Феми Фадугба
Верхний мир
– Я отца не знал, и я понятия не имею, что он сделал такого, что ты его так ненавидишь! Потому что ты мне, на хрен, так и не сказала! А вот что я знаю, так это что я ни хрена не хочу кончить, как ты!
Она рукой схватилась за грудь и моргала на утроенной скорости. Что бы там у нее внутри сейчас ни творилось, оно заставило ее попятиться. Восстановив кое-как равновесие, она запустила руку в карман – там же, на груди, – и вытащила сигарету и прозрачную зажигалку. Прыгнула искра, палочка загорелась… ма выдула в коридор, себе за спину, первое облако дыма.
Неслыханно.
Она никогда не курила при мне. И в доме вообще никогда не курила. И никогда еще не выглядела такой разочарованной и убитой, как сейчас. Настолько, что даже в глаза мне не смотрела. Настолько, что даже последнего слова в кои-то веки за собой не оставила.
Она посторонилась. То ли «входи сынок, не стой на холоде», то ли просто хотела докурить спокойно. Но учитывая, что бусины у нее в волосах так и не загремели мне вслед и рука не поднялась отвесить за такие комменты еще одну оплеуху, какие-то корабли уже горели. А мы оба были слишком большие гордецы, чтобы взять сказанное обратно.
Я протопал мимо двери в большую комнату дальше, к себе. Ма, видимо, смотрела новости, когда я пришел, – громкость у телика была выкручена почти на максимум, всё как она любит.
– Завтра температура понизится до минус пяти, а с восьми вечера ожидается сильный град, – сообщили оттуда.
Я слишком стремился в свою берлогу – где можно будет вовсю дуться и злиться, не таща за собой по наклонной мать, – чтобы уделить чувствам нормально внимания. Только уже плюхнувшись на кровать, я вспомнил, что у нас давеча было самое жаркое лето за всю историю, плюс угроза наводнений по всему Лондону на прошлой неделе. И вот, на тебе, еще и град! Может, Роб все-таки не вкуривает и вся эта шняга с глобальным потеплением реальна… ну, значит, ей нужен глобальный ребрендинг. Че-нить типа «Глобальный… сюрприз, суки!» звучит и лучше, и понятнее. Первые пару часов под одеялом я провалялся в том странном пограничном состоянии, где хрен поймешь, спишь ты или нет. Если и спал, организм это время за отдых явно не зачел. Если бодрствовал – стало быть, недостаточно, чтобы среагировать, когда дверь в мою комнату вдруг со скрипом отворилась посреди ночи.
Внутрь проскользнув темный силуэт – темнее, чем неосвещенный коридор за ним.
Ма, подумал я, но шевелиться не стал.
Она что-то положила на кровать – совсем легкое, не сильно тяжелее одеяла на ногах. По дороге на выход ручку двери повернула медленно, чтобы замок не щелкнул.
Уже несколько более бодрствующий, я пошарил там рукой вслепую… нащупал что-то книгообразное. Библию, что ли, она мне притащила? Нет, слишком тонкое. Тетрадь по биологии? Я всю неделю божился училке, что принесу ее на урок, хотя сам был на девяносто девять процентов уверен, что посеял ее в автобусе вместе с наушниками. На самом деле это, скорее всего, был очередной опус пастора Руперта «помоги-себе-сам», из тех, что он совал в глотки всей конгрегации цельный месяц. С «актуальным посланием для современного юноши», ага. Ясное дело, внутри у меня пусто, но это еще не повод грузить туда всякий мусор типа этого.
Рухнув обратно на подушку, я закрыл глаза. Никакая книга не изменит того, что мне уготовано завтра в школе, это уж как пить дать.
Книга, ха.
Книга может и до утра подождать.
Глава 4
Риа. 15 лет спустя
Это была моя идея, брать дополнительные занятия прямо в спорткомплексе – так они хотя бы не будут помногу откусывать от тренировок. Стоило лучше подумать, да. Свет в инвентарной на верхнем этаже стадиона был истошно белый и жрал глаза, а свободного места на полу (не занятого ломаным барахлом и воняющей мокрыми носками формой) было примерно с телефонную будку. От новоявленного сенсея-из-гетто меня отделял только импровизированный стол.
– Ты меня уж извини, но мы точно прозанимаемся полный час, – доктор Эссо пожал плечами. – Нам еще пахать и пахать.
Никакого раскаяния – наоборот, чуть ли не сияет. Приперся с опозданием на полчаса, хоть я ему и говорила, что должна уйти ровно по часам! Бешенство. Так и чувствую, как воткнутся в меня взгляды девчонок, когда я заявлюсь поздно и без уважительной причины. Мария – капитан и главарь банды по совместительству – притворится, что вовсе не злорадствует. Нет, как хотите, а я обещала и буду вовремя. Если для этого нужно будет объехать тьютора на кривой козе или пройти по нему ногами – что ж, значит, пройду.
Что-то с этим парнем было все-таки не то. Он уже отряхнул по большей части тот первоначальный нервяк, улыбался и болтал, но эти его ноги в первый момент встречи… они все никак не шли у меня из головы. Может, он просто малость ку-ку? Или стесняется? Или скрывает что-то…
– Так что ты получила на последнем экзамене по физике? – поинтересовался он, стаскивая барсетку и вешая на угол стола.
Отвечать ему я решила максимально коротко, как привыкла в классе… ну и заодно чтобы подозрения не выдавать.
– Четверку.
– А математика?
– Три с минусом. – Со второго раза можно и правду.
Я всегда довольно быстро схватывала большую часть математических тем… но всякий раз, увидев уравнение в первый раз, превращалась в шестилетнюю себя, которой непременно надо залезать на кровать с ногами, чтобы живущие под ней гоблины не схватили и не утянули туда, в темноту. С ума сойти, что порой вытворяют с нами простые закорючки на бумаге. Элементарный человеческий рефлекс – сначала испугаться, а уже потом думать.
– Логично, – сказал он, кусая ручку. – Те, кому тяжело с математикой, обычно и физику не очень тянут – потому что в ней много математики. Понимаешь, о чем я?
– Да, доктор Эссо.
Мой социальный работник называла его в имейле «доктор Аденон», но он был явно их тех, кто считает, что сразу сойдет за своего, если его будут звать по имени.
– Хотя я лично думаю, что людям трудно с математикой и физикой потому, – он завесил паузу, – что для них обеих нужно немало воображения.
И, словно услышав, как я про себя выразилась по этому поводу, продолжил объяснять:
– Физика хочет, чтобы, посмотрев на несколько строчек цифр на листке бумаги, ты сразу увидал более полную картину мира… да что там – других миров. Такое, чего просто не может быть. Физика на самом деле хочет, чтобы ты поверил в чудеса, – он пожевал немного нижнюю губу. – Звучит немного безумно, да, но, как говорил мой старик, это одна из тех вещей, в которые нужно сначала поверить, чтобы потом увидеть.
Судя по всему, он перевернул эту фразу. Сначала увидеть, и лишь потом поверить. Я помолчала подольше, делая вид, что глубокомысленно перевариваю весь этот вздор про физику, и его папу, и другие миры, потом спросила специальным таким искренним голосом:
– А вы брови выщипываете?
Он слегка споткнулся в полете.
– К-к-какое… это имеет отношение к тому, что я только что сказал?
– Никакого. Просто захотелось воздать им по заслугам – такие арки, супер. Я хочу сказать, у вас такое безупречное внимание к деталям.
– Нет, Риа, – досадливо ответил он, – я не выщипываю брови.
Про брови я на самом деле отметила только то, что они были кустистее моих подмышек в зимнее время. Но надо же подавать месть как следует – холодной и пассивно-агрессивной. Он как-никак это заслужил – мало того, что опоздал, так еще и всякую лапшу на уши вешает, псевдофилософскую.
Он тщательно выровнял стул и только потом продолжил.
– Знаешь что? Думаю, мы оба свернули куда-то не туда, – шмыгнул дополнительно носом и спросил, все еще слегка встрепанный: – Так что вы там сейчас проходите по физике в школе?
– Гм, – я восстановила в памяти урок у мисс Уайт сегодня утром. – Электромагнитные волны.
– Подходяще, – кивнул он. – Значит, начнем с электричества.
Да кто сейчас вообще такое говорит – «подходяще»?
Следующие двадцать минут я вслух читала все записанные формулы до последней цифры, а потом еще объясняла, что значит каждое уравнение и почему оно важно. Как будто они были реально важны! Самое худшее, что если я выражалась слишком неопределенно, он заставлял сказать все то же самое другими словами – так, чтобы даже шимпанзе-подросток понял.
– Когда электрический ток идет по проводу, – вещала я, – вокруг него образуется магнитное поле…
– Годится. И что дальше?..
Учитывая, что мы все это уже проговорили несколько минут назад… запоминание давалось мне как-то исключительно туго. Нет, дополнительные занятия мне и правда были очень нужны. Когда меняешь школу посреди года, не только теряешь старую футбольную команду и кучу одноклассников – нужно еще как-то совладать с перепутанным учебным планом и учителями, привыкшими, что дети им яблоки с дерева таскают. Вот прямо с яблони, семь дней в неделю и двадцать четыре часа в сутки. С ума, блин, сойти.
– И обратное тоже верно, – добавила я, припоминая видео про работу электростанций, которое нам показывали в классе. – Если пронести мимо скрученного правильным образом провода магнит, в нем образуется электрический ток.
– О’кей, стало быть, электричество порождает магнетизм, а магнетизм – электричество. И с какой скоростью одно переходит в другое?
– А я откуда знаю?
– Риа, – рявкнул он несколько суровее, чем я ожидала, – у тебя все цифры приведены в последнем разделе учебника. Так что кончай валять дурака и вычисли мне скорость электромагнитного эффекта. Скорость будет одинакова в обоих направлениях, так что ответ понадобится только один.
– Ладно, – я забила в калькулятор на телефоне выуженные из учебника данные.
Машинка выдала ответ.
– Двести девяносто…[6]
– Округли.
– Ну… около трехсот километров в секунду.
– Да, черт возьми! – он как-то странно оживился. – Теперь забей это число в поисковик.
Я забила. Ни в одном результате не было ни «электричества», ни «магнетизма» – зато во всех было другое слово: «свет». Пришла, типа, в бакалею, а тебе вместо риса с горохом дают пиво.
– Чувак говорит, это скорость света.
Он откинулся на спинку стула, улыбаясь во весь рот.
– Совпадение, а?
– Не понимаю. Секунду назад мы занимались магнитами. При чем тут вообще какой-то свет?
Вопрос был совершенно невинный, но он так разулыбался, что я невольно подумала, дьявол, что же я наделала! Между ушами у меня уже тикал обратный отсчет до конца занятия, и этот чертов вопрос выставил еще одну баррикаду между мной и последним поездом, еще способным забросить меня куда надо вовремя. В голове развернулась реально важная математика, а не это вот все: если я хочу прискакать в зал в пределах десяти минут от начала, как обещалась, поезд с автобусом уже не проканают – оставался только «зубер». На дебетке лежало ровно восемнадцать пенсов, следовательно, остается надеяться, что а) водитель согласится рассчитаться мимо приложения; б) нала в кармане хватит хотя бы на полдороги.
Тьютор тем временем неторопливо перелистнул страницу учебника, но тут у него завибрировал телефон. Из заднего динамика зажужжала какая-то незнакомая песня.
– Извиняюсь, – он отвернул от меня экран и дважды кликнул; звонок смолк, лекция возобновилась. – На самом базовом уровне физика застряла где-то между сторителлингом и уравнениями. Это, грубо говоря, метафоры плюс математика.
Он вытащил из сумки серебристый гаджет в форме газировочной банки и водрузил на стол. Я видела рекламу такого на «Тьюбе» – Caster-5. В натуре он выглядел куда более неуклюжим.
– Математику мы уже всю раскидали, – доктор Эссо нажал светящуюся кнопку сбоку, – так что теперь осталось подобрать годную метафору: хорошую историю, которая поможет разглядеть во всем этом смысл.
– Точняк, – с пулеметной скоростью выпалила я в надежде, что он словит намек и начнет чесаться быстрее.
Без десяти минут восемь. Еще максимум пять, и я вылетаю.
– Представим, что «Миллуолл» играет за SE Dons прямо здесь, на стадионе Дэнгоут. – Девайс выпустил конус синего света, который сконденсировался в трехмерную проекцию стадиона, где мы сейчас сидели. – Теперь пусть две команды болельщиков сидят небольшими группками попеременно по всей окружности трибун. Осталась всего пара минут матча, игра была паршивая, и один из «доновских» от скуки начинает мексиканскую волну.
Проекция по мере описания менялась; визуал шел с нулевой задержкой.
– Если Caster-5 хорошо делает свое дело, ты сейчас должна видеть группу чернокожих подростков, которые вскакивают и садятся. Когда волна доходит до следующей секции, все то же самое повторяют белые фанаты «Миллуолла». И дальше оно все ходит кругами по трибунам такой идеальной зеброй. Вот так примерно и выглядит электромагнитная волна. – Он наклонился поближе к девайсу. – И так выглядит свет.
Появилась диаграмма.
– Свет представляет собой просто серию электрических и магнитных волн. Каждая волна порождает следующую, потом следующую и так далее, а световой луч движется вперед.
– С ума сойти, – безжизненно отозвалась я.
Нет, на самом деле объяснение было далеко не самое фиговое, да и пиротехника в гаджете не подкачала. В любой другой раз я бы так честно и сказала, но только не когда у тебя две минуты осталось, чтобы наконец слиться отсюда… ну, или всю оставшуюся жизнь разгребать последствия.
И, словно боги твердо порешили заставить меня сегодня ждать и мучиться, у него снова зазвонил телефон.
– Виноват. Я поговорю в коридоре. Две минуты. Обещаю.
И, не успела я выразить официальный протест или снова поднять тему «уйти пораньше», он был таков. Что бы там от него ни хотели, вопрос был достаточно щекотливый, чтобы усвистать по коридору метров на двадцать. Я сидела в комнате, одна, унылая, расстроенная, злая. Такая эмоциональная буря обычно тащит на хвосте самые бесстыжие идеи. Криминального, прямо сказать, толка.
Короче, я встала и полезла к нему в сумку. Интересно, каковы шансы, что у него там налик найдется? Солидные, как сказал бы всякий, рожденный настолько близко к миллениуму. Это всего лишь десятка, сказала себе я, расстегивая молнию (руки малость дрожали). Возмещу ему все сто пудов на следующей неделе. Если так рассудить… он мне вообще-то должен. Сам виноват, что я опаздываю, вот пусть и спонсирует часть дороги.
Даже не припомню, когда я последний раз что-то у кого-то крала – тем более у совершенно незнакомого человека. Ну да, неправильно, но что поделать. Чувствуешь себя полным говном. Дымящимся, теплым таким, сплошь в мухах. И хуже этой гадской логики, которой я оправдала свой поступок, было только то, что я же сама и заставила себя в нее поверить.
Так.
Первой на глаза мне попалась потертая коричневая тетрадь. В жизни ничего подобного не видела, ни в одном канцелярском магазине. Она же наверняка старше, чем сам доктор Эссо. Один угол обуглен до черноты, второй расслоился от времени; буквы на обложке так расплылись, что и не разберешь.
– Блейз Аденон? – пробормотала я.
Та же фамилия, что и у доктора.
Хорошо еще, что шаги я услышу заранее – прежде, чем он войдет. Но все равно, чем возиться с дневником, можно потратить время с большей пользой.
Дальше шел бумажник. А в основном отделении – хрустящая пачка банкнот.
Я вытащила на свет двадцатку… – и уставилась на нее. Фиолетовый король Георг в ответ уставился на меня. Смотрел, можно сказать, прямо в душу и обрекал на муки вечные. Это не ты, Риа, как бы говорило мне его величество, королевски качая головой. И ведь оно было право, черт его дери.
Нет, я так не могу. Отказать. Какие бы там последствия ни повлекло за собой опоздание, будем жевать этот кактус.
Это просто тусовка, сказала я себе, засовывая купюру обратно в бумажник. Еще одна удобная ложь, в которую я заставила себя поверить.
За дверью заскрипели по полу подошвы кроссовок. Еще секунда и…
Пальцы мои уже держались за молнию: дернуть вверх, отпрыгнуть, плюхнуться на стул…
Но тут я увидела ее.
Фотографию, поцарапанную, в боковом кармашке. Четыре ребенка за обеденным столом. Один – доктор Эссо, но потощее и посвежее лицом. Справа – девочка того же примерно возраста.
Девочка, которую я знала – потому что на дне ящика дома у меня лежала ее фотография.
– Спасибо за терпение, – изрек доктор Эссо, открывая дверь и шагая к своему стулу.
Примерно через две миллисекунды после того, как я застегнула сумку.
Какого дьявола, чуть не заорала я! Какой тут вести себя нормально, когда у тебя на сетчатке выжжено только что увиденное! Я так вцепилась в ручку, что та сломалась пополам, а доктор Эссо как ни в чем не бывало продолжил с того же места, где прервался.
– Самое паршивое, что парень, дотумкавший, что свет – это электромагнитная волна, сделал это тем же способом, что и мы – путем нехитрой математики. А потом ему пришлось ждать двадцать лет, пока кто-нибудь не проведет эксперимент, доказывающий, что он всю дорогу был прав. Можешь себе представить, как дико он себя чувствовал?
О, я могла. Я сама себя сейчас чувствовала крайне дико. Этот чувак знал мою мать! Настолько хорошо, чтобы таскать ее фото с собой. Руки мои под столом ходуном ходили, а на полу им вторили лодыжки – встань я сейчас, ноги бы подкосились.
– Я так понимаю, тебе идти пора, – сказал он, секунду помолчав. – Поскольку это я виноват, что мы позже начали, я вызову тебе такси, чтобы ты успела куда там тебе надо вовремя.
Да уж, мне точно было пора. Я даже про тусовку больше не думала – главное, выбраться из этой комнаты и уже как-то взять себя в руки.
Я всю свою жизнь гадала, кто моя родная мать, и выцветший поляроид под спортивными лифчиками в шкафу был единственным доступным ответом. Как бы часто она мне ни снилась, в реальном мире мать существовала только в виде отпечатка три на три на давно опавшем с дерева времени одиноком листке. Помню, я сижу на стульчике цвета истошно-розовой жвачки и гляжу снизу вверх на первую опекуншу, какую вообще помню.
– Где моя мама? – спрашиваю я, и сразу же: – Куда она ушла?
Десять лет спустя в этой клаустрофобической комнатенке вопросы никуда не делись. Те же самые вопросы. Только ответ сейчас сидел напротив меня в спортивном костюме.
Я оглушенно таращилась на него, изучая плывущие перед глазами контуры лица и думая, кто же он, к чертям, такой. С самого начала ведь знала, что с ним что-то не так, – но чтобы настолько?! И ведь даже неясно, откуда, когда, как он вообще добыл фото моей матери, Надьи Блэк.
– Да, – сказала я наконец, тяжело проглатывая что у меня там было в горле. – Насчет такси поймаю вас на слове.
Глава 5
Эссо. Сейчас
Пятница (сегодня)
Проснувшись в то роковое утро, я первым делом вспомнил про разборку с матерью вчерашним вечером. Чувствовал себя полным говном. Все не мог развидеть, как она стоит там, в дверях, тащит сигарету из пачки, а подол ночнушки треплет сквозняк. И какая была хрупкая, слабая, когда я потопал к себе – целая изможденная жизнь в этих глазах с набрякшими мешками. Учитывая весь этот бардак с Ди и Резней, неизвестно, успеем ли мы помириться и как… если вообще успеем. И от свирепой окончательности этого «если» у меня мороз по хребту пополз.
И как будто всего этого еще мало, сегодня была пятница – день «Фиш-энд-чипс-плюс-фильм»! Мое же собственное семилетнее «я» уничтожающе на меня пыхтело за этот дебильный таглайн. В восемь вечера нас с ма ждали два часа времени «только для себя».
Ага. Сегодня все два часа мы будем молча жевать и не смотреть друг другу в глаза на тесном диванчике в большой комнате – вместо того, чтобы весело ржать и орать в телик:
– Блин, бегите, идиоты!
Я сел в кровати, и тощая тетрадка на одеяле мигом пробудила ночное воспоминание: ма тихо входит и кладет ее туда. А от имени, написанного фломастером на обложке, я как штырь проглотил.
Блейз М. Аденон
Полное имя с фамилией – моего отца.
Почему она отдала мне ее сейчас – именно сейчас? Из-за тех грубостей, что я ей вчера наговорил, или еще из-за чего? Если это и правда его тетрадь, значит, она ее от меня прятала всю мою жизнь. Но на самом деле мне сейчас было глубоко наплевать. Сейчас я ей был даже благодарен. Кроме вот этой вот тетрадки от него осталась только пачка налоговых бланков (в комнате у ма) да один непарный носок (в моей).
Но вот эта фамилия – Аденон – печатными буквами на обложке вынесла меня вообще к чертям собачьим. Это же не просто какое-то там его имя – оно наше! Такая дверь в прошлое. Мои корни, можно сказать – черным по белому. Человек, ответственный за вторую половину моей ДНК, сидел сейчас запросто у меня на одеяле. На расстоянии вытянутой руки. Мой шанс узнать, кто он был такой… возможно, даже кто я мог бы быть такой.
Я жадно протянул к нему руку. Какая-то часть меня была совершенно уверена, что после первой же страницы у нас возникнет этакая магическая связь. Ну, не догоню, так хоть согреюсь. И от первых же слов на бумаге эти надежды затрубили в трубы.
К Эссо
Когда-то давным-давно в одной пещере жили узники…
Дальше все с каждой строкой становилось все чудесатее. «Трепещущие тени на стене», какой-то «Верхний мир»… какого-то Сократа кто-то казнил…
Никогда за всю жизнь мне не было от слов сначала так хорошо, а потом сразу же так хреново. В следующих нескольких письмах (все адресованы мне) речь шла о чем угодно, от путешествий во времени до атомных бомб и всяких измерений, увидать которые можно только с помощью математики. Половина напоминала ту шнягу про Пифагора у Пёрди на уроке в понедельник – только еще заумнее. Такую шнягу уж скорее ждешь найти в сай-фай-книжках, типа тех, что Надья глотала стопками на выходных.
«Разочарование» – это еще слабо сказано, если вы спросите, что я почувствовал. «На ушах» – уже ближе, но все равно недолет. Самый очевидный вердикт – что я только что ознакомился с бредом трехсоверенового психа, который сейчас, будь он все еще жив, наверняка проповедовал бы в матюгальник про конец света где-нибудь на Трафальгарской площади. И, главное, все это так серьезно, будто он и впрямь верил в то, что писал. Видать, па был реально не в ладах с головой, потому-то ма от меня все и скрывала. То, что она сказала мне вчера, – мол, что не хочет, чтобы я в него превращался, – до сих пор жгло, как чили-перец на разбитой губе. И сейчас вся эта скрытность злила меня лишь сильнее, да.
Нет, сейчас это реально слишком, решил я. Проблема папы будет ждать до вечера. Чтобы вылететь из дому вовремя, надо было посрать, помыться, почистить зубы и сожрать хлопья примерно одновременно. Смиримся, что отец, возможно, был стукнутый, и подумаем лучше, что день грядущий нам готовит.
Прежде чем выскочить из комнаты, я сунул тетрадь под подушку.
Утро на лестнице пахло холодом и африканским рисом в томате – видимо, из квартиры внизу, где жили чуваки из Ганы. Рис был на той стадии готовки, когда каждое промокшее в помидорах зернышко на дне кастрюли уже начинает обугливаться. Забив на завтрак, я подумал, что надо бы пришить того счастливчика, который сейчас будет все это оттудова отскребать, но тут три подряд СМС от Надьи резко поставили нечеловеколюбивые планы на паузу.
Надья:
Йо Э. Слыхала какое-то дикое говно насчет тебя и брата Ди.
Надья:
Ты там вообще в порядке? Какого хрена ты мне ничего не сказал?
Надья:
Напиши что как, а? xxxx
Непонятно, с какого это она так пристально меня мониторит? Вообще трогательно, да. Большой палец завис над экраном в ожидании годных слов. Я подождал. Потом еще подождал. Потом забил на это.
«Нет, ни фига не в порядке» – нормальный очевидный ответ, но тут пришлось бы дофига всего объяснять. Придется рассказывать, как я умудрился случайно спарашютировать прямо посреди уличной разборки. И почему от вылета из школы меня теперь отделяло одно-единственное взыскание. Сколько работы за последние месяцы ушло на то, чтобы продемонстрировать ей вот ровно нужную пропорцию загадочности и фана! Нельзя же просто так взять и разбить иллюзию, что я слишком крут, чтобы бояться. Сколько бы я ни подыхал от желания поделиться своими страхами с тем, кому не все равно, торопиться с этим было никак нельзя. Интересно, а когда вообще наступит «уже можно»? Вот неделю назад был золотой шанс, когда мы пошли с ней смотреть очередную фантастику, которую ей непременно понадобилось увидеть. Я мог удариться в лютую романтику – открывать перед ней двери, покупать втридорога попкорн, выложить, как я схожу по ней с ума с того самого дня, как она перевелась в Пенни-Хилл… А мог последовать типично бесполезному совету Роба и «просто быть собой». Спросить Като я даже не рискнул. В конце концов я выбрал стратегию примерно посередине между двумя одинаково жуткими опциями: не стал делать ничего. Я искренне мечтал, чтобы Надья не была мне настолько небезразлична. Я западал в ней даже на то, что, по идее, никак не должно было нравиться. Например, когда Надья слишком сильно смеялась, она хрюкала. Или у нее на темной стороне запястья было огромное родимое пятно. Или металлические скобки на зубах.
Ко второму этажу телефон уже опять был в кармане, а фокус внимания уварился, как рис в томате, примерно до двух слов: остаться в живых. Когда пятница кончится, наступят выходные, потом будут каникулы – целая неделя на то, чтобы залечь дома и придумать, как сгладить терки с Ди, Резней и прочими брикстонскими парнями, у которых я теперь в хит-листе. Нужно просто каким-то образом не попадаться им на глаза весь школьный день, только и всего.
Чем быстрее мысли, тем медленнее ноги, у меня так всегда. Как будто ты родился с ограниченным запасом скорости, и его теперь приходится по талонам выдавать мозгам и нижним конечностям. А часы ехидно подсказывали, что из-за этого нормирования я сейчас опоздаю на следующий 36-й автобус минимум на две минуты.
Последние два лестничных пролета я пролетел через три ступеньки, экономя на каждом по секунде. С каждым скачком рисовый аромат слабел. Когда я пробегал мимо Бомжа Дэйва, он замахал мне бутылкой (сука!) и заулюлюкал. Даже двадцать метров спустя я все еще слышал, как он наполовину ржет, наполовину кашляет, будто у него легкие набиты гравием.
Дорогу до остановки с обеих сторон окаймляло муниципальное жилье – точно такое же, как во всех прочих концах Лондона. Каждая башня закутана в шарф из сине-белого пластика; кирпичная физиономия – в прыщах тупых телеблюдец. Люди со всех уголков планеты сажали свои молитвы под этими коробками, ждали, когда мечты взойдут и заколосятся из бетона – если позволит нескончаемый британский дождь. Ничего другого я в жизни не знал. Нарм, Пекхэм – только это.
Заложив вираж на улицу, где меньше минуты отделяло меня от встречи с вожделенным 36-м, я едва не врезался в полузнакомую девчурку – едва в сторону взять успел, сам чуть не кувыркнулся. Она держалась за папину руку. Пухлая розовая курточка застегнута по самый нос – только маленький овал сверху, из него меня проводили глазенки. Только при виде этого теплого комка до меня дошло, что свою собственную куртку я благополучно забыл дома. А заодно что из-за пазухи у меня тянет характерным луковым запахом.
– Вот говно! – выразился я.
Утром я, конечно, залил дезодорантом яйца – зато про подмышки напрочь забыл. Надо бы, по идее, вернуться, но вместо этого я энергично похлопал рубашкой – авось мерзость выйдет с воздухом. Автобус уже тормозил на той стороне дороги – следовательно, у меня максимум секунд десять, пока он не отчалил. Прямо передо мной стройная тетка в светло-сером пиджаке и юбке карандашом переходила улицу, держа за руки двоих ребятишек. Еще с десяток, в одинаковой младшешкольной униформе, шагал следом. Я кинулся по диагонали через проезжую часть, надеясь выгадать время-пространство, и, оглянувшись, на предмет трафика, заметил матовый черный «Рейндж-Ровер» с черными же колпаками, несущийся к переходу. Многонациональный чувак с длинной худосочной бородкой сидел за баранкой, но глаза у него были в телефоне: явно думал, что спасение утопающих – дело рук самих пешеходов.
Между тем последний пацан в гурте (восьмилетняя версия Бенедикта Вонга, стриженная под горшок) все еще благостно семенил через дорогу с таким видом, словно сидел на коленях у своей мамочки – нет места безопасней во всем мире.
– Быстрее! – крикнула ему, оборачиваясь, тетка сопровождающая (он даже не почесался). – Я сказала, пошевеливайся! Мы не можем тут весь день торчать.
Но, судя по спокойной позе, машины она со своей точки не видела и искренне полагала, что ничего опаснее, чем опоздать на урок, пацаненку в жизни не грозит.
Сначала завизжали шины, потом из машины раздался задушенный вопль. Мальчишка замер как вкопанный посередь дороги, глаза в пол-лица, под стать «большому моменту» – самому, возможно, большому во всей его маленькой жизни.
Миллион разных мыслей копошился у меня в голове, залезая друг другу на плечи, пока сверху не нарисовалась одна-единственная: достань его раньше машины.
Я сделал выбор не потому, что хотел побыть героем. Я вообще, на деле, ничего не выбирал – просто дал сработать бездумному рефлексу, потому что ждавший меня в школе кошмар лишал настоящий момент всякой важности.
Если сейчас оглянуться, мне вообще, по-хорошему, надо было дальше бежать на автобус.