Она остановилась посреди зала в кольце смеющихся масок, в круговороте буйного карнавала, который проносился по дворцу, точно огненный жеребец, что, избавясь от наездника, мчится на простор. Хилая, дряхлая, уродливая, в убогих пестрых лохмотьях, остановилась она посреди зала, ослепленная светом, сиявшим вокруг нее, оглушенная шумом, не умолкавшим вокруг нее, и растерянно, беспомощно озиралась по сторонам алчущими глазами, в которых ярким пламенем полыхала ненависть.
Кардинал зорким взглядом сразу же узнал старуху. Узнал в ней мать соблазненной им и бросившейся в По Лауры Патанеи. Его приятели тоже узнали ее, и один из них, нагнувшись к уху кардинала, шепотом спросил, не удалить ли старую каргу.
Ни одна черточка не дрогнула в лице Ипполито, когда он заметил старуху. С легкой сытой усмешкой, все в той же изысканно томной и надменной позе, раскинулся он в мягких креслах; стройные пальцы скульптурно спокойной правой руки сжимали ножку бокала.
– Чего ради мне удалять эту старуху, друзья? – спокойно и громко ответил он на заданный шепотом вопрос. – Наоборот, прошу вас, приведите ее ко мне. Видите, как она оробела и растерялась. – И улыбнулся, обратясь к Ариосту: – Я хочу послушать, что она скажет. Сдается мне, это будет великолепным подтверждением моего тезиса.