Филип Хосе Фармер (Килгор Траут)
Любовники. Плоть
Глава четвертая
Потом у Хэла было достаточно времени, чтобы возблагодарить Сигмена за то, что не последовал первому побуждению.
Он не застыл от ужаса, а подумал быстро повернуться и напасть на уззита. У ангела хотя и не видно было никакого оружия, наверняка имелся пистолет – в кобуре под мантией. Если удастся его отключить и схватить оружие, Макнеффа можно будет взять в заложники. Прикрываясь им, сбежать…
Куда?
Он понятия не имел. В Израиль? В Малайскую Федерацию? И то, и другое государство очень далеко, хотя расстояние мало что значит, если удастся похитить или захватить корабль. И даже если все пройдет гладко, то шансы миновать противоракетные станции стремятся к нулю. Если только каким-то образом не обмануть охрану, а для этого он слишком мало знал о военных кодах.
Пока он прикидывал возможности, первое, паническое побуждение остыло. Более разумно будет ждать, пока он выяснит, в чем его обвиняют. Может быть, он сможет доказать свою невиновность.
Тонкие губы Макнеффа чуть изогнулись в улыбке, – Хэлу довелось повидать тысячи подобных улыбок.
– Это хорошо, Ярроу.
Хэл не знал, является ли эта фраза приглашением говорить, но решил рискнуть, надеясь, что не оскорбит уриелита.
– Что хорошо, сандалфон?
– Что вы покраснели, а не побледнели. Мне дано читать в людских умах, Ярроу. Я вижу человека насквозь уже через пятнадцать секунд после того, как мне его представили. И я вижу, что вы не готовы были упасть в обморок от ужаса, как случилось бы со многими, услышь они столь суровые слова. Вы же вспыхнули горячей кровью, выдающей высокий уровень агрессивности. Вы готовы отрицать, спорить, возражать на все мои аргументы.
– Конечно, некоторые могли бы сказать, что это вовсе не желательная реакция, что ваша позиция ложная, что она склоняется к нереальности.
– Но «что есть реальность?» – спрошу я. Именно этот вопрос черный брат Предтечи предложил в великом споре. И ответ все тот же: что это знает лишь реальный человек.
– Я – реален. Иначе бы я не был сандалфоном. Шиб?
Хэл, стараясь умерить свое дыхание, кивнул. Он думал, что не так уж хорошо читает в умах Макнефф, раз ничего не сказал о первом побуждении Хэла прибегнуть к насилию.
Или же Макнефф все знал, но у него хватило мудрости простить?
– Когда я спросил, как бы вы хотели покинуть эту жизнь, – сказал Макнефф, – я вовсе не подразумевал, что вы обречены Ч.
Он слегка нахмурился и продолжал:
– Хотя ваш М.Р. и наводит на мысль, что, если продолжите держаться на том же уровне, можете скоро оказаться там. Тем не менее я уверен, что, если вы добровольно вызоветесь на то, что я предлагаю, очень скоро вы изменитесь. Вы пребудете в тесном контакте с людьми шиб, их влияния вам не избежать. «Реальность порождает реальность» – так говорил Сигмен.
– Однако я, быть может, тороплю события. Первым делом вы должны поклясться на этой книге, – он взял со стола экземпляр «Западного Талмуда», – что ничего из сказанного в этой комнате не будет раскрыто никому и ни при каких обстоятельствах. Если попытаетесь предать Церство – умрете мучительной смертью.
Хэл положил на книгу левую руку (Сигмен действовал левой рукой, потому что рано потерял правую) и поклялся именем Предтечи и всеми уровнями реальности, что уста его будут запечатаны навечно. Иначе да будет он во веки веков лишен надежды лицезреть однажды Предтечу лицом к лицу и править когда-нибудь собственной вселенной.
И, произнося клятву, он чувствовал вину за то, что думал нанести удар уззиту и применить силу к сандалфону. Как же мог он так внезапно поддаться темной стороне? Макнефф – живой представитель Сигмена, пока сам Сигмен странствует в пространстве и времени, готовя светлое будущее своим ученикам. Отказ хоть в малейшей степени повиноваться Макнеффу был ударом в лицо Предтечи, а это такой ужас, что сама мысль о нем невыносима!
Макнефф отложил книгу и сказал:
– Прежде всего должен вам заявить, что приказ исследовать слово «уоггл» на Таити был ошибкой. Вероятно, некоторые департаменты уззитов не были скоординированы должным образом. Причина ошибки в данный момент расследуется, и будут приняты эффективные меры, чтобы подобное в дальнейшем не повторялось.
Стоящий позади Хэла уззит вздохнул, и Хэлу стало ясно, что не он один в этой комнате способен испытывать страх.
– Один из членов иерархии, проглядывая доклады, заметил, что вы подавали прошение на посещение Таити. Зная, насколько высокий рейтинг безопасности имеет этот остров, он изучил вопрос, и в результате мы смогли вас перехватить. И я, ознакомившись с вашим досье, заключил, что вы можете оказаться именно тем человеком, который нам нужен на корабле для занятия определенной должности.
Макнефф теперь расхаживал за своим огромным столом туда-сюда, сцепив за спиной руки, и чуть наклонившись вперед. Хэл заметил, как бледна его желтоватая кожа – точь-в-точь как слоновый бивень, который Хэл видел однажды в музее вымерших животных. Лиловый капюшон лишь подчеркивал эту желтизну.
– Вас попросят стать добровольцем, – говорил Макнефф, – потому что нам на борту этого корабля нужны лишь беззаветно преданные общему делу. Тем не менее я надеюсь, что вы присоединитесь к нам, потому что мне весьма тревожно оставлять на Земле любого гражданского, знающего что-либо о существовании и предназначении «Гавриила». Не то чтобы я сомневался в вашей лояльности, но израильские шпионы весьма хитроумны и способны хитростью выманить у вас известные вам сведения. Или похитить вас и заставить говорить под наркотиками. Они ведь преданные ученики Уклониста, эти израильтяне.
Хэл подумал, с чего бы это употребление наркотиков израильтянами было так нереалистично, а Гавайским Союзом – вполне шиб, но тотчас забыл об этом, услышав следующие слова:
– Сто лет назад первый межзвездный корабль Союза полетел к Альфе Центавра. Примерно в то же время стартовал израильский корабль. Оба вернулись через двадцать лет и доложили, что обитаемых планет не нашли. Вторая экспедиция Союза вернулась через десять лет после того, а через двадцать – вторая израильская. Ни одна не нашла планет, которые могло бы колонизовать человечество.
– Я не знал этого, – вполголоса сказал Ярроу.
– Оба правительства смогли утаить этот секрет от своих народов, но не друг от друга, – продолжал Макнефф. – Израильтяне, насколько нам известно, более не посылали межзвездных кораблей: средства и время, нужные для этого, измеряются поистине астрономическими цифрами. Но мы послали третий корабль, что был куда меньше и быстрее первых двух. За прошедшие сто лет мы много узнали о межзвездных двигателях, и это все, что я могу вам о них сказать.
– Итак, третий корабль вернулся несколько лет назад и сообщил…
– Что обнаружил планету, на которой могут жить люди, и которая уже населена разумными существами! – перебил Хэл, забыв в порыве энтузиазма, что ему велели помалкивать.
Макнефф остановился на ходу и впился в Хэла светло-голубыми глазами:
– Откуда вы знаете? – резко спросил он.
– Простите, сандалфон, – ответил Хэл, – но это было неизбежно! Разве не предсказал Предтеча в «Линии времени и мира», что таковая планета будет найдена? Уверен, что именно это сказано на странице семьдесят три!
Макнефф улыбнулся:
– Я рад, что уроки Писания столь прочно запечатлелись в вашем сознании.
«Но могло ли быть иначе?» – подумал Хэл. К тому же запечатлелись не только они. Порнсен, мой гаппт, порол меня, когда я недостаточно хорошо учил уроки. Он здорово умел запечатлевать, этот Порнсен. Умел? Или умеет? Я рос и продвигался, и он тоже, и всегда был там, где я. Он был моим гапптом в яслях. Был гапптом спальни, когда я пошел в колледж и думал, что уж теперь-то избавился от него. Сейчас же он гаппт моего блока. Это из-за него у меня такие низкие цифры М.Р.
И тут же последовало рефлекторное возражение. Нет, не он, а я и только я отвечаю за все, что происходит со мной. Если я получаю низкий М.Р., то это потому, что мне так хочется – моей темной стороне. Если я умру, значит, на то была моя воля. Да простит мне Сигмен такие помышления против реальности!
– Еще раз прошу у вас прощения, сандалфон, – сказал Хэл. – Но нашла ли экспедиция какие-либо записи о том, что на той планете был Предтеча? Быть может, даже, – хотя слишком многого не следует желать, – самого Предтечу?
– Нет, – ответил Макнефф. – Хотя это не значит, что таких записей там не могло быть. Экспедиция имела приказ ознакомиться с условиями тамошней жизни и как можно скорее вернуться на Землю. Не могу назвать расстояние в световых годах или какая это была звезда, хотя в нашем полушарии ее можно видеть ночью невооруженным глазом. Если вызоветесь добровольцем, вам будет сказано, куда вы летите, после старта корабля. А стартует он очень скоро.
– Вам нужен лингвист? – спросил Хэл.
– Корабль огромен, – ответил Макнефф. – Но необходимое число военных и специалистов ограничивает количество лингвистов одним человеком. Мы рассмотрели нескольких ваших профессионалов, ибо они – носители ламеда и вне подозрений. К сожалению…
Хэл ждал. Макнефф снова стал расхаживать позади стола, лицо его исказила недовольная гримаса. Потом он сказал:
– К сожалению, существует лишь один носитель ламеда – наврум, и он слишком стар для экспедиции. В силу этого…
– Тысяча извинений, – сказал Хэл. – Но я только что вспомнил кое-о-чем. Я женат.
– Это не проблема, – ответил Макнефф. – Женщин на «Гаврииле» не будет. И если человек женат, он автоматически получает развод.
– Развод? – задохнулся Хэл.
Макнефф воздел руки горе, изображая сожаление.
– Вы в ужасе, понимаю. Но мы, уриелиты, читая «Западный Талмуд», верим, что Предтеча, зная, что такая ситуация когда-то возникнет, дал свое на то разрешение и средства для развода. Он в этом случае неизбежен, ибо супружеская чета будет разлучена не менее чем на восемьдесят объективных лет. Разумеется, он изложил суть этих средств иносказательно. В своей великой и славной мудрости он знал, что наши враги израильтяне не должны иметь возможности прочесть и узнать о наших планах.
– Я вызываюсь добровольцем, – сказал Хэл. – Расскажите мне больше, сандалфон.
Шесть месяцев спустя Хэл Ярроу стоял в наблюдательном куполе «Гавриила» и смотрел, как уменьшается над головой земной шар. В этом полушарии была ночь, но в глаза бил яркий свет от городов Австралии, Японии, Китая, Юго-Восточной Азии, Индии, Сибири. Хэл, лингвист, наблюдал не просто блестящие диски и ожерелья, а зоны языков, которыми пользуется население Земли. В Австралии, на Филиппинских островах, в Японии и северном Китае живут граждане Гавайского Союза, говорящие на американском.
Южный Китай, вся юго-восточная Азия, южная Индия и Цейлон – государства Малайской Федерации, где говорят на шукканском.
Мысли Хэла быстро обогнули земной шар, он представил себе Африку, где к югу от Сахарского моря все говорят на суахили. Пояс вокруг Средиземного моря, Малая Азия, северная Индия и Тибет – родной язык иврит. В южной Европе между Израильской Республикой и исландскоязычными народами северной Европы, расположилась узкая, но вместе с тем длинная полоса под названием Март – ничья земля, спорная территория между Гавайским Союзом и Израильской Республикой, потенциальный источник войны в последние двести лет. Ни одна из сторон не отказывалась от своих притязаний, но ни та ни другая не желала делать шаг, способный привести ко второй войне Апокалипсиса. Так что с любой практической точки зрения это была независимая страна с собственным правительством (хотя нигде за ее границей и не признанным). Ее граждане говорили на всех выживших языках мира, плюс еще на одном под названием «линго» – пиджин с вокабуляром, понадерганным из остальных шести, и грамматикой настолько простой, что она умещалась на половине листа бумаги.
Мысленно Хэл видел остальную Землю: Исландию, Гренландию, Карибские острова и восточную половину Южной Америки. Здесь люди говорили на языке Исландии, потому что этот остров опередил гавае-американцев, усердно населявших опустевшую Северную Америку и западную половину Южной после войны Апокалипсиса.
Еще была Северная Америка, где американский был родным языком для всех и каждого, кроме двадцати потомков франко-канадцев, живших в Заповеднике Гудзонова Залива.
Хэл знал, что когда эта сторона Земли войдет в ночную зону, Сигмен-Сити засияет миллионами огней. И где-то в этом огромном пятне света будет его квартира. Но Мэри недолго осталось там жить, потому что через несколько дней ее известят, что ее муж погиб – несчастный случай. Она будет украдкой плакать, он был в этом уверен, потому что она его любила по-своему, фригидной вымороченной любовью, хотя на людях глаза у нее останутся сухими. Ее подруги и знакомые по профессии будут ей сочувствовать – не потому что она потеряла мужа, а потому что была замужем за человеком, который мыслил нереалистично: если Хэл Ярроу погиб в катастрофе, значит, он хотел, чтобы так вышло. Понятия «несчастный случай» не существует. Каким-то образом все другие пассажиры (которые якобы погибли в этой паутине тщательно сработанных фальшивок, прикрывающих исчезновение персонала «Гавриила») одновременно «согласились» умереть. В силу этого они, выпавшие из благодати, не будут кремированы, их пепел не будет пущен по ветру в публичном обряде. Нет, пусть их тела пожрут рыбы, Церству на это наплевать.
Хэлу было жаль Мэри. Ему пришлось даже сдерживать слезы, стоя в толпе в наблюдательном куполе.
И все же, сказал он себе, это к лучшему. Они с Мэри не будут больше терзать и мучить друг друга, взаимная пытка кончится. Мэри снова может выйти замуж, понятия не имея, что Церство тайно дало ей развод, и думая, что ее брак аннулировала смерть. У нее будет год, чтобы принять решение, выбрать себе пару из списка, предложенного ее гапптом. Может быть, психологические барьеры, мешавшие ей зачать ребенка от Хэла, падут. Может быть. Хэл сомневался, случится ли когда-нибудь такое событие. Мэри такая же ледышка ниже пояса, как и он. Какого бы кандидата ни выбрал ей для брака гаппт…
Гаппт. Порнсен. Никогда больше не видеть ему этой жирной морды, не слышать этого визгливого голоса…
– Хэл Ярроу! – прозвучало сзади.
Медленно, превращаясь в лед и одновременно будто кипятком ошпаренный, Хэл повернулся.
Ему улыбался приземистый человечек с мощной челюстью, толстыми губами, с выдающимся ястребиным носом и маленькими глазками. Из-под конической лазурной шляпы с узкими полями на черный складчатый воротник спадали тронутые сединой черные волосы. Лазурный пиджак с трудом налезал на торчащее пузо – Порнсен получал немало выговоров от своих начальников за постоянное переедание, – а на широком синем поясном ремне имелся металлический зажим для плети. Толстые ноги распирали лазурные штанины с вертикальной черной полосой на наружной и внутренней сторонах, уходящие в лазурные сапоги. Но ступни были такие крошечные, что казались забавно-карикатурными. На носке каждого сапога красовалось семиугольное зеркальце.
О происхождении этих зеркал в низших классах рассказывали похабные истории. Хэл когда-то услышал одну случайно и до сих пор краснел, вспоминая.
– Мой излюбленный подопечный, мой вечный овод! – визжал Порнсен. – Я понятия не имел, что ты участник этой славной экспедиции, но ведь мог бы знать! Кажется, мы с тобой связаны любовью. Сам Сигмен должен был это провидеть. Моя любовь тебе, подопечный мой!
– Да возлюбит и вас Сигмен, – сказал Хэл и закашлялся. – Как чудесно видеть здесь вашу многовозлюбленную особу! Я уж было думал, что мы никогда не увидимся.
Глава пятая
«Гавриил» лег на курс и с ускорением в одно «же» стал набирать полную скорость – 33,1 % от скорости света. Тем временем весь личный состав, кроме вахтенных, залег в подвесной модуль. Здесь этим людям предстояло провести много лет, и жизненные процессы их поддерживались автоматически. Через некоторое время вахтенный экипаж, проверив всю автоматику, присоединится к спящим. Все уйдут в анабиоз, а двигатели «Гавриила» выдадут такое гигантское ускорение, какого незамороженные тела не смогли бы выдержать. После достижения желаемой скорости автоматика отключит двигатель, и корабль, безмолвный, но отнюдь не пустой, устремится к звезде – цели своего путешествия.
Через много лет счетчик протонов, расположенный в носу корабля, определит, что звезда уже достаточно близко и пора начинать торможение.
И снова к кораблю будет приложена слишком большая сила, которую незамороженные тела не смогли бы перенести. Когда же скорость существенно снизится, двигатель перейдет к торможению с ускорением в одно «же», а часть экипажа будет автоматически выведена из анабиоза. Потом разбуженные разморозят остальных. И за оставшиеся полгода полета люди выполнят всю необходимую подготовку.
Хэл Ярроу был в числе последних, кому предстояло уйти в подвесной модуль, чтобы затем первыми выйти оттуда. Ему надо было изучить записи на сиддском – языке преобладающей нации Озанова. И с самого начала это задание оказалось трудным. Экспедиция, открывшая Озанов, сумела сопоставить пять тысяч сиддских слов с таким же количеством американских. Описание сиддского синтаксиса было весьма ограниченно и, как выяснил Хэл, во многих случаях явно ошибочно.
Это открытие встревожило Хэла. Его обязанностью было составить школьный учебник и научить весь личный состав «Гавриила» говорить по-озановски. Но если он воспользуется тем немногим, что у него имелось, то будет учить своих учеников неправильно. Более того, исправить это впоследствии будет очень трудно.
Во-первых, органы речи у аборигенов Озанова отличаются от органов речи землян, и звуки, генерируемые ими, тоже непохожи на земные. Да, их можно воспроизвести приблизительно, но поймут ли озановцы такое приближение?
Другое препятствие – грамматическое строение сиддского языка. Например, система времен. В сиддском для указания будущего или прошлого вместо изменения глагола или использования частиц бралось полностью иное слово. Например, мужской одушевленный инфинитив дабрхумаксани-галу’ахаи, означающий «жить», в совершенном виде заменялся «ксуупели’афо», а в будущем времени «маи’теипа». Точно так же во всех других временах каждый раз использовалось иное слово. Кроме того, в сиддском были не только привычные (для землянина) три рода – мужской, женский и средний, но еще и два дополнительных: неодушевленный и духовный. К счастью, гендер был флективен, хотя выражение его было затруднительно для любого, кому сиддский не был родным. Точно так же система указания гендера варьировалась по временам.
Прочие части речи – существительные, местоимения, прилагательные, наречия и союзы – подчинялись той же системе, что и глаголы. Дополнительную путаницу вносило то, что представители различных социальных слоев часто использовали разные слова для обозначения одного и того же.
Сиддское письмо можно было сравнить только с древнеяпонским. Алфавита как такового не было – были идеограммы, линии, в которых имели значение их длина, форма, а также углы между линиями. Каждую идеограмму сопровождали знаки, указывающие верную флексию для гендера.
Наедине с собой в своей крохотной учебной кабинке Хэл тихо ругался, поминая отрубленную десницу Сигмена.
Капитан первой экспедиции выбрал в качестве своей исследовательской базы континент озановских антиподов. Континент оказался населен туземцами, говорившими на самом трудном (для землянина) языке. Предпочти он другой континент, в северном полушарии, у него (точнее, у его лингвиста) был бы выбор из сорока различных языков, и некоторые были сравнительно просты по синтаксису и по краткости слов. Это, разумеется, верно, если принять за истину случайную выборку, которую взял лингвист.
Сиддо – массив суши в южном полушарии – был размером с Африку, правда, другой по форме, и отделялся от прочих участков суши десятью тысячами миль океана. Если экспедиционные геологи не ошиблись, Сиддо некогда был частью огромного суперконтинента, но отделился от него. И здесь эволюция пошла несколько иным путем. В то время как на суперконтиненте доминировали насекомые и их дальние родственники, эндоскелетные псевдочленистоногие, на этой массе суши весьма и весьма процветали млекопитающие. Хотя – Сигмен свидетель – насекомые изобиловали и тут.
Разумным видом на Абака’а’ту, северном массиве суши, еще пятьсот лет назад был жук-кувыркун. На Сиддо же это место было занято на удивление человекоподобным животным. Здесь homo ozanov развил цивилизацию до стадии, аналогичной древнему Египту или Вавилону. А потом почти все люди, цивилизованные или дикие, внезапно исчезли.
Это случилось всего за тысячу лет до того, как к их великому континенту причалил первый Колумб кувыркунов. К моменту открытия и два столетия после него кувыркуны считали, что эти автохтоны вымерли, но потом колонисты-кувыркуны стали проникать в джунгли и горы и там встретили небольшие группы гуманоидов. Те отступали в глушь, где прятались не хуже африканских пигмеев, когда люди еще не свели на нет тропические леса. Считалось, что этих особей примерно тысяча, максимум две, – рассеянных на площади в сто тысяч квадратных километров.
Кувыркуны отловили несколько образцов, оказавшихся самцами. Перед тем как выпустить дикарей обратно, кувыркуны выучили их языки. Также они попытались выяснить, почему гуманоиды исчезли так внезапно и загадочно. У информантов имелись объяснения, но довольно противоречивые и явно мифического происхождения. Они просто не знали, что происходило в действительности, хотя причина могла быть скрыта в их мифах. Некоторые объясняли катастрофу мором, насланным Великой Богиней, или Всематерью. Другие говорили, что она наслала орду демонов – стереть с лица земли свой народ, согрешивший против ее законов. В одном варианте мифа говорилось, что она встряхнула небесный свод, и звезды попадали на всех, кроме немногих избранных.
В любом случае Ярроу не располагал всей нужной для изучения информацией. У лингвиста первой экспедиции было всего восемь месяцев на сбор данных, и немалый отрезок этого времени ушел на обучение нескольких кувыркунов американскому языку – без этого даже начать было невозможно. Корабль оставался на Озанове десять месяцев, но первые два экипаж провел на борту, пока роботы собирали образцы атмосферы и биоты, проверяя безопасность внешних условий для землян, – чтобы они ничем не отравились и не были поражены внезапной болезнью.
Вопреки всем предосторожностям, двое умерли от укусов насекомых, один стал жертвой местного хищника, и половина личного состава была поражена весьма серьезной, но нефатальной болезнью. Ее вызвала местная бактерия, безобидная для аборигенов, но мутировавшая в организмах не-озановских пришельцев.
Из опасения, что могут случиться и другие болезни, и имея приказ вести наблюдения, а не тщательные исследования, капитан распорядился о возвращении домой. Личный состав долго выдерживали в карантине на спутниковой станции, и только потом дали разрешение вернуться в родные пенаты. Лингвист экспедиции умер через несколько дней после приземления.
Параллельно со строительством второго корабля изготовили вакцину от этой болезни. Все прочие собранные бактерии и вирусы испытали сперва на животных, а потом на социальных отщепенцах, посланных к Ч. В результате были получены многочисленные вакцины, и некоторые вызвали у экипажа «Гавриила» болезненную реакцию.
По какой-то причине, известной лишь иерархии, капитан первого корабля был разжалован. Может быть, думал Хэл, за то, что не собрал образцы крови у аборигенов. Из того немногого, что он узнал, да и то лишь по слухам, кувыркуны просто отказались давать образцы своей крови. Может быть, это подозрительность гавайцев передалась куврыкунам. Когда земные ученые попросили предоставить им мертвые тела для вскрытия – естественно, с чисто научными целями, – кувыркуны опять же отказались. Все мертвые, заявили они, подлежат кремации, и пепел их развеивается над полями. Да, нередко трупы перед кремацией вскрывают местные врачи, но это осуществляется в рамках религиозного обычая и должно быть проделано ритуально. Причем только кувыркунским врачом-жрецом.
Капитан думал было похитить нескольких кувыркунов перед взлетом, но решил, что неразумно на этом этапе вызывать у них враждебные чувства к пришельцам. Он знал, что после его рапорта на Озанов пошлют другую экспедицию в корабле куда большем этого. И если биологи следующей экспедиции не смогут уговорить кувыркунов сдать кровь, вот тогда уже будет применена сила.
Пока строился «Гавриил», один лингвист из высшей лиги прочитал материалы и выслушал записи своего предшественника. Но он слишком много времени потратил на сравнения сиддского с живыми и мертвыми земными языками. Ему нужно было разрабатывать систему быстрого обучения экипажа сиддскому языку, а он вместо этого мечтательно лелеял свои ученые запросы. Может быть, поэтому его сейчас и не было на корабле – Хэл не получил никаких объяснений на сей счет.
Так что он ругался по-черному и гнул спину над работой, вслушивался в звуки сиддского языка и смотрел, какие кривые отображают их на осциллографе. Отрабатывал их воспроизведение собственными – уж никак не озановскими – языком, губами, нёбом и горлом. Составлял сиддско-американский словарь – существенный момент, которым почему-то пренебрег его предшественник.
К сожалению, к моменту, когда он или его товарищи по команде научатся свободно вести разговор на сиддском, носители языка уже вымрут.
Хэл работал полгода, еще долгое время после того, как все, кроме вахтенных, легли в гибернатор. Но что более всего доставало его в этом проекте – так это присутствие Порнсена. Гаппт и хотел бы лечь в глубокую заморозку, но ему нужно было бодрствовать для наблюдения за Хэлом, выправляя любое его нереалистичное поведение. Единственное, что утешало – Хэл не должен был разговаривать с Порнсеном, разве что по необходимости, а так – можно было отговориться срочностью работы. Но вскоре он стал уставать от работы и одиночества, а поговорить проще всего было с Порнсеном, так что никуда Хэл от него не мог деться.
И еще Хэл Ярроу был в числе первых, вышедших из гибернатора. Он знал, что провел там сорок лет, понимал это, но поверить никак не мог. Ничего ведь не изменилось в его облике или в облике его спутников. А единственным изменением вне корабля была многократно возросшая яркость звезды, к которой они летели.
В конце концов эта звезда засияла ярче всех прочих небесных тел. Потом стали видны кружащиеся вокруг нее планеты. Увеличивался и нависал на небе Озанов, четвертая от звезды планета. Размером приблизительно с Землю, он и издали выглядел совсем как Земля. «Гавриил» вышел на орбиту после введения данных в компьютер, и четырнадцать дней корабль кружился вокруг планеты, ведя наблюдение как собственной аппаратурой, так и с запущенных в атмосферу зондов. Некоторые из них даже приземлились.
И наконец Макнефф велел капитану сажать «Гавриила».
Медленно, сжигая из-за своей массы чудовищное количество топлива, «Гавриил» опустился в атмосферу, направляясь к Сиддо, к столице, расположенной на центрально-восточном побережье. Он плавно, как снегопад, опустился на большом лугу в каком-то парке в сердце города. В парке? Парком был весь город: деревьев столько, что с воздуха казалось, будто в Сиддо живет лишь горстка народу, а не четверть миллиона. Зданий было немало, некоторые десятиэтажные, но расстояние между ними было столь значительно, что не создавалось впечатления жилого массива. Улицы были широкими, но заросли такой жесткой травой, что она противилась почти любому вытаптыванию. Лишь вблизи оживленной гавани Сиддо чем-то напоминал земной город. Здесь дома сбивались в кучу, воды практически не было видно между парусными кораблями и колесными пароходами.
«Гавриил» спускался, а тем временем собравшаяся внизу толпа бежала к границам луга. Колоссальная серая громада корабля опустилась на траву – и ее тут же стало неумолимо засасывать в почву. Сандалфон Макнефф приказал открыть главный порт. Потом, сопровождаемый Хэлом Ярроу, который должен был прийти ему на помощь, если сандалфон ошибется в обращении к встречающей делегации, Макнефф вышел на воздух первой пригодной для жизни планеты, открытой людьми Земли.
Как Колумб, подумал Хэл. И дальше будет так же?
Потом они обнаружили, что могучий корабль лег поперек двух подземных туннелей паровой железной дороги. Но опасности, что туннели рухнут, не возникло: они были пробиты в сплошной скале, и над каждым возвышалась шестиметровая масса сплошного камня да плюс к тому – двадцать метров земли. Более того, корабль оказался настолько длинным, что большая часть его веса легла на грунт вне туннелей. Когда это выяснилось, капитан решил, что «Гавриилу» следует оставаться на месте.
От зари до зари весь личный состав вращался среди туземцев, изучая как можно полнее их язык, обычаи, историю, биологию и прочее – данные, которые не смогла собрать первая экспедиция.
Чтобы кувыркуны не подумали, будто коварные пришельцы только и думают о том, чтобы получить образцы их крови, Хэл в первые шесть недель не поднимал этого вопроса. Тем временем он частенько беседовал – обычно в присутствии Порнсена – с туземцем по имени Фобо, одним из двух аборигенов, кто выучил американский и чуть-чуть исландский, когда тут побывала первая экспедиция. Хотя по-американски он знал не больше, чем Хэл по-сиддски, этого хватало, чтобы Хэл стремительно продвигался вперед в своих изысканиях. Иногда они довольно бегло разговаривали, хотя на примитивном уровне, на смеси двух языков.
Одним из предметов скрытого любопытства землян являлась технология Озанова. Логически рассуждая, бояться со стороны аборигенов было нечего. Насколько можно было судить, кувыркуны продвинулись в технологиях не дальше земного двадцатого столетия. Но людям хотелось подтверждения, что от них ничего не утаивают. Что, если кувыркуны скрывают оружие опустошительной силы, надеясь застать пришельцев врасплох?
Ракет и атомных боеголовок опасаться не приходилось – озановцы явно были еще не в состоянии их создать. Но они, судя по всему, весьма далеко продвинулись в биологии, и этого следовало бояться не меньше, чем термоядерного оружия. Более того, даже если болезнь не собирались использовать для нападения на землян, все равно она оставалась смертельной угрозой. Что для озановца – пустяк (за счет тысячелетиями выработанного иммунитета), для земного существа может означать быструю смерть.
Таким образом, главным правилом было – двигаться вперед медленно и осторожно. Выяснять все, что только можно. Собирать данные, сопоставлять, искать зависимости различных факторов, интерпретировать. Перед тем, как запустить «Проект «Озановоцид», следует убедиться наверняка, что возмездие невозможно. Убедиться наверняка.
