые, недавно вымыты, веснушки на носу лишь чуточку просвечивают сквозь нежный макияж. Она теребит на запястье серебряный браслет, первый подарок Эда и единственное украшение, которое она носит. «Прогулка по беспутному кварталу»[1] выгравировано на нем мелкими черными буквами… Она делает глубокий вдох и заставляет себя успокоиться.
Она так ждала сегодняшнего вечера – вечера их четвертой годовщины. Чтобы отметить ее, Энни даже спланировала романтический ужин. Эд сегодня прилетает домой после пятидневных съемок рекламы в Кейптауне.
Она слышит, как поворачивается ключ в замке входной двери. Дверь распахивается, и вот он, такой красивый, неудержимый, оглядывает ее всю с головы до ног, демонстрируя одобрение и удовольствие. Он театрально протягивает ей огромный букет цветов.
– Спорим, ты думала, что я забыл.
– Я бы не расстроилась, – серьезно отвечает Энни. – Я просто рада, что ты вернулся. На ужин стейк из тунца, а в холодильнике шампанское.
– Только дай мне сначала принять горячий душ. – Он затаскивает свои чемоданы внутрь и с притворной усталостью обнимает ее. – Тогда я покажу тебе, как сильно скучал.
Ужин проходит идеально, так, как она и хотела. Они пьют шампанское, едят тунца, смеются и болтают о поездке Эда.
– Расскажи мне о «Хаббле» и о слиянии-поглощении, – говорит Эд. – Ты уже решила, что будешь делать?
Энни крутит в пальцах ножку фужера для шампанского. «Хаббл» – рекламное агентство, которое она создала три года назад. Теперь она и ее партнеры навели последний лоск, подготовив его к прибыльному слиянию с международным рекламным конгломератом. На этом Энни заработает достаточно, чтобы больше не работать, но совет директоров просит ее остаться креативным директором.
– Я не уверена, – говорит Энни. – С одной стороны, я хотела бы начать совершенно новый проект, но, с другой стороны, я еще не совсем готова отдать мое детище чужакам.
– Ты шутишь? – ухмыляется он. – Им придется отдирать тебя от «Хаббла», как ракушку от днища яхты! Ты прикипела туда навечно!
После ужина Энни готовит кофе, а Эд наливает себе бренди. Когда она снова садится, он тянется к ее руке через стол, и они ненадолго затихают.
– С годовщиной, детка. Ты лучшее, что когда-либо со мной случалось. – Он нежно целует ее запястье.
Это идеальный момент. Настолько идеальный, что неделями, месяцами, даже сразу после того, что вот-вот произойдет, Энни вспоминала, насколько та сцена была идеальной. Если бы она могла остановить то мгновение и стереть все, что последовало за ним.
– Эд, милый. – Она вздыхает, ее рука все еще в его руке. – Год уже прошел с тех пор, как мы об этом говорили, даже больше. Я очень хочу попытаться завести ребенка…
Видно, как его лицо, даже в мягком свете свечей, становится суровым.
– Просто выслушай меня. – Она так долго готовила свою речь.
– Мы уже обсуждали это, Энни.
– Нет, не обсуждали! Не так. Не… Мы никогда не обсуждали это по-настоящему. Ты только сказал подождать год, и я ждала – больше года ждала.
– Я не хочу ребенка, Энни.
Энни никогда раньше не слышала, чтобы Эд говорил так мрачно и обреченно.
– Но почему? Что такого ужасного в ребенке? Ты любишь детей. Это было бы чудесно. Нам не обязательно жениться, если тебя это беспокоит…
– Не в этом дело, поверь мне. – Эд отпускает ее руку, поднимается, пересекает комнату и останавливается у окна, глядя в темноту. Его отражение в стекле мерцает в свете свечей.
– Эд, пожалуйста! – Энни встает и следует за ним. – Разве мы не можем хотя бы поговорить об этом?
– Хватит, Энни, ладно? – Он оборачивается, глядя на нее так, как смотрел на провинившихся на совещаниях. Она не раз видела в зале заседаний, как люди сжимались от такого взгляда, а теперь он направлен на нее.
– Ребенок – это последнее, что нам сейчас нужно! Почему тебе надо было заговорить об этом именно сегодня? – Он нервно запускает руки в волосы. – Я просто хотел приятно провести вечер, а теперь все испорчено.
– Ничего не испорчено, Эд, пожалуйста, сядь. – Ее пугает выражение его лица, его жесты, он ведет себя будто зверь в клетке. – Это… это не важно, забудь, что я сказала, не нужно…
– Конечно, важно! – почти кричит он. – Ты думаешь, я не понимаю, насколько важно?
И тут, почти моментально, его настроение меняется. Он садится назад за стол, закрыв лицо руками, и трет глаза, прежде чем посмотреть на нее.
– Прости, Энни. Это черт знает что, и я не хотел вот так тебе об этом рассказывать.
– О чем? – Ее голос сейчас тонкий, неестественно высокий.
Так она узнала о Саре, молодом арт-директоре из новой команды, которую Эд нанял в свое агентство. Он рассказал, как обучал новичков, помогая проводить важную кампанию, как Сара восхищалась им. Поначалу это казалось забавным. А потом превратилось во что-то другое. И нет, он совсем не хотел, чтобы так произошло, конечно, нет, просто так случается. Но сейчас он не понимает, что делать, потому что Сара, которой двадцать девять, уже на шестом месяце беременности.
* * *
ШОН
Это вот оно?
Я, конечно, не сказал этого вслух, но подумал. Пат говорил за двоих – он не затыкался с тех пор, как мы приземлились в аэропорту Шеннона.
Дерьмо. Это намного хуже, чем я ожидал. Мы очутились посреди нигде.
– Смотри! – восклицал Пат каждые три секунды. – Овца! Осел! А вон стог сена! Трактор!
Пат – мой брат-близнец. Нам по одиннадцать лет, и мы настолько одинаковые, что даже папа не всегда может нас различить. Мы съехали с автострады примерно час назад, и дороги стали уже и извилистее. Мы проехали несколько довольно странных на вид городков – совсем не таких, как дома. А затем прямо перед нами, под обрывом, внезапно появился океан. Но он был таким же серым, как небо и как вообще все здесь. Но это нормально, серость подходила к моему настроению.
– Эй, там, сзади, все хорошо? – Глаза папы мелькнули в зеркале заднего вида.
Я кивнул. Рядом со мной Пат долбил лбом пассажирское сиденье. Вокруг глаз папы в зеркале появились морщинки, это означало, что он улыбается.
– Уже скоро, мы почти у цели.
Киллорглин, Гленбей, Кэрсивин – странные названия мелькали на указателях, дороги стали еще извилистее, а потом развилка и указатель «Баллианна» со стрелками, указывающими сразу и вправо, и влево.
– Думаю, мы проедем более живописным маршрутом, – сказал папа, поворачивая направо. Он всегда так говорил.
Мы миновали поля, разгороженные забавными каменными стенками, и снова выехали к океану, повернув влево. Именно тогда вдруг выглянуло солнце, и на мгновение все стало ярким и полным цвета, но только на мгновение. Потом снова все посерело.
Мы опять свернули, пересекли пару железных ворот и остановились перед большим старым домом.
– Это здесь. Кейбл-Лодж, вот мы и приехали.
Дверь открылась, и вышла женщина. Она помахала нам рукой. Папа вылез из машины, а мы – за ним.
– Добро пожаловать, – улыбнулась женщина и пожала папе руку. – Вы, должно быть, О’Коннеллы. Я думаю, вы устали с дороги.
Кажется, она была примерно того же возраста, что и бабушка, но толще, с каштановыми волосами до шеи, которые были длиннее спереди и короче сзади. У нее была приятная улыбка, а голос то повышался, то понижался, будто она пела.
Пат уже проскочил мимо нее в открытую дверь и взбежал вверх по лестнице.
– Позвольте мне помочь вам с багажом, – сказала она, наклоняясь к вещам.
– Ни в коем случае, – остановил ее папа. – Даже слышать об этом не хочу. – Он протянул руку. – Привет, я Дэниел. Для знакомых Дэн.
– Дэниел O’Коннел, – засмеялась она. – Ну, в наших местах хорошо знают вашего тезку. Я Джоан Коуди. Добро пожаловать в Баллианну. Я пришла, чтобы впустить вас и убедиться, что у вас есть все, что нужно.
На ней были рабочие брюки и зеленая футболка с надписью «Размахнемся!» большими черными буквами. У меня сложилось впечатление, что она немного перевозбуждена, как сказала бы бабушка. Она посмотрела на меня и сдула прядь волос с лица. Я решил, что она мне нравится.
– Это Шон, – сказал папа.
– Привет, Шон. – Она улыбнулась мне. – Приятно познакомиться!
Я кивнул, но не отвел глаз от надписи на ее футболке. Она, должно быть, заметила, куда я смотрю, потому что рассмеялась и сказала:
– Я заядлый игрок в гольф, как и большинство здешних жителей.
Папа кашлянул.
– Занеси свою сумку внутрь, Шон, и иди выбирай комнату. Мне нужно поговорить с Джоан.
Таща за собой сумку, я отправился вслед за Патом вверх по большой старой лестнице, которая делала несколько витков. В доме было тепло, это радовало, потому что на улице было прохладно, а ведь уже наступил июнь. Наверху оказалось несколько очень больших комнат, а в той, что располагалась в передней части дома, даже стояла двуспальная кровать. Еще была аккуратная ванная комната с большой старинной ванной и множеством труб.
Я нашел Пата на верхнем этаже, в спальне с косым потолком. Там было два маленьких окна, смотревших на горы вдалеке, и большой световой люк наверху. Пат залезал в деревянный шкаф и вылезал из него. Еще в комнате стояли три кровати и был маленький старомодный камин.
– Круто, да? – Пат наклонился, чтобы осмотреть черную металлическую решетку и цветную плитку вокруг.
Я бросил сумку на одну из кроватей и сел.
– Это моя комната, – сказал Пат. – Я нашел ее первым. Выбери другую.
Но я остался сидеть, кусая губы. Пат выпрямился и вздохнул:
– Ну ладно, будем делить эту. Но моя кровать у окна.
Я кивнул. Мне было легко согласиться. Я не хотел жить один.
Пат пошел осмотреться, а я начал распаковывать одежду, складывая вещи в большой скрипучий комод. Его ящики выложены бумагой, почти такой же, как обои на стенах, и кто-то оставил внутри приятно пахнущий мешочек, перевязанный цветными нитками.
– Я послушал, что они там внизу говорят. – Пат вернулся и выглянул в окно. – Папа рассказал, что ты не разговариваешь.
Я тоже подошел к окну и подергал жалюзи вверх и вниз. На улице шел дождь, капли стекали по оконному стеклу.
– Я слышал, – продолжил он, – оОна сказала «бедняжка». – Пат произнес это нараспев, как Джоан. Пат умел имитировать любые звуки. – Прошло уже больше года. – Он ткнул меня под ребро. – Тебе не кажется, что пора уже? Как долго ты собираешься молчать? Это действительно глупо.
Я понимал, что он прав, но просто пожал плечами. Я сам не знал когда. Даже не знал, смогу ли вообще заговорить снова.
* * *
За последний год Дэн О’Коннелл усвоил ровно одну вещь – единственную, может быть, а именно то, что жизнь продолжается. Даже если тебе кажется, что она проходит мимо. Его жизнь кто-то украл, забрав все, что он знал, что любил, чем жил, перевернув все с ног на голову. Иногда ему казалось, что его засосал торнадо, а потом прокрутил и выплюнул обратно вместе с обломками, в которых Дэн должен был узнавать знакомые вещи: должен был, но не мог. А без примет, по которым можно ориентироваться, он потерялся.
Муж, отец, вдовец – эти слова должны были говорить ему что-то, но будь он проклят, если знал, что именно. Однако он все равно оставался отцом, даже если понятия не имел, как справляться с этой новой ужасающей версией отцовства. «Ничего, мы справимся» – во всяком случае, так он себе повторял.
– Я думаю, вам нужно поехать, – сказал Мэтт, психотерапевт. – Смена обстановки пойдет вам на пользу, ребята. Возможно, даже случится прорыв, так необходимый Шону. Возможно, уехав, он посмотрит на происходящее с другой точки зрения.
– Вреда это точно не принесет, – согласилась доктор Шрайвер, когда он озвучил эту идею ей. – Вопрос в том, как ты сам с этим справишься. – Она посмотрела на него сквозь очки в черепаховой оправе, из-за которых ее карие глаза казались еще больше. – Там у тебя не будет такой поддержки друзей, как здесь, Дэн.
– Это ведь только на лето, – сказал он. – Мы вернемся как раз к школе. По крайней мере, у меня опять будет работа. При прочих равных мне реально нужны деньги.
– Конечно, нужны. Я понимаю. – Как специалист, работающий с травмой Шона, доктор Шрайвер понимала ситуацию во всех мельчайших нюансах. В конце концов, она сама была матерью. – Это может произойти в любой момент, Дэн, ты сам знаешь. Шон начнет говорить, когда будет готов. Не паникуй, если это займет больше времени, чем хотелось бы.
– Я постоянно повторяю себе это.
– Хорошо. Просто жди. – Она встала из-за стола, чтобы проводить его. – Я никогда не была в Ирландии. Но всегда хотела. У меня есть ирландские предки, как и у Кирка, моего мужа.
– Судя по моей фамилии, у меня, наверное, тоже есть. Может быть, поищу их. – Он улыбнулся и повернулся, чтобы уйти.
– Дэн?
– Да?
– Постарайся не сильно волноваться и немного развеяться. И помни, я всегда на связи, если срочно тебе понадоблюсь.
– Будем надеяться, что ничего эдакого не случится. Но спасибо, доктор Шрайвер, за все.
– Всегда рада, мне будет приятно.
Он и правда был ей благодарен. Доктор Шрайвер была замечательной. Фактически все и каждый проявили себя с наилучшей стороны. Дэн даже не представлял, как много доброты существует в мире.
Прошло уже больше года с аварии, и каким-то образом они пережили все эти месяцы, но Шон так и не сказал ни единого слова. Дэн уже сомневался, сможет ли сын когда-нибудь заговорить. Чем дольше он молчал, тем больше Дэн боялся. Доктор Шрайвер сказала, что это хрестоматийное посттравматическое стрессовое расстройство, что надо продолжать жить обычной жизнью, насколько возможно, что Шону следует вернуться в школу, продолжить лечение и психотерапевтические сеансы и что он заговорит, когда будет готов. А пока особенно важно, чтобы Дэн как можно больше с ним общался, не давал Шону погружаться глубже в себя.
Все делали все возможное, но основной груз ответственности лежал на Дэне, и он сейчас был единственным кормильцем, потому что с разговорами или без есть им нужно было каждый день.
Идеальнее времени для поездки и придумать было нельзя: ему предстояло отправиться в командировку на юго-запад Ирландии, в небольшую деревню под названием Баллианна, которая, по отзывам туристов в интернете, славилась красивыми пейзажами, великолепной рыбалкой и потрясающим полем для гольфа в клубе мирового класса.
Ирония проекта, который ему предстояло делать, была для него очевидна. Дэну нужно было собрать информацию о подводном трансатлантическом кабеле, который позволил впервые в истории наладить сообщение между людьми с разных континентов. Общение и кабель как его средство должны были стать темой документального фильма, который он собирался снять со своей командой. Но именно в общении ему было отказано, хотя сейчас он больше всего в нем нуждался. Вместо этого Дэну приходилось переносить молчание сына, которое лежало между ними, такое же реальное и глубокое, как океан, и столь же опасное.
Он справится, он знал, что сможет. Ему придется ради семьи. Это ведь тоже работа – возвращение к нормальной жизни, хотя и в другой стране, где они никогда раньше не были. Но, может быть, это им и нужно – уехать туда, где нет никаких воспоминаний. Там должно стать лучше просто потому, что он нигде не мог чувствовать себя хуже, ведь здесь, дома, от прежней жизни осталась лишь выжженная пустыня. По крайней мере, в Ирландии его не будут постоянно окружать напоминания о том, как много он потерял. А может быть, просто может быть, там Шон сможет заговорить. Может быть, они даже найдут дорогу назад к друг другу, снова станут настоящей семьей. Дэн чертовски на это надеялся.
* * *
Это конечно избитый штамп, но ей невыносимо, и она готова скрипеть зубами каждый раз, когда думает о случившемся, а не думать не может, так что она в последний раз оглядывает устрашающе пустые комнаты места, которое раньше называла домом. Вещи рассортированы, мебель и картины упакованы и отправлены на хранение, так же как и ее чувства. С чувствами покончено: посмотрите, куда они ее завели. Она отдает ключи риелтору, вызывает «Убер» и едет в Сохо на прощальный обед с Тео, ее партнером, соучредителем агентства «Хаббл». Сейчас июнь, город, кажется, никогда не выглядел красивее и дружелюбнее. Она всегда считала, что Лондон летом особенно хорош. Это ее любимое время года, ведь так приятно наблюдать, как люди избавляются от зимней бледности и теплых пальто, от оков практичности, отставляют чопорные английские привычки и наконец расцветают в долгожданном тепле. Даже помпезная архитектура выглядит менее грозно, если залита потоками света. Хотя она слишком загружена, чтобы наслаждаться типичными летними радостями – неторопливыми обедами в элегантных кафе на открытом воздухе, прогулками по паркам или ленивыми вечерами в пабах на берегу реки, – но ей нравится, что все это просто есть. Сейчас, думает она, легче наблюдать за жизнью других людей, чем размышлять о своей собственной.
Такси высаживает ее около любимого греческого ресторана на Бервик-стрит, где Тео уже сидит за своим обычным столиком на улице, а рядом охлаждается в ведерке со льдом бутылка шампанского.
– Уже празднуешь, Тео?
– Они настаивали, – говорит он с усмешкой, наливая ей бокал. Энни качает головой и садится. – Хотя Космо не верит, что ты бросаешь нас. Правда, Космо?
Тео смотрит на пожилого официанта, и тот качает головой, изобразив соответствующее скорбное выражение лица.
– Я тоже. – Тео поднимает свой бокал. – Что мы будем делать без тебя целых три месяца? Если ты, конечно, продержишься так долго. Лично я даю максимум полтора. Потом ты на стенку полезешь.
– Мы вроде решили, что на стенку я полезу, если останусь здесь?
– Ну да, ну да. – Тео щурит глаза. – Но тогда я думал, что ты сбежишь отдыхать в спа-отель на краю света или писать роман в бунгало на берегу океана, а не поедешь домой в Ирландию… – Он проговаривает их заказ Космо на беглом греческом, а затем снова усаживается в кресло и спрашивает, глядя на нее: – Ты действительно уверена?
– Ты знаешь, что да. И знаешь почему.
Тео выдерживает ее взгляд и кивает.
– Я просто… не знаю, правильно ли это. Возвращение домой – не всегда выход.
– Сейчас я не могу придумать ничего лучше. И кроме того, я там нужна.
– Ты нужна здесь.
– Ты всегда можешь послать мне имейл, и я отвечу. Мы можем говорить по видеосвязи, будет даже романтично: вроде как я в офисе, только фон другой.
– Я никогда не умел поддерживать отношения на расстоянии. Мне нравится, когда коллеги в офисе, а не где-то в другой стране.
– Мы уже все это обсудили, – напоминает она. – Все подписано, улажено, мой адвокат будет готов ответить и поработать еще, если понадобится…
– Я знаю, – говорит Тео, внимательно наблюдая за ней. – Но это не то же самое. А еще я буду скучать по тебе.
Энни улыбается:
– Я вернусь быстро, ты не успеешь соскучиться. Когда это все будет позади… и жизнь вернется на круги своя. – Она разглядывает улицу, не желая встречаться с Тео взглядом.
Тео все еще наблюдает за ней. Потом вздыхает, делает глоток шампанского.
– Расскажи еще раз о своей семье и почему тебе нужно вернуться домой, чтобы спасти всех и каждого.
– Я никого не спасаю. Отец болен, муж моей сестры, похоже, замешан в каких-то сомнительных сделках. Моя бедная старая мама пытается со всем этим справиться, и ей нужна помощь с отелем. Нужно выяснить, что на самом деле происходит, и разобраться с этим. Я не спасаю, Тео, я минимизирую потери.
– Почему ты? – Тео смотрит сердито. – Тебе нужен отдых, а не роль в семейной мыльной опере. Разве они этого не понимают?
– Говоришь, как моя сестра.
– В смысле?
– Она постоянно повторяет, что я помешана на контроле. Слишком зажата, на всех давлю и требую невозможного от окружающих, особенно от членов семьи.
– А это правда? – Тео поднимает бровь.
Энни хмурится:
– Зачем ты спрашиваешь? Ты же меня знаешь лучше многих.
– Я думаю, единственный человек, от которого ты требуешь невозможного, – ты сама, – мягко говорит Тео.
Энни игнорирует его слова.
– Это, наверное, странно, но я никогда не чувствовала себя частью семьи. Я не умела следовать всем тем неписаным правилам, которые они, похоже, принимали как само собой разумеющееся. Мы в лучшем случае не понимаем друг друга, а в худшем – чертовски раздражаем. Мне не терпелось оттуда сбежать.
– Для меня это звучит вполне нормально, но я же грек. Ты знаешь, как у нас говорят: ты можешь выбирать друзей, но не семью… И не забывай, Энни, здесь, в Лондоне, у тебя появилась новая семья, мы все. – Тео энергично взмахивает рукой. – Подумай, чего ты достигла за последние десять лет. О друзьях, которым ты не безразлична…
– Я знаю, – вздыхает Энни. – Но я должна поехать, Тео, так что больше не пытайся меня переубедить, пожалуйста. Я просто собираюсь в Ирландию на три месяца, чтобы помочь дома и чтобы ненадолго уехать, окей? Давай на этом остановимся?
Тео поднимает руки в знак того, что сдается.
Дальше обед проходит мирно, они обсуждают клиентов, агентство и завершенное слияние. Последние шесть месяцев были утомительными, поскольку «Хаббл» выкупала международная компания WHM&R. Но после «сюрприза» от Эда Энни даже рада была с головой погрузиться в работу и выматывалась до такой степени, что ее друзья и коллеги стали беспокоиться. Вот почему Тео настоял, чтобы она взяла творческий отпуск.
– Уезжай, заляг на пляже, где тебя никто не знает. Пожалуйста, Энни, ты уже пугаешь нас, и только вопрос времени, когда ты начнешь распугивать клиентов, ты же прямо излучаешь напряжение. И действительно неважно выглядишь.
– Я не могу, Тео. На меня все снова навалится, если я остановлюсь… Работать – единственный выход.
– Я знаю, Энни, поверь мне, но именно поэтому тебе нужно остановиться, иначе ты себя доведешь. Ты что, хочешь ходить по кругу, как тот привязанный ослик? Неужели неподражаемая Энни Салливан сломалась из-за неудачных отношений, всего лишь из-за какого-то там мужчины?
Энни посмотрела на него так, будто получила пощечину. Слова Тео задели ее, но они попали в цель, ведь при всей их резкости были сказаны из лучших побуждений: Тео просто пытался заставить ее прислушаться, и в глубине души Энни понимала это. Она неохотно согласилась. Это случилось шесть недель назад.
Люди подходят к столу, здороваются, потом знакомый телепродюсер останавливается немного поболтать. Тео, как всегда, кипит энтузиазмом, но продолжает незаметно поглядывать на Энни.
Энни понимает, что она для него гораздо больше, чем деловой партнер: они с Тео старые и очень близкие друзья. Она знала, что Тео беспокоился о ней последние три месяца, поскольку она так изменилась, что сама не узнавала себя в зеркале. Энни не была дурочкой. Она замечала, как люди шепчутся о том, что она торчит на работе допоздна, худеет, что ее шутки стали нехарактерно злыми и вообще у нее темные круги под запавшими зелеными глазами. Как бы она ни старалась притвориться, что справляется, в глубине души знала, что не вывозит.
Тео, конечно, обо всем знал, ему все стало бы известно, даже если бы Энни промолчала. Сплетни расползлись неприлично быстро.
Он выслушал ее и поддержал. И хотя она вроде бы спокойно и без эмоций рассказывала подробности, по лицу Тео было видно: он чувствовал ее боль от предательства и потери. Он жалел ее, но не был удивлен. И это было тяжелее всего.
Тео знал Эда задолго до того, как Энни встретила его, и был в курсе, что тот оставлял за собой шлейф разбитых сердец. Энни тоже знала, если честно. Не слепая. Но даже для бабника Эд был на высоте: красивый, умный, яркий, общительный и ошеломляюще обаятельный. Хуже всего то, что он был по-настоящему хорошим парнем.
Тео он нравился, Эд всем нравился – не любить его было невозможно. Но, как метко заметила нынешняя жена Тео, Кристина, Эд действовал на женщин, как кошачья мята на кошек, и сам тоже легко подпадал под их очарование. Энни продержалась дольше, чем все ее предшественницы. Она даже поверила, что у них есть совместное будущее. Она безуспешно пыталась скрывать самодовольство, когда слышала, что Эда наконец-то приручили, что наконец-то он нашел ту самую, единственную… А затем случилось неизбежное.
Энни стоически держалась, когда все выяснилось, но ее близкие друзья и коллеги знали, как дорого ей это обошлось. В конце концов Тео сказал, что больше не может на это смотреть, настоял, что ей нужно уехать, сменить обстановку.
Она признала, что Тео прав. В определенных сферах – и реклама была одной из них – Лондон был совершеннейшей деревней, настолько, что даже вызывал клаустрофобию. Невозможно было избегать Эда ни на деловых встречах, ни просто в общественных местах. И учитывая нынешние обстоятельства, это было невыносимо.
Энни уговаривала себя, что три месяца пролетят быстро, что она вернется даже раньше, все эти неприятные обстоятельства останутся уже в прошлом и она сможет опять заняться тем, что у нее получается лучше всего.
И все же, когда официант вызвал черное такси, чтобы оно отвезло Энни в Хитроу, и достал ее чемодан из-за стойки, она на мгновение потеряла самообладание. Без своего шикарного делового костюма, в обычной футболке и джинсах, Энни чувствовала себя уязвимой и очень молодой, намного моложе своих тридцати шести лет.
Когда Тео встает, чтобы заключить ее в свои медвежьи объятия, его глаза подозрительно блестят.
– Будь на связи, – повторяет он. – Позвони мне, как доберешься. Не забывай рассказывать, как дела.
Энни кивает, не доверяя своему голосу. Именно от доброты ей больнее всего. Она забирается в такси, надевает солнцезащитные очки и закрывает глаза, не желая болтать с водителем. Она не хочет быть грубой, но будет, если придется.
К счастью, таксист, получив указания, не пытается продолжить разговор. Они маневрируют на узких улицах Сохо, оставляя Вест-Энд позади, затем машина вырывается на шоссе, и впервые привычная тяжесть в груди Энни уступает место панике. Пути назад нет, что бы там Тео ни говорил. В глубине души она это знает. Поэтому делает глубокий вдох, сморкается и вытирает слезы, текущие из-под темных очков. Она не будет плакать. Она не будет жалеть себя. Она просто будет очень, очень злиться, на что имеет полное право, злиться на Эда, на его предательство, выбившее у нее почву из-под ног, и, главное, на саму себя.
* * *
«Прекрасная погода ожидается на всем полуострове», – заверил сегодня утром по радио местный синоптик, но эта хорошая новость не улучшила настроение Бреды Салливан. Несмотря на годами проверенный макияж, а она делает его уже тридцать лет, Бреда прямо чувствует, как по лицу течет пот. Это подозрение подтверждает и струйка, стекающая по спине, которую впитывает плотный пояс ее сшитых на заказ черных брюк. Тем не менее она удерживает на лице фирменную улыбку, орлиным взглядом обводя почти опустевшую столовую, ожидая, когда запоздавшие постояльцы уйдут заниматься своими делами, чтобы она и ее сотрудники могли убрать и подготовить все к ланчу. Проведя здесь годы детства и юности и в конце концов став управляющей этого небольшого семейного отеля, маленькая Бреда очень хорошо усвоила, как следует обращаться с людьми, и среди многих ее талантов имелась впечатляющая способность: она умела убедить гостей, что они сами хотят сделать то или это, еще до того, как такая идея действительно приходила им в голову. Кипящая раздражением хостес безрезультатно гремит столовыми приборами: последние завтракающие – мрачная пожилая пара, постоянные гости отеля с тех пор, как провели здесь медовый месяц, – продолжают сидеть за газетами и кофе в блаженном неведении.